13
Дверь за спиной открылась, и послышался звук шагов. Я уже знала, кто это. Нет, наверное, в какой-то параллельной вселенной это мог быть кто-то другой, но пришёл полковник Ландо. Как обычно улыбчивый и довольный жизнью. Даже в этом подземном бункере он умудрялся сохранять свой лощёный вид. — Снова в строю, Джена? — он осклабился, глядя мне в лицо. — Даю шанс заговорить добровольно. Последнюю фразу он почти пропел и вытащил из кармана кителя в несколько раз свёрнутый пакет из плотного полиэтилена. Разум забился в ужасе. Сомнений в назначении пакета не возникало. Но где-то там, в самом дальнем уголке сознания ещё жило отчаянное осознание, что говорить нельзя, потому что на одной чаше весов жизни сотен, а на другой — лишь моя… Я неотрывно смотрела на то, как Свен разворачивает пакет, встряхивает, расправляет и снова выжидающе поворачивается ко мне. — Я ничего не знаю ни о каком плане… — от страха и озноба с трудом выговаривая слова, выдохнула я. — Сама напросилась. Ландо снова очаровательно улыбнулся, но фразу проговорил ледяным, пробирающим до костей тоном, а потом подошёл и накинул мне на голову этот пакет. Я попыталась вывернуться, уклониться, но тщетно — руки, заведённые за спинку стула, и так болели на каждый рывок, свободы движения не было никакой. Полиэтилен покрылся тонким конденсатом и сразу прилип к влажной коже лица, а сзади в области шеи его уже скрутил кто-то из подручных полковника, перекрывая доступ кислорода. Один вдох — и воздуха не осталось. При второй попытке пакет прижался к ноздрям, к губам, втянулся в распахнутый в беззвучном крике рот. Я не могла его вытолкнуть и не могла вдохнуть. Полиэтилен мешал, хотелось его выплюнуть — я отчаянно мотала головой, дёргалась. А сознание уже плыло, и мозг захлёбывался паникой. Силы постепенно оставляли тело, конечности немели и становились ватными, к горлу подкатывала тошнота, а лёгкие горели огнём. Я чувствовала, что вот-вот отключусь, как кто-то за спиной расслабил пакет. Вдох. Я успела вдохнуть лишь раз, и пакет затянули снова, молча. В агонии удушья я думала только о том, сколько раз они собираются это провернуть до того, как дадут передышку, чтобы Ландо в очередной раз задал мне свой вопрос. И я ждала этого вопроса. Чёрт возьми, ждала… пусть он спросит хоть что-то. Я смогу подышать, пока он будет говорить. Он же понимает, что в нынешнем состоянии я ничего не услышу! Понимает? Он захочет поговорить, а я вздохну. Полной грудью… вдохну и боль уйдёт хотя бы из лёгких. Я не думала, какие слова буду говорить. Я вообще не думала. Мне казалось, я умираю и никак не умру. И длилось это бесконечность. В какой-то момент Ландо рывком освободил от пакета мою голову. Мутным взглядом я едва могла его разглядеть, но белозубая улыбка светилась ярким пятном. — Созрела для беседы, Джена? — издевательский тон. Полковник наверняка знал, каково мне. — Или повторить? — Повторяй. — Обречённо ответила я и отвела взгляд. На голову снова опустился пакет, но на этот раз Ландо на своём что-то сказал Кристофу. Я различила только имя, остальные слова расплывались сквозь плотный пластик. Удушье опять спазмом скрутило лёгкие, пакет прилип к губам и языку. Мозг требовал воздуха. И в этот момент Кристоф взял меня за мизинец на правой руке и резко повернул против хода. Наверное, от этого бы перехватило дыхание, но я не могла дышать. Меня могло бы стошнить, если бы не обезвоживание. Так что в своём нынешнем положении я лишь сходила с ума от боли, даже не в силах кричать. Ландо обещал устроить мне ад на этом свете — кажется, это он и есть. Кристоф взялся за безымянный правый палец. Я же знала, что не просто так доктор мне их вправлял. Едва суставы пришли в норму, их снова начали ломать. За те доли секунды, что прошли перед новой волной дикой ломоты в кисти, я попыталась приготовиться… Невозможно к такому подготовиться, особенно, когда дышать мешает плотный полиэтилен. Перед вывихом среднего пальца мне дали вдохнуть и снова перекрыли кислород. Новая боль на фоне удушья стала совершенно невыносимой, я исступлённо сжала челюсти и даже попыталась прогрызть пакет. Наивная. Это был слишком плотный полиэтилен. Как, наверное, душевно посмеялись над этой попыткой мои мучители. На этот раз, пока пакет стискивал мою голову, здоровых пальцев на правой руке не осталось. Сознание снова оказалось на грани отключения, пакет распустили, давая вдохнуть. Вдохнув, наконец, полные лёгкие, по размытому силуэту я увидела, как темноволосый конвоир — не иначе, опять Кристоф — неспешно обошёл мой стул, встал чуть справа и начал расстёгивать свой широкий армейский ремень. Я невольно замотала головой, чувствуя, как холодеет в желудке. Ещё пару дней назад я бы хмыкнула, глядя на это действо, но теперь я действительно боялась до дрожи. Они надломили меня… но ещё не сломали! Не до конца. Я всё ещё могу молчать! Я усилием остатков воли заставила себя замереть и насколько это возможно гордо принять последующее. Кристоф в одно плавное движение закинул петлю из своего ремня мне на шею прямо поверх пакета и натянул. Грубая кожа угнездилась под челюстью, сдавила трахею с пищеводом, которые отдались тянущей болью и невыносимым першением ещё до того, как к этому прибавилось жжение в лёгких от нехватки кислорода. Если бы не полиэтилен, я могла бы отчётливо видеть их лица. Кристоф, скорее всего, усмехался, стоя почти вплотную и сверху вниз глядя на мою агонию. Свен, кажется, наблюдал со стороны, со скучающей задумчивостью скрестив руки на груди. Он… ждал? Чего? Мысли путались, запястья судорожно тёрлись друг о друга, безотчётно пытаясь высвободиться из стяжки. Тело не повиновалось, стопы самовольно отстукивали по полу чечётку, я дёргалась всем корпусом, пытаясь вдохнуть, но это было невозможно. В голове тугим узлом свивалось удушье, оно выжигало все желания, кроме одного — воздуха! Глоток воздуха! Избавиться от страданий хоть на мгновение! Передышки были настолько короткими, что я даже не успевала закашляться. Карл один за другим сломал остальные пять пальцев на моей левой руке, а Кристоф продолжал душить, отпуская ремень в самый последний момент, когда мой взгляд уже начинал меркнуть, но он был мастером своего дела — ни разу не довёл меня до обморока. Я не могла знать, сколько это длилось. И вот после очередного удушения Ландо, наконец, сделал знак прекратить — поднял вверх указательный палец, ремень на шее расслабился, пакет сдёрнули, давая дышать. После первого же вдоха, я зашлась в истошном кашле и вряд ли бы услышала, что скажет полковник, но он не торопился, спокойно дождался, когда я полностью отдышусь, дождался моего взгляда, направленного ему в лицо, дождался внимания и сказал: — Или начинаешь говорить, или Кристоф продолжит. А Карл переломает тебе пальцы ещё и на ногах. Угроза более чем действенная. Кристоф снова заставит меня балансировать на грани обморока, на грани жизни и смерти, а Карл будет неотвратимо поочерёдно выламывать мне ободранные пальцы на ступнях. Смерть всё ещё была желанной, но умирать от удушья страшно и мучительно больно. Я хотела жить. Я хотела дышать. Никогда бы не подумала, что это настолько божественное ощущение — вдохнуть и почувствовать, как воздух свободно наполняет лёгкие, переполняет их, даёт ощущение жизни… Карла я сейчас не видела, а Кристоф смотрел заинтересованно. Предвкушающе. С хищным азартом. Его пальцы словно в нетерпении пробегались по краю ремня… Я почувствовала, как в носу снова начинает щипать. Страх и жажда жизни остались единственными чувствами — все прочие отошли на второй план. Забылись. — Не надо продолжать… — хрипло выдавила я, даже не удивляясь, как жутко звучит мой голос. То, что я собиралась произнести, было куда страшнее. — Не надо. Я скажу. — Сразу бы так, моя милая Джена! — обрадовался Ландо и вгляделся в моё лицо. — Я жду! — Сейчас. — Я всё ещё дышала тяжело и натужно. — Нет, ты можешь, конечно, ещё помедлить. — Разочарованно протянул полковник. — Кристоф будет этому очень рад! Я бросила короткий взгляд на садиста, который действительно предвкушал продолжение пытки, посмотрела на Ландо и наконец проговорила: — Восемь мотострелковых полков будут стянуты к деревне Шпёрбихль, десять уже ждут под городом Лихтенау. К ним прикомандирован инженерно-саперный батальон. Общее наступление запланировано на двадцать пятое сентября. Я назвала неактуальные цифры и дату, из устаревших сводок — нужна была хотя бы минимальная передышка. Но географию пришлось давать реальную. Ландо испытующе посмотрел на меня. Я не выдержала и опустила взгляд. Ни сил, ни желания играть в гляделки с ним не осталось. Хотелось лечь и забыться. Да, я солгала и купила себе этим ещё немного воздуха — мне было страшно признаться самой себе, что я вообще решилась заговорить. Ради спасения своей жизни. Это было унизительно. Это было мерзко. Но это оказалось неизбежно — и я сама уже понимала, что говорила не ради дезинформации. Я говорила, чтобы выжить. Я действительно покупала себе жизнь. По лицу Кристофа скользнула тень разочарования. «Верните это в камеру. — Пренебрежительно бросил полковник подручным и задумчиво добавил, — информацию нужно проверить».14
Темнота камеры обволакивала, словно тяжёлое пуховое одеяло. Если бы оно ещё грело, цены бы не было этому спокойному одиночеству. Сейчас я была рада оказаться тут, потому что меня, наконец, оставили в покое, пытки прекратились. Надолго ли? Страх сковывал почище любых кандалов и наручников. Я не хотела думать о том, что произойдет, когда Ландо проверит ту информацию, которую я ему слила. Это было слишком страшно — кровь застывала в жилах от воспоминаний о том, что со мной уже произошло. Боль в кистях жестоко сверлила мозг, жажда вновь заявила о себе. Я же оставила себе немного воды. При мысли о том, что теперь её придётся открывать вновь изувеченными руками, я заскулила. На мгновение промелькнула мысль, что можно было бы зачерпнуть воды из того, что считалось тут унитазом, но тут же вспомнился его отвратительный запах — определённо худшая идея, которая может только посетить уставший мозг. Так скорее дизентерию заработаешь. В прошлый раз я выпила слишком мало, обезвоживание никуда не исчезло, и эта припасённая вода должна была хоть немного облегчить мои страдания. Я поползла к стене, опираясь на локти, стараясь не касаться бетона ладонями. Кожа стиралась о бетон, но вода была нужнее, чем целый эпителий на предплечьях. Бутылка валялась там же, где я её оставила. И, к моей радости, вода из неё никуда не делась — не вытекла, не высохла — не исчезла! Оставалось всего ничего — отвинтить крышку. И теперь делать это придётся… я поняла, что не знаю, как. Не знаю! Чёрт! Меня затрясла нервная дрожь — несколько мгновений я безуспешно пыталась справиться с паникой. Затем, стиснув зубы, ухватилась за бутылку ладонями. Я смогу. Смогу. Я уже один раз смогла. И сейчас смогу… тело с трудом отзывалось на усилия, но мне удалось ценой новой вспышки боли чуть сдвинуть крышку с места. Ещё одно пронзающее ломотой усилие, еще… Пластик поддался. Дальше я открутила крышку зубами, держа бутылку обеими ладонями, поскольку в одной сжать не могла. Припала к ней губами, превозмогая боль в кистях и саднение в горле. И на этот раз я не останавливалась, слишком сильна была жажда и слишком слаба моя воля, чтобы оставить воду ещё и на третий раз. Тут же всего пол-литра, которые я и так цежу почти сутки. От воды стало чуть легче. Она смягчила рот и горло, я ощутила её прохладу, свежесть и лёгкий холодок в пустом желудке. Блаженство… Жажда, наконец, отпустила, оставив меня на растерзание одной только боли. Впрочем, её было более чем достаточно, чтоб не дать уснуть и окончательно свести с ума. Я привалилась спиной к стене, пытаясь устроить руки поудобнее. Неужели они никогда не устанут причинять боль… неужели это никогда не кончится?.. что, если сейчас меня снова отведут в лазарет и вправят пальцы, а потом… Я поняла, что всхлипываю в голос, только когда будто со стороны услышала свои стоны. Когда вдруг тяжёлая капля достигла губ, я неосознанно слизнула её. Это была слеза. Язык задел шершавую обветренную губу, а жидкость на вкус оказалась ошеломительно солёной и даже будто густой. Удивительно, как при моём обезвоживании слёзные железы нашли, чем «плакать». Боль и страх стали моей реальностью на ближайшее будущее, и сколько оно продлится, я не знала. Здесь в темноте время не ощущалось, оставалось только ждать. И снова — ждать. Следующего допроса? Нет! Только не следующий допрос. Хватит… Я осознала, что была уже готова опуститься до вот такой жалкой мольбы. Но мольбами я ничего не изменю… Я проклинала свою судьбу. И самое ужасное во всём этом, что я уже знала, что сломаюсь. Понимала, что ещё один, два, три, может, пять таких допросов я выдержу, но дальше… сдамся. И умру в любом случае. Это искушение — сказать и получить, наконец, заслуженную пулю — отравляло моё и без того воспалённое сознание, крамольные мысли сами прокрадывались в мозг и размножались, подобно вирусу. А иммунитет из преданности и патриотизма всё больше сдавал позиции. А ведь всё так хорошо начиналось. Я же почти рада была, когда получила приказ о переводе под начало Уилсона. Мне казалось, что вот теперь наконец снова появится возможность ощутить вкус настоящей солдатской жизни. Вдохнуть терпкий запах ружейного масла и пороха не на стрельбище, а снаряжая магазин взамен опустевшего. Ощутить на плечах позабытый вес разгрузки. Сколько времени я проторчала в штабе? Семь месяцев? Восемь? Целая вечность, в течение которой приходилось писать сотни записок и пояснений, сидеть над аналитическими сводками, ожидая, пока для меня найдётся новое дело. И эти бумажные будни казались адом. Смешно… Теперь-то я точно знаю, что такое ад. Там нет бумаг. Нет тихого гула серверов. Нет даже огня под огромными сковородами с грешниками. Есть белозубая улыбка Кристофа и всепоглощающая боль, которая каждый раз принимает новое обличие. За дверью камеры раздались шаги, и я невольно сжалась в комок, почти втянув голову в плечи. Беззащитность, беспомощность — вот, что я испытывала сейчас, не имея возможности ничего противопоставить грядущей участи. Предчувствие не подвело. Пришли действительно за мной. Дверь отворилась, и в камеру вошло сразу трое. Я сидела у стены, справа от двери, так что им пришлось сделать по паре шагов внутрь, чтобы обнаружить меня. Пришедшие ступили в полумрак камеры, но я успела разглядеть, кто пожаловал — Ландо и оба помощника. Странно, что он снизошёл до визита. Видать, что-то срочное или важное. Меня начало ощутимо потряхивать — он каким-то образом проверил моё враньё и решил поквитаться? Я смотрела на них снизу вверх, но даже не попыталась поменять положение — на гордость сил не осталось, а страх я всеми стараниями пыталась утаить. Но конвоиры не спешили меня поднимать, лишь заняли позу истуканов и замерли в полном молчании. Первым ко мне обратился Ландо: — Рядовой Мэйс, — почти официальным тоном произнёс полковник. — Ваша информация подтвердилась. Я искренне сожалею, что получать её пришлось такими негуманными методами. Поверьте, они претят моему чувству офицерского долга по отношению к любому пленному, даже если это мой идейный противник. Теперь вы не представляете ценности, поэтому приговорены к расстрелу. Как и подобает солдату. Приговор обжалованию не подлежит и будет приведён в исполнение незамедлительно. У вас есть право на последнее слово перед смертью. Наверное, я могла бы что-то сказать, но потеряла дар речи. Что значит, информация подтвердилась? Как? Неважно, как. Так даже лучше. Неприятель принял дезинформацию, Большому плану ничего не грозит, а я могу умереть с чистой совестью и при остатках собственного достоинства. — Расстреливайте, полковник Ландо. Я ответила в тон, наверное, потому что ещё не до конца осознала, что меня сейчас убьют. Шок наступил несколько позже. Ландо с подчёркнутой чёткостью повернулся ко мне спиной. Карл и Кристоф наклонились, намереваясь поднять меня с пола. И тут я запаниковала, даже попыталась отстраниться, собирая остатки сил. Кристоф не ударил меня. Просто ухватил за плечо и дёрнул на ноги. Я зашаталась, с трудом ловя равновесие. Лавина мыслей о грядущей гибели обрушилась внезапно. Пуля в затылок… Или в лоб? Или в сердце? Что я почувствую? Избавление от боли? У меня перестанут болеть пальцы, спина, плечи, горло, ожоги… Будет ли больно, когда пуля пронзит череп? А грудную клетку? Сознание пыталось найти ответы на странные вопросы, пока Карл на удивление спокойными движениями скреплял мои запястья за спиной. Он даже ни разу не задел моих искалеченных пальцев. А потом Кристоф несильно толкнул меня вперёд, к распахнутой двери камеры, и, сделав шаг, я окончательно осознала, что иду на расстрел. Да, они приняли мои бредни, они поверили… Они больше не будут меня мучить? Всё закончилось? Я рада? Я в самом деле рада? Шаг, другой, третий… Они не торопят меня, давая переступать босыми ногами так медленно, как получается. Я рада? Чёрт возьми, пуля… Я не хочу умирать! Я хочу жить! Но не страдать… я не могу больше выносить эту боль. Пусть всё закончится скорее. Зачем куда-то вести — почему бы не застрелить меня прямо здесь, в этом пустом коридоре с холодным светом. Я хочу дышать… пить… двигаться… жить. Умирать страшно! Жить ТАК ещё страшнее… Будет ли этому коридору конец? Может, он уже наступил? Может, я уже мертва? Нет, не может. Почему тогда так ноют пальцы, так саднит ободранные стопы? Я жива — но иду умереть. Не хочу… Чёрт, скорее бы уже… Вся эта процессия сопровождения меня на расстрел действительно выглядела траурно. Или, может, мне просто хотелось так воспринимать происходящее, потому что на душе было очень тяжкое чувство? Меня расстреляют. Скоро. Не известно, когда точно, но это произойдёт не через неделю, не завтра, а прямо в течение часа, получаса, может, даже пятнадцати минут. Время снова стало относительной величиной, будто я пыталась ухватить каждую секунду, каждый последний миг жизни. Я смотрела по большей части под ноги, поскольку было страшно споткнуться и приложиться — неважно чем — удар любым участком тела причинит мне боль, а перед смертью хотелось покоя. Я пыталась успокоить себя тем, что умираю с честью и за свою страну. Умираю героем, хоть и считающимся пропавшим без вести, но не предавшим своё командование, товарищей, родину. И этот торг немного облегчал принятие того, что вот-вот они оборвут мою жизнь и предадут забвению имя. Ландо остановился около какой-то двери, распахнул её и, пропустив меня вперёд вместе с конвоем, сам неторопливо зашёл следом. Они больше никуда не спешили. И кажется, даже Кристоф не улыбался. Переступив порог, я не сразу узнала помещение. Потом присмотрелась и осознала — именно здесь умирали мои товарищи. А я стояла по ту сторону чёрного стекла и видела только их беззвучные конвульсии. Будет ли кто-то сейчас смотреть, как умираю я? Ландо мог бы, но он здесь, не в зрительном зале, а в самой что ни на есть VIP-ложе. Я чуть повернула опущенную голову. Полковник стоял около двери, наблюдая последние приготовления. Кристоф поднял со стола в углу тёмный колпак и подвёл меня к стене. Я сощурилась, не знаю зачем, высматривая выщерблины от пуль. Может быть, хотела понять, какими пулями они оставлены, а может, просто сосчитать. Может быть, мозг отчаянно пытался занять себя чем-то простым перед лицом неизбежного. Колпак опустился, слегка прикрыв плечи. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. Торчащие лопатки коснулись холодного щербатого бетона — стреляют именно на этом уровне, значит, метят в сердце. В душе рос и клубился ужас. Осознать, что через несколько мгновений — или минут — наступит небытие, казалось, невозможно. В голову закралась дикая мысль о том, чтобы дёрнуться, постараться уклониться от пули, но это было от безысходности. Кому как не мне — солдату, не первый год имевшему дело с боевым оружием — знать, что от пули не уклонишься, кроме как в кино. Мгновения у стены тянулись невыносимо долго. Сердце уже билось в ушах, а суставы заныли и занемели от прилившей к пальцам крови — отток от кистей затрудняли стяжки — но я стояла ровно и, наверное, под колпаком это было вряд ли заметно, смотрела перед собой, подняв голову, хотя это требовало немалых физических и эмоциональных усилий. Я. Умираю. С. Гордо. Поднятой. Головой. Подавись, Ландо! Вдруг слух уловил откуда-то слева слова на их языке: «На изготовку!» и спереди донёсся шум нескольких взводимых винтовок. Сердце забилось ещё быстрее и, казалось, сейчас пробьёт грудную клетку. Затем команда: «Целься!» слилась с шумом одежды тех солдат, которые упёрли приклады в плечи. И, наконец — я изнемогала, ожидая этого, скоро всё должно закончиться — голос Ландо выговорил: «Огонь!», и прогремели одновременно сделанные выстрелы. Я ждала боли. Ждала удара пули. Или нескольких. Но не почувствовала ничего. Промахнулись? Они промахнулись?! Ноздрей запоздало коснулся запах пороха. Они стреляли. Но я жива. В меня не попали. Как. Такое. Может. Быть?! Рассудок отказывался понять и принять происходящее. Может, они, всё же, попали, и у меня предсмертный бред? Звук приближающихся шагов не мог быть бредом. Я дёрнулась, когда чья-то рука сгребла колпак, зацепив при этом мои собственные волосы на макушке. Чёрная материя скользнула по лицу — и вот я снова вижу. Вижу вечную неизменную полуулыбку-полуусмешку на губах стоящего передо мной Ландо. За его спиной несколько солдат уже шли к дверям. У меня внутри всё обвалилось. Я. Осталась. В живых. — Мы пошутили! — почти выкрикнул полковник и засмеялся. Ландо рассмеялся от души, видя моё ошарашенное лицо. Он действительно хохотал так, что никак не мог остановиться ещё пару минут. Это, наверное, было больше похоже на истерику, но я не могла оценить трезво. Наконец, чуть успокоившись, он вытер глаза от выступивших слёз, и снова обратился ко мне. — Нет, Джена, так рано я не собирался убивать тебя. Просто хотелось немного разнообразить твою жизнь. Добавить красок и эмоций. Я ничего не смогла ответить, в ушах вдруг сильно зашумело, навалилась такая слабость, что мышцы ног не смогли меня удержать, и я стала оседать на пол. Я ещё видела, как он что-то говорит, как его губы шевелятся, но уже не слышала. Сознание поплыло. Мир пошатнулся и стал стремительно стягиваться в крохотную светлую точку, остающуюся посреди поля черноты. Я не почувствовала, как задела вывернутыми пальцами за стену, где-то между оспинками, оставшимися от пуль. Я не почувствовала, как заваливаюсь на бок, норовя уронить голову на пол. Мир исчез. Даже светящейся точки не осталось. И мыслей. И чувств. Ничего. Организм отключился, не выдержав нервного перенапряжения.15
Тьма прояснилась внезапно, где-то по коридору — меня уже волокли под всё так же скреплённые за спиной руки. Острая боль в плечах и ступнях не заставила себя ждать, снова руки выворачивались за спину, а шершавый бетон срывал с саднящих ран едва образовавшуюся корку. Я застонала и тут же услышала гогот над головой, а затем голос Кристофа: «Она пожалеет, что её не убили». Чёрт тебя дери, подонок, я уже жалею! Он как всегда говорил только с напарником и только на своём. Я уронила голову на грудь. Облегчить страдания было невозможно, а деморализующие речи конвоиров только ухудшили и без того плачевное эмоциональное состояние. Путь закончился в очередной допросной. Или мы в ней уже были? Всё повторяется. Снова… Ландо проверил мой ответ и теперь решил любой ценой выбить полную правду? Его упорство… повергало в ужас. Где тот предел, до которого он пойдёт? Что ещё он захочет узнать? Между тем Карл — или Кристоф— уже привычным движением сменил стяжку на моих запястьях кожаными браслетами. Снова дыба? Я отчаянным усилием приподняла голову — предчувствие не обмануло. С потолка в неподвижном хищном ожидании свешивался крюк. Что Свен спросит на этот раз? Спросит сразу — или опять вопросы предварит боль? Сколько страданий может выдержать человек? Где мой предел — и что наступит за ним? Я перестану её чувствовать? Умру? Сойду с ума или забуду всё, что когда-либо знала? Вот этого они точно не позволят. В плечах зашевелилась застарелая боль, когда лебёдка с гудением потянула руки вверх, заставляя прогнуться, но хотя бы не лишая опоры. Гудение стихло, и больше ничего не происходило. Разве что на этот раз конвоиры вышли, оставив меня одну, и время окончательно замерло. Мысли пошли по кругу. Я гадала, что спросит Ландо, пыталась предположить, что будет дальше, пыталась спрогнозировать, долго ли я ещё выдержу, а потом неизменно приходила к одному и тому же вопросу: почему я? Почему именно я? За что? И на этот вопрос ответа не находилось, но он, скорее всего, — ключ ко всей этой головоломке с предателем в наших рядах. Размышления прервал традиционно тихий скрип двери, и шум шагов. Вошли двое, я не могла ошибиться — меня определённо навестили два человека. Одни ноги я узнала сразу, по начищенной чёрной коже ботинок и остро наглаженным стрелкам брюк, а вторые… вторые принадлежали незнакомому человеку. Обычные армейские берцы. Я медленно, через слабость поднимала голову, силясь рассмотреть нового участника драмы. Он стоял вполоборота, так что я с первого раза разглядела камуфляжный китель без каких-либо знаков различия — ни на рукаве, ни на плече. А затем он повернулся и взглянул на меня. Долгим взглядом, сдобренным снисходительной улыбкой. Но пока не сказал ни слова. А я молчала, потому что язык одеревенел и не слушался — передо мной стоял майор Уилсон. Я не могла поверить глазам. В плену? Нет! Он точно не был пленником — напротив, выглядел отдохнувшим, бодрым и… довольным? Уилсон. Здесь. Без наручников. Значит, в управлении были правы. Чёрт возьми, как же я могла так ошибиться? — Джена! — встрепенулся Ландо, обратив на меня внимание. — Я пригласил друга, чтобы вас познакомить. Он театрально замолчал, а потом с наигранной лёгкой стыдливостью в голосе продолжил: — Как я мог забыть. Вы же знакомы. Майор Уилсон жаждал встречи с тобой с самого твоего появления здесь… — Но полковник Ландо всё ждал какого-то особого момента, — азартно перебил Уилсон, глядя то на меня, то на Свена. — Кажется, рядовой Мэйс, этот момент настал, да? — Или тебя лучше называть капитан Мэйс? — переспросил Ландо следом. Последние слова отдались в ушах погребальным звоном. Вот это действительно всё. Финиш. Карты раскрыты. Никаких догадок. Он знает. Чёрт, он всё знает. И Уилсон знает… Знал с самого начала? Прикидывался, играл, водил за нос, а я ничего не почувствовала? Профессионал, чтоб его! Верила, как девчонка, что управление ошиблось. Идиотка! Ландо явно наслаждался моментом, наблюдая, как по моему лицу скользят все оттенки отчаяния. Уилсон стоял рядом, тоже получая свою долю кайфа. — Как ты мог, майор! — выдохнула я, с трудом проталкивая слова через утомлённую глотку. — За сколько они тебя купили? Давно? Ты знаешь, что они повесили твоих ребят? Подло повесили! Даже не расстреляли! — Это была моя идея, милая! — Уилсон расплылся в улыбке. — Да и сержант мне никогда не нравился. Собаке — собачья смерть. Жестокая фраза. Ярость в момент наполнила едва ощущаемое тело, слабо теплящееся сознание, выжигая логику и все прочие мысли — я поступилась столь ценной для меня влагой и плюнула в сторону майора. Слюна тугим комком приземлилась на камуфляжные брюки в районе бедра. За этим последовало секундное замешательство, а потом он схватил меня за волосы, вздёрнул голову вверх так, что едва не хрустнули позвонки, и влепил пощёчину, от которой зазвенело в ушах. Глаза на мгновение закрылись сами собой. Нет, слёз не было, а ярость отступила, осталось гулкое опустошение и пылающая боль в измождённом лице. Надеюсь, его тоже однажды повесят. Так же аккуратно, не сломав шею… Подонок! Как я могла не разглядеть в нём этого?! — Осторожнее, — нарочито вскинул руку Свен. — Майор, умерьте пыл. Пока. Так ведь и шею сломать недолго. Вы же этого не хотите? И я не хочу. И, сдаётся мне, наша храбрая капитан Мэйс тоже не хочет. Она ведь храбрая? Что скажете как её командир? И к тому же красивая. Не женщина, а мечта. Была бы ещё умной — цены бы не было. — Эта сука по отчаянной отваге обойдёт не одного спецназовца. И в капитанском ранге умеет быть простой рядовой связисткой. — Уилсон говорил язвительно, уже чуть хрипловатым голосом, и мне в душу начал заползать совершенно другой страх. — Но и эту спесь сбивали. Знаем. С этими словами он приблизился, опустил руку и больно сжал сосок между пальцами. Я стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть — измученное тело, казалось, на любую боль теперь реагировало отчаянно — и опустила взгляд, краем глаза замечая топорщащиеся брюки. Спина покрылась мурашками — худшие предположения обретали материальную форму. — Как ты мог, майор, — почти шёпотом повторила я. — Как ты мог продаться? Мы же под пулями вместе ползли! Я не хотела верить, что он пойдёт на это. Отчаянно не хотела. Наверное, потому что предел есть всему — и для меня, кажется, таким пределом должна была стать мысль о том, что мой командир, которого я для себя даже обеляла от обвинений управления, сначала сдал наш взвод, потом фактически повесил Грега, а теперь… домогается меня, без тени смущения пользуясь положением и своей внезапно обретённой властью. — Что же, вижу, что вы уже познакомились! — перебил меня Ландо. — Не буду мешать, майор. Прислать Кристофа с Карлом? — Нет, полковник. Я обойдусь без свидетелей. — Ответил Уилсон ещё более хриплым голосом. — Капитан зафиксирована достаточно надёжно, подкрепления не требуется. — Как будет угодно, майор. Ландо пропел эту фразу со свойственной елейностью и зашагал к двери. А я провожала его взглядом, как последнее спасение от грядущего… надругательства? Сложно было расценить намерения Уилсона иным образом — он вёл себя однозначно, и я понимала, к чему всё идёт. Принять это?! Нет! Сопротивляться? Если смогу. Что значит, если? Конечно, сопротивляться до последнего! Ему придётся постараться! Да, в теории так и должно было быть, только несмотря на эти мысли, я всё равно исступлённо боялась того, что должно было сейчас произойти. Лишь поглубже вдохнула, когда дверь за Ландо захлопнулась, и мы остались с майором наедине. Уилсон провёл ладонью по моей груди, коснулся горла, на мгновение прижав пальцами пульс. Я не двигалась, стараясь дышать спокойнее и взять тело под контроль. Руки затекли и ныли, но что такое несколько минут после ночи, проведённой на дыбе. Я замерла и молчала — меньше эмоций, меньше страха, меньше реакции. Пусть довольствуется тем, что видит и так. Майор снова смял грудь. — Да, природа тебя не обделила, — хмыкнул он, внезапно резко выкрутив сосок. Я сдержалась. — Но Ландо сказал, что ты молчишь. А это нехорошо. Это подрывает моё положение здесь. Ты понимаешь, что это значит? «Да, сукин сын, понимаю. Уже поняла. Предатель! Крыса ты трюмная!» Это я хотела сказать, но решила и тут сохранить хладнокровие. В нём говорила похоть, желание доказать новым командирам свою лояльность и заодно жестокую неприязнь к соотечественникам. Я не понимала только, когда и за что он успел так меня возненавидеть. Впрочем, это уже ничего не меняло. — Ты ведь понимаешь, Джена, что это значит? — он всё равно ждал моего ответа. — Ты кусок дерьма, майор, — глядя в пол, проговорила я. — Лижешь зад материковым свиньям, показывая, что заодно с ними. Прислуживаешь. Предатель! Мне плевать на твоё реноме. Я стиснула зубы, готовясь к продолжению. Он всё равно сделает, что задумал, я могу лишь немного помешать. Майор невозмутимо хмыкнул в ответ и внезапно ударил. В живот. Я задохнулась, закашлялась, захрипела, а он отправился мне за спину. Ну вот и началось. Его руки принялись грубо ощупывать тело, бесцеремонно касаясь ссадин и ожогов. Наверное, он думал или считал, что гладит меня. Если это — нежность, я содрогнулась от мысли, что тогда жестокость. А между тем из-за спины слышалось его хриплое прерывистое дыхание. Распалялся простыми действиями, чтобы, наконец, сунуть ладонь мне между ног. Я рефлекторно свела колени, сжала изо всех сил. Уилсон грубо дёрнул меня за волосы: — Ноги расставь, сука! — Сам и расставляй! — огрызнулась я, все еще пытаясь храбриться. — Хорошо. Я расставлю. Пронизывающий гневом тон. Он отпустил волосы и без предупреждения ударил меня по лодыжке. Сначала по одной, потом сразу же по другой. Тяжёлая подошва врезалась в кость, причиняя острую боль. Ноги раздвинулись сами собой. Его ладонь плотно устроилась у меня на промежности. Отвратительно, тьфу! Гадко! Это не было больно и совершенно отличалось от того, что делал Свен, но от захлёстывающего омерзения начинало буквально тошнить. Несколько скользящих движений, и Уилсон пренебрежительно произнёс: — Сухая, как Сахара. Он убрал руку, затем послышался плевок, и его ладонь заняла прежнее место. Я даже не успела свести ноги, хотя, наверное, уже смирилась и даже не подумала, что следовало бы. Ещё несколько разглаживающих движений между ног, и внезапно шлепок. Болезненный и сильный. Я сумела не закричать — ни единого звука. И снова эта сделка с гордостью — молчать, не давать желаемое. Зачем? Я ведь помню, чем это закончилось с Ландо. Уилсон тоже вряд ли остановится, пока не вынудит меня визжать в голос. Но тут было совсем другое. Он требовал от меня предать не страну, а себя, посягнул на совершенно другие вещи. И их я пока была в силах защищать. На одном шлепке он не остановился. Это было больно, но не настолько остро, чтобы выбить из меня звуки. Кровь приливала к ушибленной коже, создавая эффект возбуждения без него самого. Физиология тела играла против меня, а он, кажется, наслаждался каждым новым ударом. Когда после пятого — или десятого — нового не последовало, я услышала звук расстёгивания молнии и шорох одежды. А затем почувствовала его плоть — обжигающе горячую на контрасте с моим замёрзшим телом. Последующее вторжение было резким и грубым. Он вошёл полностью, стиснул мои бёдра руками и стал двигаться — быстро и размашисто. Цепь оттягивала руки, не давая отстраниться и смягчить его толчки. Его движения, казалось, наждаком обдирали всё изнутри. Иссушенная слизистая саднила и пульсировала. А майор тем временем уже собрал в кулак мои волосы и начал отгибать голову назад. Я против воли прогибалась в спине, пропуская его ещё глубже. Его вторая рука тяжело опустилась на ягодицу. Не такая страшная боль на фоне всего уже случившегося, но его наглая похоть и возможность так легко удовлетворить свои желания казалась невыносимой. Я закрыла глаза, пытаясь не думать о происходящем. И мне это даже удавалось — до тех пор, пока он внезапно не отпустил волосы, а шею не обхватил ремень. Какой же он всё-таки выродок! Хотя чего ожидать от предателя? Выродок. Удавка затянулась, неотвратимо лишая кислорода, першение и боль в горле прибавились к прочим ощущениям тела, повергая в паническое отчаяние. Единственная мысль, что вертелась в мозгу — надежда, что он не справится, переборщит с удушением, опьянённый своей похотью, и я отключусь. В глазах очень скоро замелькали разноцветные круги, а сзади доносилось почти звериное рычание. Но несмотря на весь свой пыл, ситуацию Уилсон контролировал и в какой-то момент ослабил ремень, давая подышать. Затем снова потянул, ещё сильнее вдавив жёсткий кожаный край мне в шею. Он удерживал моё тело за этот ремень, вколачиваясь с дикой яростью. Казалось, он уже ободрал меня там до крови… Я испытывала боль всех оттенков и тональностей и мечтала только об одном — хотя бы упасть в обморок. О настоящей потере сознания речь не шла, к сожалению. Но и этому было не суждено случиться. Я ощущала всё — каждое его движение, каждый его стон сквозь зубы, каждый рывок ремня и шлепок ладони. Тычки приобретали всё бОльшую скорость и амплитуду. Когда же ты уже кончишь?! Молчать становилось сложнее с каждой его фрикцией, с каждым натяжением ремня, взгляд мутнел от удушья и чуть прояснялся, когда предатель ослаблял хватку. Наверное, его забавляло моё хриплое прерывистое дыхание и отчаянные мышечные спазмы. Для меня эта скачка слилась в одну сплошную пелену из боли и унижения. Наконец он огласил комнату не то стоном, не то рыком удовольствия и замер. Даже ремень отпустил. Я закашлялась, пытаясь восстановить дыхание, едва ли не повисла на вывернутых руках — в последний момент вспомнила, чем мне грозит расслабление тела. Майор стянул ремень с моей шеи, содрав тонкую кожу под подбородком. Я тут же опустила голову, давая отдых онемевшим мышцам. Он же кончил — получил, что хотел. Почему не уходит? Почему не отдаст меня снова в руки Ландо? Да, полковник причиняет страшную, непереносимую боль, но он враг. Я это знаю. Понимаю даже в какой-то степени. Наверное, наши тоже не церемонятся с пленными. А Уилсон был куда хуже, потому что только несколько дней назад я считала его верным товарищем и осуждала в мыслях подозрения командования. Наивная! Послышался негромкий щелчок, и в воздухе пахнуло сигаретным дымом. — А знаешь, мне понравилось, — после пары затяжек подал голос майор. — Есть в этом что-то восхитительно возбуждающее — эти иссиня-чёрные синяки, эти вывернутые напряжённые плечи. У меня встаёт от одного взгляда на тебя. Запах табака стал чуть сильнее — Уилсон подошёл ближе и приподнял мою опущенную голову за подбородок. Я поддалась, не в силах выворачиваться — шея ныла от усталости. — Мы могли бы отлично поработать вместе. На материке знают толк в поощрении преданных солдат, и нового звания не приходится ждать до седин. — Он говорил воодушевлённо и внимательно глядел мне в глаза. — У них дорога наверх открыта каждому, кто готов по ней идти, не боясь замарать руки. Я смотрела на него снизу вверх уставшим взором. Боль разливалась по телу, зацикливая мысли на себе, а ещё он, с его садистским удовольствием, с его похотью и… предательством. — Ты руки замарал по локоть. Я лучше умру, чем продамся, как ты, Джеймс. Последние силы ушли на эту фразу, и я почувствовала, как с век сорвались горькие едва заметные слёзы, которые не укрылись от внимательного взгляда, майор осклабился — довольный, жестокий, упивающийся своей властью и надругательством. Он немного наклонился, чтобы лучше видеть лицо, наверное, или чтобы я чётче рассмотрела его: — Идиотка! Большей глупости не сыскать, даже если спустить с поводка всех ищеек мира! — он усмехнулся, будто увидел какую-то нелепость. — Ландо говорил, что ты проявляешь чудеса стойкости, но я не думал, что ты настолько глупа! Тебе же предлагают жизнь, службу, работу, да получше, чем на острове! Я не ответила. Слёзы обжигали веки, словно концентрированная кислота. В переносице опять кололо. Уилсон выпрямился и снова шагнул мне за спину, так что я теперь видела только его ноги. Неужели опять. Так быстро? Может, он таблеток наглотался по этому случаю? Неужто он всегда меня ненавидел? Может, изначально знал, что я приставлена следить за ним, и потому прикидывался честным командиром и хорошим солдатом? Если знал, то откуда? Кто мог намекнуть ему, что я капитан контрразведки, а не рядовая связистка? И зачем? Вопросов становилось всё больше, ответов не было — и определённо они так и не появится, потому что его спрашивать я не унижусь, а больше никто меня не просветит. Я лишь застыла в ожидании неизбежного. Внезапно спину около копчика пронзила боль. Настолько резкая и неожиданная, что я вскрикнула. Уилсон прижал к моей коже тлеющий кончик сигареты. Резкий инстинктивный рывок от обжигающего укола вновь напомнил о вывернутых руках. Но физическая боль воспринималась сознанием уже как-то отстранённо — самым страшным было то, что сейчас я плакала не от боли, и эти слёзы не были рефлекторными или физиологическими. Я плакала от беспомощности и бессилия, обиды и омерзения. Уилсону удалось забраться на ментальный уровень и окончательно надломить мою волю. Зажигалка чиркнула снова. Закурил вторую подряд? Или сразу собирается затушить о моё тело? Я почему-то даже уже не испугалась — просто понимала, что это сейчас произойдёт, но Уилсон не торопился меня прижигать. Вместо этого едва проторив дорожку пальцами, вошёл в меня. Снова резко и бесцеремонно. И начал ритмично двигаться, одной рукой придерживая за бедренную косточку. Вторая, очевидно, держала сигарету. На этот раз было больнее. Гораздо больнее. Изможденное тело отчаянно не желало этого грубого бесцеремонного вторжения, мышцы сводило судорогой. Движения майора отзывались болью в немеющих плечах, и, чтобы смягчить хотя бы это, приходилось крепче опираться на ноги и этим облегчать ему задачу. Внутри стало подозрительно горячо — кажется, он всё-таки разодрал слизистую до крови. А через несколько мгновений сигарета снова впечаталась в тело, аккурат на острой бедренной косточке. Казалось, боль пробирает насквозь, прожигает до кости, шипит в крови. Я закусила губу, чтобы не застонать. А в мозгу уже крутился страшный вопрос — что, если он вздумает вот так затушить об меня всю пачку? В какой-то момент он снова взялся за ремень, и дальнейшее для меня продолжилось в спазмах удушья. Натягивая ремень одной рукой, он вынуждал меня прогибаться в спине до ломоты, а второй больно щипал грудь. Теперь он сдабривал свои действия комментариями, вроде «послушная сука», «поводок тебе идет», «давно хотел побывать в твоих дырках», «никогда бы не подумал, что ты достанешься мне вот так». Эта дикая скачка длилась целую вечность, на внутренней стороне бёдер размазалась липкая жидкость, а он только сильнее распалялся, продолжал душить и сношать. Едва выныривая из захлёстывающей волны страданий, я услышала возвещающий о близости оргазма рык. Ремень расслабился, сквозь кашель я в очередной раз уловила в воздухе запах сигаретного дыма. Я лишь ждала, когда этот ужас завершится. Через какое-то время он снова схватил и потянул ремень, выгибая мой торс, и на левый сосок опустился недокуренный огрызок сигареты. Я взвыла в голос, не имея больше сил давиться болью молча. Я рвалась и извивалась, безжалостно терзая собственные плечи, тщетно пытаясь стряхнуть, сбросить с себя жгущуюся сигарету. Но Уилсон только вжимал окурок в тонкую тёмную кожу. Кажется, этот больной ублюдок смеялся, видя мои страдания! В этот момент до меня, словно сквозь пелену, донеслись звуки открываемой двери и приближающиеся шаги. Я повернула голову и почти с надеждой встретилась взглядом с полковником Ландо. Он неотвратимо приближался, с явным интересом рассматривая моё изогнувшееся в отчаянной муке тело. Моё мутнеющее внимание привлекла большая чёрная папка, которую он держал в руках.16
Сзади раздался раздосадованный голос Уилсона: — Мы ещё не закончили, полковник! Ландо остановился напротив меня, секунду помедлил и ответил: — Продолжайте, майор. Я не стану вам мешать. — Он посмотрел в моё перекошенное болью и синеющее в удушье лицо и добавил. — Я пришёл показать Джене пару фотографий. Это не займёт много времени. Уилсон чуть ослабил ремень, но приток кислорода был всё равно крайне мал. Появление Свена, кажется, сбило его с нужной волны, и разрядка откладывалась. Чёрт, сколько же это будет продолжаться?! — Джена, должен признать, выглядишь ты неважно. Я бы даже сказал, хуже, чем когда ты храбро собиралась умереть, но не предать родину. — Свен смотрел прямо на меня, медленно опуская взгляд взгляд всё ниже. — Не думал, что наш друг так обработает тебя за столь недолгий срок. Может быть, предложить ему остановиться? Не уверен, конечно, что он послушает меня — я ему не командир, но попробовать можно. Ландо подошёл почти вплотную. — Если ты попросишь меня, Джена, я предложу майору взять перерыв. — Продолжил он. — Мы могли бы договориться, пойти на взаимовыгодное сотрудничество. Я не одобряю методов твоего начальника, ты это знаешь. Мне не нравится смотреть, как красивая женщина превращается в скулящий от безысходного ужаса кусок мяса. Ты на грани, Джена. Уверена, что хочешь её перейти? Говорить было невозможно, я едва с хрипом вдыхала воздух. Да и ответить нечего — досада и горечь затмевали разум. Ландо использовал майора как очередной инструмент пытки, разрушающий меня не только физически, но и морально. Деморализующий, уничтожающий. Майор — всего лишь пешка, мнящая себя ферзём. До чего же он скудоумен. И слаб, как слизняк. Но сейчас он держал в руках моё тело, даже жизнь, в некотором роде. Ландо испытующе смотрел на меня, и я мотнула головой в ответ на его вопрос. — Что же, я подожду ещё, Джена. Кажется, эта ситуация взбодрила Уилсона, он снова участил толчки и начал рычать, с остервенением натянул ремень. Ландо сложил руки на папку, прижал её к животу и начал расхаживать по комнате взад-вперёд, даже не глядя на то, что со мной творит майор. Действительно ждал. Только чего он дождётся, пока я не могу даже скулить? Я терпела уже из последних сил, но Уилсон вдруг отпустил ремень и вышел. Это удивило даже Ландо. — Вы решили повременить с извержением? — спросил он. — Занять другую дырку. — Хрипло прорычал майор. От этих слов меня пробрала дрожь, хотя, вроде бы, хуже уже и так некуда. Конечно, есть. Даже странно, что Уилсон так долго тянул с этим. Он оставил ремень свисающим с моей шеи, стиснул в ладонях ягодицы и провёл пальцем между. В следующий момент я почувствовала прикосновение чего-то скользкого — кажется, тут он решил не ограничиваться слюной. Может быть, это облегчит боль? Хоть немного… Неужели я ещё не настрадалась? Не выстрадала норму? Чёрт подери, кто её придумал?! Уилсон не мелочился — быстро сменив один палец на три, безжалостно растягивал судорожно сжимающиеся мышцы. Вслед за пальцами я снова ощутила проникновение чего-то заметно более массивного и опять стиснула зубы. Предательскую мысль просить Ландо прекратить этот кошмар я отогнала, хотя вышло не с первого раза. Он едва ли поможет — только усугубит мои мучения, снова потребовав ответы. Боль поползла в нижней части живота, усиливаясь с каждым движением майора. Он, как и прежде, двигался резко, грубо, не давая моему телу свыкнуться с вторжением, то полностью выходя, то засаживая на всю длину. Я давилась стонами и с ужасом ждала, когда он снова возьмётся за ремень… И он уже собирался это сделать, взялся за конец, потянул — пряжка скользнула вдоль ремня и защипнула кожу на моей шее, выдавливая тонкий писк на фоне прорывающихся стонов. — Подождите, майор Уилсон. Я бы хотел, чтобы она всё же могла говорить. Можете придержать её за волосы? После секундного колебания Уилсон молча выпустил ремень и скрутил мои волосы в кулаке, натягивая к себе, поднимая на Ландо моё лицо. — Ты продолжаешь терять человеческий облик, Джена. — Ландо с видимым сожалением посмотрел мне в глаза. — Но я здесь не за тем, чтобы тебе сочувствовать, и уж точно не для того, чтобы спасать. Я морщилась от причиняемой боли, брови, казалось, так и застынут сдвинутыми к переносице, а рот в гримасе навсегда искривится. Ландо степенно открыл папку и показал мне фото — прижал к кожаному переплету и повернул вертикально, чтобы я наверняка разглядела. — Посмотри, Джена. Ты узнаёшь этого человека? Я посмотрела. Да и могла ли не посмотреть? Крупный, хорошего качества портрет, как на документы. Треть снимка занимало лицо. Мужчина, средних лет, в форме… материковой армии. Офицерский чин, разглядеть лучше не получалось. Я совершенно точно никогда прежде не видела этого человека. Но раз Свен спрашивает… Раз он принёс целую папку… Значит, здесь снова какой-то подвох. Иначе и быть не может. Чёрт, что же ему нужно на этот раз? Кривясь от боли, не имея возможности покачать головой, которую продолжал оттягивать за волосы Уилсон, я сипло пробормотала: — Нет. — А этого? — Ландо убрал в папку первый портрет и достал следующий. Уилсон чиркнул зажигалкой, не сбавляя темпа, и в воздухе снова запахло сигаретой. Боль и так сводила с ума, а он, кажется, готовится в четвёртый раз меня прижечь. — Джена, сосредоточься. Это не кончится, пока мы не посмотрим все портреты! — проговорил полковник, чуть наклонившись ко мне. И раздражённо добавил: — Кажется, мне следует попросить себе стул. Я присмотрелась повнимательнее. Абсолютно незнакомый мужчина, в той же форме, с похожими знаками отличия. — И этого не знаю. Я прикрыла воспалённые глаза, и вдруг услышала, как Ландо отправился к двери. В душе иррационально полыхнула паника. Всё?! Больше не будет портретов?! И он оставит меня на растерзание Уилсону? Я не могла повернуть голову и посмотреть, а ужас стучал в ушах зашкаливающим пульсом. — Я… я буду смотреть дальше, полковник… Бессильная просьба в надежде, что изнасилование прекратится, если я выполню требование. Дно. Падать ниже уже некуда. Через какое-то время полковник вернулся и принёс с собой лёгкий деревянный стул со спинкой. Он с довольным видом уселся на него: — Вот теперь куда удобнее. — Он вынул из папки третье фото. — Конечно, будешь, Джена. И честно укажешь на тех, кто покажутся тебе знакомыми. Я судорожно кивнула. Уилсон снова наращивал темп, всё моё тело содрогалось, а полковник сидел напротив как ни в чём не бывало и один за другим поднимал к моему лицу снимки. На четвёртом фото я наконец поняла, зачем это затевалось. С глянцевой фотографии на меня смотрел Алекс Кейн, друг Дэнни. Они вместе прошли учебку, в совершенстве выучили язык, культуру и нравы. Ещё до начала войны оба были переброшены за границу и легализованы в армии тогда ещё потенциального противника. И вот теперь я видела его на фотографии. Майор. И неудивительно — в военное время талантливые кадры набирают звёзды на погоны быстро. Чтобы скрыть, что я узнала человека на фото, я скривилась ещё сильнее, хотя сильно играть страдания не пришлось. Свен не усердствовал — похоже, он действительно не знал, кого именно я должна была узнать. Очевидно, та крыса, что слила ему информацию, сказала лишь о том, что я могу знать агентов в тылу. Этот кто-то не обладает нужным допуском, иначе все они были бы уже мертвы. И теперь Ландо выбивает недостающую информацию из меня. Перед глазами возникла новая фотография — моего брата. Дэнни — о, господи, нет! Появление его фото в этой папке вполне закономерно, но я не хотела верить, что увижу его. Он в такой же смертельной опасности, как и все прочие агенты, внешность которых мне известна. — Сколько можно, полковник? — взмолилась я. — Я не знаю никого из этих людей! — Ты знаешь, капитан Мэйс. — Ландо с нажимом произнёс моё звание, на фоне фамильярного обращения прозвучало карикатурно, и продолжил ставшим мне уже почти привычным ледяным тоном, вынимая следующий снимок. — Кого-то из этих людей ты точно знаешь. И назовёшь. Рано или поздно. Слава богу, хоть фотографию Дэнни отложил. Значит, мой эмоциональный всплеск не привлёк к ней его внимания. Кроме этой, других приятных новостей, к сожалению, не оказалось. Ландо хочет найти наших агентов, во что бы то ни стало. А значит, конца и края моим страданиям не будет. Как же я устала… В этот момент майор, всё так же пыхтевший сзади, опустил очередную сигарету мне между лопаток. Я истошно завопила, а он пришёл в неистовство. Создавалось впечатление, что для того, чтобы кончить, ему необходимо видеть мои страдания. Снова резкие движения, снова рык и… наконец вонзившись на полную длину, он замер. Внутри я почувствовала, как подрагивает его плоть, даже немного порадовалась, что сейчас страдания прекратятся — от блаженства он даже выпустил клок моих волос, и я безвольно уронила голову на саднящую ожогами грудь. — Джена, подними голову, это не все фотографии. Голос Ландо донёсся сверху под аккомпанемент застёгивания ширинки Уилсона. Я глубоко вздохнула, всхлипнула и попыталась поднять голову, но сил держать шею не осталось. — Майор, пожалуй, нужна ваша помощь. Наша храбрая Джена совсем ослабла. Уилсон обошёл меня, наклонился, демонстрируя новую сигарету, которую раскуривал, и выдохнул мне в лицо. Я хрипло закашлялась, едва дым попал на иссушенные слизистые носа и горла. Глаза опять заслезились. Держа сигарету в одной руке, другую майор запустил в мои волосы и приподнял голову так, чтобы я могла рассмотреть фотографии, которые одну за другой методично вынимал из папки Ландо. Ещё несколько раз мелькнули знакомые лица. Я знала их имена, но лишь в нашей системе. Помнила, в какой род войск они готовились… Хотя, пожалуй, Свену эта информация и не требовалась, по большому счёту. Хватило бы лишь факта подтверждения, что они когда-то были по другую сторону. Я монотонно бормотала: «нет». Десять, пятнадцать, двадцать раз. Я никого не знаю, никого никогда не видела… Уилсон продолжал изредка тушить сигареты о моё тело — ключица, рёбра, спина, ягодица… Смолил, как паровоз! Я мысленно желала ему скорейшего рака лёгких, пока ещё могла соображать. «Бесполезно!» — нетерпеливо на своём языке произнёс Ландо в какой-то момент и с силой захлопнул папку. Кажется, даже он начал терять терпение — наверное, полагал, что изнасилование моим же начальником меня полностью уничтожит. Ошибся. Меня это даже немного приободрило. — Всё хорошо, полковник, — ответил Уилсон успокаивающим тоном. — Капитану просто нужен стимул. Майор внезапно бросил мои волосы и снова отправился назад. Нет, он не может быть таким альфа-самцом. Просто невозможно. Я уже знала, что он не на таблетках — видела, что возбуждение спало после последней разрядки. Что он задумал теперь? Я пыталась рассмотреть, что он собирается делать. И мне это удалось — лучше бы я этого не делала — Уилсон держал в руке дубинку с рукояткой, типа тонфы — стандартную, как у нас использует полиция. Страх впрыснул адреналин, но сил не прибавилось, лишь участился пульс. В который раз. Снова бить? На мне давно уже живого места не осталось — ни на ногах, ни на рёбрах. Но всё оказалось гораздо хуже. Неимоверно хуже. Майор устроил конец дубинки у меня между ног и надавил. — Ты назовёшь, кого знаешь, тварь, — процедил он сквозь зубы. Я помотала головой. И тогда дубинка погрузилась в мою измученную, сухую, истёртую плоть. Острая боль на слизистой и тянущая фоновая внизу живота слились вместе, заставив глухо застонать. Но это был не весь план майора — он взял меня за волосы, снова подняв голову вверх и протолкнул дубинку до предела. Я невольно поднялась на цыпочки, пытаясь ослабить боль. Он усмехнулся, я отчётливо услышала это, а потом дубинка скользнула обратно и с новой силой ударила меня внутри, выбивая вскрик. Я зажмурилась от боли и унижения и услышала жёсткий голос Ландо. — Джена, смотри сюда, — он впервые за всё время повысил голос. — Смотри! Ты их знаешь. Ты их назовёшь! Ещё один удар — скручивающая внутренности боль. Потом еще… — Я ничего не знаю! Ничего! Никого! Я не знаю! — едва ли понимая это, я уже кричала. Дубинка продолжала двигаться, повинуясь энергичным движениям Уилсона. Осознание того, что со мной происходит, осознание всего ужаса моего положения и явной угрозы совершенно конкретным близким мне людям, которую я могу устранить только своим мученичеством, вдруг вызвали истерический хохот. Я перестала контролировать себя, рассмеявшись в голос, хотя едва ли могла определить, почему мне так смешно. — Что ж, майор Уилсон, — проговорил полностью взявший себя в руки Ландо. — Вернёмся к этой беседе завтра. Сверху раздался хлопок закрывания кожаной папки, затем дубинка покинула моё тело. Я не могла успокоиться, и продолжала смеяться, абсолютно не в силах прекратить. Едва заметной на фоне остального болью свело рёбра, а веки жгло бесслёзной сухостью, но я не могла остановиться. Это была истерика — нервы сдали, и больше я себе не принадлежала. Сквозь лающие звуки отрывистого смеха я едва различила шуршание лебёдки. Отпускают. Неужели, мне дадут передохнуть? Лучше бы дали сдохнуть. Когда предплечья коснулись тела, я смогла выпрямиться, всё ещё сотрясаемая смехом. Уилсон, до сих пор стоявший позади, сдёрнул цепь наручников с крюка и подсёк ноги. Я упала на пол. Громкий смех постепенно стихал, я посмеивалась, лёжа на полу, в осознании своей полнейшей беспомощности. Сейчас мне не было страшно, было почему-то действительно смешно. Надо мной склонился Ландо и озабоченно качнул головой. Он что-то сказал майору, я не различила, но вскоре поняла — указал, что делать со мной дальше. Уилсон грубо перевернул моё тело на живот, обернул левую лодыжку плотной кожей кандалов, а затем притянул эту ногу к отведенным назад рукам. Следом туда же присоединилась и правая нога, жестоко выгибая моё тело в вынужденной «лодочке». Боль вгрызлась в позвоночник и натруженные мышцы спины. Уилсон остро ткнул меня носком ботинка по рёбрам — может, надеялся заставить замолчать. Хотя, в самом деле, чем он меня сегодня только ни тыкал. Теперь вот пнул. Со злости… А я продолжала истерично смеяться. Сознание пошло вразнос. Ландо окинул взглядом результаты трудов майора и направился к двери. Уилсон ушёл следом. Одна. Наконец-то, я одна. Моя истерика продолжалась ещё какое-то время, но потом отпустило. Мысли медленно приходили в норму. Я могла бы даже вздохнуть с облегчением — хоть не останусь снова наедине с майором-насильником, но по-настоящему дышать в моём положении оказалось тяжело. Я попыталась опрокинуться на бок. После нескольких попыток раскачивания мне это удалось. Движение разбередило ожоги, взбаламутило боль от побоев. Но просто лежать, даже в неудобной позе, после бесконечности, проведённой на дыбе, всё равно казалось отдыхом, по крайней мере, сейчас. Дыхание успокоилось, даже сознание чуть прояснилось. И перед глазами снова, против воли, возникло лицо Дэнни в идеально отглаженном кителе, с чужими орденами, с холодным строгим взглядом. Братик мой, братишка… Каково же тебе жить в этом жестоком мире. И каково мне будет в нём умирать, чтобы вывести тебя из-под удара?..