Броненосцы и фламинго

      В одиннадцать часов вечера подали чай, который сервирован был по-английски — изысканно. Но Паганель все же попросил, чтобы ему дали попробовать австралийского чаю. Географу принесли бурду, темную как чернила, которую приготовляют так: полфунта чаю кипятят в литре воды в течение четырех часов. Паганель попробовал, поморщился, но объявил, что напиток превосходный. В полночь гости разошлись по удобным просторным комнатам, и сновидения продлили столь приятно проведенный день.       Однако от непривычной ли крепости чая, от слишком ли мягкой постели, — но Паганель не мог уснуть. Он прокрался по галерее, освещенной только лунной светом, и едва слышно постучал в дверь. Спустя несколько секунд дверь распахнулась, майор быстро втащил его внутрь, оглядел коридор и запер дверь на ключ.       — Зачем вы стучали? Было не заперто, — проворчал он.       Майор поправил небрежно распахнутый халат, заложил книгу и немного убавил огонь в лампе.       — Тоже не спится?       — Я хотел бы остаться сегодня с вами, — сказал Паганель. — Когда еще выдастся возможность...       — Нет! — отрезал майор. — Это не должно повториться. Это опасно. Это мерзость в конце концов.       — Вы говорите цитатами, — едко сказал Паганель. — А между тем вы дарвинист и не верите в бога.       — Я агностик, и вам это хорошо известно, — майор начал горячиться. — А то, что мы делаем, — преступление.       — Ну и что! Вы сами говорили, что мы уже на континенте каторжан. К тому же любить равного — это естественно.       — Все-таки не настолько естественно, мой друг, — иронически поморщился майор.       — Я имею в виду, что почти нет женщин, равных интеллектуально мужчине. Вернее, я верю, что есть, но наше общество не дает им проявить себя...       — Да вы социалист, Паганель. Вот ужас-то.       — Не в этом дело. А в том, что если говорить о потребности любви духовной и умственной, то женщины удовлетворить ее не могут. И обычно это усугубляется чудовищной разницей в возрасте. Старики женятся на невинных девушках! Лондон и Париж наводнены двенадцатилетними проститутками!       — И к чему вы ведете сейчас эту агитацию? — спросил майор. — Кстати замечу, что я старше вас на десять лет.       — Во-первых, на восемь. Во-вторых, вы бы еще до девяноста лет дожили, чтобы пенять мне разницей в возрасте.       — А вот и доживу и попеняю! — заявил майор, шумно выдохнул и отвернулся к окну, чтобы плотнее запахнуть шторы.       — Если сейчас место и время кажется вам неподходящим, нам придется встретиться позже.       Что-то в интонации Паганеля насторожило Мак-Наббса, и он спросил:       — Что вы имеете в виду?       — Ну, скажем, через сто... Нет, дадим человечеству фору — через сто десять лет! На том же месте!       — В поместье Патерсонов? — с сомнением спросил майор.       — Нет, в Атлантике на борту «Дункана»!       — Я узнаю вас? — улыбнулся майор.       — Конечно! Я что-нибудь уроню или упаду сам, а вы стряхнете пепел с сигары и скажете «Неужели?» — веселился Паганель.       — Нет, — сказал майор. — Я хочу такое место и время, когда мы сможем быть вместе.       — Такое время обязательно наступит, — убежденно сказал Паганель. — Человечество будет строить воздушные корабли и плавать к звездам. Оно создаст новые религии...       — Забудьте, — отрезал майор. — Нам с вами осталось лет десять. Много — пятнадцать. И никаких звезд.       — А вот если бы мы поплыли в Индию, там бы вы узнали про реинкарнацию и тогда говорили бы иначе.       Майор досадливо молчал. Разговор о невозможном был мучителен.       — Это место похоже на ваш дом? — вдруг спросил Паганель.       — И да, и нет.       — Ваш дом похож на средневековый шотландский замок, — догадался Паганель.       — Нет, это Малькольм-Касл замок, а у меня совсем не так.       Дом Патерсонов из кирпича и дерева был отчасти похож на Гиллан-коттедж, бывший когда-то охотничьим домиком; вокруг обоих были леса, холмы, луга и охотничьи угодья, но на этом сходство заканчивалось. Георгианский холостяцкий особняк майора показался бы мрачным и скучным молодым сыновьям лондонского банкира, его окна показались бы слишком маленькими, а стены — слишком толстыми. Мак-Наббс не любил безделушки вроде китайских фонариков на веранде (да и зачем ему веранда — мерзнуть под косыми осенними дождями?) и по известной причине не собирал ни картин, ни скульптур, ни драгоценного фарфора. Мебель и стены остались там такие же, как были сорок лет назад, когда коттедж отошёл отцу. Майор за все время владения только раз перетянул простые и удобные бидермайеровские кресла и диваны. Из Крымского похода он привез несколько восточных ковров взамен истершимся, они и составляли почти единственную роскошь его дома, не считая коллекции оружия в кабинете, которое майор лично чистил еженедельно после воскресной службы. Он попытался представить, как он вернется домой и продолжит жить, как ни в чем не бывало. Определить произошедшие с ним изменения он не смог, но что-то важное определенно произошло и беспокоило его.       — Вы идете? Я уверен, что мы в безопасности в этом доме, — Паганель уже расположился в кровати. — Знаете, у меня есть одна мечта и я намереваюсь ее исполнить.       Майор иронически поднял бровь.       — Дайте угадаю. Подобающие джентльмену три матраса? Перина, пусть и из пуха райской птицы, матрас из волоса кенгуру, и — смотрите-ка, третий тут тоже есть — как думаете, может, там не солома, а сушеный эвкалипт?       — Я хочу уснуть и проснуться рядом с вами, — заявил Паганель, не обращая внимания на насмешку. — Развенчайте стереотип, что островитяне спят только с грелками.       — Паганель, мы с вами уже несколько месяцев спим в одной палатке, — сказал майор. — Иногда даже под одним одеялом.       — Это не то, — снисходительно ответил Паганель.       — Знаете, у меня тоже есть мечта, — вдруг сказал майор. — И я думаю, она связана с вашей.       Майор в полусне подгреб Паганеля к себе, почувствовал запах фиалкового мыла и влажных волос и, уже засыпая, неожиданно подумал: «Как дома».