Мелодия X

Йошики шел по аллее среди зеленых кустов и цветущих деревьев, под ясным голубым небом солнечного городка у моря. Здесь красиво и тихо, кажется, будто беспокойство никогда не навещает этот город. Йошики шел не торопясь, даже немного медля, словно отдаляя ту минуту, когда придется подойти к цели. С каждым шагом, приближающим его к месту назначения, он все больше медлил, все чаще поправлял высокий воротник длинного пиджака, теребил маску, скрывающую лицо и темные очки, за которыми прятал уставшие глаза. Подойдя, наконец, к цели — невысокой оградке, за которой скрывается утопающая в цветах могила, остановился, не решаясь переступить порог. Но, как всегда переборов себя, сделал шаг. И еще. Опустился на колени и положил на парапет памятника букет цветов, что все это время судорожно сжимал в руке. Перевел взгляд на фотографию, стоящую рядом с гранитной плитой. — Здравствуй, Хиде. Он отвернулся, поджав губы, стараясь не разрыдаться — не хотел, чтобы его друг смотрел с небес на его заплаканную физиономию. Глубоко вздохнув, Йошики снял темные очки, положил их на согретый летним солнцем мрамор памятника. Провел пальцами по глазам и повернулся к портрету в рамке. — Я так скучаю, Хиде. Я так по тебе скучаю. Послушай, я совершенно боялся выходить из дома первые полгода. Представляешь? Я сидел, запершись в своем доме в Лос-Анджелесе, почти не спал, но и не работал. Мне было страшно, страшно без тебя. Я думал, я умру, я же почти не ел, не спал. Да вот ничего не вышло. Я жив. Жив, черт подери, а ты почему-то мертв. Это нечестно, несправедливо! Какого дьявола ты умер первым?! Опустил голову, прерывая зрительный контакт с портретом, сжал зубы, чтобы не зареветь в голос. Тяжело и глубоко задышал. Он тогда ехал в студию, теплым майским утром, вполне довольный жизнью и лелеющий множество планов, в частности о возрождении Х в год миллениума. Они с Хиде договорились, что обязательно найдут вокалиста, ну, если не удастся все же уговорить Тоши вернуться. Они найдут вокалиста, и их группа восстанет с небывалой силой. Музыкант прижмурился сладким мечтам, улыбнулся солнцу и свернул на шоссе. В открытое окно машины проникал легкий ветерок, он чуть теребил светлые волосы Йошики, забирался под легкую футболку, приятно холодил кожу. От приятных мыслей Хаяши отвлек звонок. Он свернул в какой-то переулок, остановил машину и ответил. На другом конце знакомый менеджер из Японии попросил перезвонить в офис, сказал это важно. Ничего не понявший Йошики перезвонил и услышал, что знакомый голос говорит ему какую-то совершенно невозможную, жуткую вещь. Хиде умер. Йошики поежился, почувствовав, как теплое утро становится ледяной ночью. Встряхнулся, что-то ответил и бросил трубку. Он не поверил. Что за бред, музыкант выруливал из переулка и сворачивал на какую-то дорогу, да не может быть, это или розыгрыш самого Хиде, а тогда я пришибу его к чертовой матери, или стафф опять что-то не понял. Тогда я поувольняю их. Умер…. Что за чушь! Йошики вдруг резко затормозил, осознав, что заблудился. Оглядевшись, найдя себя где-то среди тихих улочек города, где теснились стройными рядами частные домики, утопающие в садах, он сообразил, где находится, и выехал все же на дорогу. В офисе заказал билеты в Японию, разобраться. И тут же уехал домой, махнув рукой на все запланированные дела. Йошики влетел в собственную гостиную и огляделся. Она казалась ему чужой и холодной, как лед. Он сел на софу и вздохнул. А вдруг это правда? Музыкант усилием воли сдержал вой, сказал себе: это ложь. Это не может быть правдой. До утра он так и не уснул, а едва рассвело, умчался в аэропорт, ходил там до рейса по залу ожидания, не в силах успокоиться. На миг ему показалось, что он видит фигуру друга среди пассажиров. Нет, иллюзия. Не сомкнул глаз в самолете, чувствовал сердцем черную беду, но молчал. Перевел взгляд на телевизор, установленный на передней стене салона самолете. «Вчера утром в своем доме был найден мертвым бывший гитарист Х Japan Хидето Мацумото», — негромко говорил диктор. С экрана на Йошики смотрел Хиде. Хаяши дернулся, из горла вырвался ни то хрип, ни то вой, но он сдержал себя, лишь стиснув пальцы в кулак. Хиде умер. — Знаешь, я до сих пор не верю в то, что тебя нет, — Йошики вновь поднял голову и улыбнулся портрету друга, — мне кажется, что ты где-то рядом, смотришь, пытаешься помочь… Я, наверно, схожу с ума. Хиде… Он опять замолчал и перевел взгляд на розы, что принес другу. Ярко-алые, душистые, такие красивые. Протянул руку, погладил один из лепестков. Легкий ветерок коснулся листьев деревьев, прошел по цветам у могилы, коснулся отросших волос Йошики. Тот всхлипнул и поднял голову. Ветер подул сильнее, словно хотел сдуть с лица музыканта соленую влагу. Йошики улыбнулся: — Ты не хочешь, чтобы я плакал, да? Прости, я, кажется, не могу перестать. Он опустил голову, глядя на свечку, стоящую на плите могилы. Вытащил из кармана зажигалку, что таскал с собой по старой привычке, ведь курить он бросил, однажды пообещав это матери. Наклонился, чиркнул колесиком, и маленький огонек коснулся фитиля свечи. Музыкант выпрямился и спрятал зажигалку. Огонек свечи горел ровно, не мигая. В аэропорту его встретил стафф, ему что-то говорили, пытались подбодрить. Он кивал, не глядя ни на кого, шел за помощниками, просил только привести его к Хиде. Те кивали, но привели его в отель. К Мацумото он попал уже на похоронах. Вся площадь перед зданием, где должна была проходить прощальная церемония, заполнена друзьями ушедшего. Йошики обводит взглядом этих людей, видит белое как мел лицо Сугихары, тот стоит рядом с согрупниками, в строгом черном костюме. Видит Джея, с серым лицом. Басист Luna Sea глядит куда-то в пространство, не замечая ничего вокруг. Видит многих знакомых и друзей, не видит лишь Хиде. Потом их пустят в зал, потом к Йошики подойдут собственные убитые горем согруппники, и впервые за последний год подойдет Тоши, растерянный и напуганный. Хаяши ничего не скажет другу, только осторожно коснется его плеча, с тихим: «Держись». Потом они выйдут на возвышение, где стоит гроб с Хиде, и он будет звать его, просить, чтобы друг открыл глаза. Тщетно. Потом сядет за рояль и будет играть музыку, что сама придет к его пальцам, касающимся клавиш. Forever Love. Йошики будет играть эту песню, когда-то ставшую подобием реквиема Х, когда он писал ее, глядя на распадающуюся свою группу, а сейчас эта мелодия провожает в последний путь Хиде. Голос Тоши, срывающийся, ломкий и истеричный, будет звучать вскоре в этом зале. А Йошики подняв глаза, собираясь закончить мелодию, играя последний аккорд, увидит рядом с роялем знакомую фигуру, в желтом свитере и алых штанах. С розово-черными волосами и грустной улыбкой. Видение растает в один миг, и музыкант разрыдается в голос, уткнувшись лицом в черно-белые клавиши черного рояля. — Знаешь, официальная версия твоей смерти — самоубийство, — Йошики бездумно водил пальцем по парапету могилы, — только когда человек убивает себя сам, он ведь говорит в записке, зачем это делает, или перед этим находится в депрессии или… Но я же знаю, ты только отыграл концерт накануне, со своей новой группой, кстати, очень хорошей, — Йошики улыбнулся, поднимая голову и жмурясь на небо, — и я знаю, ты планировал тур, ты хотел переехать в новый дом свой, ты… Да черта с два бы ты убился сам! Это была случайность, да? Чертова случайность. Ты напился, друг мой, празднуя окончание концерта, при этом додумался воспользоваться этим дурацким упражнением, «вешалкой». Как же. Полотенце на шею и к ручке двери и посидеть так, вытянув шею. Безопасно, если ты трезв и не один. Но Хиде! Он замолкает, бьет ладонью по мрамору плиты, ойкает от боли, трет ушибленную ладонь. — Ты идиот, Хидето. После похорон дни для Йошики слились в один серый комок — была пресс-конференция, где он, узнав о ряде случаев самоубийств среди фанатов, убеждал их не идти вслед за Хиде, жить дальше, бороться с горем, чувствовал себя лицемером, ведь сам мечтал выйти в распахнутое окно своего номера, находящегося на сотом этаже отеля-небоскреба. Говорил, что необходимо устроить мемориал саммит, собрать его друзей, исполнить его песни. Он много чего говорил, он не помнил всего. Ему тоже говорили, чаще — «держись» или «соболезную». Он кивал, не в силах что-то отвечать, смотрел на голубое небо Токио, враз ставшее для него серым, и старался привыкнуть к боли, поселившейся у сердца. — Я, правда, тоже, не лучше. Йошики поднял с парапета очки, встал, оправил пиджак и поджал губы. Оглядел могилу, задержал взгляд на портрете друга. — Мне надо идти, дела. Представляешь — дела? Я смог выкарабкаться, кажется. Не знаю, правда, зачем. Прости меня, Хиде, я не был рядом… Он вышел на тропинку не попрощавшись, спешно надевая очки, идя к выходу с такой скоростью, словно за ним гналась по меньшей мере сотня демонов. Вот показалась калитка, за ней оставленная им машина. Писк замка, Йошики открыл дверь и сел в уютную прохладу салона. Вздохнул и завел мотор, выворачивая на проезжую часть. Сворачивая с проселочной дороги на скоростное шоссе, ведущее в Токио, Йошики как никогда думал, а не стоит ли направить машину в ближайший столб? Но представил укоризненное лицо Хиде, что наверняка встретит его за чертой, убитое горем лицо матери — и сбавил скорость. Первое время он всерьез задумывался повторить шаг многих фанатов, ушедших вслед за Хиде, но, чувствуя свое горе от потери друга, думал, что такое же черное горе падет на его мать, брата, друзей и фанатов. Понимая это, он останавливал эти мысли, и они все реже посещали его. Если первые несколько недель музыкант не выходил из дома, запершись в четырех стенах, то позже все же вышел оттуда, решив если не играть на сцене, где ему будет слишком больно находиться, помня о провале Х, о смерти Хиде, то можно быть хотя бы продюсером других музыкантов, композитором для чужих идей. Это спасло его и дало силы. Йошики сбавил скорость и повернул влево. Мимо мелькнул указатель «До Токио 4 километра», а еще через несколько метров музыкант сбросил скорость — движение стало куда более плотным. Хаяши вздохнул и бросил взгляд в боковое зеркало. Моргнул и тихо рассмеялся: за ним стояла ярко-алая машина с граффити Х на капоте. Надо же, их, получается, до сих пор любят, несмотря на распад группы. Йошики нажал на газ, трогаясь с места, вспоминая первые недели после распада группы, и потом, после смерти Хиде — как думал, что вся затея с музыкой была напрасной, глупой, пустой. Но вот позади него едет их фанат, разукрасивший машину в их имя, а значит, любящий их музыку. Быть может, она помогала ему в какие-то сложные моменты жизни? Или просто радовала сердце? И значит, все… не зря? Йошики вновь покосился в зеркало заднего вида, машина все еще ехала позади него, музыкант хотел бы разглядеть водителя, но необходимо следить за дорогой, а через пару метров машина фаната свернула на повороте и скрылась из виду. Йошики увеличил скорость, заметив, что движение ставится более свободным и уже вскоре въехал в столицу. А въезжая, поймал себя на том, что все еще улыбается. — Все-таки не зря, да, Хиде? — тихо прошептал он в пространство и повернул на проспект, ведущий к его токийскому офису, благо движение вдруг стало более свободным. Припарковал автомобиль на стоянке, огляделся и замер, глядя, как навстречу ему бежит менеджер. — Что такое? — Йошики улыбнулся совершенно растерянному виду помощника. — Что такое, что ты ко мне на улицу выскочил? — Нам позвонили. Сказали, что сам Император хочет, чтобы Вы написали для него композицию. В честь десятилетия его правления. — Чего-о-о?! Йошики замер у дверей студии и развернулся к менеджеру: — Ты шутишь?! — Нет! Все правда. Попросили Вам передать, и перезвонить. Вот. Хаяши наконец отмер и зашел внутрь здания. Зашел в темную комнату студии, закрыв перед менеджером дверь, бросив только: — Погоди, мне надо подумать. Не стал включать свет, из окна под потолком хватало света, чтобы не запнуться. Сбросил пиджак на стул, оставшись в белой рубашке и темных джинсах, прошел к роялю и, сев на стул, замер, глядя на черно-белые клавиши. Он так давно не играл музыку для удовольствия, для своей души, для сцены. Он писал композиции для фильмов, для других музыкантов, отдавал эти листы коллегам по цеху, сам почти не играл. А теперь, получается, надо вновь взяться за это дело? Он ведь дал себе обещание, что не выйдет на сцену, чтобы не тревожить и так кровоточащую рану. Музыкант осторожно прикоснулся к крышке рояля, провел по гладкому дереву пальцем. На его вопрос мог дать ответ только один человек. Йошики потянулся к телефону и набрал знакомый номер. — Слушаю? — Мама? — Йошики улыбнулся, услышав ее спокойный голос. Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, вспоминая ее красивое, тронутое морщинками лицо, так похожее на его собственное. — Да, Йо-чан, что ты хотел? — Мама, мне предлагают сочинить и сыграть песню для Его Величества Императора. Я не знаю, что делать. Я же не смогу. Или смогу, но не должен возвращаться на сцену. Мама, что мне делать? Он замолчал, ожидая ответа. Солнечный луч скользнул в маленькое окошко под потолком, закружил по комнате и остановился на светлых волосах Хаяши. Тот ничего не замечал, не открывая глаз. Он представил лицо матери — похожее на его собственное, с морщинками у глаз и губ, спокойное и немного тревожное за него. — Играть, сын, — голос мамы был ласков, но строг, — ты пытаешься уйти от судьбы, и тебе еще хуже, чем могло бы быть. Ты зря ушел со сцены, она помогла бы тебе уменьшить боль, а не усилить ее. Я когда-то не очень-то верила в это все, но раз уж тебя сейчас замечает сам Император… Ты действительно рожден для сцены, сынок. А касательно того, сможешь ли ты — да все ты сможешь. Будет непросто, но ты у меня гений. — Я понял тебя, мам, — Йошики улыбался ее словам, — спасибо тебе. — Звони, а лучше — приезжай. Мать, кажется, улыбалась, там, на другом конце невидимого провода. — Ага. Он отложил телефон и повернулся к черно-белым клавишам рояля. Коснулся их пальцами, пробуя каждую клавишу заново, как будто больной учился пользоваться руками, что долгое время были в онемении. Впрочем, он так мало прикасался к инструментам последние месяцы, что руки и правда онемели. Пальцы едва узнавали клавиши, но память возвращалась. Может, мама права? Стоит вернуться? И эта музыка для Императора будет началом? Он проиграл легкую мелодию, она заполнила комнату перезвоном колокольчиков, шорохом ручейка меж камней. И будто бы в студии стало светлее. Маэстро улыбнулся. А в дождливом, предзимнем ноябре, на площади перед дворцом Императора собралось людское море. В руках людей горели бумажные фонарики, их теплый свет освещал площадь, он мерцал, завораживал. Люди пришли поздравить своего правителя и услышать ту музыку, что сочинил для него Йошики. Сам музыкант ехал на мероприятие, кутаясь в плащ, чувствуя даже в машине промозглость уходящей осени и почти неслышное, но холодное дыхание зимы. Выйдя у заднего входа на сцену, он замер, подняв голову к серому небу. Сверху падали капли воды, они покалывали прохладой лицо композитора. Йошики тряхнул головой, поправил короткие светлые волосы и, услышав, что его зовут, прошел в комнату, где должен быть ожидать приглашения на сцену. Его охватывали странные чувства — паника пополам с восторгом. Страх и радость предстоящего выступления. А еще он боялся за инструменты, которые мог испортить дождь, и как тогда играть прикажете? Фальшивить каждой нотой? Йошики одернул себя, стараясь успокоиться, но вот, наконец, его зовут. Пройдя на сцену мимо вставшего оркестра, он останавливается у рояля — нового и такого красивого. Его подарила ему мама, она присутствует на празднике, смотрит с площади на сына. Йошики немного боится играть на инструменте, он еще незнаком ему, но Императорская чета ждет. Йошики поклонился публике, одернул фрак и сел за рояль. В этот момент дождь затих, словно тоже захотел прислушаться к музыке и не мешать ей своим шорохом. Пианист заиграл вступление, пальцы сами находили нужные клавиши, Йошики прикрыл глаза и чуть не заорал, чувствуя, как сдерживаемая в сердце музыка вырывается наружу, обволакивает его существо, латает дыру в груди, не убивает боль, нет, но дает обезболивающее. Йошики чувствовал, как его уносит на этих волнах к сияющим звездам, как трескается и рушится лед, что так долго сковывал его сердце. Он открывает глаза, и, на последних нотах, едва размыкая губы, шепчет: «Красиво, Хиде?». И сам себе не верит, ощущая на грани слышимости «очень, Йошики». Кланяется залу и едва не глохнет от грома оваций. Сердце маэстро в этот момент трепещет от радости: он нужен им, нужен! Они чувствуют его музыку, они так рады ей! Как он мог так надолго забыть о ней и о людях, что так любили его! Стоя на сцене, глядя сквозь выступившие слезы счастья, слушая собственный радостный стук сердца, Йошики чувствовал, как тьма отступает. И глядя на огромное море людей, что качали в руках бумажные фонарики - их свет грел его израненную душу, люди кричали ему «браво» - в этот миг он навсегда понял: его дом — это сцена. И он только что вернулся домой. *** После выступления перед Императорской четой Йошики, словно плотину, прорвало. Из него хлестали энергия и идеи, музыка, мелодии, движение. Он создал сольный проект, назвав его Violet UK, тем самым обозначив в нем отсутствие каких-либо преград, чего-то невозможного. Фиолетовое Подземное Королевство. Не группа, но проект, направление, где он сочетал все, что приходило в голову, любые направления музыки, любые, даже совершенно сумасшедшие идеи. Он не звал туда одного единственного вокалиста, он звал в проект женщин-певиц. То же было и с оркестром проекта — музыканты на поддержку. Вернувшись в очередной раз в Лос-Анджелес, Йошики не сразу узнал себя. Он ехал по шоссе в своей машине домой из студии, где только что закончил часть работы, слушал тихое урчание мотора, глядел на проносящиеся мимо автомобили, дорогу и чувствовал, что он будто родился еще раз. Боль, конечно, никуда не ушла, но не была более такой острой, напоминала о себе спокойной грустью. Йошики покосился в зеркало и улыбнулся своему отражению, сияющие глаза которого были заметны даже из-за темных стекол очков. Поворачивая к дому, вдруг поймал себя на том, что улыбался всю дорогу, и оттого рассмеялся. Загнал машину в гараж, вышел в сад и поднял взгляд в голубое небо. Ветер трепал короткие рукава белой футболки, Хаяши чуть раскинул руки, словно желая обнять ветер, да весь мир сразу. Очередной раз удивился себе — надо же, живу, я опять живу и радуюсь! А только и надо было — вернуться домой, на сцену. Встряхнулся, успокаивая не в меру приподнявшееся настроение, и зашагал к дому: надо работать и все-таки выпустить этот злосчастный DVD с последним лайвом его канувшей в лету группы. Воспоминание о группе кольнуло Йошики, он грустно улыбнулся, проходя к роялю и касаясь пальцами его темной крышки. От размышлений его отвлек звонок. Посмотрев на экран мобильника, Йошики прочел там имя одного из менеджеров. — Да? — Доброго дня, Йошики-сан, Вы уже добрались? — Да, спасибо, я дома! — Йошики сел на стул у рояля и выпрямился. — С вами хочет связаться некий Гакуто Камуи, певец, был участником группы Malice Mizer. — А чего ему надо? — Не знаю, он не сказал, но просил передать вам его местный номер. В голосе менеджера сквозило удивление. Как можно вот так взять и нагло предположить, что сам Йошики будет тебе перезванивать, когда ты — бывший вокалист какой-то там группы. Хаяши фыркнул и попросил продиктовать ему телефон этого Гакуто. А после, отключился и сразу же набрал этот номер, не став даже пытаться убеждать себя, что ему не интересно. Слушая гудки, музыкант вдруг четко осознал, что не просто интересно — любопытно! Кто такой? Что хочет? А может, подружимся? Ему всегда нравились настойчивые и смелые люди, не боящиеся спросить, не боящиеся вообще идти вперед. Родственные души, одним словом. — Моси-моси? — слегка раздраженный, ломкий, юношеский голос в динамике телефона. Хаяши фыркнул. — Гакуто Камуи? — Да? На том конце резко притихли. Послышался легкий шум, словно говоривший отходит куда-то в более удобное место для переговоров. — Это Хаяши Йошики, мне передали, что вы мне звонили, надеюсь, я вас не отвлек? — Хаяши облокотился одной рукой на клавиатуру рояля. Та тихо дзынькнула, музыкант не обратил внимания. — А.. эээ… Доброго дня, Хаяши-сан! — голос изменился на деловой и несколько быстрый, — нет-нет, не отвлекли! Я и правда хотел с вами связаться. Дело в том, что мне советовали вас…ээ… в качестве советчика. А мне как раз нужен. Совет. Да. Парень замолк, запутавшись. Йошики тихо рассмеялся. — И? — И я хотел бы встретиться, — выпалил Гакуто. — Вы ведь в Лос-Анджелесе? — Да, Камуи-сан. Приезжайте ко мне завтра, я вас выслушаю, — Йошики с удовольствием послушал смущенную тишину на другом конце невидимого провода и опять рассмеялся. — Я вас не съем. Даю слово. Пишите адрес. — А. Ага. Убирая мобильник на стол и делая пометку на завтрашний вечер — встретить гостя и угостить его, Йошики чувствовал себя все лучше. Кажется, он еще и молодым музыкантам остался нужен. Вот, все еще тянутся, спрашивают совета, как когда-то, во времена расцвета Х, когда к нему в двери стучались юные таланты, прося и их записать на его лейбле. Улыбаясь, Хаяши повернулся к роялю и заиграл. Мелодия ни о чем особом, разве что о летнем дне, когда израненному сердцу стало теплее. Хаяши едва касается клавиш пальцами, а потом и вовсе убирает руки. Он не будет ее доигрывать. Пусть такой и останется — вечно нежной и теплой. Без какого-либо конца. А потом, вплоть до следующего вечера была работа — заставить себя посмотреть хоть кусочек последнего лайва, не разрыдаться, не завыть от вновь проснувшейся боли и тоски. Однако музыкант, стиснув зубы и глубоко дыша, отгонял тьму от сердца, лишь пару раз сорвавшись и зарыдав, благо не над клавиатурой. Опомнился к вечеру, за час до встречи, быстро умылся, долго смотрел на свое отражение — еще молодое лицо настоящего японца, короткие светлые волосы, немного влажные от жары, несколько морщинок в уголках пухлых губ, пара — у глаз. Стройная фигура в белой футболке и домашних джинсах. Босой. Звонок в дверь отвлек его от созерцания, и музыкант помчался открывать. Не стал пользоваться автоматическим замком, который можно открыть из дома, надел тапки и вышел во двор, направился по аллее к воротам. — Проходите, — Йошики открыл калитку и посторонился, пропуская худого, или скорее, тощего, молодого парня. Его выбеленные волосы торчали перьями, на голое тело надет легкий персиковый свитер и джинсы. «Цыпленок» — пронеслось в голове Йошики, и он едва сдержал смешок. Может, однажды он настолько подружится с этим парнем, что сможет так над ним шутить, но пока не стоит. Он шел чуть впереди, поглядывая на гостя. Тот держался прямо, достаточно свободно, что сразу же подкупало уставшего от часто чрезмерного поклонения музыканта. Зайдя в дом, Хаяши сразу направился в сторону небольшой кладовой. Открыл дверцу и вытащил две бутылки темного стекла. — Вот, — он поставил бутылки на стол, — сейчас принесу бокалы и закуски, и Вы расскажете, что за совет вам необходим. Гакуто сел на мягкий диван и огляделся. Просторный, полный света дом немного нервировал его. С детства у музыканта были очень чувствительные глаза, и он мечтал, что когда построит свой дом, то тот будет едва ли не весь подземным. Без!!! света. Но глядя на подошедшего с подносом Йошики, его дружескую улыбку, короткие светлые волосы, светлую простую одежду, в которой он будто бы светился в лучах солнца, понял, что этому человеку иного дома нельзя, только такой — светлый, светящийся. Как сам хозяин. — Я вас слушаю, Камуи-сан, — Йошики поставил на стол поднос, на котором стояли бокалы и несколько вазочек с какой-то аппетитной едой, и сел в кресло напротив и чуть склонил голову. — Называйте меня Гакт, если можно, — гость улыбнулся на добродушный кивок хозяина дома, — это сценическое имя, но оно мне роднее, — пояснил он. — Я вокалист, — начал он излагать суть просьбы, и чуть пригубил алый напиток и тут же едва не задохнулся его дивным вкусом. Покосился на довольного его реакцией Йошики и продолжил. — Сначала пел в группе, но меня оттуда попросили, — он слегка скривился. — И так попросили, что мне кажется, будут мешать что-то дальше делать… Может, я, конечно, параноик… Но, даже если так, я все равно запутался. Что мне делать-то? Где искать группу, которая бы развивалась, а не сидела на месте, как приклеенная? — А на кой черт вам искать какую-то группу? — Йошики чуть подался вперед, — идите в соло. Соберите свою группу. Подберите участников, таких, кто захочет идти с вами, а не тянуть на дно — и вперед. Иначе никак. Гакт молча глядел на Йошики, потом залпом допил вино в своем бокале. — Я, наверно, попробую. Правда, пока у меня есть только один человек в группу. — Я когда-то тоже так начинал, — хмыкнул Хаяши, и вдруг улыбка исчезла с его лица. Да уж, начинал. А потом этот второй взял и ушел, бросив группу на произвол судьбы. Гакт заметил перемену в настроении старшего музыканта и, перегнувшись через стол, осторожно погладил его ладонь. Вообще-то это было нарушением этикета, они едва знакомы, чтобы он смел проявлять такие дружеские порывы к старшему музыканту, но Камуи предпочел показаться человеком своему новому знакомому, а не бездушной машиной. Йошики улыбнулся. — Все хорошо, просто воспоминания. Говорите, у вас есть один музыкант? Отлично, начинайте с ним. Работайте изо всех сил, творите. У вас получится. Мне кажется, Вы упрямый человек, — задумчиво добавил он. Он выпрямился и запустил пальцы в волосы. Потом кивнул на бутылку: — Еще? Пить они закончили под утро. Йошики, в стельку пьяный, рассказывал Гакту о прошлом: репетициях, концертах, пьянках. Рассказывал, как творит музыку, как отстаивает свое мнение перед критиками и прочим сбродом, считающим, что им-то лучше знать, какая музыка правильная. Гакт косел все больше, он уже перегнал Хаяши, который все еще мог говорить. Сам Камуи уже забыл, как надо открывать рот для произношения тех или иных слов, и просто слушал Йошики. Старался что-то запомнить. В ходе какой-то из бутылок они перешли на «ты». А после еще одной бутылки, которую Йошики открыл невесть откуда взявшейся катаной, Гакт уснул прямо в гостиной. Йошики же, хмыкнув, встал с кресла и, покачиваясь, побрел в спальню. До кровати, правда, не дошел, устроившись на мягком ковре перед ней. Утром, проводив похмельного гостя до такси, вернулся в дом и замер, глядя на разгром, устроенный ими в гостиной. И чего им просто так не пилось? Зачем он решил открывать бутылку катаной? Оглядывая бардак, Хаяши потянулся к телефону. Он один тут не справится, нужна помощь стаффа. Впрочем, музыкант просто ненавидел уборку. Помощник приехал быстро, шокировано улыбнулся, глядя на погром, и, попросив хозяина дома отойти куда-нибудь погулять, принялся за уборку. Йошики вздохнув, ушёл в сад и устроился в шезлонге у бассейна. Солнечные зайчики весело играли на голубой воде, бегали по листьям пальм и кустарников. Один из них прыгнул на самого Йошики, замер на его груди, там, где сердце, и вдруг пропал, будто бы впитавшись. Рядом с сердцем разлилось тепло, и музыкант улыбнулся. Прикрыл глаза, кажется на минутку, но открыв их вновь, заметил, что солнце поднялось почти к полудню, а рядом с креслом лежит записка, бережно прижатая небольшим камнем. Взяв листок в руки, музыкант прочел, что уборка в доме закончена, и что если что-то еще требуется — звоните. Улыбнулся, чувствуя нежность к собственным работникам, встал с кресла и вернулся в дом. Подошел к роялю и поднял один из листов. Посмотрел на ноты. Эту песню он написал через несколько дней после похорон Хиде. Он выплеснул в нее всю боль и горечь потери друга, даже не просто друга, но брата. Долго думал о том, кому бы ее отдать, чтобы песня смогла ожить для большой публики, он так хотел дать ей жизнь, но вскоре понял, что только Х может играть эту песню, только он сам, сидя за роялем, должен ее играть, только Тоши должен ее петь. Как же жаль, что это несбыточно. Разве что он сам может играть ее инструментальную версию, тихо и без вокала. Йошики поставил нотные листы на подставку и заиграл. Комнату наполнила печальная мелодия. Она лилась из-под его пальцев, оживала не яркими, но светлыми красками, освещала гостиную, сливалась с солнечными лучами, заглядывающими в окна. Тихая, пронзительно светлая, прощальная, обещающая однажды встречу — где-то там, в невообразимом далеком «где-то». Такая хорошая. Йошики моргнул, и только теперь заметил, что давно плачет. Однако после того, как он убрал руки с клавиатуры рояля, он почувствовал, что слезы будто еще раз омыли рану и боль утихла. Вдруг вспомнилась ярко-алая машина фаната, с именем его группы на капоте, вчерашний приход Гакта, молодого музыканта, просящего совета у него, у старшего. Улыбнулся, окончательно понимая, что еще очень нужен здесь, и что обязательно, первым делом, надо завершить DVD. Может, группа и распалась, но музыка ее — вечна. Диск вышел через два года. Глядя на него на полках магазинов, Йошики почувствовал, что смог отпустить еще одну частичку боли. Однако так же он понимал, что никогда не сможет избавиться от нее всей.