Где-то в глубинах.
Я лежала на кровати, утопая в подушках, закрыв глаза сгибом локтя, пытаясь просто расслабиться, просто не думать ни о чём, просто дышать. Тяжелый вдох и не менее тяжелый выдох. Как учил меня мой внутренний голос, мой страж, коим был не здравый смысл вовсе, а нечто не из этого мира. — Прошло еще слишком мало времени, Рен, — шептал голос. — Слишком мало... А я лишь соглашалась, молча сглатывая горечь и стараясь удержать боль и не поддаться слезам, потому что рядом со мной, повернувшись ко мне спиной, спал Итачи Учиха. Я не хотела его тревожить. Это, пожалуй, большее, что я могу сейчас сделать — дать ему наконец выспаться. Я же уснуть не могла, не могла и забыться. До чего же паршиво, сука. В комнате царил полумрак, тускло светил старый детский ночник в форме лотоса, циферблат электронных часов на прикроватной тумбе красным рябеющим цветом отбил ровно 2:30. Рассвет еще не скоро. В это время царствуют кошмары. — Вина во всех конфликтах лежит на тебе. Как отлично ты встала между двух огней! Думай об этом каждый час дня и ночи, — ядовито прыснула тьма, наслаждаясь моими зарождающимися мучениями. Человек существо деструктивное, я уж точно тому прямое доказательство. Нечто внутри меня в противовес старается успокоить, заласкать, а я сама словно бы всеми силами зачем-то сопротивляюсь.***
Ступая босиком по мягкому ковровому покрытию лестницы, я спускалась вниз. Останавливаясь на каждой ступеньке, рассматривая в полумраке фотографии семьи Тсукури на стене, я отметила про себя, что они очень состоятельные и много путешествуют! Фотографии маленького Дея и его задиры сестры-близняшки у каждого знаменитого монумента: семья этакая «американская мечта» на фоне Эйфелевой башни, площади Пикадилли, вот сестра дергает Дейдару за длинную прядь волос у Большого Каньона США, а на следующем снимке они вдвоем стоят хмурые и заплаканные в Диснейленде. Такие хорошенькие! Но больше всего моё внимание привлекла фотография уже достаточно взрослого Тсукури, которому на вид лет 17-18. У него короткострижженные волосы, бритый висок и рваная челка, закрывающая часть лба, еще совсем незаметно выделенные темными тенями голубые глаза и суровый, я бы даже сказала, ледяной взгляд, полный презрения. Его образ «того самого» хулигана резонирует с тем, во что он одет: строгий официальный костюм-выпускника духовенства, сам он стоит на фоне церковной школы, уверенно держа в двух руках холст, рисунок которого скрыт от объектива фотоаппарата. Интересно, что там? Дейдара получил религиозное образование? Ведомая чувством голода, я двинулась дальше и добралась наконец до неприбранной кухни, заваленной горой немытой посуды, недоеденными нарезками, деликатесами и полупустыми бутылками алкоголя. Чего-то тяжелого и жирного по типу запечных овощей или мяса есть не хотелось, и я облокотилась об кухонный островок, цепляя зелёное яблоко и кусочек сыра, потом открыла холодильник и вытащила йогурт, прошла к барной стойке, села на высокий стул и уставилась на одиноко горящую свечу — единственный источник света в комнате. Так и сидела я, в половину четвертого утра, пила сладкий йогурт с клубникой, закусывая чуть подсохшим кусочком сыра и кислым яблоком и глядела бездумно на слабый огонек, лишь из гостиной комнаты я слышала потрескивающий огонь камина. Залипая в одну точку, я отдыхала, в мою голову не лезла ни одна дурная мысль ни о ком и ни о чём. До тех самых пор, пока в спину мне не ударил слабый поток холодного воздуха, залезая под шерстяной свитер. От чего я сразу же нервозно дернулась. Только сейчас поняла, что к мигрени присоединился и насморк. Вот заболеть еще не хватало! Повернувшись к панорамной раздвижной двери, ведущей на задний двор, я обнаружила, что она была немного приоткрыта, в комнату тихо задувал поток холодного воздуха, слабо колыхая шторы. И, черт меня дери, меня это не напрягло. Я лишь посетовала на то, что кто-то не закрыл за собой дверь, будь то кто-то из друзей, вор или гризли, которые, слава богу, не обитают в Японии. Чертово воображение. — Я не эксперт, но так начинаются все посредственные ужастики. Хочу верить, меня сейчас не кокнут, — с юмором отметила я, пока в голове у меня все вставало на «свои места»: непотушенная свеча, внезапно приковавший моё внимание недопитый стакан джина с ещё не растаявшими кубиками льда, открытая дверь, ведущая на террасу. Ну, конечно. Я тут не одна. Обувшись в резиновые тапочки, валявшиеся у дверей, я вышла на задний дворик, плотно закрыв за собой, чтобы не впускать больше уличную прохладу в теплое помещение. Резкий перепад температур вызвал во мне легкий озноб. Одета я была не по погоде, но какая разница, если я всего на пару минут? А ведь только жаловалась, что перед учебой заболеваю! — Почему ты не спишь? — прервала тишину этого места я, подходя ближе к Пейну. Ну, конечно. Кто еще мог в полном одиночестве сидеть среди кустарников спящих цветов и размышлять вдали ото всех о жизни? В этой глухой ночи я лишь видела его слабый, но безошибочно узнаваемый силуэт, сидящий на плетёном кресле. Он медленно курил сигарету, от того периодически во мраке светился слабый огонёк. Сперва Яхико мне ничего не ответил, а когда я подошла ближе, укутавшись сильнее в свой шёрстной свитер, присев на соседнее чуть влажное после дождя кресло, он слабо приподнял плечи и глухо прошептал: — Любуюсь рассветом. Я молча оглядела звёздный небосвод над нами, затем горизонт. Небо все ещё темнее чёрного и даже вдалеке, за горами, у самого моря, не виднелись первые лучи солнца. Глубокая ночь, и редкими облаками скрытая луна. — Как странно, — подумалось мне. — А ты чего это не спишь, Рен? — все также тихо спросил Яхико. — Мысли не дают покоя, — странно выходит. Находясь рядом с ним, мне до необыкновения становится комфортно и спокойно, я становлюсь более открытая и чувственная. Такая вот загадочная аура у Пейна! — Не знаю, говорил ли тебе Хидан, но мы с ним повздорили. И, похоже, это конец нашей с ним дружбы, если таковая и была на самом деле между нами. Я уже и не знаю сама, — находясь в размышлениях о прошлом, я немного покусала нижнюю губу, но все же продолжила: — А еще скоро возвращение в университет. Столько всего со мной произошло за последнее время: Саске, Итачи, эта вечеринка и вот с Мацураси все как-то нескладно. Кажется, наше общение с ним сегодня пошло окончательно ко дну. Я уже так утомилась и выдохлась. Не знаю, готова ли я вернуться в прежнее русло студенческих будней, хватит ли мне сил и выдержки пройти через всё. Нервы ни к черту. Пейн немного помолчал, но кажется его что-то все же улыбнуло. — Хватит, еще и как хватит. Ты же сильная девочка. Ты со всем справишься. Всегда справлялась, — трепетно подбодрил меня рыжеволосый, неспешно выпуская дым из лёгких: — А на счет мальчишек не думай ничего. Хидан хоть и не должен был, но нагрубил тебе не со зла, он просто в чувствах своих не может сам разобраться и тебя путает. Он не знал материнской любви и ласки, и для него выражение всяких чувств, будь то комплименты или признание в любви — целая Шекспировская трагедия. — Но Итачи его лучший друг... — Для человека с чувствами всякие принципы порой отходят даже не на второй план. Не вини его в этом. — Я его и не виню, наверное. Просто не понимаю его и его чувств и этой «любви». — «Что есть любовь? Безумие от угара, игра огнем, ведущая к пожару». Ха-х… С нами просто не бывает. Разве ты еще не поняла этого, Рен? — тихо хохотнул Пейн, намеренно уводя мои мысли в другое русло. — Никогда не думала, насколько красива становится вокруг природа после урагана? На фоне контрастов это ощущается сильнее всего: два часа назад мы сидели в тепле, укрывшись от поистине устрашающей стихии в доме, пили глинтвейн и веселились, а сейчас можно любоваться последствиями такого незначительного для земли катаклизма. Природа обновляется. Дивно. Ты только прислушайся, насколько тихо вокруг и так хрупко. Я слышу лишь шепот колосьев за высоким забором и вдалеке эти странные колокола. Может, это местный храм на горе? Всё надеюсь с рассветом его углядеть в первых лучах солнца. Голос Яхико дрогнул и смолк. Я напрягла слух, стараясь уловить мельчайшие колебания ветра, услышать эти самые колокола, но вокруг было настолько тихо, что даже ветер, который выманил меня из дома, исчез: теперь не было ни шелеста листвы, ни звуков природы, абсолютная, голая, девственная пустота. Только лишь капли после ливня стекали и методично капали на каменную дорожку. Тишина и капли. Вдалеке у горизонта были вспышки молний и грома, ураган ушёл на юг Японии, сея разрушения дальше. Внимание Яхико было устремлено как раз в ту сторону, он о чем-то размышлял. Наверное, его лучше оставить в одиночестве. Он весь в своих думах, может и не нарушать его покой? Я встала с кресла. Поняв, что я собираюсь уходить, Яхико глухо произнёс: — Поможешь мне зажечь сигарету, пожалуйста? И просьба его мне почему-то не показалось странной. Ведь в тот миг странным было все: его хриплое дыхание и глухой смешок, моё ухнувшее вниз сердце и нечто темное, что сгустком образовалось в грудине. Предчувствие. Я молча повиновалась, взяв со стола зажигалку и пачку сигарет, вытащила наощупь одну и поднесла Яхико. Он взял ее...пересохшими губами, кивнув, и я с третьей попытки зажгла огонь, осветив его бледно-серое лицо светом от огонька. Яхико в этот момент глянул на меня снизу вверх, одарив тёплой, но такой слабой улыбкой, произнеся короткое «спасибо». Я завороженно смотрела на то, как огонёк от зажигалки интересно играет в отражении его многочисленного пирсинга, в отражении его стеклянных, практически пустых глаз. — Побудешь со мной ещё немного, хорошо? — спросил он, видя моё секундное замешательство. И я кивнула, вновь усаживаясь на кресло. Что-то меня заставило остаться. — Наверное, сейчас не лучшее время, но как ты после всего произошедшего? У меня запершило горло, и я нехотя призналась: — Пока не знаю что и думать. Боюсь, опасаюсь, но хочу двигаться дальше. Хотя бы пытаться... — Боишься? Не хотелось говорить о страхах вслух, ведь мне казалось, что тогда они обретут телесную форму. — Мести боюсь. Саске ведь... Боже, как я могла так ошибаться на его счет? Ненавижу себя за то, какая была с ним. За то, что была настоящая и искренняя, дура дурой. Пейн, во мне все еще животный страх, его сложно объяснить и передать словами, он пропитал мою кровь. Они же меня напугали до смерти в ту ночь. Прости, я не могу говорить об этом. У меня сейчас период, когда я жалею о многом, особенно о том, что не поверила Итачи сразу и так сильно делала ему больно. Я застонала и покачала головой. — Прошло еще слишком мало времени, — Пейн понимающе согласился со мной и от его слов у меня странно ойкнуло в груди. — Раны еще свежие. Но теперь всё дурное позади, у тебя есть Итачи, а ты есть у него. И это главное. Он ведь тебя не обижает? — Он полная противоположность Саске. Он очень добр ко мне и моему сердцу. С Итачи у меня все иначе. Да, у нас разница во взглядах на некоторые вещи, а еще эти его смены настроения меня путают и иногда подбешивают, он бывает резок и неуправляем, но я вижу, что я значима для него. Он старается для меня, и я тоже хочу стараться для него. И не смотря на все предрассудки, мне с ним спокойно, — вынырнув из грез о любимом мужчине, я устремила внимание к Пейну, а то опять замечтаюсь! — Прости, я не говорила еще ни с кем о наших отношениях с Итачи. Обычно людей злит, когда другие их видят насквозь, но с Пейном у меня все было иначе. Мне хотелось говорить ему о своих чувствах и планах, говорить о самом сокровенном, мне хотелось быть с ним открытой, потому-то я знала, что он как никто другой примет мои слова с чистым сердцем и просто по человечески порадуется. — Это так прекрасно знать, Рен. Я рад за него и за тебя. Очень рад, что у него появился маленький человечек, который любит его настоящего. Ледяная белизна ночи укрывала нас от всего мира, настолько чувственный момент! Мы сидели на креслах друг напротив друга и разговаривали с ним среди замерзших цветов о жизни и глупостях, а потом Яхико тихо-тихо произнес: —Если твое сердце так болит о прошлом, хочешь расскажу тебе то, что Итачи мне говорил о тебе в те моменты, когда накал ваших страстей пламенел? —Хочу, — честно призналась я, на секунду замерев. Знала, что не услышу ничего плохого, но щекотливый интерес заиграл в груди. — Он говорил, что ты самое прекрасное создание во вселенной. Говорил, что ты его ангел. Из моей груди вырвался звук тихого восхищения, мной завладел искрящийся восторг. — Знал, что ты порадуешься. Я ведь сказал чистую правду. Жизнь и так поразительно коротка. Нужно ценить моменты, когда можешь быть рядом с теми, кого так сильно любишь. Итачи это знает не понаслышке, столько горя в жизни видел. Как и я... На последнем слове его голос слабо дрогнул. Меланхолия Яхико просочилась через меня, и я решилась задать «тот самый» вопрос: — Расскажи мне про неё, пожалуйста. Я услышала то, как горестно вздохнул мой друг, чуть лучше устраиваясь в своём кресле, голову он поднял к небу и необычно дернул рукой, встряхнув браслет из бусин малахита на кисти. — Это история обычного дурака, влюбившегося в девушку, которой отведено было слишком мало времени в нашем мире. Романтично и до ужаса тривиально, не находишь? Она была моим пациентом, а я ее лечащим врачом. Хотя, кто кому больше помог в тот момент — вот это настоящий вопрос. Но, знаешь, я никого и никогда в жизни не любил такой любовью, как ее, мою Конан. И, наверное, уже не полюблю никогда. Парень говорил как-то тихо, практически шёпотом, делясь самым сокровенным со мной. — Та девушка на фотографии с твоей выставки, подпись под которой «Боль». Она лежала на траве среди цветов белой акации. Она и есть твоя Конан? Я права? — так подсказало мне сердце. А оно никогда не врало. Яхико прикрыл глаза, слабо кивнув, уходя вновь в свои мысли: — При жизни она была моей любовью. А после стала самой большой болью, которую я испытываю и по сей день. Конан была удивительной. Я ещё тогда понял, что она не из нашего мира. То, как она смотрела на всё... Стоило ей прикоснуться к чему-то и это что-то расцветало в её хрупких руках, преображалось, играло такими невероятными и яркими красками. Она меня сразила своим лучезарным светом и вдохнула жизнь. Настоящую жизнь. Её виденье мира было по-истине потрясающим. А познакомились мы с ней в знойный июньский день. Я тогда только-только окончил университет, не стоял на ногах толком, ничего из себя не представлял и пошел работать по специальности туда, куда никто не хотел идти — в хоспис к умирающим детям, онкобольным детям. Но разве у меня был выбор? Я так хотел сделать мир чуточку лучше и мне очень нужны были деньги. Мне еще в самом начале предрекли, что долго я не пробуду на этой работе. Это просто невозможно. Ни один человек даже с самой крепкой психикой не выдерживает лицезреть такого. Для этого нужен особый стержень внутри, коим я, как мне кажется, никогда не обладал. Мне было всего 23 года. Наверное, я трус или просто слишком слаб. Кто знает? Ведь когда ты кого-то лечишь, оказываешь помощь, человек крепнет, выздоравливает и продолжает жить — это и есть вознаграждение твоей работы. Ты знаешь, что твои труды будут жить вместе с ним. А тут получается, что все эти несчастные дети, с кем ты неустанно работаешь, кому так усердно помогаешь, с таким рвением продлевая короткую жизнь, рано или поздно все равно умирают. И ты знаешь, что это скоротечно, неизбежно, и оттого тебе так невыносимо и паршиво на душе. Я не онколог по образованию, но психолог. Мой целью было не дать угаснуть детству в их сердцах до самого последнего момента. Я тихо выдохнула и немного задрожала. Яхико продолжил свой рассказ. — Никто себе не представляет того, что я там видел. Хоспис, чтобы ты понимала, Рен, это уже самый конец. Туда отправляют не лечиться, а доживать. Врачи там лишь стараются скрасить и облегчить последние часы, дни, месяцы умирающего ребёнка. Конан говорила, что судьба сама меня привела туда, а значит это моё призвание и крест — помогать людям, разговаривая с ними, она говорила, что у меня дар касаться человеческих сердец: «Ты должен вселять им надежду, а кого-то готовить к неизбежному. Это очень тяжело, знаю, но это твой путь. Через тернии, Яхико, и боль». Но это ведь так невыносимо, даже спустя столько лет меня терзает бессилие изнутри. — Тебя мучают кошмары? — мой интерес был продиктован не вежливостью, а извечным желанием понять, ощутить, помочь. — Кошмары? Нет, если бы, Рен. Меня терзают сожаления. Это много хуже кошмаров. Несказанные слова, невыраженные чувства, незавершенные обещания. От этого мне плохо и так тяжело на душе вот уже столько лет. С минуту Яхико молчал, разглядывая темноту, растирая ладони, согреваясь. — Пойдем внутрь? — тихо спросила я, шмыгнув носом. — Наверное, ты замерз. — Давай побудем тут ещё немного? Потом я отпою тебя сладким чаем. Пожалуйста... — Хорошо. Тогда расскажи, как именно ты с ней познакомился? — очень аккуратно спросила я, пытаясь разглядеть Пейна лучше, но в темноте видела лишь слабый огонек от сигареты. Вопреки моим надуманным опасениям, что мой вопрос разозлит или закроет от меня друга, Яхико несколько оживился при мысли о первой встречи с Конан. — В первый же свой рабочий день я её встретил, когда шел по больничному коридору за медсестрой, которая рассказывала и показывала мне всё, помогая освоиться. Проходя мимо очередной палаты, прямо перед моим лицом пролетела гитара и вдребезги разбилась об стену. Её кинула моя Конан в знак протеста против воли своих родителей. Я опешил. Признаться честно, такого поворота событий я никак не ожидал! Я нахмурился и пересекся с ней взглядом. Она была в такой ярости, рвала и кидала всё, что было в её палате и попадалось под руку: фотографии, оригами и бесчисленное множество рисунков, но, увидев меня, она на секунду остановилась, застыла, бледная, с заостренными скулами в майке рок группы, которая висела на ее худеньких плечах... Конан подошла к двери, оглядев меня с ног до головы своими большими карими глазами. Ей сразу же меня представили, пытаясь успокоить, а я с невозмутимым видом сурово глянул на нее сверху вниз, желая приструнить взглядом эту строптивую девчонку, следом поправил свой идеально выглаженный пиджак, который в тот день одолжил у отца. И все это под нотации медсестры в сторону её неумолимого и совершенно безобразного поведения и хвалебные оды в мой адрес. Я же хотел произвести хорошее впечатление на всех! У меня не было еще тогда пирсинга и всех этих бесчисленных татуировок, что отпугивают простых обывателей. И волосы свои непослушные я идеально укладывал по ровному пробору. Врач ведь должен внушать доверие и надежду, хах... Меня улыбнула сама мысль о том, что некогда Пейн выглядел иначе. Я ведь тоже сперва его несколько побаивалась. Разношерстные татуировки, кричащий внешний вид, многочисленные проколы, взъерошенные рыжие волосы и правда внушали мне мысль о том, что он просто кладезь опасности. Но, боже, как я могла так ошибаться? Пейн оказался одним из самых добрых и чутких среди друзей Итачи. — И что же произошло дальше? Пейн потянулся, качнув головой. — Конан, не выбирая выражений, сказала, что рано к ней «гробовщиков» приводить и посоветовала мне отправиться сперва на Эйяфьядлайёкюдль. И захлопнула дверью перед моим носом с такой немыслимой силой, что та чуть с петли не улетела. Да уж, пламенная была моя Конан, хах, неукротимая, — глухо посмеялся Яхико, тронув себя где-то у груди, у самого сердца. — Думаешь, я ей понравился? А она мне? Да мы невзлюбили друг друга сразу же! Я все думал тогда, с каких пор мне будет приказывать какая-то бешеная 19-летняя девчонка с волосами цвета бушующего моря? Характер у нее был просто стихийный, поведение дерзкое, сама она не могла жить без приключений и неприятностей. И воевали мы с ней много и долго. Лечиться она не хотела, стричь волосы после химии не желала. А еще терпеть не могла, когда к ней проявляли жалость и сострадание. Болезнь она свою ненавидела всей душой. Столько в Конан было злости на судьбу и столько было в ней любви к миру и людям. И она дарила эту любовь другим. Точнее детям, которые лечились вместе с ней. Как они её любили, ты бы знала. Души в ней не чаяли, ходили повсюду хвостиком. А она играла им на гитаре днями напролет, пела во весь голос ночами и плакала с ними, когда им было больно, бесилась, рисовала, хулиганила так, что все отделение стояло на ушах. Мы, конечно, ругали её, старались иногда усмирять, но в полной мере не могли, не хотели вовсе. Ведь она таким поведением гнала и старалась отпугивать не нас, а самую частую тамошнюю гостью — смерть. Моя Конан дарила надежду не только маленьким пациентам, но и утомившимся от бесконечной борьбы врачам, которым тоже порой свойственно опускать руки и тихо плакать в кабинетах; дарила надежду и родителям, что приходили навещать своих умирающих детей. Такой вот у моей Конан был неукротимый огонь к жизни. — Но как тогда у вас с ней... — Завязались близкие отношения? — договорил за меня парень: — Хм, случайность язык богов, Рен. Я просто дежурил в ночную смену и совершенно случайно поймал её в тот самый момент, когда она пыталась сбежать из больницы через окно моего кабинета. Эта дурная, увидев меня в дверях, показала мне язык и спрыгнула со второго этажа! Я тогда чуть не умер от страха за нее. Вот что значит «сердце в пятки упало». Думал, что всё, девочка шею свернула. А она, лежа на траве, громко смеясь, мне крикнула, что если я хочу остановить её от задуманного и столь «тщательно» спланированного побега, то мне придётся сею секунду спрыгнуть за ней следом и поймать первее охраны. — И ты спрыгнул?! — ахнула я. — Пришлось... А куда мне было деваться? Как она надо мной смеялась! Я ведь еще порвал пиджак отца, — ностальгия заставила Яхико на миг улыбнуться. — В ту ночь мы не вернулись в отделение. Мы долго говорили с ней улице, сидя на скамейке в холодной ночи обо всем на свете: о жизни, любви, планах и неизбежных потерях. Она мне говорила такие вещи... Кажется, Рен, теперь я понимаю, что такое может говорить только тот, кому в спину дышит сама смерть. Ей нужно было высказаться, а я её просто слушал. С тех самых пор мы стали ближе. А немного позже она стала для меня буквально всем: она научила меня смотреть на обыденные вещи через весь калейдоскоп человеческих чувств, о существовании которых я даже не подозревал. Правда вот у нас не было с ней тех отношений, о каких можно подумать. С ней у меня все было иначе. Это была чистая любовь. Она была удивительная. Знаешь, это ведь благодаря Конан я познакомился с нашими ребятами. Она была их другом, не я. Я был для них никем: серым костюмчиком, который боялся выйти из зоны привычного комфорта, опасаясь потерять социальный статус, работу или показаться дураком перед другими уважаемыми людьми. Я действительно был дураком со всеми этими ненужными и глупыми мыслями, каким же дураком... Я вообще ребятам нашим не подходил со всеми своими нравственными принципами, которые Конан с таким удовольствием посылала на Эйяфьяд...кхм, к черту. Итачи с Дейдарой были её друзьями, часто навещали её в больнице. Чаще, чем родная мать. С Дейдарой вот она вообще играла в одной группе, которую сама и основала. Он, наверное, не рассказывал тебе об этом. Он не любит говорить о Конан. Не потому, что не любит её. Просто ему до сих пор плохо. Нам всем без нее плохо. — Пейн, если не хочешь... — я не смогла договорить задуманное мною предложение, оно застряло в горле. Но он меня понял с полуслова, а я слишком хорошо его почувствовала. Ощутила в моменте, как ему сейчас непросто, вместе с тем и тревожно. Между нами повисла арктическая тишина, в которой мы оба замерзали. Мы вдвоем молча смотрели на чистейшее небо, где в пору углядеть можно целую солнечную систему. И он наконец произнес, задумчиво и не спеша, стряхивая пепел в жестяную банку: — Знаешь, наверное, хочу. Действительно хочу рассказать о своих чувствах кому-то, кто просто меня выслушает. Прости за это. Так мало в жизни вещей остается у меня, на которые я могу надеяться. Но сейчас я надеюсь на твоё понимание. Я молча и медленно кивнула головой, бесшумно растирая свои подмерзающие руки, разгоняя в них кровь, желая согреться. Мой нос совсем не дышал, а горло стало поднывать. Точно заболею, но сейчас уже без разницы. Всё моё внимание устремилось к парню. — В хосписе дети очень добры и преданы друг другу. Так уж было заведено в их маленьком и дружном обществе. Они не просто проводили вместе время, они стояли друг за друга горой, писали письма поддержки и самые сокровенные мысли друг другу, чтобы придать сил и стойкости идти дальше, бороться и не сдаваться, как бы не было плохо, как бы не было больно, во что бы то ни стало. Кто-то писал стихи, плел из бисера или камушков поделки, а кто-то рисовал забавных животных: будь то трехголовая собака или ящерица с фиолетовыми глазами. Когда Пейн говорил со мной, тембр его низкого голоса отзывался в моем воображении, играя дивными красками. Он предстал передо мной в совсем ином виде: я действительно вообразила его без всех его причуд. Простым, добрым и с такой же теплой, неизменной улыбкой. Представила и то, как ласково беседовал он с детьми, как часами говорил с ними о самом сокровенном и добром. А еще я представила то, как горели глаза Яхико при виде Конан. Как он краснел и терялся, пытаясь за важным видом спрятать что-то, что она наверняка поняла еще с самой их первой встречи. — Не смотря на мои каждодневные внутренние сомнения, Рен, я действительно был хорошим врачом, я делал свою работу честно и предано, никогда не давал эмоциям брать вверх, хотя бы не в присутствии других, не на работе. Но с Конан у меня всё было иначе. Она одним своим блаженным взглядом срывала с меня всю мою видимую храбрость, она видела меня насквозь: все мои страхи и сомнения, неуверенность в самом себе, а еще она видела мои чувства к ней, которые я тоже старался не показывать. — Почему же ты так упорно их скрывал от нее? — Боялся, — вот так просто ответил Пейн, но все же решил пояснить. — Полагал, что ей они не нужны. Не хотел переходить зыбкую границу. С вами, девушками, так удивительно, Рен, и так непонятно. В один момент вас хочется оберегать и лелеять, укрыть в объятиях и трепетно оберегать, а в другой момент вы и сами становитесь той самой необузданной стихией, сносящей всё на своем пути. «Воистину неукротимы те, чей характер подобен летнему грому», хах. Конан полюбила меня с первого дня нашей встречи. Всем своим сердцем. Не потому что я был для нее неким идеалом или эталоном мужчины. Я просто был настоящим, самим собой. Я так рьяно старался помочь другим, что гробил сам себя. В этом мы с тобой так похожи. — Но я ведь просто делаю то, что подсказывает мне моё сердце. Иначе в чем смысл... Яхико запрокинул голову к небу, выпуская теплый пар изо рта. — Я тоже верю, что миру нужны такие добрые люди как ты, как я, Конан и Итачи. Миру нужны люди с большими сердцами... Но я хочу тебе сказать, что Конан, несмотря на безоговорочную любовь к миру, терпеть не могла лишь черствых людей, тех, кто боится собственных чувств. Ненавидела всей душой и тех, кто давит в себе своё собственное сердце. Проводя с Конан время, я часто забывался и старался отгонять те самые страшные мысли как можно дальше, глушить их. «Её тоже не станет». Я стал бояться. Эта мысль крутилась у меня на задворках подсознания, она душила меня во снах и когда я возвращался домой в пустую квартиру. Это был период любви с ней и моих ночных кошмаров, о которых я никому не рассказывал. Я боялся уходить от неё, боялся, что уже не увижу, потеряю её. Я боялся, как самый настоящий трус, а она лишь смеялась в лицо моим страхам, которые я не озвучивал, так звонко и сияюще смеялась. «Все будет хорошо, Яхико» вот так просто она мне отвечала. Она действительно верила в это, в такую вот простую и не отягощенную философскими размышлениями мысль. В те дни, когда она была слишком слаба и не могла вставать с кровати после химии, она ласково трепала мои рыжие волосы, проводила тонкой ладонью по лицу и тихо-тихо пела о любви и жизни, о нашем с ней будущем, которое обязательно будет. «Вот увидишь, я построю замок из песка высотой в целый дом! А еще мы обязательно выступим с Дейдарой в «Токио Доум» и отправимся колесить в турне по миру. Ты, конечно, можешь к нам присоединиться, Яхико, но тебе нужно избавиться от этой глупой привычки укладывать волосы и так правильно одеваться!». Она смотрела на меня глазами, полными надеждой, и в них я видел такую непреодолимую тягу к жизни. Я полюбил до глубины души. — Конан и правда удивительная. — Да, а еще она непозволительно просто завладела моим сердцем, заставляя меня смеяться над своими же страхами. — голос Яхико покрылся оттенками хриплой горечи: — Но как я уже говорил тебе, Рен, её смерть была неотвратимой и неизбежной. Реальность подкрадывалась каждый день и ночь, протягивая все ближе и ближе когти к моей Конан. В один день ей просто стало хуже и все. У нее случилась лихорадка, ночью начались приступы, организм просто не справлялся, не мог уже, был на своем пределе. Вот так бывает в жизни. Вот так просто. Я был в ту ночь на смене, мы сообщили её родителям. Так ведь положено. Но они не приехали. Родители Конан просто взяли и не приехали, они позволили себе оставить свою дочь в самый страшный момент её жизни. И за это я их ненавижу. Столько времени уже прошло, но до сих пор кровь в жилах стынет от того, что она шептала, изнывая от боли в бреду: «Яхико, я так не хочу умирать. Я не хочу умирать, прошу. Позови мою маму, я так хочу к своей маме». Вот что она говорила, шептала ледяными губами, цепляясь тонкими пальцами за мой свитер. Я видел детскую смерть и раньше, но не такую страшную. Страх был в том, что в один миг Конан осиротела при живых родителях. Так ведь нельзя. Она осталась одна, наедине со своей болью. Да, я был рядом с ней, но как врач, я не мог позволить дать волю эмоциям, я был черств, это была моя защитная реакция, потому что на моих глазах умирал дорогой мне человек. Я не был готов... Конан просила меня помочь ей, позвать маму, и это гложет меня до сих пор, ведь я совсем ничего не мог для неё сделать. Ей было страшно и одиноко без родителей. Она тихо плакала, по её впалым щекам текли практически незаметные дорожки слез. А я дрожал, сидя рядом с ней. Говорил же, что я самый настоящий трус. И нет в моей истории ничего притягательного. Одни сожаления. Я нахмурилась, попытавшись разглядеть Пейна. — Ты был рядом с ней и это главное. — Знаю. — Тогда за что же ты так винишь себя? — этот вопрос слишком легко сорвался с моих губ, но я не пожалела о сказанном. Я хотела узнать до конца. — За упущенное время. Пока она ещё что-то понимала, я должен был обнять её и не отпускать, забрать себе её страх. Сожалеть уже слишком поздно. Мне потребовалось время, которого было так мало, чтобы стать вновь собой. Настоящим собой, понимаешь? Уже под утро, когда она практически не двигалась и уже не говорила даже, медсестры вкололи ей морфин, я укрыл её в своих теплых объятиях, прижал к себе и беспрестанно шептал, словно мантру лишь одно: «Все будет хорошо, Конан, будет хорошо. Я обещаю», — Пейн смолк, и тишина эта была олицетворением отвращения к самому себе. Ему было стыдно. — Как же я мог ей так врать? Она уже ничего не чувствовала, все нервы сгорели от боли. Лишь дрожала, смотря в окно на розовеющее небо. А я говорил ей о нашей любви, нашем будущем, которое обязательно будет. Стоит только поверить в него сильно-сильно. Она знала, что это конец, но ей так сильно хотелось верить мне в этот момент. Я держал её так крепко, не отпускал до самого утра. Пока её не стало. Яхико достал аккуратно сложенный листок бумаги из внутреннего кармана жилетки. — Что это? — тихо спросила я с невозможностью разглядеть лучше. — Её письмо, её подарок мне. Я же говорил, так уж было заведено в их маленьком и дружном коллективе. Конан нежно прижимала это письмо к своей груди до самого своего конца и беззвучно шептала. Я очень хотел услышать её голос: поднял её подбородок к себе, заглянул в её карие глаза и замер в тот момент, мне кажется, навсегда. В это мгновение мы были друг для друга всем. Ведь я коснулся её, увидел её необъятный и удивительный мир, который рвался наружу слезами обещаний. В этом дивном мире она мечтала повзрослеть, играть в музыкальной группе, совершать глупости, кричать, любить, танцевать, строить башни из песка, смеяться во весь голос и никогда не сдаваться. Она так хотела жить. Знаешь, что она шептала все это время? «Одно мгновение». Так просто она просила смерть подождать еще немного, дать ей увидеть последний рассвет в своей жизни, посмотреть на розовеющее небо и великое светило, увидеть зарождение нового дня. О чем еще может мечтать умирающий ребенок? Еще об одном мгновении. — Господи, — я закрыла глаза руками, ощутив боль Яхико сполна. Сердце не просто сжалось, его сдавило. — Рен, — Яхико блаженно произнес мое имя, улыбаясь, словно зовя с собой куда-то: — Не плачь. Это ведь был воистину самый красивый рассвет в моей жизни. Вот первый бледный свет коснулся наших окон, солнечные зайчики запрыгали по моей голове, плечам, согревая меня. Конан лежала в моих объятиях, любимая и такая родная. «Смотри, до чего красивый наш с тобой новый день!»: прошептал я ей, но она меня уже не слышала. Она лежала, свернувшись калачиком, крепко закрыв глаза. Уже не дрожала, а словно спала дивным сном. Моя Конан умерла за три минуты до рассвета на моих руках, — из горла Яхико потянулся медленный вой: — Наверное, Рен... Смерть это все сделала специально, да? Чтобы мы не знали, как сильно она плачет, стоя в темноте над моей Конан. Ведь кто всё это время играл для неё свои песни во весь голос о жизни и любви? Кто же еще её мог так веселить, отвлекая от обязанностей? Только моя смелая Конан. Мне кажется, смерть всегда горько плачет, когда забирает тех, кто настолько сильно любит жизнь. Поэтому она забирает их во тьме. От услышанного, от этой беспредельной боли, царящей этой ночью, от всех этих кошмаров, гложущих мою душу, моё сердце заплакало, я отвернулась. Глаза мои защипало от слез изнеможения, которые я пожелала скрыть. Я просто по человечески устала от всего: от идей, мыслей, страхов, будущего и прошлого. Чувство горького разочарования накатывало на меня снова и снова, а ощущение собственной незначительности растекалось под кожей. До чего же просто столкнуть человека в небытие. Именно в этот самый момент мне подумалось, что все человеческие поступки не имеют никакого значения и смысла, да и разговоры тоже. А зачем? Всё в мире происходит просто так, по воле случая и случайности. Люди злые, не потому что им больно, а потому что они злые. Столько непримиримости в их сердцах, столько непонимания. — Поэтому я и не выношу себя здесь, — глухо произнес Пейн, чем сразу выдернул меня из череды размышлений. Я насупилась и потрясла головой. Мне стало нехорошо. Слова его ранили меня до глубины души. Неужели вновь паническая атака? Меня пробрал странный озноб, но то не от холода, а нервов. Я сжала горбинку на носу, шмыгнула носом, а потом посмотрела на силуэт друга, пытаясь восстановить собственное дыхание, а сердце билось все быстрее и быстрее, ощущала его уже где-то в горле: — Здесь? О ч-чем ты говоришь, Пейн? То, что ты пережил, разве не сделало тебя... — Сильнее? — на выдохе спросил он. Затем развел руками, словно показывая свою беспомощную растерянность: — Рен, взгляни на меня лучше. Ты видишь перед собой сильного человека? Я весь в шрамах: они на сердце, на теле и в голове. Боль пережитого сокрушает, она ломает тебя изнутри и уничтожает, она не делает тебя сильнее. В Конан я нашел свой смысл, она и была моей силой. Она была моим ангелом, подарком свыше. Моим обещанием, сдержать которое я был не в силах. Он сидел передо мной в кресле, тоскливо улыбаясь. Не видела, но почему-то знала это. Пейн молчал какое-то время, качая головой, словно бы борясь со своими собственными призраками прошлого, но все же продолжил. Решил выложить все, что было у него на душе. — Потеря Конан ранила меня, а прожитые годы вымыли из меня все страсти и желания. Кажется, они лишили меня самого важного, оставив лишь пустую суть. Смерть бы даровала мне вечное прощение, — Яхико сказал эти слова, и я безмолвно ахнула. В моей голове сложилась полноценная картина, смотреть на которую мне было нестерпимо, ибо мне открылась правда: его многочисленный пирсинг, повествующий о страданиях; татуировки дивных зверей, как воспоминание о ее волшебном мире; браслет из бусин малахита, сплетенный с любовью для него. Пейн и есть олицетворение всей этой боли. Но его отрешенный от мира взгляд, горестная улыбка, тихий голос, желание быть наедине с собой, тишина в его ауре, которая по началу казалось мне злой. Не злая вовсе, а лишь непонятная и одинокая. Как я могла не заметить раньше? Как никто не замечал? У Яхико болела душа, он беспомощно тонул в собственных сожалениях. — Смерть бы даровала прощение? — словно околдованная темным чувством переспросила я, пытаясь понять, принять, осознать. Но он уже не захотел отвечать. — Напугал я тебя своими словами. Прости меня за это, — пробормотал он, а я в неверии покачала головой. Сейчас он попытался радушными словами прикрыть то, что уже обнажил передо мной. У него сердце не на месте. Он не хотел договаривать, а я не могла так просто это оставить. В его словах плескались тоска и скорбь. — Я тебя не оставлю, Яхико. — по-глупому уперлась я. Не могу я вот так взять и «забыть» услышанное от него. — О каком прощении ты говоришь? В чем же таком вина твоя? Мой голос поднялся на тональность выше, Яхико же стал говорить значительно тише. Я и правда не понимала его. — В том моя вина, что я не сказал ей заветные слова в момент нужды. Не сказал, что люблю её сильнее жизни. Голос Яхико мне показался вымученным, но в то же время горестно - прекрасным. Я не выдержала, ощутила в груди стук сердца о ребра и вскочила на ноги от переизбытка эмоций. — Правда думаешь, она не знала этого? Не знала о твоих чувствах? Мой вопрос повис в воздухе и остался без ответа. Яхико протер свое лицо, сам борясь с усталостью. Воспоминания о прошлом слишком сильно надавили на него, а произнесенное им вслух причинило физическую боль, бороться с которой у него совсем не было сил. — Иди спать...ангел Итачи. И мне пришлось пойти на компромисс. — Пойду. Но сперва...отпою тебя теплым чаем, хорошо? — я посмотрела на тень друга сверху вниз, поставив руки по бокам и понимающе улыбнувшись ему в ответ. Если кому то бы подумалось, что я внезапно решила уйти от разговора, то этот «кто-то» точно дурак. Я ощущала потребность помочь Яхико, сделать хоть что-то, чтоб ему стало легче, но я не могла сама держаться уже. Моя душа была переполнена чувствами, этими скорбными рассуждениями, случившемся со мной и с ним, и оттого я ощущала себя неимоверно уставшей и разбитой. Но оставлять его не собиралась. Вместе уж до самого конца. — Вот дурная, — словно бы ощутив тепло моей ауры хмыкнул Яхико. Я пожала плечами и произнесла, окончательно продрогнув до костей: — Ты прав, но обыденные вещи иногда очень нужны. Иногда нужно отвлекаться на мелочи и глупости. Этому меня научила Сакура. Так что, да, Пейн, не спорь со мной, пожалуйста. Сделаю тебе и себе чай, мы встретим этот рассвет, и я черт возьми точно знаю, что он будет потрясающим! А на утро мы что-нибудь обязательно...придумаем. — Вот как. Придумаем... — про себя прошептал Пейн. — Ты такая упертая девушка, так сильно веришь в силу своего слова, в силу своего сердца. Я не выдержала, и из горла вырвался грустный смешок. Я запустила руку в свои волосы, растрепав их, стараясь не замечать прогрессирующую мигрень и заложенный нос: — А что мне остается? Наш мир так отчаянно вознамерился себя уничтожить. — И пусть, — в унисон моим словам вымолвил парень. — Нет, не «пусть», — я медленно покачала головой. — Что такого плохого в том, что я хочу его немного подлатать? На улице подул легкий ветер, всколыхнув передние прядки моих волос, я убрала их за ухо, стараясь разглядеть Пейна, но в мутной темноте видела лишь его глаза. — Мир не заслуживает этого. Не заслуживает нашей доброты. — Ты ведь не думаешь так на самом деле. Тебе сейчас плохо, как и мне. Вот и лезут в голову эти дурные мысли, кошмары и сожаления. Так всегда и происходит. Тот Яхико, которого я знаю, ищет прекрасное в каждом луче солнца, в каждом взгляде человека он способен увидеть целую вселенную, новый день дарит ему благодать, а не приносит боль. Он мое вдохновение и мой настоящий друг. Мы были непоколебимы в своих суждениях. Но он не заставит меня поверить в правдивость своих слов. Сейчас в нем говорит боль от потери Конан, а во мне извечное желание понять. — Рен, зачем думаешь миру нужны люди с большими сердцами? Ответь мне, для чего? Мир ведь гребанный садист, и если бы это было не так, моя Конан была бы жива, родители Итачи не погибли у него на глазах, с тобой не случилось все это. Можно перечислять до бесконечности. Столько безумия и столько пустой боли, утрат. Не говори мне ничего. Люди с большими сердцами нужными миру, чтобы ломать их. И только. — Это ведь не так. Ты же знаешь, — все, что смогла произнести я. — До банального глупо, не кроется в происходящем с нами никакой великий замысел. Нет в этом никакого смысла. — Хорошо, — я не сдалась, а решила посмотреть на ситуацию с его стороны. Может и я увижу нечто такое, что заставит меня одуматься, снять извечные «розовые очки». Громко выдохнув стягивающую боль, я настроилась говорить в последний раз: — Пусть будет так, как ты сказал. Пусть мир и правда садист, которому нравится делать больно, ну и что? Что теперь-то, когда мы это выяснили? Что от этого поменялось? Ровным счетом ничего. Вознамериться сделать больнее в ответ? Ударить сильнее? Можно. Но что это даст? Мой выбор, Яхико, остается прежним: быть собой, не смотря ни на что, а вопреки всему. Оставаться просто человеком. Одно только это чувство стоит всей пережитой мной боли. — Так это и есть твой план по спасению мира? — грустно хмыкнул Пейн, как бы ласково шутя надо мной. — Предлагаешь выпить чашку чая? Я пожала плечами, успокаиваясь. Услышал меня. — Иногда нужно перестать так много думать и рассуждать. Наша жизнь строится не только из пламенных речей, но и из таких вот маленьких вещей, как поцелуй мамы перед сном, как объятие с близким тебе человеком или как чашка самого вкусного чая с другом. Иногда это намного важнее слов. Мой разум перестал наконец задавать глубокомысленные вопросы, которые способны были погружать в мистицизм. После всего мне захотелось сказать непреклонно строгому к себе Яхико простое: «Я с тобой». Он и так это знал. — Рен, ты изнутри светишься от любви. Скажи мне, на что же похоже это чувство? — он спросил так трепетно и волнующе, словно мои слова способны были вернуть ему веру. Я закрыла глаза, прислушиваясь к внутреннему чистому чувству, к своему большому сердцу, не в силах сдержать блаженной улыбки. — Как будто все, что я когда-либо теряла вернулось ко мне обратно. — Спасибо... Я двинулась в сторону дома. — Да, — я потерла руки, натянув свитер до ушей, — скажешь спасибо, Яхико, если мы не заболеем бронхитом вместе, Итачи ведь нас будет ругать, но точно будет отпаивать шиповником с медом, — весело проворчала я, заходя в дом, оставляя Пейна. — Не чувствую ушей уже, до того замерзла! Войдя в помещение, я сразу ощутила перепад температур, кожу обдало горячим воздухом. Вымыв руки под краном с теплой водой, я вытерла их полотенцем. Нос совсем не дышал, а горло першило и голова кружилась от усталости и мигрени. Захотелось подняться наверх к Итачи и нырнуть к нему под одеяло в его горячие объятия, но я осеклась. Обещала же Яхико встретить вместе рассвет. — Все будет хорошо, — нервно сама себе под нос прошептала я, вцепившись в столешницу. А мысли нагнетались все сильнее. Сказанное Яхико меня несколько пугало. Да что уж говорить! Попыталась помочь ему, а сама захлебываюсь в своих же мыслях. А где одна плохая мысль, там и другая появляется! Через пару дней в универ возвращаться, опять этот гадюшник из Саске, Суйгецу, Неджи, Ино и Карин. Последняя наверняка так и ждет, чтоб устроить очередную змеиную подлянку. А Саске? Чего от него ожидать? Всего самого хорошего, ясно же. С невозможностью избавиться от неприятного предчувствия в груди, я выругалась вслух. — Ну и пошли они все в задницу! — нервозно сказала я, не скрывая раздражения. Не будут эти тупые мысли эпитафией таким прекрасным выходным! Не-бу-дут! Наруто оказался прав, во мне что-то изменилось за это короткое время. У меня стал проявляться характер в ответ на пережитую несправедливость. Плохо ли это? Нет, я стала нежнее к себе, жестче к другим. Это правильно, такой меня делало мое сердце. Не черствой, но честной. Внезапно свет в доме включился, генератор из подвала тихо застучал, и я радостная обвела глазами кухню. Восстановили питание! Настенный телевизор включился и по нему теперь в беззвучном режиме показывалась передача BBC о животных: вот антилопа неспешно кушает травку, осматриваясь по сторонам. — Жизнь налаживается, — победоносно расправив плечи, я сжала кулак перед собой, словно бы наконец готовая идти в бой против своих же кошмаров. Я открыла в себе такой заряд силы и жизнестойкости, о котором можно было только мечтать. И все таки удивительная штука эта наша жизнь. Вырастать из тесного мировоззрения захватывающе интересно! У меня крутые друзья, меня ждет только самое прекрасное. Я начну все с чистого листа. Обустрою свою комнату в общежитии с самого начала, обклею плакатами и украшу, мы с Тентен и Сакурой испечем печенье и завалимся смотреть «Сумерки», обсуждая последние университетские новости. Теперь всё будет иначе. Ведь теперь у меня есть Итачи, а я есть у него. Он меня любит и ждет нас только самое прекрасное, я это знаю наверняка. К тому же, он согласился пойти со мной на свидание. Куда бы его позвать? Такие мысли заставили меня невольно похихикать, согревая изнутри. Напевая песенку, я поставила чайник на конфорку и нашла ароматный лиственный чай из родительской коллекции Дейдары. Пейну такой точно понравится! Дивная акация с черникой. Все мои действия сейчас были наполнены любовью и нежностью. На декоративный деревянный поднос я поставила две фарфоровые чашки с рисунком лиан, положила немного сворованных ранее конфет из комнаты Тсукури. Шмыгая носом, я вновь вышла на улицу, освещенную уже маленькими садовыми фонарями, стоящими на ухоженном газоне. Я смотрела себе под ноги на резиновые тапочки, держа перед собой поднос, надеясь, что не разболеюсь в конец перед учебой. Рада быть тут с друзьями, но мысль о том, чтоб понежиться в горячем душе, сделать маску для лица была столь соблазнительной... Я увидела, как наступила в красную лужу. Секунду хмурилась, потом подняла такой же задумчивый взгляд на Пейна еще не представляя, что увижу. Мой мозг не мог такого себе вообразить. У меня не остановилось сердце, нет. Оно просто лопнуло. Яхико сидел в том же кресле, но раскинув руки в стороны, рукава его коричнево свитера были закатаны, а от кистей до самых локтей были две глубокие кровоточащие раны. —Яхико, — произнесла я. Мне казалось, что передо мной сидит не человек, а лишь неодушевленный объект. Нечто, что так почему-то пытается быть похоже на моего друга, но это никак не может быть он. Как быть такое может? Мы же только что разговаривали, только что спорили, только что смеялись. Только что всё было иначе. А теперь он сидит передо мной в луже собственной крови, не в силах удерживать собственную голову. Она свесилась набок. Я вся окаменела от увиденного, из рук выпал поднос, со звоном разбивая чашки на мелкие осколки. И все это превратилось в кашу с кровью, конфетами и чаем из дивной акации под моими ногами. Пейн порезал руки! Вены свои порезал, вспорол кожу от запястий до локтей! Вскрыл до мяса и мышц. Кровь мелодично стекала с пальцев рук на плитку, гремя в моей голове серенадой Смерти. — Что же ты, — я кинулась к нему, буквально упала на колени, судорожно хватая за холодные руки, мокрый свитер, бледное лицо. — Что же ты наделал, Яхико?! Я не знала, что мне делать. Я ничего не знала, я была не я. Я судорожно пыталась остановить кровь, вцепившись в его запястье сначала на одной руке, затем на другой, раны были горячие и скользкие. Я пыталась удержать голову Пейна, посмотреть в потухающие глаза. Кровь, крови было так много! Серое лицо Яхико исказилось в грустной улыбке, и он посмотрел на меня сквозь полуприкрытые веки. — Со мной что-то случилось, Рен, что-то очень плохое, — тихо произнес он в бреду, чем напугал меня сильнее. Мои нервы сдались. — Помоги мне. Один щелчок. И в миг мир обрушился на меня, погребая заживо. Все произошло быстро. Я попятилась, желая встать. А в голове гудела безумная какофония страха и ужаса. Беги! Но моя голова закружилась, я потеряла ориентацию в пространстве и равновесие, подскользнулась в крови, запуталась в своих собственных ногах и рухнула вниз. Да так сильно, что весь удар пришелся на локоть, левая рука вмиг онемела, а штаны и свитер пропитались его остывающей, но все еще теплой кровью. — Боже! — в ужасе вскрикнула я не своим голосом, закрываясь от увиденного. Такая слабая попытка защитить остатки разума от увиденного. Яхико по инерции привстал мне помочь, но сил не хватило самому удержаться на весу, он рухнул на колени, а потом и вовсе на меня, чуть не придавив собой. Кровь текла не переставая. — П-прости, — сухим и измученным голосом прошептал он, пытаясь встать с меня, но у него никак не выходило. В попытках успокоить меня, он от бессилия слабо вцепился мне в плечо одной рукой. — Прости, Рен. Я только и успела беззвучно ахнуть, когда он провел рукой по моей щеке, словно стараясь привести в чувства, а горячая кровь с его запястий окропила мое лицо, затекая в рот, ноздри, стекая по подбородку, на шею и ниже, под горлышко свитера. В этот момент в моем мире изменилось многое: моя самая страшная фобия обрела форму. Кровь. Смерть. — Ч-что происходит? — закричала моя душа. Меня замутило. Тяжело дыша, я зажмуривала глаза в попытках уйти от реальности, но видела во тьме своего разума то, что осталось от моего отца в день его убийства. Я открывала глаза в попытках бегства от прошлого и видела тихо воющего Яхико, лежащего на земле. Я закрывала глаза и была маленькой девочкой, чей мир раскололся надвое, я стояла в красивом зеленом платье одна с ног до головы в крови, ошметках черепа и мозгов своего отца. Я открывала глаза, пытаясь все еще дышать, и была целиком и полностью в крови своего друга. — Кажется, я убил себя, — произнес Яхико. Все смешалось в психопатию безумия. Моего отца не стало. Яхико теперь тоже не станет. На моих руках, на моих глазах. Все повторяется. Где же смысл? Злая игра, злая судьба, злой, больной мир. Ненавижу. Ты всегда будешь свидетелем катастрофы, всегда будешь жертвой или наблюдателем. К чему привели твои пустые разговоры? Ты никто. Я по животному заныла в страхе, пытаясь встать, но ощутила на груди нечто, что село на меня могильной плитой. Паралич. Предвестник скорой смерти. Морщась, глотая ту кровь, что попала мне в рот, я инстинктивно вцепилась в запястья Яхико, принимая сидячее положение. — Что же это, — в дурноте пробормотала я, крепко сжимая его запястье. Кровь текла сквозь мои тонкие пальцы. — Так быть не должно. Так быть не должно. — З-знаю, — заплетающимся языком произнес Яхико, лежа на спине на сырой земле. Кровь медленно сочилась из открытых ран. — Наверное, не могу…иначе. Не хочу ничего более. Ничто не имеет смысла. Никогда не имело. Я отпустила его руки. Ненавижу несправедливость. Ненавижу себя за слабость и страх. Ненавижу. Да пошло оно все. Я с злобой вцепилась в свитер Пейна, с силой тряхнув его. Потом один раз ударила его по бледной щеке, заставляя не терять сознание и перестать говорить такие глупости. — Хочешь. Не потому что я так сказала, а я тебя знаю, черт тебя возьми. Потому что хочу верить, что ты не просто так решил провести эту ночь со своими друзьями, Пейн. Ты пришел ко мне на помощь, когда меня истязали, когда от моей души остались лишь угли и выжженное поле. Хочешь. Потому что я знаю, что ты не просто так отдал мне фотографию Итачи. Не из чувства долга, а ты знал, что я пойму тебя. И, Яхико, я знаю, что ты не просто так не закрыл за собой дверь, выходя сюда. Я знаю, что ты ждал...ждал, что в нее кто-то войдет. Обязательно войдет. И что же ты думаешь, я буду ждать, пока ты умрешь? — сквозь зубы цедила я с такой неистовой силой, скоростью и злобой. Меня лихорадило от ярости. Яхико в это время с усилием приподнялся на локтях, облокачиваясь об ножку плетенного кресла. Голову он склонил набок, смотря на меня сквозь полуприкрытые веки с обволакивающей добротой и тихой болью. Он ничего мне не говорил, слова уже и не были нужны. Его, уставшего и одинокого, согревал мой огонь. Моя нежность обрела форму железа. Но ревела я не на Пейна вовсе, а на нечто иное. Оно стояло в самой темной тени, за высоким фонарем, и молча ждало исхода. Я застонала, гортанно зарычала, словно дикий зверь, вытерла глаза от крови, что ослепила меня. Откуда во мне такая энергия?! — Яхико. Хватит себя ненавидеть, хватит истязать. Я не прошу тебя, я тебе говорю. Я хочу, чтобы ты меня услышал. В последний раз, — я вцепилась ему в плечи, прижалась лбом к его лбу и закрыла на мгновение глаза, ощущая его слабое дыхание на своем лице. Но голос мой больше не дрожал: — Хватит боли. — Точно дурная, — слова его стремительно блекли. Я отстранилась, вспыхнув от этой несправедливости, царящей в последние минуты перед рассветом. Этот огонь обжег неизбежное, и оно отступило на шаг назад. — Если ты умрешь, я не прощу тебя никогда в жизни и себя не прощу, — произнесла я, буквально задыхаясь от смерти. Я ощутила её не просто каким-то невиданным мне шестым чувством. Я буквально видела ее перед собой: в отражении его серых глаз, наполненных мужскими слезами, слышала ее тихий голос в каждом его долгом выдохе: — Почему любовь ты хочешь делить с кем-то, а боль тянуть один? Некоторые слова мы храним в памяти, прячем внутри себя и в самые темные времена они возвращают нам веру, напоминают о самом удивительном для нас. — Потому что...мы боимся разочаровать любимых, — на губах Яхико дрожали слезы, он уже и забыл их вкус, они скатывались по подбородку и падали на свитер. Я взяла его лицо двумя руками, заставляя поднять на меня глаза, полные стыда и сожаления. И в его взгляде я увидела такую тягу к жизни. — Ты никогда не был разочарованием для Конан. Она любила тебя и всегда будет любить. Но то, что ты делаешь сейчас — самое страшное, что я могу себе вообразить. Он дотронулся ледяной рукой до моего лица, большим пальцем проведя по скуле поверх удара Саске. Его касание исцелило меня, но какой ценой? Ценой собственной жизни. Это окончательно пробудило меня ото сна. Узнай себя настоящую. Не будет больше громкий слов и пламенных речей. Не будет больше ничего. Или обратись в ничто. С неимоверными усилиями я встала на ноги, выпрямилась во весь рост, расправляя плечи. Перед глазами поплыли радужные круги. Его ослабевшая рука потянулась в слепой надежде ко мне, затем рухнула вниз, а из открытой раны уже медленно истекала его жизнь прямо на землю, пропитывая теплой кровью, печалью и неимоверной тоской. Он с болью вспоминал тех, кого любил и защищал, кого пытался спасти. Сейчас их живые и светлые детские лица смотрели на него из прошлого. Перед его глазами проносились зарницы, мерцал свет словно угасающие, призрачные звезды. Рвалась таинственная нить его жизни. В последние мгновения своего пути Яхико утопал в лучах утреннего солнца, его бледное лицо озарилось золотым светом нового дня, и он восхищенно прошептал: — Рен, ты была так права. Рассвет и правда...потрясающий. Сама Смерть склонилась над ним, гладя по рыжим волосам. Стало так тихо, что я не слышала ни собственного сердцебиения, ни его дыхания, абсолютно ничего. Пустота. Беги. Нечто иное подхватило меня, заставив каким-то чудом выпрямиться во весь рост, буквально вдохнуло в меня энергию, наполнив невероятной силой. Не слыша ничего вокруг себя, не дыша, уже не думая, я рванула в сторону дома. Спокнувшись и попятившись, разодрала об камни коленку, встала и только со второй попытки сумела открыть дверь, ручка выскальзывала из рук от крови. Я ввалилась в помещение, нарушив созидание, принеся за собой несчастье. От кошмара я потеряла дар речи, ноги предательски ослабли, и я еле удержала равновесие. По телевизору по прежнему шла передача о мире диких зверей, методично стрелки настенных часов отбивали каждую угасающую секунду, пока я в неверии замерла по центру комнаты. Какое же такое может быть? Еще несколькими часами ранее мы сидели нашей доброй компанией и смеялись, веселились и мечтали, а сейчас мой друг лежит на улице и умирает. А ты стоишь здесь... Резко стала ощутимой духота комнаты. Запах крови, что я теперь вдыхала, стал словно ладан, теплым, окутывающим, эфирным. Я взглянула на свои липкие от гематитов крови пальцы. Мой рассудок помутился, и я застыла в забвении. Мне вдруг вспомнилось мое детство, как отец водил меня в храм на горе. И, клянусь, уходя домой, спускаясь по этим извилистым, вековым ступеням, я слышала такие же колокола позади себя. Яхико был прав. Они и правда звучат! Отец всегда говорил, что в этот самый момент небеса открываются для нас, и мы можем просить о чем угодно. Аматэрасу — великая богиня солнца все слышит. Один раз в жизни. Если я могу сделать хоть что-то для дорогого мне человека. Прошу, помоги мне. Дай спасти Яхико, дай спасти моего друга. Даруй мне голос. Я вдохнула глубоко, наполнив свои легкие воздухом и закричала ровно один раз, но так, как никогда в своей жизни, и этого хватило. — Итачи! Яхико ослабевшими, ледяными пальцами провел по шершавой бумаге, вспоминая то, что чувствовал в первый раз, когда развернул её письмо, прочитал её сокровенное послание ему одному, что она подарила в последнюю ночь своей жизни. За три минуты до рассвета. Колокола разливались дивным звоном, и сквозь них он слышал её ласковый голос. Он слабо улыбнулся ей в ответ. И усталость пробрала его до костей, до глубины души. Казалось, небо землю тихо Поцеловало перед сном, Чтоб лишь оно одно ей снилось В прозрачном сумраке ночном. Скользил по нивам ветер теплый, Колосьев двигалась волна. И перешептывались листья, И ночь в звездах была ясна. И, широко расправив крылья, Душа моя в тиши ночной Неслась над спящею долиной, Неслась как будто бы домой.