***
Мать в гостиной пила чай. Никогда не понимал ее любви к этому редкому, завезенному из какого-то, кажется, непризнанного мира напитка — ни вкуса, ни запаха. Правда, мать добавляла в чай травы, любовно, бережно хранимые в специально отведенном для этого стеллаже в пузатых стеклянных банках, в части из которых находились чайные листы с ароматными масляными экстрактами. Запах одной из этих самых трав прочно увязался у меня с запахом Данарра. И сейчас, умильно глядя на чинно сидящую в изумрудно-зеленом платье с большой дымящейся чашкой в руках матушку, я вдруг понял, что именно было подлинной целью моего светского визита. — Мама, — широко и радужно улыбнулся я, а она вопросительно приподняла ровные полукружья темных бровей. — Ты пьешь чай, как… мило, — продолжил я, отчаянно понимая, что говорю и делаю что-то не то, но уже не в силах остановиться. — М-м-м, я бы тоже хотел попробовать. — Ты же не любишь чай? — мать не пошевелилась, на этот раз брови остались на месте, а между ними возникла на миг и тут же исчезла крохотная морщинка. — Ну-у, это смотря с чем, — я снова попытался сделать независимо-отвлеченный вид. — Вот у тебя, например, с чем? Словно пытаясь ответить на мой вопрос, чай с готовностью высунулся из кружки коричневым цилиндром, на что мать неодобрительно качнула головой. — Мелисса и лимонник. Откуда такой интерес к моему чаю, Ал? Эти запахи, определенно, ничего общего с запахом наследника Шадаров не имели. Я решил проигнорировать ее вопрос, и, наугад вытащив одну из банок, с засушенными цветами ромашки, открутил крышку, принюхался, и так же фальшиво-бодро продолжил: — Кстати, мама, а как ты познакомилась с папой? Морщинка между бровей поползла на лоб. — Что за странные вопросы. На его отборе, разумеется. — Это был, м-м-м, — другая банка, с чем-то кисло-цитрусовым, тоже забракованная мной, вернулась на полку. — Второй его отбор? — Совершенно верно. — А на первом ты не была? — банку с душицей тоже пришлось отложить. — Почему? — По возрасту. Моя семья сочла меня слишком юной. — И как это… было? — Что именно? Ноздри уловили что-то похожее, и я обернулся к матери резче, чем хотел. — Понимание, что вы — избранные. Что вы проживете вместе всю жизнь, что ты — та самая, подходящая именно для него, а он — для тебя и… все такое. Да, бергамот — вот как называется эта трава. Нет, не трава — масло, пропитавшее черные чайные листы, черные, как… Смешное название, но запах… запах. — Что его запах нравится тебе, привлекает тебя, больше, чем все остальные, что… — Альвир, — мать отставила чашку на стол. — Чайные листы с бергамотом не едят, их незначительное количество заливается кипятком. Одной ложки будет более чем достаточно. Что касается остальных вопросов, это очень личное. Понимание избранности приходит быстро, на коже появляется соответствующая метка, магия… — Мама! — я не мог расстаться просто так с заветной банкой и все силы направил на то, чтобы не принюхиваться каждую секунду. — Я знаю, как оно происходит… теоретически. Я хочу знать, как оно было именно у тебя, у вас с папой! — Мы приняли нашу избранность, разделили друг с другом жизнь, беды и радости, у нас появился достойный сын, и я ни о чем не жалею. … неужели много лет спустя все, что я смогу сказать своему сыну — я ни о чем не жалею? И смогу ли я сказать ему хотя бы это?***
Неделю спустя я шел к побережью у Белой скалы то ли как на казнь, то ли как на праздник. То ли как на то и другое одновременно. «Ничего особенного, — убеждал я себя. — Потренируемся немного, вот и все. Ну, может быть, он будет поддевать меня, подкалывать, демонстрировать свое превосходство, что ж тут такого, можно просто не обращать внимания. А может, он и вовсе не придет. Забыл уже, наверняка. Или в столице задержались, всякое бывает». Всякое бывает, но чай с бергамотом стал неотъемлемой частью завтрака и ужина, а походы к морю и самостоятельные тренировки там же — обязательным элементом каждого дня. И вот неделя протянулась, прожилась, настал тот самый день — а я полз, сжав руки в кулаке, словно на дуэль. Или на отбор. Дурацкое сравнение резануло мысли, и я взлетел в небо, испытывая острое стыдливое отвращение к себе самому, к своему ожиданию и нетерпению. Данарра я увидел издалека. В то время, как я терзался всем сразу, он преспокойно сидел на берегу, швыряя в воду мелкие камушки и ракушки, которые не тонули, как им положено, а складывались на поверхности воды в диковинные орнаменты. Я приземлился в паре сотен метров, стараясь, чтобы дракон не увидел меня, но спустя несколько минут тот все равно обернулся. Запах что ли почувствовал? Ветер дул мне в спину, и сам я его запах не ощущал, пока не подошел совсем близко. — Нашел одно укромное местечко, — белозубо улыбнулся, как ни в чем ни бывало, объект моих недельных сомнений и терзаний. — Идем? «Один раз потренируемся, и хватит, — сказал я себе. — Ничего страшного или особенного. А потом как-нибудь отговорюсь».