***
Бумажный самолетик-послание стукнул по плечу. Единственное слово: «приходи». Без подписи. Впрочем, ни отсутствие подписи, ни незнакомый ровный почерк с сильным нажимом не имели значения: все равно кроме Данарра писать мне некому. Значит, его отбор завершён? Значит, он никого не нашёл.? Вечер плавно перетек в ночь. Родовой замок Мэгранов спал. Родовой замок Шадаров, очевидно, нет: независимо от результатов отбора наследника, им есть, что обсудить друг с другом. Кто его знает, как оно бывает. Что делают дракон и его избранная сразу по завершении церемонии? Вряд ли новоявленный избранный бежит на пустое побережье, чтобы поделиться новостью с лучшим другом, которого намедни целовал. Великий Дракон, мы оба сошли с ума, не иначе, и это безумие следует прекратить, сегодня же, раз и навсегда. А если это не Дан, а, например, его отец? Вдруг Данарр ему все рассказал, все-таки первым поцеловал его я, и теперь… А если все узнают об этом? А если уже…? Теперь я не понимаю, что мне делать. И когда я одеваюсь, открываю окно и вылетаю из своей комнаты — все еще не понимаю. И когда приземляюсь на песок, на удивление тёплый, еще не остывший — тоже. Если Данарр сам позвал меня, вероятно, ему есть, что сказать. Поэтому я могу прекратить паниковать и просто выслушать его. Для начала.***
Запах Дана я ощущаю раньше, чем вижу или слышу его самого. Горьковато-пряный запах бергамота. Что бы ни произошло сегодня на отборе, результат нисколько его не расстроил, а потому — я тоже должен порадоваться за друга. Ведь он мне друг. Порадоваться и отпустить, поблагодарить за наставничество, а потом — вернуться домой. К семье, которая так рассчитывает на меня, верит в меня, к семье, которой я нужен. И мне нужны мои родители, мой замок, мой род — слишком многое скопилось на чаше весов, это многое обязано перевесить вторую, опуститься вниз с сокрушительным грохотом разбивая неуместные мысли, не так и не тем пробужденную чувственность. Я иду к Данарру, подхожу все ближе, а слова отца о здравомыслии, об ответственности, гудят в голове, будто колокол. Даже без лунного света острым драконьим зрением я могу разглядеть теперь лицо Дана. Красивое, что уж теперь, лицо. Он красив, высок, строен, силен, неудивительно, что меня притянуло к нему, но я должен понимать, что я всего лишь неправильно истолковал восхищение первым в своей жизни приятелем, что я… Дан притягивает меня к себе, губы скользят по шее, и всё, абсолютно всё, что я говорил себе, комкается внутри размокшим глиняным месивом. Но все же я отталкиваю его, его руки и отступаю. — Привет. — Привет, — он не делает новой попытки меня обнять, смотрит, чуть наклонив голову — внимательно, ровно, словно и не было этой внезапной ласки, которую при всем желании не спишешь на дружеское приветствие. — Как прошел отбор? — Он… прошел. — И.? — зачем он издевается надо мной, тянет время, почему нельзя просто сразу ответить. — Моя избранная явно где-то его прогуляла. Я даже догадываюсь, где находилось это противоречивое бессердечное существо. Его рука ложится мне на затылок, теперь не давя, никуда не увлекая, просто поглаживая, пропуская волосы между пальцев. Омерзительная слабость, и пальцы тикают, токают, словно электрический разряд пробегает по позвоночнику, цепляясь за каждый позвонок. — Что ты несёшь, о чем ты вообще говоришь, это не повод для шуток… — если бы Дан что-то требовал, к чему-то меня принуждал, я нашел бы в себе силы отойти. Море лениво шумит, ритмично вздыхает набегающими на берег волнами — и даже этот ритм возбуждает меня. В ритме волн Данарр гладит мою голову, опускает руку ниже — от затылка к щеке, губам, проводя по ним большим пальцем, дразня, точно насмехаясь над моей слабостью — и в то же время он непривычно, почти убийственно серьезен. — Нельзя, — собираюсь сказать я, правда собираюсь, даже открываю рот — и его палец проникает внутрь, между зубов, а вторая рука ложится на лопатки. Крылья тянутся к нему, просятся на свободу. — Поцелуй меня, — и я ничего не могу возразить, потому что в тот самым момент, когда Данарр убирает руку, его лицо оказывается слишком близко. В этот раз мы просто целуемся, не давая волю рукам, целуемся глубоко, отчаянно, болезненно, потому что иначе просто не может быть. Сладость с горчинкой, желание — тоже с привкусом горечи, горькое понимание конечности, порочности, преступности наших прикосновений. Но против ожидания, эта горечь не отравила для меня вкус Данарра, наоборот — я понял, что как бы ни сложилась моя дальнейшая жизнь, кого бы я ни целовал, ни ласкал после, я всегда подспудно буду ожидать этой самой нотки, зная, что ни в ком, кроме моего перламутрового дракона, ее никогда не найду.