***
Предчувствие было не хорошим. Именно поэтому она и послала предложение Левашова подвести до места развития этого дурацкого разговора. Курила в машине, хотя не очень любила это делать. Все-таки жалко было ее, новая. Регина нервно оглядывалась по сторонам, словно за ней действительно могли следить. Кому она нужна? Сама понимала вредность таких мыслей и их беспочвенность, но все равно продолжала. Нехорошее предчувствие от Метелицы и возможность попасться в некрасивом свете напрягало. Нет, конечно, мысль о хорошем исходе была. Может быть когда-то будет лучше. Шанс ли это? Зачем ему устраивать благотворительность? Она думала. Она много думала в последнее время. Регине даже начинало казаться, что жизнь идет если уж не выше, то хотя бы держится на уровне. Постепенно закрывала долги, даже успела наобещать матери ремонт. Ключевое слово — наобещать. Теперь-то уж вряд-ли что-то будет. Становилось противно на душе, отвратительно, хотелось ругаться, драться, сделать хоть что-то, чтоб показать, как ей больно от всего, что случилось. Только к кому с этим пойдешь? Турбина чувствовала себя одной. Она всегда была одной, а сейчас уж тем более оставалась одна, когда совершенно некому рассказать о том, что у тебя внутри. Ты словно заперт в себе, ты один на один, но борьба эта только сама с собой. — Дура! Смотри куда прешь! — крикнул мужик, когда она уже выбегала из Метелицы. В тот день ее в последний раз видел Пчелкин. Ей же было совершенно не до него. Он мелькнул где-то краем глаза. Она не заметила, а он вполне себе. В душе творилось что-то безумное. Все ее годы, вся ее жизнь летела к чертям. Казалось, что это конец света, хотя по факту говоря — это и вправду был шанс. Это был шанс, но унизительный шанс, который бы совершенно нарушил все ее принципы на жизнь. Унизительно ли было это для Регины? Конечно. И ей от этого становилось только хуже. — Я не буду ходить вокруг да около, я знаком с твоей матерью, — он сказал это совершенно спокойно, словно каждый день он дочек находит. — Ты уже в курсе этого. Уже в тот момент Регина чуяла не ладное. Мать? Слишком больная мозоль. Кровавая, истертая. И Левашов надавил на нее что было мочи. Как она подорвалась в тот момент, когда услышала ключевой момент. — Скорее всего твой отец — я. Хотя, с фамилией, на скромный Турбиновский взгляд, ей явно повезло больше. Иш как решил, «скорее всего». Это он так мать ее принижает что-ли? Вскочила, сумку схватила, а в голове извечный вопрос — «Что делать?». Она не Чернышевский, она не правильный человек. Она скорее обиженный ребенок. И совершенно не знает что делать. — Можно мне время, я обдумаю и свяжусь с вами. Снова выкает. Бежит к машине, закурить пытается. На улице было сыро, зябко. Еще и мужик наорал. Совсем становилось противно на душе. Рассказать кому-то не выйдет. Соглашаться на то, что Регина молчит обо всем, а Левашов ее толкает в кино, конечно выгодно, но тогда чисто для себя она станет предателем. Как в глаза матери после такого будет смотреть? Страшная вещь совесть — оступаешься быстро, неловко, а страдать можешь до самой смерти. Давила педаль в пол, размазывая потекшую туш по щекам. Реветь что есть мочи, как давно не ревела. А чего уж там — самое ценное в ее жизни может рухнуть в один момент. Ее карьера, ее хрустальная карьера, сделанная трудом, кровью и потом могла разлететься на мелкие кусочки из-за того, что за ее двадцать четыре года у нее появился отец. Почему все против нее? Почему весь мир такой отвратительный? Вопросы скорее детские, явно не двадцатичетырехлетней девки. Только что сделать, если все равно обидно, если все равно трясет от вопросов про родителей, про семью. Свою семью пора делать, да только какая семья, если она все вбухала в эту карьеру.Мы лежим под одуванчиковым солнцем И под нами крутится-тся-тся Земля. Она больше, чем моя голова, В ней хватит места для тебя и меня. Мы лежим на склоне холма, Кверху ногами на склоне холма. Люди на холме кричат и сходят с ума, О том, кто сидит на вершине холма.
***
— Подсяду? Риторический вопрос, он ведь уже сел. А Регина и башки не повернула. Держала стакан. Выглядела хорошо, так и не скажешь, что по рассказам Косовской девчонки больше недели в пропавших. Два плюс два Пчелкин складывать тоже умел. Он ведь нашел ее даже без особого желания — скорее сама судьба столкнула. Хотел проигнорировать просьбу, сказать, что забыл, да и не планировал. А она тут сидит. Как наваждение. Вот и правда говорят: беда придет, откуда не ждешь. Только ее жизнь и без того сплошная беда, насилие мрак. Слезы она уже выплакала, осталась только жалость к себе. — Есть сигарета? Сквозь тупое молчание Регины, которое напоминало бетонную стену, это звучало странно. Словно и не знакомы они были. Да и какие это знакомые? Даже приятелями не назвать. Блеф какой-то, ложь. А от Турбиной бедой веет. И, пожалуй, тоской. Сидит, закусила указательный палец. — Все сигареты отобрала. Она повернула голову. — Скажи насколько натаскала, я заплачу. — Я и не планировал. Да и вообще, денег много стало? — Может и стало. — совсем не морщась от сигарет, говорила она. — Дурью маешься? — Может и маюсь. — потянулась к бутылке, — Будешь? — Хлестаешь значит? — А че учить будешь? Молчание в несколько секунд. Регина ничего не чувствовала, только пустоту. Если бы к ней подсел кто-то другой, она сделала бы ровно тоже самое. Но к ней подсел Пчелкин. И если честно ей просто хочется, чтоб от нее отстали, чтобы все забыли про ее прошлую жизнь, которую якорем держала Стрелецкая. Да и как окажется позже только из-за Стрелецкой он и подсел. Какая жалось. Регина послала бы их обоих. — Тебя мать уже ищет на пару со Стрелецкой. — Я знаю. — Ты могла сказать, что с тобой все в порядке. — Не твое дело, — она задавила сигарету. — Отвали. Она поднялась со стула, поправила короткое платье, а затем ее резко одернули на то же место, где она минуту назад и сидела. — Я не закончил. А Регина засмеялась. — Закончил? Я тебя еще и ждать должна? — она отвернулась, — Стрелецкая с жиру бесится, она же всегда в шоколаде жила. Сейчас с твоим дружком трахается. Или за бесплатно хочешь сказать? Сам спрашивал, как свелись, как свелись. Сама знать хотела. А волнуется что за меня? А то с жиру — то и скучно. — ее глаза пьяно бегали по полупустому залу, — Пусти, больно. — требовательно сказала она. — А тебе завидно типа, да? — Да, — Турбина выдернула руку, но в очередной раз не вышло, — Мне завидно. Я всю жизнь пахала как проклятая, а обноски за ней донашивала. Она ведь плохо жить стала, только когда брата убили у нее. Хороший был парень. — она извивалась, как змея, волосы расплывались по плечам, — Да пусти меня наконец! — Значит слушай сюда, — Регина вовсе то ли полулежала, то ли полусидела на столе, — Звонишь своей подружке, маме, папе, не знаю кому, говоришь, что все в порядке и вы все дружно от меня отстаете. Идет? Она снова безуспешно дернулась. — А еще что тебе сделать? — Переспать слабо? — Да пошел ты! — на этот раз ей удалось вырваться. Она вскочила сжимая красное запястье другой ладонью, — Понарожают же ублюдков! Куда звонить, давай телефон. Я позвоню и вы все от меня отстаньте, идет? — Да я пошутил, все, спокойно, — его забавило то, что Регина и вправду испугалась, — Была б ты трезвая, другой разговор. Пошли провожу, а то больно дерганная, удерешь еще по пути. Как это расценивать? В заложники ее взяли что-ли в самом деле? И ведь пошла, испугалась, черт их всех подери. Весело, ничего не скажешь. Только как-то противно на душе. Отвратительно, если говорить честно. Так испугалась, что силком возьмут? А кто ж не испугается, тоже вопрос. Почему ей все ошибки так дорого обходятся? Один неверный шаг и заканчивается все так. Нет, со стороны так и не скажешь, что Турбина ощущала себя в заложниках, просто в сопровождении. Пальто натянуть помог, в машину дверь открыл, галантный мудак, ничего не скажешь. — Так и будешь как на поводке тащить? Он не обратил никакого внимания на ее слова. Хлопнул дверью машины, а Регине оставалось думать о паршивом. Нет, вина ее была, конечно была, сама свалила в небытие. Обычно ее пропажу никто не замечал. Мама к такому привыкла. Пчелкин тут только каким хреном замешался? Вопросы сами за собой созревали в ее голове. Ей бы переварить факт отца в ее жизни. Переварить всю ту боль, которая сама собой возникала при мысли о том, как ей жилось без отца. И ведь единственная причина, по которой он решился ей помогать стало только то, что она может объявить себя его дочкой. Это подпортит ему карьеру — куда ж у такого семьянина такое блядство. Всем выходит Регина мешает. У всех Регина в упреке. Это давило, это уничтожало все внутри. Больно понимать то, что ее существование всем портит жизнь. Матери, отцу — не важно. Слышать от матери упрек в том, что из-за Регины не сложилась личная жизнь и карьера, тоже больно. Поэтому она и не знала как теперь с ней разговаривать. Ведь она согласилась. Согласилась молча выполнять условия и брать его помощь. Это унизительно. Она и сама все может. Ей всегда хотелось доказать свою самостоятельность, взобраться выше всех, крикнуть: «смотрите где я и где вы!». А потом понять, что на этой вершине она совсем одна-одинешенька. — Че так и будешь сидеть? Вези уже куда-нибудь, маньяк. Он обернулся в ее сторону, словно наконец приходя в себя из этого странного ступора. — Че маньяк-то сразу? — А что не маньяк? Регина сглотнула ком в горле. Делать ей нечего. Она была в такой ситуации, когда ее зажимали, лапали, пользовали как дрянь и из каждой она выходила чистой. Только, собственно говоря, что ей терять? Она ведь психует совершенно не из-за того, что может с ним переспать. Ей скорее безобразен сам факт, что она уступает кому-то. — Все? Пчелкин захлопнул дверь, но в квартире остался. Отлично! Встряла, ты, Турбина! Ругала она себя сейчас с самого начала своего запоя. — У тебя кто-то был до меня? Регина усмехнулась. — А я думала, что тебе про меня Стрелецкая уже все рассказала, — он выгнул бровь, — Были конечно, только Кира не знает. Да и зачем ей знать. Зачем вообще кому-то об этом знать, посуди сам? Витя счел это вполне справедливым. Он и сам не имел бы желания говорить о том, с кем как и что было. Сам уже понимал насколько тупой это вопрос и неподходящий к разряду «вопросы после того, как вы потрахались». — Зачем ты тогда вообще с ней общаешься, если ничего не говоришь ей о себе? — Это не я с ней общаюсь, зайка моя, а она со мной, — до того надменная рожа была у Регины в этот момент, что Пчелкину зажмурится хотелось. — И ты бы на себя много не брал, подумаешь. Она скинула одеяло, дошла до шкафа, дотошно и медленно выбирая что ей напентерить. А в голове трещала фраза — «зачем она это сделала». Да и ведь в уме она была сознательном. Просто нужно было ей проверить кое что. — А я думал ты визжать будешь — «мы что переспали?». А тебе плевать. Турбина вынырнула из шкафа в незастегнутой прозрачной беленькой блузочке. — Запомни — мне плевать на все, кроме своей карьеры… — Значит ты режиссерская подстилка? — также одеваясь, перепирался Пчелкин. — Значит ты большего себе позволить не можешь, — она стояла в упор. — Хочешь — уходи, хочешь — останься. Ни за кем бегать я не буду, контролировать тоже. А истерики ты будь добр закатывать тем, кого любишь, уяснил? — Условия ставишь? — А ты права качаешь, и что? — она забрала сумку, — Через двадцать минут вернусь. Повторюсь: хочешь — уходи, хочешь — жди, дело твое. Получается это Турбина оставила его в лохах, а не он ее. Что ж, довольно необычное состояние довелось испытывать ему прямо сейчас. Квартира была не большой и не маленькой, спальня с большой кухней залом. Он бы сказал уютненько. Зашел на кухню, закурил. Дел толком то и не было. Были бы дела, даже возиться с этой дурой не стал. Но скорее он бы был рад остаться, потому что в этой ситуацией с Региной они на равных правах — никто не ждет. Только главное отличие было в том, что Регине вполне нравилось ее одиночество. Точнее это нельзя было назвать одиночеством, ведь если одиночество, то сразу что-то плохое. Это было единение. Ее красота была в ее единстве и способности существовать одной. Так мало кто мог на его памяти, да и кончали они обычно плохо. А Турбина могла. Даже вдохновляло в какой-то степени.***
— Не надо, — Регина пятилась назад. — Ну пожалуйста, ну не надо. Она думала что ненавидела весь мужской род с самого того момента, как у нее стали спрашивать где папа. А мама не мелочилась, так и ответила — «ушел». Но нет. Этот момент наступил на последнем курсе, когда все искали где бы снятся, а Регине бы стоило искать где и на что жить дальше. Нет, вот после этого произошедшего она действительно возненавидела их всех. За сам факт, который рубил ее рикошетом. — А ты думал, сучка ты эдакая, я тебя на роль такую взял просто так? Слезы словно град, Регина тряслась подобно осиновому листу. Она ничего не смогла сделать! Ничего! Она не смогла вырваться, убежать, нажаловаться хоть кому-то, найти защиты. Именно тогда Турбина повзрослела. Повзрослела и поняла, что кроме нее самой о ней не позаботиться никто. А с деньгами он действительно не обидел тогда. Еще две успешные роли за соитие и Турбина купила квартиру. Продолжая жить в общаге. Она умерла. Регина, которую так пыталась найти Стрелецкая умерла именно тогда. Потому что Пчелкин был прав, своего статуса она добилась одним небезызвестным местом. Потому что она такая же шлюха, как и Анька, хоть и осуждает ее до сих пор. Его убили в 92, когда и не прошло трех недель с последней даты этого мрака. Также стояло начало декабря. Валил снег, а она поверила в карму в тот момент. От этого наверное и не рассказывала, что слава в кино началась с этого происшествия. С ней, его убийство никак не связывали, да и связывать было бесполезно. Дурак — взял деньги в долг и не отдал, вот и кокнули. Про Регину никто не знал. Она ведь и не была с этим связана. Даже обрадовалась, что все так вышло. Справедливость восторжествовала, хотя убивать за долги тоже в какой-то степени перебор. Но а кто бы за нее убил? Да никто. В глубине души она спасибо им говорила и радовалась такому легкому раскладу. И карьера, и квартира, только психику слегка повредили. Или ей стоило вспомнить чуть раньше — как она сидела за одной партой с мальчиком, он ей жутко нравился, а она слова вымолвить боялась. Мальчик лишь пользовался и списывал все, что только мог. Так сказать использовал. Только вот взаимности тоже не было. Она это пережила. Она вообще тогда поклялась самой себе, что переживет все — голод, мор, вечную нужду и получит свое, чтоб все понимали, кто она такая. Чтоб в один момент все пожалели, что ее обижали, чтоб все вдруг испугались, что ее обижали. Сейчас было твердое убеждение, что это обычное желание отомстить, но разве не обидно ей было в тот момент, когда никто не слышал ее? Когда все шутили, гуляли, дружили, а ее в упор не видели и не слышали? Нет, она берет слишком далеко. Или просто не замечает того, что сама виновата в своей обиде. — Не дохрена ли ты просишь после того, как с тобой просто переспали? С каждой шалавой так делаешь? — Просто переспали? — Не надо врать, ты держишь меня за шалаву. Просто соответствую твоим ожиданиям! — крикнула Регина, — Пошел к черту, понял? Пошел к черту! А смысл было кричать, если он уже ушел? Сама не понимала. Просто хотелось крикнуть это, что есть мочи. Ее никто не любит, значит и она никогда никого не будет любить. Отличная логика. Ей пользуются, значит и она будет пользоваться. Турбиной это не казалось чем-то плохим. А было ли это чем-то плохим? Что плохого в взаимовыгодных отношениях? Хотелось дыру в своей голове сделать, чтоб больше никто ни о чем не напоминал. Ей хотелось любить весь мир — в ответ ее только ненавидели. А когда она стала ненавидеть по странному понятию «априори», то все вдруг обижаться стали. Так быть может все люди такие, так никогда ее не слушают? — Со мной все в порядке! — крикнула Турбина в телефонную трубку, — Знаешь что? Разберись с собой, а не жалуйся мне из раза в раз! — обида хлестала ее, как ветер холодной осенью, — Что? Мне не нужна помощь, себе блин помоги! Она кинула трубку. Со всеми разругалась с кем только могла. Что это? Звездная болезнь, которой пугала ее мать? Нет. Собственные мозги мешали ей жить. — Сереж, ты же мне сам говорил: «дашь на первом свидании — на второе не позовут». А теперь ты меня осуждаешь. Сука, ты, Сережа. Он только нагло-нагло улыбался. — Региш, ты ведь сама себе все придумала. Придумала, что у нас с тобой «любовь!» была. Она не притронулась к стакану. Турбина все знала. Что ее никто не любит и никогда не полюбит. Только она свое отстрадала, отплакала. Теперь ей хотелось мстить. Разбивать, унижать за свое оскорбленное эго. Другого только понять Региша не могла. Зачем она позволяет так с собой вести. Разве после проблем у нее не прибавится после всего, что она устроила? Прибавится, еще как прибавится. — И что сейчас? Сережа пододвинул к себе стакан, но пить не стал, только покрутил своими пальцами длинными. — Регина, мне насрать на тебя, пойми! У меня жена и сын, а ты бегаешь за мной как лиса за зайцем. — он засмеялся чуть нервно, поставил стакан, а потом продолжил говорить, — Регина, на тебя мужики слюной исходят, угомонись ради бога. Теперь нервно засмеялась уже сама Регина. — А мы сошлись, как волна и камень, — она замолчала на секунду, — Ему другая нравится. — Сережа ничего не ответил. — А я замена, как и у тебя! Дверь за ее спиной скрипнула. — Сережа, какого хрена в гримерке посторонние? Регина чуть дернулась. Ее что-то безжалостно укололо ее. — Андрей, что ты орешь? Это у нас звезда местного разлива. — Я тебя где-то видел. — тыкнул указательным пальцем в плечо. После этой фразы, она же спрыгнула со стола. Сразу. Больше ей тут делать нечего. — Я пожалуй пойду. И быстро удалилась из гримерки.