***
Тишина — это не то, что хочется слышать, когда приходит доктор. Невозможно объяснить, в каком гипердрайве находится сознание, пока ждёшь вердикта о здоровье любимого человека. Может быть, это и звучало чересчур драматично, даже в его собственной голове, но фобия есть фобия. Этот страх он не мог контролировать полностью. Сидя на подлокотнике дивана у головы Лены, он гладил её по волосам, пока она боролась с очередным приступом тошноты. Сжатые кулаки, стиснутые зубы, сосредоточенно прикрытые глаза и мелкая дрожь — ей больно, а он опять мог только смотреть. Что бы она не говорила, Максимов не мог до конца отказаться от снедающих душу сомнений. Тошнота, рвота, боли в животе и маленькое пятнышко крови на её стороне постели. Вряд ли он решится озвучить свои опасения даже медику, и вот это — настоящая трусость. Она… нет, они уже потеряли одного ребёнка, о котором даже не знали. Если то же самое сейчас повторится у Лены с Лёшей… Он не простит себе, что не успел помочь, что позволил себе вместо этого лишние пять минут поваляться в кровати. Виктор Михайлович хмурился. Он уже прослушал дыхание, осмотрел горло, измерил все возможные показатели. Что-то не сходилось. Жар был - 38.3. Серьёзно, но не критично. Давление пониженное и учащённый пульс. Рвота, озноб, но при всём при этом ни намёка на бронхит или тем более пневмонию. — Может всё-таки взять анализы? — в десятый раз спросил Ленин не-муж, и доктор только вздохнул. — Посмотрим, посмотрим. Максим, ваш любимец там случайно не потерялся? Не стоит ли проверить? — Да нет, он самостоятельный, я лучше… — Максим, — многозначительный взгляд, брошенный поверх очков, так сильно напомнил оперативнику отца, что его самого пробрала дрожь, — мне нужно задать Елене Николаевне пару вопросов. И осмотреть. Поэтому, если позволите… … Он стоял на балконе, накинув на плечи старый поеденный молью шерстяной плед, и наблюдал за Псом, нарезающим беспорядочные круги у двери подъезда. Примерно то же самое сейчас происходило и в его голове. Мысли метались так, что ни за одну из них невозможно было зацепиться, хотя ответ… ответ однозначно лежал на поверхности. И что это вообще такое? Без малого сорок лет, а его выставляют из комнаты — в его собственном доме, — как нашкодившего пятиклассника. Нет, были свои плюсы в холостяцкой жизни. Между работой и элементарной заботой о себе самом и о Псе его график эмоциональных всплесков был расписан по минутам. И как у него раньше хватало сил каждый день переживать ещё и за жену? “Так же, как у неё вот уже десять лет хватает сил переживать за тебя с Лёшей каждый раз, как вы выходите из лаборатории…” На счастье бедного животного из подъезда вышла соседка с третьего этажа и, потрепав собаку по спине, пропустила в здание. Максимов устало выдохнул и пошёл открывать дверь квартиры. Проходя через кабинет, он на секунду остановился, прислушиваясь к голосам за стеклянными створками. Ничего было не разобрать. Ну и ладно. Подслушивать всё равно нехорошо, да и бесполезно. Бабушка учила. Пёс проигнорировал его приказ оставаться в прихожей и бесшумной рысцой направился в гостиную. Когда Макс ввалился в комнату следом за ним в надежде поймать за ошейник, зверь уже преданно сидел у дивана, положив грустную морду на её колени. Что-то поменялось. Виктор Михайлович сидел в кресле, закинув ногу на ногу и строчил в блокноте; лицо его было на этот раз абсолютно спокойным, не считая пары неодобрительных взглядов, брошенных в сторону собаки. Лена же, наоборот, упрямо не поднимала на него опухших красных глаз, предпочтя буравить взглядом обшарпанный пол. — Ну, что? — Всё не так страшно и вполне поправимо, — рассеянно ответил доктор, не отрываясь от писанины, — Имеет место временное ухудшение состояния на фоне дисменореи. — На фоне… чего? — что бы оно ни означало, Максимову это слово показалось страшнее пресловутого коронавируса. — Это болевой синдром, возникающий во время менструации, особенно в первые пару дней. Может сопровождаться, тошнотой, рвотой, повышением температуры… Дальше Макс уже не слушал. — А ты не могла мне сразу об этом сказать, по-человечески?! — А ты разве когда-то мог воспринимать это адекватно? — вскинулась Жарова и тут же поморщилась, роняя голову обратно на подушку. — Отлично просто! Замечательное оправдание, чтобы… — Достаточно, — Виктор Михайлович предупредительно постучал рукой по подлокотнику кресла и окинул их обоих по-отечески суровым взглядом, — Сейчас Лене нужно отдохнуть. Поссориться вы успеете и позже. Максим, вот, займитесь пока. С этими словами он выудил из недр своей кожаной сумки продолговатый и, судя по звукам, металлический предмет в чёрном тканевом чехле и кинул его в руки оперативнику. — А это… — Это штатив для капельницы. Поскольку мы не знаем наверняка, как долго это всё продолжалось, я опасаюсь обезвоживаниями. С учётом жара, рвоты и… других сопутствующих факторов, мне так будет спокойнее. ... Он уже отправил сообщение с очередным списком лекарств на телефон Леонова и получил в ответ эмодзи — “Или как их там…” — с поднятым вверх большим пальцем, когда в прихожую вышел их гость. — Капельница примерно на час-полтора. Я вколол ей обезболивающее, если получится поспать — прекрасно, только следите, чтобы катетер не сместился, — Виктор Михайлович повязал на шею тонкий кашемировый шарф и с вежливым кивком забрал поданное Максимовым пальто. Пациент его выглядел нетипично смущённым, задумчивым, даже виноватым, — Макс, хотите что-то ещё спросить? — Да, я… Мне что-то нужно сделать? Как-то ей помочь… потом? — Вы ведь были женаты, — губы доктора тронула лёгкая, понимающая слишком многое, улыбка, — Думаю, вы лучше меня знаете, что ей сейчас нужно. — Нет, у неё раньше такого не было, так что… — А мне Лена рассказала, что страдает от этого с подросткового возраста. Не так, как сейчас, но... Максимов потупился, и Виктору Михайловичу даже стало его жалко. Уже столько лет они пытаются разложить по полочкам свои неоднозначные отношения, а конца-края всё равно не видать. — Не знаю, медицина, здоровье — это её прерогатива. От меня толку никакого, только хуже сделаю… — Знаете, Макс, — поправив воротник и перекинув через плечо сумку, доктор открыл входную дверь, — женщины всякий раз пытаются вытащить нас на очередной разговор по душам, а мы же не будем мужчинами, если в очередной раз не станем этому сопротивляться. Но в общем-то они правы, беседой можно решить и исправить намного больше, чем мы себе представляем. С горькой усмешкой Максимов положил руки в карманы. Взгляд его упал на одну из многочисленных фотографий на стене — на ту, где он с гордостью демонстрировал своё новенькое удостоверение майора, а Лена обнимала его за плечи и смотрела на него и только на него, с ещё большей гордостью и неподдельным счастьем в глазах. — А если время упустил? — Ну что ж… не вы первый, не вы последний. Хотя многим выпадает второй шанс. И у вас он точно есть, до сих пор. Держитесь за него обеими руками.***
Вахтанг сидел за своим столом, подперев голову кулаком. Работа в отделе не шла от слова совсем. Печально, но факт: Максимов с Леной ушли на больничный, и весь убойный мгновенно превратился в блядский цирк. Только-только они с горем пополам закрыли успевшее наделать шуму в прессе дело об убийстве Шилова, как на их головы свалилась эта перестрелка на заброшенном стадионе. Судмедэксперты уже третий день не могли закончить вскрытия; криминалисты спорили о результатах экспертизы и активно переводили стрелки; новенький баллистик потерял гигантский отчёт об оружии и пулях, найденных на месте преступления. Без Макса, плюющего на бюрократию в любом её проявлении (к огромному огорчению начальства), не было опрошено ещё ни одного свидетеля, не было проведено ни одного задержания или обыска. Лёша, которому следовало бы как майору занять позицию лидера в команде, был абсолютно бесполезен. Он то ругался с Псом, то залипал в телефон в ожидании сообщения от жены или лучшего друга, то просто застревал в какой-то прострации и пропускал мимо ушей больше половины того, что вещал Вахтанг и остальные. Собственно, из “остальных” в кабинете теперь остался только Гнездилов, который развалился на диване и самозабвенно плевал в потолок. В буквальном смысле. — Гнездо, завязывай, а? Это метафорическое выражение. — Я знаю, — с улыбкой протянул Игорь и закинул руки за голову, — но ты мне не начальник. Мне Лемонидов начальник. Вот он придёт, скажет начать работать, тогда и будет, чем заняться. А пока… — А пока у тебя других занятий не найдётся? Ну отвратительно же. Щас шеф зайдёт. — Ага, как Громов среди ясного неба. Пока Гнездилов улыбался собственной остроте, Вахтанг перевёл взгляд на пустующий стол Лёши. Вчера майор пришёл на службу сам не свой, говорить ни с кем не пожелал и весь день просидел в архиве. Сегодня на часах уже одиннадцать утра, а он даже не отзвонился и не предупредил, что опоздает. — Тебе Леонидов ничего не писал? Где он вообще? — Где-где… Знамо, где. Где ещё можно быть, когда жена укатила на квартиру к бывшему? — Думаешь, запил? — За-бу-хал. По-чёрному. Ты бы тоже не обрадовался, если бы Алька такое унчудила. — Я бы и не отпустил, — Леонов хмуро ударил по рычажку дырокола. — Во-о-от, а Леонидов… Леонидов отпустил, сам. И теперь, пожалуйста, ушёл в запой. По стопам Максимова, так сказать. — Ты бы язык прикусил, Гнездо. Я не Макс, но втащить могу. — Да ты сам подсуди. Не удивлюсь, если Ленка с больничного сразу в декрет уйдёт, — Игорь загоготал, проигнорировав возмущённый взгляд коллеги, поднялся с дивана и сладко потянулся, — Ох, Вакханг… Зачем нам кабельное, Нетфликсы эти все, когда тут такая драма?.. Лемонидова жалко, конечно. Жалко. Хороший мужик, а его за пьянство турнут. Хотя… — поправив свою любимую чёрную шляпу, мужчина задумчиво прищурился, — … это же место майора освободится. А следующий по званию… — Лёшу не уволят. А следующий по званию майор Максимов, так что закатай губу. — Да какой Максимов, я тебя умоляю, — сокрушённо всплеснув руками, Гнездилов присел на край своего стола, — Максимов-Максимов… Не в штате ваш Максимов. И майор он тоже наполовину, вместе со своей псиной. На кой он вообще Ленке сдался… Ты, кстати, за кого болеешь? — Так, всё, задолбал, — Вахтанг взял с подоконника свёрнутый белый пакет и швырнул в грудь удивлённому Игорю, — План такой: ты берёшь лекарства и отвозишь их Лене с Максом, а я к Лёше туда и обратно. Можешь заехать пообедать на обратном пути, и через час встречаемся здесь же, поедем к жене одного из потерпевших. — Леонов, а ты не командуй. Ты мне кто? Громов, Леонидов или Клава? Я куда поеду, туда и хочу. Может… — капитан брезгливо оттолкнул свёрток пальцем, — может я к Лёше поеду. А что? Что ты смотришь? Он мне друг или как? — Ну уж нет, мне вас потом обоих из запоя вытаскивать? Не дождёшься. — Ой, Леонов, не борзей. — Это ты не борзей, Гнездо, — Вахтанг поднялся из-за стола и, положив руки в карманы, посмотрел на Игоря, — Я дважды повторять не буду, либо едешь к Максимову, либо пешком к шефу и лично докладываешь, что ты уже нарыл по перестрелке. — Ладно, ладно, понял я. Чего все нервные такие? — Гнездилов взял пакет со стола, драматично перекинул через одно плечо и ретировался из кабинета. Вахтанг вздохнул. “Твоё, Лёша, счастье что к тебе приеду я, а не это стихийное бедствие в шляпе. А за Лену с Максом остаётся только молиться…”***
Давно ей не было так паршиво. Человеческий мозг имеет свойство блокировать чрезмерно яркие воспоминания о физической боли и дискомфорте, но всё же... Кризис прошёл, а боль осталась. Болел живот, болели мышцы и внутренние органы от постоянных спазмов, болела голова от скачков пульса, спина и шея ныли после долгого сидения на кафельном полу ванной. Ещё и Макс… Как-то раз мать, выслушав очередные Ленины щебетания об уме, красоте и харизме её, на тот момент, лишь ухажёра, закатила глаза и сухо бросила: “Свет клином у тебя сошёлся на этом Максимове”. Да, видно, и правда сошёлся, раз даже лёжа под капельницей она не может не думать о его хмуром лице с морщинами на лбу, которых в последнее время становится всё больше. В очередной раз поругались из-за какой-то глупости. И правда, как в старые-добрые. Резервный запас их по-взрослому продуктивных бесед за весь карантин был исчерпан на много лет вперёд, а теперь оставалось только отмалчиваться и ждать, что обстановка разрядится сама собой. Ничему их жизнь не учит: она — бескомпромиссная гордячка, он — упрямец с комплексом супергероя. И ничего ведь не изменится, пока они не поговорят. А они не поговорят, пока что-то не изменится. — Двигайся, — Макс потрепал по спине Пса, задремавшего у неё на коленях, и тот, сонно фыркнув, перебрался на свою законную подстилку. Лена слышала и чувствовала, как он неуклюже перелезает через её ноги, стараясь умоститься на боку в узком пространстве между ней и спинкой дивана, но продолжала упрямо гипнотизировать флакон, из которого капля за каплей поступала прозрачная жидкость, сначала в капельницу, и дальше — по трубке в вену на её ладони. — Ты хоть представляешь, как я испугался? ”Ничего, хоть раз побудешь в моей шкуре”, — злобно шепнул внутренний голос. Нет, сейчас не время сводить счёты. Хотя и просто, как по щелчку пальцев, перестать обижаться ей было не под силу. По привычке положив свободную от катетера ладонь на живот, под майку, она прикрыла глаза. Максимов в это время уже буравил её чересчур настойчивым взглядом, подперев голову рукой и явно ожидая ответа. — Я куплю тебе новое постельное бельё, — тихо произнесла Жарова, следя за тем, чтобы голос оставался как можно более ровным. — Да блин, Лен… — Макс выдохнул, устало, но не раздражённо. Она не повернулась, и он прислонился лбом к её затылку, — я ведь не ханжа. — Неужели? — Ну, слушай… меня так воспитали. “Это всё женские дела, тебе не понять. Не понимаешь — не можешь помочь. А не можешь помочь — не лезь”. — Не отменяет того, что ты иногда вёл себя как мудак. Максимов только печально усмехнулся. Он и правда мог собой гордиться: до их знакомства Лена не позволяла себе подобных выражений, ни при каких обстоятельствах. И до сих пор, спустя столько лет, только лишь его выходки могли вынудить её опуститься до столь низменных эпитетов. — Каюсь, и опять грешу. Но буду стараться лучше, — пара секунд тишины. И всё-таки она не умеет долго на него злиться. Макс мог только глупо улыбаться, пока Лена с напускным равнодушием ворочалась, пытаясь удобно улечься на больную спину, а заодно и незаметно, как ей казалось, придвинуться к нему чуть ближе. Протянув руку, он разгладил пальцами пластырь, удерживающий на месте иглу, и прикоснулся губами к пока ещё горячему лбу, — Тебе не полегче? — Немного. Она уже не раз замечала эту закономерность: как только в их с Максом взаимоотношениях происходили малейшие изменения в лучшую сторону, ей сразу становилось легче. Легче справляться с эмоциями и сосредотачиваться на работе, легче быть на одной волне с Лёшей, легче выносить очередные выкрутасы Гнездилова. Легче жить и по-настоящему радоваться той жизни, которая у неё была. Задумываться, почему, что да как, не хотелось. Закоренелые наркоманы вряд ли задумываются о нейромедиаторах и механизмах возбуждения нервной системы, когда принимают новую дозу. — Смотри, как будто специально для тебя. Пять минут назад она бездумно листала каналы на телевизоре, пытаясь отвлечься от шума собственных мыслей. Теперь, именно по той программе, на которой она совершенно случайно остановилась, начинались показательные выступления очередного этапа Гран-При по фигурному катанию. Олимпиада ей никогда не светила. Ярым поклонником спорта она себя тоже не считала и не знала и половины имён, отображающихся в табличке на экране. Но одним зимним вечером, когда Лена уже активно изматывала себя подготовкой к выпускным экзаменам в старшей школе, отец вручил ей большую квадратную коробку, украшенную снежинками, и просто сказал: “Отвлекись”. Отвлечься и правда помогло. Иногда просто заменить нечто столь тривиальное, как ходьба, на скольжение острыми лезвиями по свежезалитому льду — это лучшая терапия. А если ещё и в правильной компании… — Я больше не катаюсь. Он лишь кивнул. — Знаю. Коньки-то у меня так и остались. Они оба понимали, что пока эта пара — подаренная уже Максимовым — не придёт в негодность, новую она не купит, так же, как до последнего не могла выкинуть её предшественницу, подаренную папой. — У тебя хорошо получалось. — Я бы не сказала. Мне просто нравилось. — Это главное. Всем нужна отдушина. У него — боксёрские перчатки, у неё — коньки. Как-то даже слишком стереотипно. Сейчас и те и другие пылились здесь, в доме-музее их семейной жизни. К ним теперь прикасались лишь изредка, и то — чаще всего Пёс, и то — случайно. — Всё равно уже несолидно. В мои-то годы… — Девушка, я бы попросил. Вы, между прочим, младше меня. — Да тут дело не в возрасте, скорее в мироощущении. Раньше этого хватало, а сейчас уже нужно нечто посерьёзнее. — Так ты бы… Лёшу с собой взяла что-ли. У него вечно детство в заднице играет. — Лёша больше нервничает на льду, чем получает удовольствие. А я не привыкла заставлять людей разделять мои интересы. И это не так уж и страшно. У них с Леонидовым был вполне себе определённый набор вариантов совместного времяпрепровождения, который они, как и положено супругам, старались периодически расширять. Но всё же что-то Лена предпочитала оставлять исключительно для себя, а Лёша не стремился нарушать какой-никакой баланс личного и романтического, что даже было удивительно. Максимов положил подбородок ей на плечо, обводя взглядом изгиб её шеи. — Ну, на такой случай… Всегда есть Макс. Жарова только скептически усмехнулась. — Макс, правда, сам не фанат коньков. — Да какая разница. Я ведь твой фанат. Ладно, такое заявление было слишком громким. Хоть никого и не шокировало. Только понял он это слишком поздно. Оба погрузились в молчание, не то чтобы неловкое, но напряжённое и слишком ощутимое. — Знаешь… Будь ты чемпионкой, тебе нужно бы было придумать образ Жар-птицы. Все наши университетские болели бы только за тебя.***
Пулей вылетев из здания университета на заполонённое толпами молодых людей крыльцо, Лена едва не задохнулась от ударившего в лицо горячего воздуха. Июньская жара не щадила никого, в том числе и несчастных студентов, из последних сил закрывающих летнюю сессию. Голова плавилась у всех: кому-то предстояло сдавать ещё два-три экзамена, кто-то уже грустно отмечал в календаре даты пересдач, кто-то готовился к последнему рывку. А у Лены в ушах шумело от пульсирующей по венам крови. Сдала. Каким-то неведомым чудом, но сдала на “отлично”. И ох, поплатится же она за это в следующем году. Преподаватель по экспертизе вещественных доказательств невзлюбил её с самого первого занятия. То ли за то, что она была дочерью полковника уголовного розыска, которого знала вся столица, то ли за то, что она на каждом семинаре тянула руку и задавала каверзные — “дерзкие”, по мнению педагога — вопросы, на которые сходу ответить у него получалось не всегда. Это была самая настоящая война. Лена больше половины времени от всего объема учебной нагрузки тратила на штудирование учебников, конспектов и всевозможных отчётов по вещдокам, и каждый раз все её старания умножались на ноль парой едких комментариев. И тут вот, пожалуйста. Комиссия из трёх преподавателей двумя голосами против одного поставила ей заветную пятёрку. Мимолётный взгляд на покрасневшее от негодования лицо наставника — и энтузиазм Жаровой по поводу перехода на третий курс заметно поубавился. — Ох, Ленка, подожди, не угнаться мне за тобой на каблуках, — Карина, запыхавшись от смеха и их внеплановой пробежки по коридорам здания альма-матер, остановилась рядом с ней и положила вспотевшую ладонь ей на плечо, — Господи, это лучшее, что я видела в своей жизни. Алфёров чуть слюной не захлебнулся. — Да он же меня со свету сживёт в следующем году! — прохныкала Лена и повернулась лицом к подруге, — Можно прямо сейчас идти документы забирать. — Я тебе заберу! Такое шоу намечается, - улыбнувшись в ответ на хмурый взгляд девушки, Карина тряхнула её за плечи, — Да ты чего? Ну что он тебе не сделает? Кафедра не даст ему испортить тебе красный диплом, и потом, все экзамены будут с комиссией. — Да плевать я хотела на цвет диплома, до него ещё дожить надо. Мне что, на семинары и на зачёты к нему теперь не ходить? И так в этом году нервов на всё это не хватало… За их спинами раздались нарочито медленные, сухие аплодисменты. — Браво, Елена, просто браво. Долгожданный триумф прекрасного создания в мужском мире… Я бы на твоём месте спешил в ресторан праздновать. Кирилл Хильковский — сын бывшего губернатора области (ныне — успешного крышуемого предпринимателя) и, как водится, смазливый самовлюблённый мажор — вальяжной походкой направлялся к ним в сопровождении своей свиты. Вычурные белоснежные кроссовки от небезызвестного бренда и такие же белоснежные зубы, обнажённые в надменной ухмылке, слишком облегающая тёмно-синяя рубашка и серые джинсы с тяжёлой позолоченной пряжкой ремня — весь его вид всегда будто бы кричал: “Можете начинать ненавидеть меня, ведь у вас в карманах никогда не будет столько денег, сколько я трачу на себя каждый месяц”. — Так иди празднуй, тебе и повод не нужен, — бросила Карина через плечо, не преминув заправить прядь тёмных вьющихся волос за ухо и провести кончиком мизинца по контуру губ, поправляя помаду. Лена лишь закатила глаза. Только её подругу могло угораздить зависнуть на главном казанове универа, которого она сама же и презирала. Кирилл неспешно обошёл девушек, с наслаждением матёрого критика осматривая их с ног до головы, словно статуи в музее. Все его приятели последовали за ним, копируя едва ли не каждый жест. — Кариночка, я и тебя приглашаю. У твоего отца чудесная забегаловка с армянской кухней. Бывали там разок, когда Сорренто был закрыт… Но тебе не помешает попробовать чего-нибудь более… экзотического, — оказавшись лицом к лицу с подругами, Хильковский остановился и лениво облизнулся, с наигранным безразличием заглядывая в декольте Бисарян. Взгляд Карины невольно опустился на его губы. Он не был дураком: не держался в университете за счёт отцовских связей, хотя и в отличники не стремился, круг его интересов не был ограничен клубами, ресторанами, красотками и дорогими иномарками. И всё же это его своеобразное хобби — унижение и параллельное соблазнение ради смеха всех, кого он считал хотя бы немного ниже себя по статусу, — выводило Лену из себя. Поняв, что её спутница окончательно потеряла нить этой нежелательной беседы и впала в прострацию, Жарова расправила плечи и приготовилась самостоятельно дать отпор. — Мы бесконечно благодарны, что ты снизошёл до нас, простых смертных, но у нас уже есть, с кем отметить, — в то время она только училась своей фирменной напускной жёсткости и непоколебимости, но когда было нужно… когда было нужно, получалось очень даже неплохо. — Дай угадаю, — Хильковский театрально прищурился и приложил к лицу сложенные в молитвенном жесте ладони, изображая некое подобие напряжённого мыслительного процесса. Затем так же наигранно щёлкнул пальцами и воскликнул, — команда будущих нищих оперов, конечно! И разумеется, во главе с Максимовым. — Разумеется. Хорошая компания сегодня — на вес золота, — Лена холодно улыбнулась. Её колкость, очевидно, была понята лишь Кириллом и Кариной, которая тихо усмехнулась. “С возвращением, подруга.” — Что верно, то верно. Хотя золото — металл тяжёлый. А выглядит зачастую дёшево. Предпочитаю бриллианты — более лёгкие, изящные, редкие, и к тому же… — он сделал шаг вперёд, нависая над Жаровой, — … лучшие друзья девушек. Она буквально кожей почувствовала, что рядом с ней больше никого не было. Может ревность, а может и элементарное, хотя вполне понятное нежелание ввязываться в очередной перформанс Хильковского, но что-то заставило Бисарян уйти и оставить её один на один с этим плейбоем. Надо было как-то выкручиваться. — Тогда ты будешь счастлив провести время со своими друзьями-интеллектуалами в суперлёгком весе, — Лена кивнула в сторону кучки вассалов за его спиной и отступила назад, — Что ж, если это всё… — Уверен, папа одобряет, — громче, чем было необходимо, бросил парень, привлекая внимание близстоящих студентов. В те времена любое упоминание об отце воспринималось Жаровой как вызов, и она вопросительно подняла бровь, — Ну как? Какой бы умницей и красавицей не была единственная дочь… Это всё равно дочь. Не сын, не наследник. Но тут появляется Максимов. Достаточно безумный, чтобы положить всю жизнь на служение нашему далеко не идеальному закону, в меру порядочный и презентабельный, чтобы можно было назвать своим преемником... А лучший способ удержать его — это привести в семью. И тут — какая удача! — дочь, которая потеряла голову от молодого брутального, как с картинки, оперативника. Но знаешь что? — он наклонился к её уху, а она уже не могла заставить себя даже сдвинуться с места. Мерзавец резанул по больному, — Это пройдёт. А принцесса не обязана выходить за не очень прекрасного принца только потому, что этого хочет папочка. — А ты у нас, значит, богатенький и очень прекрасный Шрек? — на её талию опустилась знакомая тяжёлая рука. И Лена наконец смогла выдохнуть. На тот момент они были вместе меньше трёх месяцев. Казалось бы — всего ничего, только Лена никогда не думала, что кто-то может так хорошо её понимать. Никогда не представляла, что человек может стать настолько родным за пару недель, даже меньше. Её предыдущие отношения продлились почти полтора года, и она не помнила уже и половины того, что пережила с тем парнем. А когда она смотрела на Максимова, то все прошлые имена и лица напрочь стирались из памяти. Он очень тщательно старался поддерживать свой имидж плохиша. Даже сейчас — в серой футболке с символикой малознакомой ей метал-группой, в потёртых джинсах с цепью на ремне и совершенно не по-летнему тяжёлых ботинках — он был сыном-бунтарём небезызвестного академика, который пошёл наперекор отцу, прямиком — на кафедру оперативно-розыскной деятельности. Но, каким бы ему ни хотелось показаться, Лена раньше не встречала человека более доброго и преданного. И главное, что он был рядом именно сейчас. Слева от них, сжимая кулаки и хмурясь, теперь стоял Боря Рахлин. Невысокий, коренастый, смышлёный, он в строгом смысле не был другом Максимова, но, пройдя с ним вместе практику на третьем курсе, вошёл в круг его доверенных лиц, а следовательно был замечен и полковником Жаровым, причём вполне заслуженно. За его спиной топталась Карина, которая, найдя глазами в толпе знакомые макушки, буквально за шкирки притащила ребят к тому самому крыльцу, где её подруга в одиночку держала оборону против сборища золотой молодёжи. Тут же был и Лёша Леонидов, высокий, на голову выше всех остальных, худощавый шатен с взъерошенными волосами, закреплёнными муссом, и по-детски наивными голубыми глазами. Бросивший в своё время юрфак на втором курсе, он был на пару лет старше Макса и по-прежнему считался пришельцем-новичком среди группы будущих оперативников. Несмотря на все различия в характерах, эти двое были не разлей вода, и Жарова, бывало, даже ревновала новоиспечённого возлюбленного к его лучшему другу. Сейчас их с Борей присутствие лишь успокаивало: она искренне надеялась, что до потасовки не дойдёт. Но зная Максимова, у которого было два основных таланта — находить неприятности и втягивать в них всех в радиусе полутора километров… Лена положила ладонь ему на рёбра, безмолвно умоляя не лезть на рожон. Он в ответ лишь чуть крепче прижал её к себе. — Ты не перестаёшь меня удивлять, Максимов. На этот раз своими вкусами в кинематографе, если это можно так назвать. Леночка, пожалуйста, скажи мне, что это не единственное, на что он водил тебя в кино на последний сеанс. — Всегда говорил, что кино — важнейшее из искусств. И что не понимать детский мультфильм — такое же невежество, как не понимать Тарковского. Она улыбнулась. За словом он никогда в карман не лез, если бы ещё предпочитал почаще пользоваться своим острым языком, а не кулаками… — Расслабься и не трать понапрасну воздух. Мы с Леной просто обсуждали, как достойно отметить сдачу экзамена, — Хильковский выпрямился и, сложив руки на пряжке ремня, посмотрел ему в глаза, нахально оскалившись, — Это, кстати, дурной тон — пытаться контролировать собственную девушку. Она имеет право общаться с кем хочет, не думаешь? — Ты умница, — его шёпот на секунду обдал теплом её ухо, а в следующее мгновение он снова был воплощением фразы “спокоен как дохлый лев”, — Если хочет, то общается, но тут, по-моему, не тот случай. — Макс… — что-то могло случиться, что-то не давало покоя. От Кирилла одни неприятности, это знал весь университет. Она приложила похолодевшие от нервов пальцы к его нагретой солнцем шее, стараясь отвлечь своего рыцаря без страха и инстинкта самосохранения. — Максимов, Максимов, — губернаторский сынок снисходительно-вежливо улыбнулся, поджав губы, — лишаешь свою ненаглядную возможности рассмотреть варианты получше. — Ты бы язык прикусил, — прорычал Леонидов, делая шаг вперёд и равняясь с Леной и другом. А она всё не могла оторвать обеспокоенного взгляда от наливающегося кровью лица Макса. — Осядь, адъютант. Все тут присутствующие прекрасно знают, что я прав. Ещё год-другой он сможет брать своей харизмой, но будем реалистами. Кому из нас не хочется стабильности, особенно после нашего детства девяностых? — Уж ты больше всех знаешь про лишения и трудности, — огрызнулась Жарова и протянула руку, чтобы удержать на месте закипающего Лёшу. — В этом и смысл. Я знаю, что такое хорошая жизнь и вижу, к чему стремиться. А вы, товарищ недолейтенант? Ты хоть в глаза-то видел такое? — перед глазами Максимова замаячили две иностранные банкноты самого большого номинала из возможных, — Сначала подумай, что ты можешь дать, а потом уже помечай территорию, позёр. Вокруг них начался какой-то сумбур. Рвущего и мечущего Леонидова оттесняли в сторону их знакомые из числа собравшихся зевак, Боря с нарастающим запалом толкался с парой приятелей Хильковского, Карина что-то выкрикивала в толпу. Лена едва сдерживалась, чтобы не схватить Макса в охапку и не увести из этого балагана. Не вышло бы — тот продолжал стоять как соляной столб, уткнувшись невидящим взглядом куда-то поверх её головы. Тогда она всё поняла: он поверил во весь этот бред. Мало того, он сам не раз терзался подобными сомнениями, и услышать, как твои страхи прилюдно озвучивает какой-то полудурок, который тебя совсем не знает, — это было как оказаться голым на центральной площади города и с тихим ужасом слушать щелчки затворов тысячи фотоаппаратов. Но всё не так. Всё совсем не так, и ей ещё нужно столько ему сказать. Они ещё даже ни разу не были у него дома, не сплавлялись на байдарках по реке, как мечтали, не проверили на практике, сколько шариков мороженого смогут съесть за один присест. И ещё целая куча планов, которые они смогут осуществить только друг с другом и ни с кем больше. Она просто не допустит, чтобы он сдался раньше времени из-за какой-то ерунды. Совершенно одичавший, Кирилл бесом скакал перед ними под шакалий хохот своих дружков, продолжая размахивать злосчастными купюрами и периодически попадая бумажками по застывшему лицу Максимова. У Лены слетели остатки тормозов. Ещё пара секунд вакханалии, и все, кто находился на крыльце, мгновенно затихли, услышав короткий визг боли Хильковского, который держался за обожжённую руку. На мраморных ступеньках, чернея, догорали доллары. Лена с невозмутимым выражением лица вернула красивую алюминиевую зажигалку в сумочку замершей в изумлении Карины и холодно кивнула в сторону пепелища. — Жаль, единственное своё достоинство прожёг. Когда она повернулась, изо всех сил стараясь не обращать внимания на десятки вытянувшихся от шока лиц, Макс смотрел на неё, всё ещё сконфуженно и не вполне осознанно, но это было лучше, чем его пугающе пустой взгляд. — Идём, — со всей нежностью, на которую она только была способна, Лена взяла обе его ладони в свои и потянула за собой, прочь с крыльца и дальше — в сторону городского парка. За их спинами люди постепенно приходили в себя. — Жарова… дала жару… — Порхай, как бабочка, жаль, как Жарова… Со временем этот поток каламбуров сведётся к короткому и ёмкому прозвищу “Жар-птица”, которое будет преследовать ещё как минимум два года, вплоть до окончания университета. Но ей плевать. Она уверенно шагает вперёд, ведя за собой своего будущего мужа, и не оборачивается. Потому что сейчас они идут есть мороженое в парке и потому что Максимов — лучшее, что могло с ней случиться в жизни, и сегодня, чуть позже, она обязательно скажет ему: “Никого не слушай, я уже нашла всё, что мне нужно, и от своего не откажусь. А ещё я люблю тебя.”***
— И ведь Каринка ещё умудрились за него замуж выскочить, — Лена покачала головой, рассеянно проводя короткими аккуратными ногтями по затылку бывшего мужа, — Они так и живут в Португалии, не знаешь? — Без понятия. Как Боря погиб, о других уже ничего и не слышал, — Максимов лениво потянулся, хрустнув суставами, и уронил голову обратно ей на грудь. Обезболивающих он, в отличие от некоторых, не принимал, но почему-то именно его опять клонило в сон. Только необходимость следить за состоянием капельницы, а также желание не пропустить мимо ушей и других органов чувств все те бесценные ощущения, которые она дарила ему, не позволяли окончательно поддаться соблазну выпасть из реальности ещё на пару-тройку часов. — Ну, вот всё-таки, сдался он ей? Ведь много нормальных парней за ней буквально бегали. Даже хотя бы вот Лёша... — Не при тебе будет сказано, конечно, — он осторожно заправил ей за ухо пару непослушных каштановых прядей, спадающих ему на лицо, — но Лёша тогда за кем только ни бегал. Мы даже ставки делали. Лена только неопределённо повела плечом. Прошлое есть прошлое, и есть оно у всех. И у неё, и у Макса, и у Леонидова. — Знаешь, он мне рассказывал, как часто оставался один, когда был совсем маленьким. Родители много работали, братьев и сестёр не было. О нём заботились, конечно, но больше из необходимости. Он теперь ненавидит одиночество. Может Максимов и почувствовал бы некоторый укол совести из-за того, что никогда не задумывался о первопричинах ревнивости лучшего друга и неукротимого стремления превзойти его, Макса, в чём бы то ни было, ещё до становления их нерушимого любовного треугольника. Но, если уж по совести, они оба в своё время старательно избегали разговоров о прошлом, о родителях и других подобных душещипательных тем. Наверное, по молодости казалось, что это не по-мужски. — Ему, должно быть, сейчас плохо без тебя. — Может и так… В любом случае, надо учиться справляться. Детские травмы — самые глубокие, но это не значит, что не надо стараться. Мы-то справлялись. — Справлялись. Но от этого лучше почему-то не стало. Прошлое есть у всех, и никуда от него не денешься. Каждые сутки становятся прошлым через жалкие двадцать четыре часа, и каждое утро они просыпаются немного другими людьми. — Всё-таки хороший был день. И не поспоришь. Лена спрятала неуместно широкую улыбку, прижавшись губами к его голове. В тот день для них определилось очень многое. И даже знай они, как всё сложится, ничего бы менять не посмели. Слишком красивым, слишком правильным был тот день.