Глаза цвета хрусталя

Ване было всего семь лет, когда он стоял на похоронах матери, горько проливая горячие слёзы. Елена была для него всем миром — и матерью, и другом, и защитником. Её смерть поразила его до глубины чистой детской души, а всеобщее ликование бояр казалось страшным ударом, изменой. Василий, его отец, зарыт был в могильную землю так же, как и мать, и лишь полубезумный непонятно от чего князь Иван Овчина скорбел, казалось, сильнее него, и орал так, что душа леденела. — Ироды, сгубили, сгубили Еленушку! Матушку нашу, Царицу, злобных магов на неё натравили! Маги природы!.. Не успел свою мысль закончить тогда князь, но Иван, словно вчера ещё было, помнил эти слова лучше многих других — Маги природы — зло, они убили его мать, они сгубили её душу. Ивана Овчину отослали подальше от двора, а маленький Царь продолжил нести свою нелёгкую долю в одиночестве — пришла очередная грамота от крымских гонцов, да и Шуйские изнова что-то затевают. — Государе, бью челом! — Бельский, верный государев пёс, отвесил поклон до земли. — К Вам Басманов, Фёдор. — Пусть заходит. Может из-за своего горького детства ему приглянулся Федя? Тот ведь и сам родительской любви не знал, и рос, как в хлеву. Его странным образом тянуло к юноше, и если бы он не знал о том, что царская семья не восприимчива к всеобщему магическому магнитизму, то решил бы, что тот действительно маг Природы, и он был бы уже казнён. — Вызывали, Царе? — Фёдор, бледнее молока, вошёл в палату и поклонился так, что чуть не ударился макушкой о пол. — Поди поближе, Федя. — Что-то случилось? — прошептал Басманов, лёгкой поступью подойдя к государю. Тот, резко встав, схватил юношу за подбородок, приближая к себе, и внимательно всмотрелся в его глаза. Нет, не мог он быть отродьем, воплощением зла, невозможно! Его глаза были столь пронзительны, а на лице читалась каждая эмоция, и он бы уже давно выдал себя не ему, так другому, а люди только и спешат за пять копеек выдать природного мага. — Коли натворил чего, так и случилось, а ежели нет, пошто дрожишь, словно лань перед смертью? — Иван отпустил его лицо, напоследок погладив по щеке. — Так холодает, Царь-батюшка, а к зиме ближе мне всегда мёрзло. — Холодает, говоришь… как же ты до своих лет-то дожил, м, Фёдор? — У печи сидел, вышивкой занимался, а тётя после торговала рубахами. — И много зарабатывали? — Не жалуюсь, Иван Васильевич, — Басманов неловко повёл плечами. Государь задумчиво взглянул на него, и, сняв свой полушубок, надел на юнца. — Царе! — воскликнул Фёдор, — Да за что мне такая милость? — Чтоб не мёрз, и сестра твоя хорошо мне служит, да вроде сам ты справляешься с зелиями. Аль тебе моя царская милость не надобна? — усмехнулся Иван. — Извините, — юноша поклонился. — Неожиданно, вот и удивился. — Знаешь ли ты о том, что многие из боярской думы готовы на братоубийство пойти, лишь бы мою милость себе вернуть? Не дури, цени, что я дал тебе, да носи с гордостью, — Иван улыбнулся и похлопал Басманова по голове. — Не хочешь ли ты со мной по хоромам пройтись? — Дак ведь работа… — Ништо! Попрошу Бельского, он главному лекарю всё донесёт. Так согласен, ну? — Согласен! — Федя улыбнулся. Что ж, когда он такой — то выглядит ещё моложе, коль это возможно.

***

Боле всего юноше понравились царские сады — поздней осенью они были невероятно красивы своей холодной благодатью. — Вот в Александровой слободе в это время года листья везде кругом. Тут лишь так, одно подобие настоящей русской красоты, а там… кругом леса, да озеро рядом, мужики там щуку ловят, а как хороша она в тот же вечер на пиру! А рябина в сахаре слаще мёда, да и огуречное варенье… ты пробовал когда-нибудь? — Иван невзначай пинал листья. — Никогда не слыхивал даже, — застенчиво ответил Басманов. — Потребую к следующему пиру подать, тогда попробуешь, лучше, на мой взгляд, нет ничего. — Мне больше всего клюквенные пряники любы. Но мы редко их готовили, на праздники, да и то не каждый год. А почему нет охраны? — Разве может мне сейчас что-то угрожать? Да ведь не ты же. Федя не стал говорить о том, что может одним заклятием оплести корнями любого древа да и похоронить так, в земле. — Тёпло ли теперь тебе в полушубке, Фёдор? — Благодарю, Государь, — юноша склонил голову. — Вечером завтра пир прощальный в честь наших гостей османских, я хочу чтобы ты был там, да рядом с Анастасией сел. — Такая честь, чем заслужил я, Иван Васильевич? — удивлённо посмотрел на него Басманов. — То прихоть моя царская, Фёдор. Надеюсь тебе хватит ума её выполнить. — Да, Государь.