Эйфория

Тьма была густой и удушающей. Я спала, но мир вокруг меня оставался полон угрожающих теней. Страхом затопило мой сон, страхом затопило и меня саму. Мои руки в отчаянии комкали одело, простыни. Взгляд серых глаз сверкал в этой немилосердной темноте, а рот Неджи прижимался к моему, не давая сделать и вздоха. Его сильная рука на горле. Он вдавливал меня в матрас всем своим весом, гасил мой огонь, рвал мою душу. Я больше не держалась, я тонула в пучине бессилия и отчаяния. Из горла моего вырвалось сдавленное рыдание, когда Итачи взял меня за плечи. — Рен, это всего лишь сон. Всего лишь дурной сон, — шептал он раз за разом, пока мой разум пробуждался. Я судорожно глотала воздух, пытаясь понять где я нахожусь, вцепившись в его майку. Я обнаружила себя на хозяйской кровати среди подушек на влажной от моей испарины простыне. Я приняла сидячее положение, взяла с прикроватного столика стакан воды и практически залпом его осушила. Сердце потихоньку стало успокаиваться, когда я осознала, что меня терзал всего лишь ночной кошмар. За окном была глубокая ночь. Итачи сидел рядом в этой темноте, но глаза его светились. Мой ночной страж. Давно он тут находится? — Тебе дать еще таблетку? — обеспокоено спросил он, на что я лишь отрицательно покачала головой. Не хочу пичкать себя колесами при каждой панической атаке. После того как мы вернулись из торгового центра, я смогла поспать всего несколько часов. Сейчас успокоюсь, и все пройдет. Обязательно пройдет. Я взбила подушку и вновь легла на мягкий пух, стараясь отпугнуть от себя подступающие дурные сновидения. — Я разбудила тебя своими криками? — Вовсе нет. Я, если честно, мало сплю. Итачи несколько минут еще посидел рядом, потом захотел встать, уйти, но я коснулась его майки, не отпуская. Он обернулся на меня, вглядываясь в мое измученное страхами лицо, ничего не произнеся. — Ты можешь остаться этой ночью со мной? Прошу, — я закусила губу, взглянув в его мраморное лицо из под влажных от слез ресниц. Меня трясло от такой просьбы, но я понимала, что если он уйдет, мне станет еще страшнее, еще хуже и невыносимее. Итачи на секунду застыл, он явно не ожидал услышать от меня такой просьбы. О чем он подумал в этот момент? Я отпустила его майку и отодвинулась немного в сторону, давая ему пространства. Хотя кровать его была такой огромной, что в этом не было никакой необходимости. Решит ли Итачи остаться? Или, посмеявшись над моей просьбой, уйдет? Мое сердце екнуло, когда я почувствовала, как под его весом стал прогибаться матрас. Он лег, практически завалился, как здоровенный лев, рядом со мной, не произнеся ни слова. Конечно, это же его кровать... — Спасибо тебе, — коротко поблагодарила я. Мое лицо, которое несколько минут назад было бледным и перепуганным, залилось краской. Но это было успокаивающее чувство. Итачи положил на меня руку, одним движением притянув мое тело к себе, и крепко обнял. В нос ударил древесный запах в перемешку с мускатом. Я ощутила его горячее дыхание на макушке. Рукой он гладил меня по спине, успокаивая. Но в этих движениях не было никакого скрытого смысла, особого подтекста. Он просто пытался мне помочь, старался успокоить, отогнать дурные сны, потому что я его попросила об этом. — Итачи, — я скомкано выдохнула, почувствовав тепло его тела даже через одежду. Щекой прислонившись к его груди, я положила руку ему на плечо, слушая его спокойно бьющееся сердце. — Спи, Рен. Кошмары тебя не тронут. Обещаю. Я благодарственно кивнула, стараясь уснуть под непрекращающуюся эгиду спутанных мыслей, которые заставляли мое сердце колотиться от смущения и трепета. Находясь в его объятиях, я ощущала настоящую безопасность. На следующий день я проснулась от пронзительных лучей солнца. Сонно потерев глаза, обнаружила себя на хозяйской кровати в полном одиночестве. По звуку определив, что Итачи принимает душ, я поплелась на кухню набрать стакан воды и встала в ступор, когда увидела в гостиной убирающуюся старушку, которая, заметив меня, засуетилась и принялась было махать руками, указывая на остывающий завтрак на столе, пытаясь объяснить что-то на очень и очень ломанном японском. — Момо. — Я вас не понимаю, — засмущалась я, совершенно растерявшись. — Момо, дорогуша, момо, — она прижала свои руки к щекам, улыбнувшись. — Ого, ты понравилась Эйлин, — коснулся моих плеч возникший позади Итачи, заставив меня вздрогнуть, затем поприветствовал свою домработницу. — Момо, — активно закивала старушка, продолжая вытирать пыль. Я быстро привела себя в порядок, возвращаясь обратно за стол, за которым уже завтракал Итачи, читая газету, шутя на непонятном мне языке со своей домработницей. — Момо! — старушка замахала руками, уходя убираться в спальню. — Меня что, проклинают? — прокашлялась я, садясь за стол. — Момо — это персик. Так что тебя скорее хвалят, — Итачи мне подмигнул, внимательно наблюдая за тем, что именно я себе накладываю в тарелку. — Хватит так испытующе смотреть. Я делаю что-то не так? — я намазала на хлеб большую порцию клубничного джема, исподлобья недоверчиво глянув на парня. — Начинаешь завтрак с быстрых углеводов? — сузил глаза Итачи, внимательно наблюдая за мной. Вот сейчас я совсем не поняла претензии. — Я сначала буду десерт. — Это политическое заявление? — улыбнулся Учиха, оголив ровный ряд белоснежных зубов. — Иногда полезно начинать день с таких маленьких радостей, — буркнула я, откусив кусочек под пристальным взглядом его черных глаз. — Отдай его мне, — внезапно приказным тоном сказал Итачи, чем вызвал во мне волну негодования. С какой это стати?! — Эй, можно же повежливее девушке намекнуть как-то…, — замялась я, моментально теряя аппетит. — Опять себе что-то напридумывала? Помнишь, что я тебе говорил в машине вчера? Вспоминай об этом чаще, Рен. — Итачи протянул мне руку, недовольно покачав головой. — Я просто тоже хочу попробовать твой десерт. Поделишься? Не знаю, что за игру он ведет, но Учиха заставил меня за несколько секунд залиться такой пурпурной краской от стыда! Он просто хотел попробовать тост с клубничным джемом, а я начала опять нести какой-то бред. Рен, ну может хватит уже так позориться? Опустив голову, я вручила ему свой десерт, а потом со всей злобой проткнула вилкой фрикадельку, тяжело вздохнув. — Спасибо, — коротко произнес Итачи, видя мое поникшее настроение. — Нас с тобой к себе в гости зовет Пейн. Поедем? Я засветилась, услышав такую прекрасную новость. Он еще спрашивает? — Как мало тебе нужно для счастья. Тогда беги собираться, как закончишь завтракать, — как-то по доброму нахмурился Итачи, отвлекаясь на телефонный разговор.

***

— О, я рад, что вы приехали, — отрыл дверь Пейн, впуская нас в свою квартиру. Его обитель располагалось в районе Иокогамского Чайна-тауна. Другого я и не ожидала от такой творческой личности! Я скинула кроссовки и, с позволения хозяина, решила осмотреться. Его апартаменты располагались в старом кирпичном строении и представляли из себя этакое классическое двухэтажное холостяцкое жилище (даже без обоев). Вместо них была обычная кирпичная красная стена. Мебель была нескладной, разнообразной и совершенно несочетаемой, но это придавало особую изюминку его апартаментам. А еще у него стояло много растений. Я прошла в гостиную, которая была объединена с кухней. Там за столом сидели Сасори с Дейдарой и уплетали лапшу. Сасори мне молча кивнул, вновь уткнувшись в тарелку, а Дейдара радостно помахал рукой, довольно улыбаясь. — У тебя тут такое все разнообразное! — с восхищением лепетала я, ходя по гостиной, подходя то к мольберту, то к самодельной книжной полке, потом мой взгляд уперся в странный, какой-то психоделический ковер, висевший на стене позади здоровенного зеленого дивана. Его квартира была полной противоположностью того места, где жил Итачи. Если у Учихи все было серым, мрачным, холодным и строгим, то у Пейна наоборот! Все к себе притягивало внимание, приковывало взгляд: будь то необычные кресла, вазы из глины разных форм и размеров (могу поспорить, он их делал своими собственными руками!) или картина... а что это за картина такая? Я смотрела с задумчивым видом на белое полотно с двумя симметричными кругами и двумя еще более маленькими симметричными кругами с одной стороны и такими же четырьмя симметричными кругами другого цвета с другой стороны. Абстрактная картина висела в центре стены, и я никак не могла просто пройти мимо! Наверное, такая работа стоит целое состояние! Обычно автор вкладывает в подобные линии много смысла. Но что же этим хотел сказать художник? Симметрия в симметрии - этакая аллегория на что-то сакральное? Я никак не могла догадаться, наконец сдавшись. — А что тут нарисовано, Яхико? — я скрестила руки на груди, нахмурившись с умным видом. — О, это Дейдара с Хиданом решили сесть задницей в краску и оставить след своих ягодиц и, кхм, яиц, — махнул Пейн, чем убил во мне разом всю мою стойкость. Я опустила голову, готовая развалиться на части от неловкости и подступающего к горлу смеха. — Эй, Рен, те, что поменьше — Хидана! — крикнул мне Дей, довольно заерзав на стуле. — Вы такие дети, — всхлипнула я, готовая окончательно потерять лицо. Итачи хохотнул и обнял меня, погладив по голове. — Ну хватит ее смущать, — Учиха закрыл мои глаза своей ладонью, пряча от других стыд, что коснулся моего лица, затем недовольно глянул на своих друзей. Пока ребята обсуждали последние новости, слушали музыку, я еще походила по квартире Пейна, надеясь больше не наткнуться на подобные казусы. Оказавшись в его спальне, я обратила внимание на огромное количество цветов в горшках. Похоже, он очень любит природу! Взгляд приковала стопка фотографий на комоде. Я подошла ближе, держа руки за спиной, с нескрываемым интересом смотря со стороны. Брать в руки что-либо я не решалась. Это же его личные вещи. На комоде также лежало потрепанное письмо. Как интересно! Наверняка в этом доме каждая деталь несет в себе глубокий, понятный только самому хозяину, смысл. Ага, особенно картина с отпечатками задниц Тсукури и Мацураси. Вот уж точно сакральный смысл во всем своем проявлении! Услышав щелчок камеры, я вздрогнула и обернулась. Пейн держал в руках цифровой фотоаппарат, сделав пробный снимок. Я сразу засмущалась, пытаясь придумать разумное оправдание, почему без его спроса зашла к нему в спальню и пялюсь на его личные вещи. — П-прости, — только и смогла выдавить из себя я, глядя в его серые глаза, когда он подходил ближе. — Все нормально. Я же обещал тебе показать свою коллекцию работ, — довольный собой, Пейн взял в руки стопку, быстро ища самые интересные из всех. Он протянул мне черно-белую фотографию женщины на рисовом поле. Я забегала глазами по снимку, и тут до меня дошло. — Быть не может, Пейн, — ахнула я, готовая взорваться от восторга. — Ты и есть тот самый анонимный фотограф? Парень, видя мое искреннее изумление, раскраснелся, а потом принялся собирать лавры внезапно раскрывшейся славы. — Я знаю, что ты была на моей выставке. Итачи рассказывал, — Пейн принялся искать еще интересные снимки, показывая мне. Он даже разрешил мне взять их в руки! Ну кто бы мог подумать, что Яхико и есть тот самый знаменитый фотограф? Я взахлеб рассматривала снимки, не сдерживая совсем своих эмоций, что лили через край, задавая все больше вопросов, пока рыжеволосый еле успевал на них отвечать, смеясь. — У тебя такой талант! — я прижала снимки к груди, закрыв глаза. — Эти эмоции непередаваемы. Ты точно гений! Потом Пейн, улыбаясь, протянул мне снимок врачей в госпитале, что зашивали открытую рану на ноге маленькому мальчику. Я узнала эту фотографию, потому что на ней был изображён Итачи. На мой немой вопрос, как именно он смог сделать эту фотографию, Пейн на секунду смолк, а потом тихо выдохнул: — Этот снимок - мой второй сделанный по счету в коллекции. В тот день в госпитале... моя жизнь разделилась на до и после, но к чему тебя грузить мыслями уставшего дурака? — Пейн вновь тепло мне улыбнулся, протягивая снимок. — Ты можешь забрать его себе. Я сперва опешила, а потом дрожащими руками взяла фотографию, не веря совсем такому драгоценному подарку, смотря то на смущенного Пейна, то на черно-белый снимок. — Почему? Рыжеволосый лишь покачал головой, сам не зная ответа. Из комода он достал конверт и протянул мне, чтобы я убрала фотографию, и она пережила дорогу до дома. Сказать, что я была в искрящемся восторге и полном шоке — не сказать ничего. Я вся светилась от счастья, у меня даже ноги подкосились. — Спасибо тебе огромное! — затараторила я, выходя из комнаты за Пейном, потом остановила его, потянув за рукав свитера и тихо спросила. — А почему ты назвал ее «сердце»? Рыжеволосый улыбнулся от уха до уха, потрепав меня по каштановым волосам: — У Итачи ведь большое сердце, верно? Мои глаза наполнились слезами от восторга, но я сдержалась, активно закивав. — Давай не плачь. Ты мне для кадра еще нужна с улыбкой, — как-то хитро стал подначивать меня Яхико, чем вызвал во мне просто волну вопросов. Оказывается, он решил меня подбодрить тем, что в подарок сделает несколько портретных снимков на память. На мои восклицания о том, что я не фотогеничная, он лишь тихо ухмыльнулся, настраивая камеру. А когда я указала пальцем на заживающую ссадину на скуле, он и вовсе отмахнулся рукой, заверив, что в век цифровых технологий это все легко исправляется. — Ребят, ну я так стесняюсь, — вновь замялась я, когда Пейн попросил меня сесть на диван, щелкнув камерой несколько раз. — Итачи, она у тебя всегда такая паникерша? — хохотнул рыжеволосый. — Да, — озадаченно ответил Учиха, стоя у стены, наблюдая за нами со стороны. Что значит «паникерша?» И что значит «у тебя»? У кого это — «у тебя»? — Ничего, Рен, щенки все исправят, — заметил Сасори, чем вызвал во мне больше вопросов. Какие еще щенки? Да что тут происходит? — Блять, я, честно говоря, ахуеть как заеба…ооой, — ввалился в комнату только что пришедший Мацураси, прикрыв рот ладонью, держа в руках большую картонную коробку. Вокруг него бегал недовольный мопс на поводке, громко тявкая. — Извините мой длинный язык. Щенки прибыли. Недовольная мамаша искусала мне все штанины. А ну, свали, Тыква! Когда я увидела собаку, я растаяла, но когда Хидан поставил возле меня картонную коробку и раскрыл, я окончательно сдалась. Там было четыре щеночка мопса. Теперь я поняла, про какую недовольную мамашу говорил Хидан, смотря на хрюкающую рядом собаку. Ребята тоже заглянули с интересом, наблюдая за крохами. — Боже, сколько им? — прошептала я, боясь даже дотронуться. — О, этим проглотам уже практически два месяца. Так что не переживай, Рен. Их можно трогать, целовать и все такое, — Хидан лихо достал одного ничего не понимающего бежевого мопсика и протянул мне. Я втянула в себя воздух, боясь к нему прикасаться. Он же такой кроха! Взяв на руки щенка, я аккуратно и трепетно прижала его тельце к груди, смотря на всех вокруг с изумлением и порывом разрыдаться. Как это все мило! Потом я посмотрела на его маленькую плоскую мордочку и закрыла глаза от переизбытка счастливых эмоций. — А их мама не волнуется? — я обеспокоено посмотрела на собаку, что разлеглась на кухне, стараясь найти местечко попрохладнее, пытаясь восстановить дыхание после подъема по лестнице. — Тыква? Да она думает только о еде сейчас, — хохотнул Хидан, потерев шею. — Боже, эти мопсы такие тупые, — недовольно фыркнул Дейдара, брезгливо отворачиваясь, за что сразу получил в спину от Хидана. — Извинись перед Тыквой! У нее вон какие глаза умные. Это не собака, а человечище! — возмутился Мацураси. Я много смеялась, не заметив даже, сколько времени подряд меня фотографирует Яхико, ходя вокруг. Потом я глянула на Итачи, что стоял у стены, он не решался подойти ближе. На его лице читалось легкое замешательство и неуверенность. Я сама пошла к нему, протягивая щенка. — Не любишь собак? — захихикала от восторга я, глядя то на мопса, то на Итачи. Он как-то неуверенно протянул к нему ладонь, пару раз тыкнув пальцем во влажный носик. — Люблю, но они...такие хрупкие, — странно выдавил из себя Учиха, скрещивая руки, показывая всем видом, что трогать он его больше не собирается. Я лишь показала Итачи язык в ответ на его бурчание, взяла его за руку одной рукой и повела смотреть поближе на других малышей. Не верю я ему. Всем ведь нравятся щеночки! Один умный философ как-то сказал, что дружба — это та же самая любовь. Ведь корни дерева «дружбы» , как и «любви», сплетены из уважения и трепета к близкому тебе человеку, они прорастают только на благодатной почве сострадания и взаимопомощи, а расцветают они цветами благодарности. Признаться честно, я никогда не стремилась завоевать сердца миллионов людей, да и иметь много друзей — история точно не про меня. Мне хоть одного дайте, но настоящего! Большего счастья не сыскать на всем белом свете. Но в тот пасмурный ноябрьский день, проводя в компании ребят свой досуг, тиская щенков, шутя и смеясь, ощущая себя в полной безопасности и защищенности, чувствуя себя членом их маленькой, но такой дружной семьи, я, наверное, впервые в жизни по-настоящему осознала, что значит любовь к ближнему. И от меня не скрылось то, как у Учихи начал блекнуть взгляд. Он все больше погружался в свои мысли. И что-то мне подсказывало, это было затишье перед бурей.

***

По неизвестной мне причине настроение Итачи с каждый часом все больше падало, как бы он не пытался это скрыть, нацепив очередную радушную маску. Когда мы вернулись к нему домой, он сразу оставил меня в полном одиночестве, закрывшись в ванной. Я ждала его у двери часа два, если не больше, боясь стучать или как-либо его беспокоить, лишь тихо прислушиваясь к тому, что же с ним происходит. Полная тишина. Нутром я ощущала надвигающуюся опасность, огненный смерч. Это было что-то поистине мне незнакомое и пугающее. Итачи резко открыл дверь, и я завалилась вперед, стукнувшись лбом об кафельный пол ванны. Руками он держал махровое полотенце на своем торсе, даже не удосужившись вытереться до конца! С его мокрых волос цвета крыла ворона стекала ледяная вода, скользя по шрамам, капая на пол. Я подняла стыдный взгляд на лицо парня, желая извиниться, и опешила, увидев в его вечно бесстрастных глазах праведный гнев. И что-то этот взгляд мне совсем не понравился. Все у меня внутри сжалось в тугой узел от элементарного животного страха. Стоило отметить, что Учиха смотрел словно сквозь меня, совершенно не замечая моего удрученного состояния. — Итачи? — прошептала я, но парень меня словно не заметил, проходя мимо. Открыв гардеробную, он переоделся, а потом ушел в кабинет и заперся там, ничего не сказав. Я просидела еще несколько минут в полном шоке и непонимании происходящего, потом встала и прошлась по квартире, думая над тем, какой именно из моих дурных поступков мог так вывести из себя Учиху. Мне стало стыдно и очень некомфортно. Может я ему просто надоела? Его взгляд был таким злым и недовольным. Ну, еще бы. Кому понравится, когда за ним следят! Но неужели именно это его так разозлило? Я искусала все губы, размышляя над тем, как именно постучать к Итачи, что ему сказать. И, не придумав ничего лучше, чем заварить чай на двоих и накидать конфет, перед этим глубоко подышав, набираясь храбрости, я несколько раз постучала в кабинет, держа в руках маленький подносик. Разговоры ведь всегда сглаживают углы, верно? Итачи отворил дверь, уставившись на меня неподвижным взглядом, у меня сперло дыхание, но я все же попыталась выдавить из себя хоть что-то: — Может быть... — Нет, — резко отрезал он, закрыв дверь прямо перед моим носом. Да с такой силой, что поток воздуха мигом растрепал мои волосы. Я, грузно выдохнув, поставила поднос на обеденный стол, залипая в окно, наблюдая за тем, как грозовые тучи практически касались крыш небоскребов. Кажется, у нас сейчас тоже будет настоящая гроза...Я мгновенно вспыхнула, злобно топнув ногой, а потом решила вновь достучаться до Итачи, но на этот раз ударила со всей силы кулаком по двери кабинета, на секунду испугавшись своей напускной храбрости и тому, что за этим может последовать. Выгонит меня сейчас из дома. Точно выгонит. Итачи вновь отворил дверь, стиснув челюсть, готовый взорваться. Я его бесила! С ума сойти. Как способен его характер меняться за считанные часы. Только сегодня мы завтракали, смеялись, поедая тосты с клубникой, а сейчас он готов меня просто послать куда подальше. — Отстань, — рявкнул Итачи. — Я не позволю тебе со мной так разговаривать! — прикрикнула я, на того, кто был выше меня на две головы. Но это сработало. Учиха смолк. Он посмотрел на меня, нахмурившись. — Я не знаю, что за муха тебя укусила, и чем я тебя так разозлила. Но я хочу знать! Так ведь не поступают, Итачи. Где я успела накосячить?! Я голову ломаю и не понимаю... Но не успела я договорить, как Учиха резко схватил меня за кисть, грубо притянув к себе, и я удались носом в его грудь. — Слушай, мелкая, помнишь, что я тебе вчера сказал, да?! — как-то злобно прикрикнул Итачи, от чего я сжалась. — Не обижайся на меня, идет? С этими словами он жестко развернул меня спиной к себе и два раза зарядил мне по заднице, не сильно, но очень и очень жгуче. — Эй, это еще что за черт, Итачи! — встрепенулась я, почувствовав, как моя язык онемел от испуга и неожиданности. Затем он прижал меня к стене лицом, обжигая мое ухо горячим дыханием: — Ты же знаешь, Рен, я тебя и пальцем не трону! Но сделай одолжение, милая, не беспокой меня этим вечером. Я очень и очень злой. Мне сейчас не до твоих загонов. А может мне их просто вытрахать уже из тебя наконец?! Не беси меня и хватит накручивать себя! Иди выпей чаю, поешь конфет, посмотри мультик. Мне нужно решить кое-какие вопросы, а потом я вернусь к тебе, и ты можешь всю ночь напролет рассказывать мне про мопсов! С этими словами он выставил меня за дверь, сильно хлопнув. Сказать что на этом моменте я ахуела — не сказать ничего. Но вопреки сказанным им словам, вечером и ночью он так и не вышел из кабинета. Не скрываю, я переживала, но не только из-за его гневных слов (хотя в них и присутствовали саркастические, дразнящие нотки), но и из-за его нестабильного состояния. Учихе было хреново, это я поняла по голосу, взгляду и необычному, для вечно сдержанного Итачи, поведению. Я чувствовала, что он борется с чем-то очень тяжелым, пытается решить что-то очень серьезное, и у него это...не получается. Той ночью я особо не смогла уснуть, меня терзали то ночные кошмары, то мысли об Учихе. Атмосфера меня очень угнетала. Проснувшись утром, я побежала готовить завтрак из имеющихся продуктов, чтоб как-то подбодрить Итачи, но с горечью обнаружила, что его уже нет дома. Наверное, он ушел на работу. Когда он только все это успевает делать? Одно хорошо. Видимо, оставлять со мной он никого не собирался сегодня. Или просто забыл про меня? Не скрываю, я почувствовала себя несколько брошенной, заскучав даже по шуточкам Дейдары. От одиночества можно лезть на стену. Но у Итачи же своя жизнь и целая куча забот! Учиха и так многое для меня сделал. Я должна тоже уметь себя чем-то развлекать, не всегда же мне надеяться на кого-то. День я провела в своих думах. Единственным способом выйти на свежий воздух без ключей было — погулять по большой террасе, смотря на город с высоты птичьего полета. Я подремала на уличном плетеном кресле, пока с неба не начал срываться дождик, попробовала посмотреть пару сериалов по телевизору, созвонилась с родителями, но в голову не лезло совсем ничего. Все мои мысли были устремлены к Учихе. Я ждала его с нетерпением весь день, собираясь с духом, решая все-таки с ним поговорить. Ведь так поступают друзья, верно? Они пытаются помочь близкому человеку справиться с тем, что его гложет. Но вот что гложет Итачи Учиху? Я приготовила скромный ужин из имеющихся продуктов, красиво сервируя стол, и стала его ждать. Но он не пришел и к вечеру, чем заставил меня сильно переживать. Я не находила себе места, когда на часах стукнуло девять вечера. Не может же он работать больше 12 часов, куда он ушел? Он забыл про меня? Я не заметила, как отключилась на диване под какую-то комедию, стараясь не расплакаться от неприятного и удручающего чувства одиночества. Признаюсь, я скучаю по этому вспыльчивому Учихе. Сквозь сон я почувствовала невесомое касание к своей щеке, и только спустя непонятное количество времени до меня дошло, что прикосновение мне это не снилось вовсе. Я разлепила веки, потерев лоб, почувствовав, как онемела часть лица от неудобной позы для сна. Приняв сидячее положение, я кинула взгляд на настенные часы. Уже было глубоко за полночь. Сонно оглядевшись по сторонам, обнаружила Итачи за обеденным столом. Перед ним стояло несколько бутылок дорогого алкоголя и два пустых стакана со льдом. Он бросил на меня пустой взгляд, вновь уходя в свои мысли. У меня все внутри сдавило. И именно в этот момент я осознала. Ему стало хуже. — Давай я разогрею ужин? — я поплелась к обеденному столу, натянув улыбку. — Не стоит, — отрезал Итачи, не поднимая глаз. — Что ж, я тогда уберу все и...пойду спать, — выдавила из себя я, чувствуя, как все мои сегодняшние мысли по спасению Итачи от гнетущих проблем не дали абсолютно никаких плодов. Я не знала, как к нему лучше подступиться и стоит ли вообще это делать, опасаясь, что он может сорваться. Струсила, блин. — Сядь, — от его ледяного баритона мне поплохело, и я на трясущихся ногах осела на стул слева от Итачи, бросив на него испуганный взгляд. — Все…хорошо? — Тебе решать, Рен, — как-то злобно на секунду улыбнулся Итачи, а потом его лицо вновь стало бесстрастным. Он окинул меня безразличным взглядом, втянув воздух через ноздри, стараясь себя успокоить. Точнее не себя, а нечто внутри себя. Потом он налил себе виски в стакан, наполнив до краев. — Тебя хочет видеть мой дядя, — Итачи пригубил алкоголя, показав оскал. «Мерзость» — слетело с его языка, следом он молниеносно зашвырнул в сторону стакан с напитком и тот разбился вдребезги, разлив содержимое. Я вздрогнула и сжалась. Учиха не был пьян, но вел себя непредсказуемо, чем пугал еще сильнее. — Ну и чего же в этом плохого? — пролепетала я, заглянув с надеждой ему в глаза. Итачи сощурился, всем своим видом словно спрашивая: «ты совсем дура?». — Поговорю с ним и все. — Поговоришь с ним и все, — с издевкой повторил Итачи, наливая джин в другой стакан. — Он что, убить меня может? — вспыхнула я. — Может, но не сделает этого. Я ведь не позволю. А вот это было совсем не смешно. У меня перехватило дыхание, а внутри все заколотилось. Всю мою смелость и дерзкий дух разом вышибло из груди, я постаралась успокоиться. Не знаю, что именно меня сейчас пугало больше: слова Итачи или его неадекватные действия. — Что я сейчас должна сказать, сделать? — я сдалась, теряя полностью контроль над ситуацией. Итачи в ответ лишь вскинул плечами. — Хочешь, я могу уйти, если тебе так будет спокойнее. Я просто не знаю, как тебе помочь. — Помочь мне? Рен, ты такая дурочка, — губы Учихи исказились в лукавой ухмылке. — Сдаюсь, Итачи. Я не знаю больше, что мне делать. Я по-настоящему сейчас растеряна, — я закрыла лицо руками, потом потерла виски, готовая высказать ему абсолютно все, что меня так беспокоило. — Просто мне кажется, что ты всем своим видом показываешь свою неприязнь ко мне. Мне сбежать хочется, видя твой яростный взгляд на себе. Ты со вчерашнего дня сам не свой. — Просто я боюсь, Рен, — Итачи аккуратно коснулся моей руки, заглядывая в мои глаза с болью и бессилием. — Дядю? — практически без звука спросила я. Учиха отрицательно покачал головой. Но чего же тогда? — Потерять тебя боюсь, — тихо прошептал он, бледнея на глазах. — Он же не убьет меня? — Тебя никто и пальцем не тронет. Я тебе клянусь, — Учиха с силой сжал мою кисть, как бы этим жестом заставляя меня осознать сказанные им слова. — Тогда о чем ты говоришь? Я не понимаю, Итачи... Парень пригубил алкоголя, сделав три небольших глотка. — Мадара хочет говорить с тобой о Саске, о нас. Его невозможно провести вокруг пальца, и не стоит даже пытаться. Но раз все дошло до этого, и этой встречи не избежать. Раз уж все выходит на поверхность из под моего контроля, то и мне пора рассказать тебе кое-что. — Что именно? — Историю нашей семьи, Рен, историю моего младшего брата. И того, что сделало его таким...безумным, — Итачи поджал нижнюю губу, смотря прямо перед собой. — Что же, Итачи, раз до этого действительно дошло, то я выслушаю тебя, — я закусила щеку с внутренней стороны, почувствовав, как проступила кровь. От имени Саске у меня словно сердце вывернулось наизнанку, но я пересилила себя, даже не дрогнув. Не сейчас. — Перед тем как я начну, я хочу сказать, что очень сильно...дорожу тобой, Рен. И то, как я себя вел последние дни. Извини, если заставил тебя волноваться. Но ты ведь такая проницательная девочка. Ты уже давно поняла, что во мне есть кое-что очень нехорошее. Ты своими собственными глазами видела его. Но, даже повстречавшись дьяволом, ты все равно продолжаешь смотреть на него, на меня такими глазами...на меня никто и никогда так не смотрел. Но я так больше не могу. Тебе пора узнать правду, открыть глаза наконец. Надеюсь, ты найдешь в себе силы простить меня за то, что я собираюсь тебе рассказать, окунув во тьму с головой. Ты ведь так невинна, твой мир наполнен любовью, теплом и созиданием, а мой только и может, что разрушать и убивать, сжигая все на своем пути. И мне неимоверно больно вытаскивать все эту мерзость на поверхность прямо перед тобой, взваливать это на твои хрупкие плечи. Ты последняя в этом мире, перед кем бы я хотел предстать в своем истинном обличии. Ты ведь наконец узнаешь меня с той стороны, которую я никому и никогда не открывал. Эта сторона уродлива, тебе даже может стать плохо, мерзко, — Итачи взглянул в мои глаза с глубокой печалью. — Рен, обещай, что сперва дослушаешь меня до самого конца. А потом, оказавшись на той стороне, ты скажешь свое конечное мнение. Такой ли я великодушный мужчина, каким ты меня видишь, глядя своими звездными глазами, и заслуживаю ли я чего-то хорошего в своей дерьмовой жизни после всего? — Учиха болезненно улыбнулся, глядя словно через меня, смотря куда-то вдаль. Я тихо сглотнула, кивнув, хотя в груди болезненно защемило. Это будет страшно. Мое сердце мне подсказало, а оно никогда не врало. Итачи налил себе вновь, приковав свои черные глаза к стакану. — В это сложно поверить, но Саске не всегда был таким безумным. Он был светлым, искренним ребенком, добрым и лучезарным. Он всегда так улыбался, встречая меня дома, когда я возвращался из школы, что у меня в душе от одного только его взгляда все таяло, все плохое отступало назад. Он очень любил меня, был ко мне привязан. А я, как и положено старшим братьям, несколько его подразнивал и всячески старался избавиться от его назойливого внимания. Я же тоже был ребенком, у меня были другие интересы. Я не ценил того, что имел. Так ведь всегда бывает в жизни. Мы не ценим то, что имеем, пока не потеряем это. По злому стечению обстоятельств шестого февраля в нашем фамильном поместье, где мы жили с родителями, произошел страшный пожар. Страшный, Рен, это когда не остается совсем ничего ни от мебели, ни от костей, ни от надежды. Итачи глядел на свои ладони, окунаясь вновь в воспоминания из кошмарного прошлого. — Это чудо, что я проснулся, хотя моя комната была объята едким, отравляющим дымом. Меня разбудила наша собака, кусая за пальцы, представляешь? Я рванул в комнату родителей сквозь коридоры, объятые пламенем. Но было уже поздно что-либо делать. Мои мама и папа сгорели у меня на глазах. Я видел, как огонь уродует их тела, тела моих любимых родителей... слышал то, как истошно кричал мой отец от нестерпимой боли, а потом и вовсе смолк. Наверное, я ничего не мог поделать. Совсем ничего. И самое отвратительное, что отпечаталось в мозгу и по сей день, запах горящей плоти, плоти моих мамы и папы. Это было чудовищно. Я был в самом центре ада, а оттуда никто никогда не возвращается. Моя собака лаяла, стараясь пробудить меня из этого пламенного оцепенения. Если бы не она, я бы сгорел там, погиб вместе с родителями. Итачи залпом осушил стакан, издав глухое рычание, и налил себе еще. — Из комнаты моего младшего брата вырывались багровые языки пламени, но Саске там не было. Я это знал, ведь мой брат практически всегда засыпал в кабинете отца. Он привык там ночевать, в обнимку со своим плюшевым медведем, которого я ему подарил на день рождения. Знаешь, этот медведь такой страшный был, диву даюсь, как мне ума хватило ему его вручить! Я ведь его купил по чистой случайности, ха-ха, — Итачи на секунду порозовел, а следом взгляд его вновь потух. — Вторым чудом в ту роковую ночь было то, что Саске все же уснул в кабинете у отца, который находился в дальней части дома. До той комнаты огонь не успел добраться, а вот едкий дым заполонил ее целиком. Когда я ворвался туда, Саске лежал уже без сознания, прижимая к себе мишку. Мой брат спал, видел сны и одновременно умирал, задыхаясь. Позади меня, из коридора уже кусался огонь, обжигая, собака бегала вокруг меня и плакала. Я судорожно искал выход из этой западни. Я не мог допустить того, чтобы и мой брат сгорел на моих глазах. Я сорвал с одного из стендов фамильное кимоно отца, укрыл им Саске, прижал крепко к себе его тельце и побежал. Побежал так быстро, насколько только мог себе позволить, превозмогая боль и страх смерти, хотя она кружила вокруг меня, протянув ко мне и моему брату свои объятия. А я хрипел от боли и бессилия и бежал сквозь преисподнюю, мимо горящих комнат, мимо объятых пламенем семейных фотографий, мимо нашей детской, беззаботной жизни. Я держал на руках младшего брата, моля мир спасти его. Горело абсолютно все, горел и я сам. Итачи прикрыл глаза, веки его задрожали. Он сделал глоток и продолжил. — Выбежав на улицу, я ощутил, что огонь остался на моей спине. Я из последних сил отбросил Саске в сторону, в снежный сугроб, а сам упал на землю и не мог даже закричать, такая нестерпимая боль была. Весь мой организм замер, закостенел в ужасе и предсмертной агонии, только сердце меня не бросило в этот самый миг, оно работало до последнего, оно противостояло вместе со мной самой смерти! Оно отзывалось на эту нескончаемую боль и кричало со мной в унисон до самого конца. Знаешь, мозг человека не способен осознать это чувство, потому что это за гранью нашего понимания, оно не из этого мира. Природа не предусмотрела такого. Забавно выходит, правда? — Итачи машинально коснулся своей шеи, проведя пальцами по виднеющимися из под рубашки рубцам, затем печально нахмурился и продолжил: — Ад оставил на мне свое клеймо, такова была цена за спасение моего брата. Ведь, проснувшись в ту роковую ночь, я бы мог сбежать, поддавшись страху, и тогда остался бы невредимым. Но разве я мог так поступить? Бросить своего родного брата, оставить умирать, гореть? Я рискнул своей жизнью в обмен на жизнь Саске. Справедливая цена, ведь он был таким невинным, он был ребёнком, он любил мир, а мир так жестоко с ним поступил. Хотя Смерти все равно: богат ты или беден, старик или ребенок, политик или священник. Ей глубоко плевать, сколько лет ты прожил, сколько грехов совершил. Она касанием своим заберёт всех, никто за всю историю человечества не избежал встречи с ней. Смерть — единственная стихия, неподвластная человеку. Так я думал раньше. Итачи странно ухмыльнулся своим собственным мыслям. Его глаза заблестели, а губы вытянулись в вымученной улыбке. — Знаешь, я ведь поэтому и пошел работать врачом. Как думаешь, мною руководит божественный альтруизм или дьявольский эгоизм? Спасая жизни, я чувствую себя по-настоящему сильным. Подобным самому Богу. Ведь кто еще может выцепить из когтистых лап Смерти человеческую жизнь? Но эти мысли неправильны по своей природе, они губительны. Этому нас учат религиозные догмы. Мои мысли подобны мыслям Люцифера, что пожелал сесть на трон божий, за это и был изгнан из его царства, — Итачи подпер кулаком подбородок, пристально следя за мной. — Ты так побледнела, Рен. Все еще хочешь узнать мою историю? — Хочу, — тихо выговорила я, почувствовав, как кровь отлила от моего лица. — Если тебе тяжело, то я могу прекратить, — Итачи покрутил стакан в руках, и я аккуратно накрыла его руку своей ледяной ладонью, смотря прямо в глаза. — Я слушаю каждое твое слово, Итачи. И я не собираюсь тебя осуждать. Мои слова вызвали странную ухмылку у брюнета, и он посмотрел куда-то вдаль, задумавшись: — Произошедшее той ночью — лишь вершина айсберга, Рен. Настоящий кошмар начинается сейчас. В ту ночь мы с Саске стали круглыми сиротами, но мы были друг у друга, а еще у нас был дядя Мадара, который взял нас под свою опеку. И нашу собаку. Представляешь, у нее уши обгорели той ночью, но она выжила! — Итачи заулыбался, потерев глаза. — Наша бедная сиба-ину, которая спасла нас с Саске. Ее звали Широ, она прожила еще много лет после тех событий. Верная собака была, наше с Саске настоящее сокровище, наш подарок от мамы и папы... — Итачи издал болезненный стон, закрыв глаза руками. — Итачи... — Все нормально, все хорошо, — Итачи машинально улыбнулся, отвернувшись. В комнате воцарила тишина, а спустя несколько минут Учиха все же продолжил, выдыхая комок боли. — Сложно представить, что свалилось на плечи маленького Саске. Ему ведь было всего семь лет. — Но ты тоже был ребенком, Итачи. Ты же справился, — с надеждой прошептала я. — Справился? Я сгорел там, Рен, умер в ту ночь со своими родителями в их спальне. Все это время я лишь существую. Ты только вообрази, какого было маленькому Саске. Ты невинная кроха, в одну ночь ты засыпаешь под нежные поцелуи мамы, она баюкает тебя, напевая колыбельную. Ты ждешь завтрашнего дня с детским трепетом и нетерпением. А просыпаешься спустя месяц комы, и тебе говорят, что мамы и папы больше нет, жизни больше нет. Мир тебя раздавил и выбросил, оставив круглой сиротой, а твой брат стал...калекой. Вот что случилось с Саске. Если я видел своими собственными глазами их смерти, этот огонь, что пожрал нашу счастливую жизнь, оставив после себя лишь пепелище, то мой брат не видел ничего. То, что он испытал в момент осознания...я бы с таким точно не справился. Эта была непосильная травма для Саске. Он еще долгое время звал маму и папу, не подпуская никого к себе, даже меня...А потом мой брат, осознав весь ужас случившегося, принял своим нежным маленьким сердцем суровую реальность. Саске замолчал, не произнес ни слова за целый год. Мадара приложил всевозможные усилия, лишь бы помочь племяннику, он нанимал лучших из лучших докторов: детские психологи, психиатры, неврологи, специалисты, занимающиеся детскими травмами. Никто не смог подобраться к моему брату, кроме одного единственного... Итачи втянул в себя воздух, сжав руки в кулаки, и его тряхнуло. — Этот специалист был лучшим. Его звали Орочимару, и он был сильнейшим из всех. Мадара пригласил его в нашу резиденцию с другого континента, организовал ему кортеж, эскорт-сопровождение, неограниченные полномочия и ресурсы, лишь бы он вытянул ребенка из того состояния, в котором он оказался. И врач согласился посмотреть Саске, прибыв из США. Знаешь, Рен, сложно уже сказать как именно, но Орочимару нашел подход к моему младшему брату, сумел к нему подступиться. И это спустя год после трагических событий! Мы с Мадарой не верили своим собственным глазам. Саске порозовел, его щечки налились жизнью, он даже стал улыбаться, однако все равно не мог ничего произнести. Орочимару пробыл с нами целый месяц, и изменения в Саске невозможно было не заметить, но пришло время доктору возвращаться обратно в свою страну, у него там находился свой собственный пансионат для детей, которые столкнулись с подобными травмирующими событиями: смерти родителей, несчастные случаи и много еще того, что порой выпадает на человеческую долю. Естественно, дабы продолжить лечение и не останавливаться на достигнутом, избегая рецидивов, Орочимару предложил Саске поехать с ним. Если ты думаешь, что все было так просто, то ошибешься, Рен. Мадара не был дураком, он пустил в ход все свои связи, приложил все усилия, но пробил через своих людей всю подноготную этого врача, вытащил все его прошлое на поверхность. Однако, его репутация была безупречна и безоговорочна. Сотни грамот и достижений, тысяча благодарностей за вклад в науку и решение многих врачебных задач. Он был доктором мирового уровня, настоящим профессионалом, который числился во многих коллегиях и консилиумах, имя статус особо уважаемого члена. — И вы отпустили Саске с ним, да? — О, да. — И что же тогда могло пойти не так? — Все пошло не так, Рен, с самого начала. Орочимару был настоящей змеей в шкуре человека, но мы этого не знали, не подозревали, не чувствуя совершенно никакого подвоха, представляешь себе? И, знаешь, за что я себя ненавижу больше всего, за что готов от бессилия выть, раздирать на себе кожу, лезть в петлю? Я, родной брат Саске, не почувствовал абсолютно никакой опасности. В день отъезда Саске в США, мы с Мадарой поехали его провожать в аэропорт. И, смотря на Орочимару, скользя взглядом по его безупречному пиджаку, крепким и умелым рукам, глядя прямо в его зеленые глаза, я на долю секунды почувствовал что-то нехорошее, что-то подозрительное, но не придал этому значения. Я был ослеплен радостью за своего младшего брата. А ведь если бы я послушал свое подсознание, свою собственную тьму, которая, вцепившись мне в душу, укусила мое сердце, то, возможно, смог бы уберечь Саске. Но я боялся своего нутра. После той трагической ночи во мне что-то осталось вместе с этими уродливыми ожогами, где-то глубоко в сердце. Я ведь стал страдать от ночных кошмаров и навязчивых мыслей, но никому не говорил об этом. Тьма тогда только вкусила мою душу, начиная сгущаться. Прости, Рен, сейчас же мы не обо мне говорим... Итачи глотнул алкоголя, возвращаясь вновь в эти воспоминания. — На прощание Саске меня так крепко обнял, так ласково и трепетно улыбнулся. Знаешь, даже Дьявол в моем сердце отступил, настолько этот ребенок дарил мне надежду, залечивал раны. И вот в этот самый момент, оказавшись в хрупких объятиях младшего брата, я на секунду окунулся в беззаботное детство, забыв обо всех пройденных нами ужасах. Забыв обо всем, что свалилось на наши с Саске детские плечи. Я почувствовал ничем не предаваемую эйфорию.... Это ведь был последний раз в моей жизни, когда Саске меня обнял. Но кто же знал, что все так произойдет? Мой брат, озаривший меня своей любовью, внезапно смолк и тихо-тихо на ухо спросил, впервые за целый год заговорив: «Итачи, все ведь будет хорошо? Ты меня не бросаешь?» Итачи закрыл глаза, находясь на грани. Его губы задрожали, а из груди вырвался глухой стон. Ему было больно. — А я ему ответил: «Не переживай, Саске. Я тебя никогда не брошу». И коснулся пальцами его лба, вверяя в этот жест всю свою любовь. Мой брат мне поверил, он отпустил мою руку и ушел за Орочимару. Я собственноручно отдал своего брата в лапы монстру. Но я же не знал... — Не знал чего, Итачи? — мое сердце на секунду куда-то провалилось. — Что Орочимару был педофилом. Я двумя руками закрыла рот, почувствовав, как желудок сжался, вызывая приступ тошноты. Мне стало дурно. Внезапно в мозгу вспыхнули разом все воспоминания, все, что я испытала рядом с Саске от нашей первой встречи и моих бабочек в животе от его нежных поцелуев и искренней улыбки, когда он проводил своими пальцами по моему телу, рисуя незамысловатые линии, как он шептал мне на ухо слова любви, как заглядывая в мои глаза с надеждой и трепетом. И до самого последнего обжигающего удара той ночью, немилосердных слов и убийственной ненависти ко мне. И все эти чувства, свернувшись в клубок дребезжащей и воющей боли прибило неподъемной свинцовой плитой. Я закрыла глаза, мои веки задрожали, а я попыталась справиться с тем, что произнес только что Итачи. Меня затрясло. Из моей груди вырвался слабый стон. Мой мозг отказывался верить в то, что только что произнес Учиха. — Двадцать один, — хрипло выдавил из себя Итачи, безжизненно глядя на мое побелевшее от ужаса лицо, видя то, как моя душа рвется на части. — Столько детей было в пансионате этого ублюдка. Двадцать один ребёнок, двадцать одна искалеченная душа, нуждающаяся в помощи, поддержке, надежде. Вот так в жизни бывает, Рен. Неважно, сколько у тебя денег, насколько у тебя влиятельная семья, как ты смотришь на мир и какой крест несешь. От такого никто не застрахован, в такой ситуации может оказаться любой. Саске пробыл у Орочимару три года, два месяца и семнадцать дней и ни разу не возвращался домой, как выражался сам Орочимару, для поддержания стабильного психического состояния. Мадара летал к племяннику между бесконечными рабочими встречами и другими заботами. Моего дядю нельзя винить, он себе просто такого вообразить не мог, а Саске не просил о помощи. Знаешь, почему? Потому что Орочимару стал вселять в голову пережившего трагедию ребенка мысли о том, что его бросили, что он никому не нужен, что от него все отказались, что у него больше нет семьи. И все это преподносилось через призму «заботы» и любви со стороны Орочимару. Итачи закрыл лицо руками, замерев. — Саске был его любимым экземпляром, фаворитом среди других искалеченных детских жизней. Что он ему говорил, что творил с ним, какие опыты эта больная мразь ставила над моим братом? Знаешь, что этот ублюдок говорил моему брату, когда делал эти мерзкие вещи, навалившись всем своим телом на беззащитного ребенка? Он раз за разом шептал ему на ухо: «ты доигрался, Саске, ты доигрался, ты доигрался». Теперь ты понимаешь, почему в ту самую ночь, когда я приехал за тобой, Саске так озверел с этих слов? Это его личный триггер, спусковой курок его безумия. Я поклялся себе на крови никогда не произносить эти слова в слух, но, увидев тебя тогда, увидев все то, что сотворил мой младший брат, я не смог иначе. Я окунул сполна Саске в те воспоминания, видя, как он захлебывается собственной кровью, животным страхом, моля меня остановиться. Я вновь предал его доверие и готов был даже убить...лишь бы защитить тебя, Рен. — Итачи, — я подняла взгляд на лицо Учихи и увидела, что он по прежнему не шевелится, закрывая лицо руками. Только с подбородка тихо капают слезы прямо на стеклянный стол. — Я — самое больше чудовище на всем свете. Я позволил всему этому случиться, погубив самых дорогих мне людей. Мама, папа, Саске, ты. Что же я за нелюдь такой? — Нет, это не так, Итачи, — я попыталась коснуться его руки, но почувствовала, как это касание обожгло мою ладонь. Я прижала руку к груди, не веря в то, что происходило. У него жар? Температура его тела была неестественно огромной. Такого просто не бывает. — Я самый настоящий дьявол, Рен. Ты еще этого не поняла разве? У меня же нет сердца, — Итачи медленно убрал руки от лица, смотря прямо мне в душу потемневшими глазами, по его скулам и впалым щекам стекали слезы. Его лицо исказилось в вымученной улыбке, жестокой и убивающей. — Хочешь знать, что же произошло дальше? Или мне остановиться, пока твой мир окончательно не рухнул? Меня лихорадило, трясло, воздух вокруг нас вибрировал от опасности, исходящей от Итачи. Глаза его пылали, а с лица не сходила кровожадная улыбка. Я увидела это. Его тьму, рвущуюся в этот мир. — Я обещала, что дослушаю тебя до конца, Итачи, — превозмогая удушающий страх, я ответила твердым взглядом. Я собственноручно сожгла мост, по которому могла еще спастись. Я осталась с ним на этом берегу, ощущая с каждым вдохом, как материя вокруг нас густеет и накаляется. — События, происходившие в том пансионате, всплыли совершенно случайно и стали достоянием общественности за считанные часы. Там покончил с собой один из детей, не вынеся подобных истязаний. Скандал был международный, Рен, ты даже себе не представляешь. Когда это дошло до Мадары...ох, я даже описать тебе не смогу то, что я видел своими собственными глазами, — Итачи на секунду широко раскрыл глаза, словно увидел нечто поистине пугающее. Но что может напугать самого Дьявола? — Мадаре пришлось заплатить огромные деньги, лишь бы фамилия «Учиха» исчезла из всевозможных источников. Это было сделано не с целью очистить репутацию нашего клана, а лишь для того, чтобы предотвратить возможные последствия для повзрослевшего Саске. Ему ведь жить с этим. Если бы кто-то из его будущего окружения узнал о том, что с ним там творили, кто знает, как бы все могло для него обернуться. Да, денег было заплачено сполна, но еще больше ресурсов Мадара затратил на то, чтобы Орочимару доставили ему лично в Японию. Он его вытащил из под юрисдикции США. Да что уж говорить, моего дядю не остановил никакой закон, никакие службы. Он достал эту змею, выдернул из рук ФБР. — Но зачем? — Вендетта, Рен. Семья такого не могла простить, не могла отдать Орочимару в руки «правосудия». Мы чтим законы государства и религии, мы живем по ним, но есть случаи, когда семья обязана закрыть на них глаза. Мадара собственноручно казнил этого ублюдка. Ты слышала когда-нибудь о кровавом орле? Я почувствовала, как тошнота вновь подкатила к горлу. Выдохнув, я отрицательно покачала головой. — Я так и знал. Кровавый орел — легендарная казнь, придуманная древними викингами. Потрясающее зрелище, кровавое и жестокое, но справедливое. Пуля в лоб или нож в сердце — слишком быстро и безболезненно для такой мрази. А Мадара желал сполна наказать этого урода не только за Саске, но и за всех остальных детей. Знаешь, Рен, даже у таких людей, которые не боятся замарать руки по локоть в крови есть принципы, есть кодекс. Дети всегда неприкосновенны, они же невинные ангелы. На того, кто посмел тронуть ребёнка, не распространяются более никакие законы. Мадара на моих глазах и в присутствии других членов нашего клана и самых приближенных людей рассек топором спину Орочимару, выворачивая его ребра. Этот ублюдок умирал долго и мучительно под открытом небом. Это происходило около четырех часов. От такого зрелища мне было нестерпимо дурно, но один из телохранителей сказал мне не отворачиваться, придерживая мой подбородок. Я должен был смотреть, и я смотрел...до самого конца. Сквозь подступившие слезы и тошноту я видел абсолютно все: как смерть подступала все ближе и ближе к этой змее, как вороны перепархивали с ветки на ветку и иногда садились на тело этого ублюдка, цепляя его внутренности. Итачи закрыл глаза и слегка покачал головой, словно боролся с навязчивыми мыслями. — После всего Саске вернулся домой, стал жить с нами. Но он больше не смотрел на меня, не улыбался, ничего не говорил. Я предал его, ведь только из-за моих слов Саске ушел с Орочимару, — Итачи протер глаза, отворачиваясь. — Представляешь себе? Я для него был самым большим страхом во всем мире. Не Орочимару, а я...Мадара же вновь занялся поисками врача, но на этот раз отбор был гораздо строже, все происходило под контролем телохранителей и приближенных лиц. Но за несколько лет мы так и не пришли ни к какому результату. Саске стал взрослеть, стал закрываться сильнее от нас, но вопреки нашим опасениям, он старался социализироваться в новом обществе. У него стали появляться новые знакомые, друзья, привычки, он потихоньку начал выходить из этого парализующего состояния. Мне хотелось в это верить. Мой брат ведь очень сильный... Мадара решил не трогать его более, боясь усугубить ситуацию. Он итак себя корил за все, что произошло с племянником, и корит до сих пор. Я это знаю наверняка. Так что Мадара старался угодить Саске во всем, потакая всем его прихотям, хотя мой брат ничего сам и не требовал, но это все равно сыграло свою роль. Он стал избалованным, высокомерным, расчётливым и холодным. Я оправдывал каждый его аморальный поступок той травмой, которую он перенес, я не лез к нему, не трогал его. Хотя, признаться честно, всегда хотел с ним поговорить и просто обнять. Я ведь так скучаю по нему, Рен. По своему доброму младшему брату. Я даже неоднократно пытался подступиться к нему, но он в такие моменты становится неуправляемым, агрессивным, бешеным. Орочимару слишком сильно промыл ему мозги, и я остаюсь его страхом номер один, главным предателем по сей день. Саске по другому не может больше себя со мной вести, ведь эта змея вонзила в его сердце иглу непримиримой ненависти ко мне....Хотя со временем Саске стал сам выводить меня на конфликтные ситуации, а я ему это позволял делать. Я готов был на все, лишь бы мой брат обращал на меня внимание. Но так уж вышло, что именно ты, Рен, глупая девчонка, которая однажды всего лишь закусила губу, смущенно отвернувшись, не в силах выносить взгляда моих черных глаз, стала моим камнем преткновения, моем источником жизни. За то, что он сделал с тобой, я не могу его простить. Итачи взглянул на меня, и за маской нескончаемой печали я увидела огонек надежды, что тихо светил в непроглядной тьме. — То, что я тебе рассказал, никак не должно оправдывать поступки Саске в твоих глазах. Но я посчитал, что раз уж ты оказалась заложником всей этой ситуации и мучаешься кошмарами, то ты обязана узнать всю правду о моем брате. Теперь ты понимаешь, почему Саске, захотев сделать тебе больно, выбрал именно такой способ унижения? Изнасиловать тебя, заставить тебя прочувствовать самую сильную боль, которую только он испытывал в свое время. В этом была его месть. Но вот за что именно он мстил тебе, я не могу вообразить, — Итачи пристально смотрел в мои глаза. Его лицо вновь стало спокойным и бледным, с такой силой он обуздал все свои эмоции. — Ну так что, Рен, оказавшись на этом берегу, что ты мне скажешь? Каков будет твой ответ? Я замерла, потухшим взглядом изучая его руки, сильные и выносливые. Я молча покачала головой, стараясь понять, за какой именно конец стоит ухватиться. Но рациональность в моем организме дала окончательный сбой. Нет у меня больше никаких сил думать, анализировать, нужно просто принять сказанные им слова. — Выслушав всю твою историю, я все равно не смогла найти ни одной причины, за что я должна тебя презирать или ненавидеть. Да, эта история меня напугала, честно тебе говорю. Это очень разнится с моим представлением о мире, — я вся онемела и замерла, стараясь все осознать. Я же не сплю, верно? Облизав сухие губы, я потянулась к стакану с алкоголем, который практически допил Учиха. Взяв его, я осушила до дна, почувствовав, как льдинка опустилась мне на язык. Я обещала себе не трогать алкоголь еще долгое время, но эта история... — Рен, но ведь то, что я тебе рассказал — лишь история Саске. Ты по прежнему обо мне ничего не знаешь, — парень нахмурился, тяжело выдохнув. Я запустила руку в свои каштановые волосы, почувствовав, как мой затылок взмок. Сказанное им никак не умещалось в моей голове. Я хотела понимать, что в такой ситуации делают обычно дальше, но не смогла связать и двух слов. Я была на грани. Итачи оказался прав. Мой мир треснул, рухнул прямо в черную бездну. — Ты так сильно желаешь, Итачи, чтобы я начала тебя ненавидеть? — я подняла на него уставший взгляд. — А кто захочет быть рядом с чудовищем с зияющей дырой за места души? Что же за дура такая возжелает его всем сердцем? Не могу этого понять. Я ведь совершил в своей жизни слишком много ошибок. Мне кажется, твое нежное сердце, Рен, которое ты открываешь людям с таким трепетом и отверженностью, не перенесет просто моей боли, что сокрыта под самой кожей. Я своими собственными руками сломал жизнь брату и многим дорогим мне людям, и я ведь чуть не убил тебя. Я закрыла глаза, стараясь не потерять рассудок от нахлынувших воспоминаний. — В самом начале ты сказал, что боишься меня потерять. И по прошествию всего твоего рассказа я лишь могу ответить тебе, что порою нам необходимо сказать о своих страхах вслух, чтобы обнаружить, что бояться не стоит. Ты сказал, что своими собственными руками чуть не погубил брата. Но этими же самыми руками ты, Итачи, спасаешь людей каждый день, этими самыми руками ты вытащил из огня своего брата, рискуя собственной жизнью. То, что пришлось пережить Саске...я не могла такого даже вообразить. Это поистине ужасает, я не могу это осознать еще. Но при этом монстром ты продолжаешь называть именно себя. Почему? Ведь единственное чудовище во всей этой истории тут не ты, не Саске, не даже ваш дядя, а этот ублюдок, что посмел сотворить все это, поломав столько жизней и судьб, — я прикусила губу до крови от переизбытка гнева и бессилия. — И ты прав в том, что произошедшее с Саске не должно оправдывать его в моих глазах. Я все еще не могу осознать то, что он сотворил со мной, но я и не хочу делать из себя жертву. Мы все в произошедшем виноваты. Но ты, Итачи, почему-то хочешь нести этот крест в полном одиночестве, погибая! Думаешь, после всего я позволю тебе так поступить? Я встала со стула, подходя к парню и ухватила его за рубашку. Он замер, смотря на меня снизу вверх. — Ты, Итачи Учиха, не монстр и не чудовище. Я виновата перед тобой, сказав все эти ужасные слова однажды в приступе ярости, оскорбив тебя. А теперь я тебе говорю хватит! Хватит жить прошлым и нашими ошибками. Внутри тебя живет не рвущий демон, а лишь осиротевший ребёнок без мамы и папы, от которого по злому стечению обстоятельств отвернулся родной брат. И что теперь?! Сдаться, утонуть, не жить, а существовать? Теперь я знаю, что тебя гложет, как тебе тяжело от перенесенной боли, хотя даже близко не могу ощутить это, но я ее чувствую своим сердцем. Я чувствую тебя, Итачи, не знаю почему и не знаю как именно, но чувствую из всех именно тебя! И я прошу тебя наконец отпустить свое прошлое и начать жить, не ради Саске или Мадары, не ради меня, а ради себя и своего будущего! Потому что именно этого бы хотели ваши родители. Видеть вас счастливыми, живущими и радующимися каждому новому дню! Ведь наши родители все такие, верно? А вы вдвоем ведете себя просто как два глухих дурака, которые не могут никак услышать друг друга, ломая все вокруг себя! — я тряхнула его рубашку, приближая свое лицо непозволительно близко к нему, увидев в иссиня-черных глазах стыд. Хотя у меня самой текли слезы от переизбытка нахлынувших меня эмоций. — В жизни, Итачи, все можно исправить! Сломанное можно склеить, порванное — нарисовать заново, потерянное — обрести, слова — забрать обратно, попросив искреннего прощения! А любые поломанные отношения можно восстановить, нужно только начать слышать друг друга. — Почему ты все это говоришь? — превозмогая боль спросил Итачи, ища в моих глазах ответы. — Да потому что ты мой друг! И я люблю тебя! — я крепче сжала его рубашку, искрясь изнутри ярким светом, плача и улыбаясь. — Я люблю тебя, Итачи Учиха! Хотя пока этого не осознаю. Я так хочу понять тебя, узнать тебя лучше. И если ты думаешь, что после того, что ты мне рассказал, я сбегу в ужасе, начну проклинать тебя, то ты...самый большой дурак! А ведь так и есть! Ты, черт тебя возьми, самый большой дурак из всех, которых я встречала. Ты невероятный, удивительный, в тебе столько еще непонятного и незнакомого для меня. Итачи! Я с силой дернула его рубашку, и две пуговицы слетели, оголяя его грудь. Он опешил от моей дерзости, как и мое собственное подсознание, но меня невозможно было остановить. — Эти шрамы на тебе — самое прекрасное, что я когда-либо видела. Да, в них сокрыто столько нестерпимой боли, через которую тебе пришлось пройти, но и столько в них таится неимоверной силы! Тебя поцеловала сама Смерть, и ты выжил. И сейчас, после всего пережитого, ты находишь в себе силы спасать жизни другим людям. Да, ты не Бог, но ты подобен его ангелам. Они ведь так поступают, верно? Оберегают нас, спасают от напастей и необдуманных поступков, вытаскивают из бед глупых девчонок. Ты ведь невероятно силен, Итачи Учиха. И если...ты будешь сомневаться в себе и своей незаменимости для этого мира, я...я тебя ударю! — под конец мне не хватило воздуха, и я заплакала навзрыд. До того Учиха заставил меня распереживаться и расчувствоваться. Я держала его рубашку, плакала и плакала, но то была не истерика, а нечто светлое и благодатное. Оно коснулось моего сердца, мгновенно рассеяв своим лучезарным светом тьму вокруг нас. Итачи это тоже ощутил, свободно вдохнув. Его глаза засияли от радости, а лицо порозовело. Он словно ожил на моих глазах. Его губы тронула улыбка, искренняя и благодарная, и он тихо-тихо прошептал. — Если ты меня ударишь, я буду самым счастливым человеком на всем белом свете. — Ты точно самый большой дурак из всех, — сквозь слезы прохрипела я, обняв его, прижимая его голову к своей груди, не в силах больше сдерживать всхлипы. Дрожа, я плакала так светло и горько, принимая в своем сердце печальную историю его семьи, по истине ужасающую историю Саске. А Итачи лишь искренне смеялся мне в ответ, отвечая на мои объятия, обхватив меня своими сильными руками. И, клянусь, я знала, что сквозь бархатный смех он тоже плачет со мной в унисон. Сложно уже сказать, кто кому нужен был в тот момент больше. Наверное, сама Судьба нас свела в этот миг, ведь мы так сильно нуждались друг в друге, в тепле и принятии. Мы смогли дать другу другу то, чего желали наши сердца больше всего. Простого человеческого понимания. Ведь нам порой так важно, чтобы нас просто услышали.