***
В Эрудиции мой отец работал под началом Джанин Мэтьюз и так этим гордился, что иногда становилось аж тошно. Они разрабатывали и модифицировали сыворотку моделирования, и я сам большую часть времени проводил в лабораториях, пытаясь хоть немного вникнуть. Поэтому я в точности знаю как и на кого она действует. И на кого не действует вовсе. В комнате где мы боремся со своими страхами пусто и тихо. Это нормально для глубокого вечера. До отбоя еще несколько часов, так что я успею пройти пейзаж хотя бы один раз. Неделя попыток прошла, а у меня как было одиннадцать страхов, так и осталось. Они не уходят и даже не видоизменяются. Даром что я могу подчинить себе моделирование. Единственная польза от искаженного ДНК в том, что никогда не теряешь контроль, даже в симуляции. Но это не особо радует, когда от использования этого преимущества рискуешь потерять жизнь. Всегда ненавидел манию эрудитов насильно впихивать в своих детей все знания подряд — неважно, надо оно им или нет. Но теперь понимаю, что должен быть за это благодарен. Если бы я не знал о сыворотке так же много как ее разработчики, во время теста я бы не сориентировался. И тогда… не знаю, что тогда. Знаю только, что позиция Джанин касательно дивергентов не сильно отличается от той, которой я сам держался чуть больше недели назад. «Их надо истребить. Всех, без исключения. Сорняк, который надо вырезать на корню». И с практичной точки зрения я все еще считаю это самым рациональным решением. Но рационализм уступает место прагматичности, когда вмешивается личный фактор. Решение можно найти для всего. Есть что-то, что позволяет дивергентам контролировать моделирование, и если это убрать, то они — мы — снова сможем стать нормальными людьми. Я докажу это на себе. Но пока мне нечего предоставить из того, что окупит мою жизнь, придется молчать и ставить над собой опыты. Пока единственное чего я добился — успокаивать сердцебиение, укладываясь в среднестатистическое время обычного человека. Хотя иногда не могу себя сдержать и поддаюсь генетике. Тогда я выдаю лучший результат и пытаюсь убедить себя в том, что первая строка в рейтинге оправдывает риск. Сейчас вокруг ни души. Не только в этой комнате, но и во всем коридоре. Могу позволить себе выйти за рамки эксперимента. На очереди — страх бесконтрольного падения. Хоть раз надо пересилить инстинкты и дать себе упасть. Не останавливать падение страховкой, не превращать асфальт в воду или воздух. Надо упасть с высоты и позволить себе разбиться. Это не должно быть так сложно. Ведь страха смерти у меня нет. Это и не сложно, но мучительно больно. Я падаю с крыши «Спайра» снова, и снова, и снова, и на четвертый раз привыкаю. Но, когда решаю сменить страх и настраиваюсь на темноту, система дает сбой. Я не избавился от страха падения, изменилось только то, что падаю я теперь в кромешной тьме. Опять приходится вернуться к самоконтролю. Симуляция заканчивается и я со злости швыряю стул о стену. Он металлический и не может сломаться, только со звоном отлетает и падает в середине комнаты. Дверь со скрипом открывается и я вижу на пороге Четыре. Он замирает в проеме и поднимает брови при виде меня. Потом его взгляд падает на перевернутый стул и перепутанные провода, которые свисают по бокам от монитора. Он никак не комментирует этот погром и просто спрашивает: — Ты уже закончил или только пришел? Несколько раз глубоко вдыхаю и снова могу себя контролировать. — Тебе какое дело? Он поджимает губы. — Очевидно, хочу пройти свой пейзаж. Но если комната занята, то приду позже. — Нет. Я закончил на сегодня. Он отходит от двери и молча ждет, пока я уйду. Не могу удержаться от вопроса. — Каково это — иметь всего четыре страха? Даже я слышу в своем голосе плохо скрытую зависть. Он молчит, а потом пожимает плечами и ровным голосом произносит: — Страх есть страх. Будь их четыре, пять или десять. Это не ответ. Хотя, возможно, он прав. — Ладно, — бросаю я. — Развлекайся. Четыре остается в комнате симуляций и начинает копаться в электродах, подключая их к нужным точкам, а я ухожу. Возвращаться в спальню мне не хочется и я бесцельно бреду по коридору, пока не слышу приглушенные голоса двух людей. Один из них абсолютно точно принадлежит Мие, хотя звучит совсем не так беспечно как всегда, а второй говорит с такой высокомерной интонацией, что у меня нет сомнений — это эрудит. Только что эрудиту тут делать? — Ты должна была быть готова к этому времени. Я узнаю этот голос. Это ментор неофитов в Эрудиции. А в остальное время — ассистент Джанин. — Это не так просто, Майкл! — голос Мартинес взвивается. — Мы не ходим с опознавательным знаком на лбу! — Твоя работа продвигается медленно, — безапелляционно заявляет он. — В этом году бесстрашным специально позволили проходить симуляции страха с самого начала посвящения. Недели было вполне достаточно, чтобы отличить необычное поведение. — Если ты такой умный, то почему не занимаешься этим сам? — цедит Миа. — Нерационально с твоей стороны обращаться ко мне в таком тоне, — осаждает ее Майкл. — Ладно, — торопливо говорит она. — Ладно. Есть один парень, у которого всего четыре страха. Если это как-то поможет… — У нас и так есть данные о всех неофитах, — прерывает ее эрудит. — Результат Тобиаса Итона впечатляет, но он еще не является показателем отклонения. Миа молчит. В полной тишине я даже слышу ее громкое дыхание. Майкл подает голос. — К концу инициации ты должна предоставить четкие и обоснованные результаты, или мы поймем, что из твоего положения нельзя извлечь абсолютно никакой пользы. Так или иначе, Джанин намерена избавиться от максимально возможного числа дивергентов. Тебе решать, будешь это ты или кто-то другой. Поможешь выявить мятежников — получишь еще год отсрочки. Я слышу шаги, удаляющиеся по коридору. Когда они стихают, Миа судорожно всхлипывает и чуть ли не бегом проносится по коридору мимо ниши, в которой я стою. Она не замечает меня, а я некоторое время не двигаюсь с места. Слишком много информации для двух минут. Четыре — сын Маркуса Итона, сбежавший из родной фракции. Он не бесстрашный. Мартинес, милая девочка из Дружелюбия — дивергент. Мало того, еще и работает на эрудитов. Ну и я… Бесстрашный, но только потому что знал, как добиться этого в моделировании. Интересно, в этом году в нашем классе есть хоть один по-настоящему бесстрашный неофит?! Или все мы — просто перебежчики?***
— Мы можем пойти первыми? — спрашивает Лорен, нервно разминая пальцы. Я усмехаюсь. — Не терпится проиграть? Она не улыбается и закатывает глаза. — Вроде того. Быстрее начнем, быстрее закончим. Искренние никогда не обманывают сами себя. Она знает, что проиграет. Но в ее глазах нет ни страха, ни отчаяния загнанной жертвы. Только мрачная покорность судьбе. Когда мы выходим на ринг, я смотрю на нее и прицениваюсь. Амар просил не целиться в голову, но есть еще масса уязвимых мест. У Лорен мало мышц. Соответственно, кости защищены меньше. Она ниже меня, но не настолько, чтобы легко проскочить под рукой, как это делает Миа. Это будет слишком легко. Она тоже окидывает меня взглядом с головы до ног. В какой-то точке наши взгляды встречаются и она разводит руками. — Давай, — приглашает она. Умно с ее стороны — не нападать первой. Я позволяю ей увернуться от первого удара, но она не придумывает ничего лучше, чем просто отскочить в сторону. Что ж… В память о детской дружбе я дал ей шанс. Она не воспользовалась. Следующий мой удар приходится прямо в цель. Она пытается контратаковать, но я перехватываю ее руку и заламываю за спину. Она сжимает зубы, чтобы не закричать, и со всей силы бьет меня свободной рукой. Ее локоть врезается мне в шею и сбивает повязку со свежей татуировки. Я бью ее ногой по голени и она, не удержавшись, падает на колени. Отпускаю ее руку и отхожу на два шага. Поправляю повязку и жду, когда она встанет. — Ну же, Тейлор, — насмешливо зову я, — даже ты способна на большее. Она поднимается на ноги, но не спешит разгибаться. Я делаю шаг в ее сторону и хочу приложить ее локтем между лопаток, но она опережает меня. Когда я поднимаю руку, она проскальзывает под ней и резко бьет меня кулаком между ног. Это не та боль, к которой можно привыкнуть. Я сгибаюсь пополам, а она изворачивается и тут же бьет меня локтем в висок. Мой нос врезается в ее колено, и я рычу от злости. Она не успевает нанести еще удар. Я хватаю ее поперек туловища и с силой швыряю на пол. Она падает на спину и я с размаху несколько раз бью ее ногой по ребрам. Лорен наконец кричит. Ее крик стоит у меня в голове, наполняет энергией. Я замахиваюсь еще раз, но голос Амара звучит громче гула крови в ушах. — Эрик, легче! Его тон напряжен, но останавливать бой он не собирается. Я с трудом заставляю себя отойти на несколько шагов. Глубоко дышу, чтобы выровнять дыхание. Лорен в паре метров от меня корчится на полу от боли и хватает ртом воздух. Лучше бы ей потерять сознание. Она может притвориться, что теряет сознание. Тогда бой закончится вынужденно. — Вставай! — рявкаю я. Она держится за бок и, вопреки ожиданиям, пытается подняться на локтях. Упорство, достойное уважения. Тяжело дыша, она перекатывается на бок. Моего терпения хватает ровно до того момента, как она почти поднимается с пола, опираясь на одно колено. Я подхожу сзади, хватаю ее за шею и рывком поднимаю на ноги. Она инстинктивно цепляется за мою руку, пытаясь ослабить хватку. — Я предупреждал тебя? — шиплю я ей в ухо. — Тебе не место в Бесстрашии. Она дергается и что-то хрипит. — Хочешь что-то сказать? — издеваюсь я. Это за каждый раз, когда я терпел ее бездумные высказывания и подколки. Терпение лопнуло. Что она сможет сказать сейчас? Разжимаю пальцы, чтобы услышать, а другой рукой держу ее за волосы. — Ты слабак, Эрик, — цедит Лорен сквозь зубы и с силой бьет меня ногой туда, куда может дотянуться — попадает прямо по коленной чашечке. Это больно. Я бью ее кулаком по ребрам. Она задыхается и я отталкиваю ее от себя. Она снова оказывается на полу и уже не пытается встать. Сначала я думаю, что она плачет, но потом понимаю, что ее судорожные всхлипы — это попытки вдохнуть. Судя по всему, у нее это не получается. Грудная клетка не двигается. Моя мама врач, и ее лекций мне хватило чтобы понять: при обычной травме такого быть не должно. Амар тоже это понимает. Он выскакивает на ринг и отталкивает меня в сторону. Склоняется над Лорен, переворачивает ее на бок и нажимает на какую-то точку у нее между лопаток, отчего она с шумом втягивает воздух и тут же начинает кашлять. Ее кашель хриплый и надрывный. Амар делает шаг в сторону и я вижу, что ее губы и шея в крови, а лицо белее магнезии, в которой выпачканы ее волосы. Я выиграл. Но чувство триумфа не приходит. Амар пытается помочь своей неофитке подняться, но как только он обхватывает ее талию рукой, из груди Лорен вырывается болезненный вскрик. — Все понятно, — тихо произносит инструктор и аккуратно возвращает ее на место. Что ему понятно?! — Эй, Гас! — громко зовет он и я вижу, как из другого конца зала к нам быстро приближаются двое бесстрашных. В моем сознании они материализуются двумя размытыми пятнами, как и все остальное за пределами ринга. Отчетливо я вижу сейчас только Амара и Лорен. — Принесите сюда носилки, — говорит им инструктор и кивает на Лорен. — Ее нужно доставить в больницу, но сделать это очень аккуратно. Возможно, у нее сломано ребро. Те двое ничего не спрашивают, просто резко исчезают из моего поля зрения. Даже в Бесстрашии, видимо, есть черта, которую нельзя переступать. Потому что когда Амар смотрит на меня, я впервые отчетливо сознаю, что передо мной человек, у которого достаточно полномочий выкинуть меня из фракции. — С тобой мы поговорим позже, — заявляет он и поворачивается к остальным. — Следующая пара! Я схожу с ринга. Очертания людей постепенно становятся четче, сознание обретает ясность и я смотрю на лица других неофитов. Они расступаются передо мной, кто-то отшатывается. В их глазах все возможные эмоции, кроме уважения к победителю. Что я сделал не так?! Они же сами избивают друг друга каждый день, так чем любой из них лучше? «Да, но ты единственный этим наслаждался. До такой степени, что отправил человека в больницу. Да и кого? Стоило бы гордиться, если бы ты сломал ребро Четыре или Адаму: победа чего-то стоит только если противник сильнее тебя. Но что достойного в избиении Лорен? Ничего. Теперь она рискует не закончить инициацию, а ты запомнишься всем как тот, кто победил в неравном бою девчонку и проиграл первое место в рейтинге какому-то стиффу с четырьмя страхами». Голос страха и совести редко просыпается во мне, но сейчас он непрошенно вернулся и заговорил так громко, что я почти бегом ухожу из тренировочного зала, чтобы никто больше его не услышал.***
У меня нет настроения ни с кем разговаривать и тем более нет настроения слушать поучения Амара, но проигнорировать прямой приказ инструктора я не могу. Поэтому вечером, когда все уходят на ужин и в тренировочном зале пустеет, я возвращаюсь туда. Амар стоит у стены, сложив руки на груди, и задумчиво наблюдает за тем как какой-то уборщик с пирсингом по всему лицу старательно отчищает ринг от крови. Я не знаю точно, чья она. Подхожу к тренеру и сжимаю ладони за спиной. Я выше его на голову, но он все равно смотрит на меня как на незрелого и не слишком умного подростка. Смотрит, однако, без высокомерия и презрения, как любили это делать дома, скорее устало. Он хорошо относится к неофитам, ко всем без исключения. И искренне пытается помочь нам освоить жизнь в Бесстрашии. Но если человек не желает слушать и слышать, то тут даже он бессилен. Я поджимаю губы и нарушаю молчание. — Ну? — Ну, — насмешливо поднимает брови Амар. — Это ты мне скажи. Я отворачиваюсь и смотрю на уборщика на ринге. — Вы хотели поговорить. — По хорошему, — негромко произносит тренер, отслеживая мой взгляд, — надо бы заставить тебя это делать. Я пытаюсь оставаться спокойным. — Вам так жаль Лорен? — Нет, мне не жаль Лорен, — бесстрастно отвечает он. — Разве что по-человечески. Но она должна была понимать с чем может столкнуться, выбирая Бесстрашие. Не она первая и не она последняя, кого уволокли с ринга без сознания. Я не могу не думать о ней сейчас. Она слишком быстро отключилась. А мне жизненно важно знать, что она почувствовала, когда очнулась — злость или слабость. Потому что если первое, то возможно она и правда принадлежит Бесстрашию, и я рано поставил на ней крест. А если второе… я буду разочарован. И тогда даже Адам не поможет спасти ее рейтинг. Неженкам здесь не место. Впервые мне в глубине души хочется, чтобы другой человек оказался лучше, чем я его представлял. Потому что тогда ее новое «я» будет целиком и полностью моей заслугой. — Как она? — вырывается у меня прежде, чем я успеваю себя заткнуть. Амар пристально смотрит на меня. — К этому мы еще вернемся. Я хотел поговорить о тебе. Идем. Мы выходим из зала и поднимаемся по ступеням Ямы на самый верх; камни летят из-под наших ног и с глухим стуком падают вниз. Амар ничего не говорит, я тоже. Через пару минут я понимаю, что он ведет меня в комнату симуляции. У меня сейчас нет ни малейшего настроения возвращаться в пейзаж страха. Но спорить нет смысла — он не дал мне отступить во время самой первой симуляции, не даст уйти и сейчас. В комнате привычно тихо и пусто, от стеклянных стен отражается багровый закат. Амар показывает мне рукой на стул, а сам подходит к компьютеру и запускает программу. — Это наказание за то, что не научился вовремя останавливаться? — О, так ты все-таки помнишь мой совет? — его голос не звучит польщенно или рассерженно. Только насмешливо и немного устало. — Я пытаюсь, — честно говорю я. — Пока не выходит. — Пытаться и делать — это разные вещи, Эрик, — он протягивает мне электроды и я сам их закрепляю. — Ты далеко не так глуп, чтобы игнорировать хорошие советы, но и не так умен, чтобы им следовать. Я чуть не ломаю один из датчиков. Амар улыбается краем рта. — Можно сколько угодно форматировать в голове свой характер, отсекая все ненужное и извлекая ценные уроки. Но когда доходит до дела, сознание часто угодливо замолкает, и поведение остается прежним. Он садится на стул и смотрит на меня. Его глаза темные, и в них есть что-то, что заставляет меня в этот раз придержать свое мнение при себе. — У меня нет цели хоть кого-то из вас за что-то наказывать. Я вызвался тренером не из комплекса власти, а потому что знаю, что могу помочь. Но некоторым, таким как ты, помочь сложнее из-за вашей бестолковой самостоятельности. А бестолковая она, — он повышает голос, когда я открываю рот, — потому что строится не столько на базе ума, сколько на высокомерии и эгоизме. И в твоем случае, Эрик, это эгоизм не здоровый, а деструктивный. — Вы ничего обо мне не знаете, — мои зубы крепко сжаты. — Я знаю достаточно о людях в целом, и этого хватает. Я не стану тебя наказывать, но дам урок — первый и последний — а дальше сам решай, что с ним делать. Я откидываюсь на спинку кресла и жду, пока Амар введет мне сыворотку. — Миа рассказала мне, что вы с Лорен недавно поспорили. Ты сказал, что поможешь ей преодолеть свой страх, не принимая ее сдачи на ринге. Это сработало. Я не успеваю понять что он имеет в виду, потому что сознание начинает заволакивать туман. И сквозь него долетают последние слова Амара. — Теперь давай посмотрим, сработает ли это с тобой. Это моделирование проводит меня через все страхи, которые есть и когда-либо были в моей голове. И пусть я знаю, как выбраться из них и обычным путем, не думаю, что когда-нибудь смогу привыкнуть. Сейчас когда я знаю, что за мной следит Амар, особо сложно контролировать себя и вести симуляцию привычным способом. Тем более что страхи идут в неожиданном порядке и на восьмом или девятом я забываю, что все это не реально. Спустя пятнадцать минут мне удается выйти из моделирования, когда я позволяю себе сгореть заживо. Я чувствую дикую боль, а потом открываю глаза. — Это все? — мой голос непривычно хриплый. Я пытаюсь откашляться, но в горле стоит ком. Тяжело бороться с моделированием традиционным методом. Сочувствую остальным. — Нет, — говорит Амар. — Нагрузка будет в три раза больше той, которую ты можешь вынести без серьезных потерь. Клин клином. Я не успеваю ничего сказать или сделать, потому что игла снова входит мне под кожу и я снова погружаюсь в мир кошмаров. Теперь все происходит в темноте. Все мои страхи накатывают одновременно, но я не способен их видеть. Что-то мерзкое и липкое обволакивает кожу, многоногие твари лезут мне в уши и рот, их касания разрезают слизистую и я чувствую кровь — она льется мне в горло, течет из глаз. С кровопотерей я ничего не могу сделать. В груди нарастает паника. Тело быстро немеет и я судорожно пытаюсь нащупать в темноте хоть что-то: жгут или кусок ткани, чтобы остановить кровь, но ничего нет. Тогда я ложусь на пол и пытаюсь выровнять дыхание, успокоить сердце. Но подо мной не земля, а вода. Течение затягивает меня вниз, а я не умею плавать и начинаю задыхаться. Змея обвивается вокруг моей шеи и я не могу вдохнуть. С перекрытым кислородом мозг не способен соображать. Мои ноги касаются дна, и тут же что-то начинает тащить меня под землю. Страх быть погребенным заживо. Его еще не было ни в одном пейзаже. Он новый и не поддается мне. У меня горят легкие. Я позволяю себе снова контролировать симуляцию и тогда земля не сразу, но все же превращается в воздух. Я падаю и сильно ударяюсь головой о метал. По крайней мере теперь могу вздохнуть и со свистом втягиваю в себя воздух. Но моделирование не заканчивается и я слышу громкий гудок поезда. Понимаю, что лежу на рельсах, как магнитом прикованный к ним. Не успеваю ничего придумать. Меня переезжает поезд и я наконец умираю. Боль остается со мной даже когда открываю глаза. Багровое закатное солнце висит прямо напротив окна и его свет ослепляет. Но даже без него я не способен нормально видеть. Но все же я вижу, когда Амар подходит ко мне с очередным шприцом на изготовку. — Нет, — хриплю я и пытаюсь отстраниться. — Хватит. Инструктор замирает и поднимает брови. — Ты уверен, что сдаться будет правильно, Эрик? Это в тебе говорит здравый смысл или трусость? Плевать я хотел, что во мне говорит, третьей симуляции я сейчас не вынесу. Сердце бьется бешено и у меня начинает колоть в груди. Не удивлюсь, если это сердечный приступ. Амар откладывает шприц в сторону и склоняется надо мной. Его взгляд напряженный. — Как ты выбрался из симуляции? Я боюсь, что если открою рот, то меня тут же вывернет, поэтому молчу. Тело трясет так, что дрожит все кресло, его ножки бьются об пол. Этот звук напоминает о поездах и сломанных рельсах и я спешу встать, но ноги тут же подкашиваются. Я сижу на холодной твердой земле, и все что вокруг — реальность, настоящая реальность. Но нет, может это снова мираж, и сейчас меня ждет очередная доза паники? Сгибаюсь пополам и сжимаю голову руками. Тут мне некого стыдиться. — Уже все нормально, парень, — доносится до меня спокойный голос Амара. Он хлопает меня по плечу и протягивает бутылку воды. Я не могу ее взять, и тренер ставит ее рядом на пол. — Если бы ты не умел… Он замолкает. Теперь он в курсе, что мне подвластны симуляции. Но не эта. Эта меня чуть не сломала. — Я не знаю как выбрался, — говорю я севшим голосом. — Допустим, — он мне не верит. Или у меня уже паранойя? Три минуты мне надо, чтобы полностью прийти в себя. Я выпиваю всю воду залпом и наконец встречаюсь взглядом с Амаром. — А теперь реши для себя, — негромко советует он, — кому и как ты можешь давать советы. Если уверен, что твое состояние сейчас — абсолютно нормальный поворотный момент в борьбе со своей слабостью и страхами, значит можешь и дальше избивать более слабых, преподнося им таким образом бесценные уроки. Если же нет — делай выводы. Я киваю. Говорить — не делать, и Амар только что особо жестко доказал это. Никакие слова не смогли бы на меня подействовать. Помог только животный страх. Перед моими глазами встает Лорен, я отчетливо вижу ее перепуганный взгляд когда она понимала, что никто не спасет ее кроме нее самой. Но я не помню, что было дальше. Помню только страх. Хотя было же что-то еще. Во мне все еще нет жалости к ней; жалость — эмоция слабых по отношению к другим слабым. Но я ее больше не презираю, потому что со своего уровня понял, каково это. Амар прав. Кто я такой, чтобы чему-то ее учить? Чтобы вообще хоть кого-то чему-то учить?! Когда я поднимаюсь на ноги, то даже подумать не могу о том, чтобы снова сесть в это кресло, поэтому отхожу к окну и говорю Амару: — Я вас понял. — Рад слышать, — отзывается он. — Теперь по поводу Лорен. Она в больнице, — он смотрит на меня. — Ты чуть не отбил ей почки. Врач сказала, что ее соперник либо очень хорошо разбирается в анатомии и не хотел ей навредить, либо, наоборот, очень плохо и промазал. И у нее трещина в ребре. Это не критично, но я не могу выпустить ее на ринг с такой травмой. Так что, если она не сможет драться, единственный ее способ поднять рейтинг — это симуляции. — Она хорошо стреляет. — Ты пробовал стрелять с трещиной в кости? Я поджимаю губы. — Нет. Но, слушайте, у эрудитов есть препараты, которые форсируют восстановление. Почему не выписать их ей? — Может, эрудиты и владеют крутыми технологиями, но они не делятся ими со всеми подряд, — разводит руками Амар и смотрит на часы. — Но ты можешь спросить об этом лично. Я отпустил некоторых неофитов проведать Лорен в больнице сегодня вечером. Как оказалось, недостатка в друзьях у нее нет, — он усмехается. — Если хочешь, можешь присоединиться к ним. Но тогда советую поторопиться. Поезд в город уходит через полчаса. Все еще не уверен, что это хорошая идея, но решаю подумать об этом по дороге и успеваю заскочить в последний вагон. — А ты что тут забыл? — этот голос принадлежит Шоне. Рядом с ней сидят Зик, Четыре и Адам. У последнего лицо такое, словно он не очень понимает, как сюда затесался. — То же что и ты, очевидно, — огрызаюсь я, глядя на Шону. — Еду в больницу. Она громко фыркает и закатывает глаза. — Удивил. Толкает в бок Четыре, но тот никак не реагирует, даже не смотрит на меня. Во мне просыпается злость и я начинаю жалеть, что поехал. До больницы мы добираемся в полном молчании. Людей здесь немного. В регистратуре Зик узнает, в какой палате лежит Лорен. Вести туда всех приходится мне, потому что я один разбираюсь в бесконечном лабиринте коридоров. За шестнадцать лет выучил их наизусть. Когда мы подходим, из палаты 223К выходит невысокая женщина в светло голубом врачебном халате, и я узнаю в ней свою мать. Она явно не ожидала увидеть перед собой толпу бесстрашных и поднимает брови, но потом видит меня и недобро хмурится. Я только поджимаю губы в знак приветствия. Шона тут же спрашивает у нее, как там Лорен, а потом они вчетвером заходят в палату. Зайти за ними я не успеваю, потому что мать хватает меня за локоть и отводит в сторону. Она ниже меня на голову, но поставить ее на место или вывернуть ей руку я не могу, как сделал бы это с любым другим. — Почему девочка в таком состоянии? — холодно интересуется она. Я поднимаю брови. — Ты врач, ты мне и скажи. — Еще минимум две недели она будет восстанавливаться. Даже если в твоей новой фракции принято избивать друг друга до полусмерти, ты мог бы все равно защитить ее. — Что, прости?! — Она же слабая, ей не вынести таких нагрузок! Девочка ушла из дома, оставила семью, ей сейчас и так психологически тяжело. А вы были друзьями. Будь ты мужчиной, ты бы не допустил такого. Я готов задохнуться от злости и возмущения. А я не остался без семьи, мне не трудно?! С трудом беру себя в руки. — У бесстрашных, мама, другие правила, — говорю максимально спокойно, но мой голос дрожит. — Она знала, на что шла. А то, что ты дружила с ее родителями, пока жила в Искренности, абсолютно не делает друзьями нас. Она смотрит на меня несколько секунд, а потом прищуривается. — Эрик, — отрывисто говорит она. — Кто на самом деле ее избил? Я инстинктивно отвожу взгляд. — Один из неофитов. — Понятно. Она кивает, а потом резко поднимает руку и бьет меня по лицу. В последнее время меня били гораздо сильнее, но именно эта пощечина заставляет кожу гореть и отзывается звоном в ушах. — Ты знаешь, как это называется? — шипит мать. — Это называется «жизнь в Бесстрашии», — огрызаюсь я. — И не надо на меня так смотреть! — Я жалею, что ты не остался в Эрудиции, Эрик, — она качает головой и в ее голосе искреннее сожаление. — Серьезно? — Да. Там ты бы принес меньше вреда, — она поджимает губы и в ее взгляде, как и в день церемонии Выбора, как и много раз до этого, сквозит разочарование. — Меньше пользы, но и меньше вреда. — Тебе уже пора смириться с тем, что я не тот сын, который оправдывает ожидания, — отвечаю я холодно, хотя внутри все кипит. На это она просто молча разворачивается и уходит. Ее каблуки громко стучат и этот стук гулким эхо отдается в тишине коридора. Мне нужно глубоко вдохнуть, выдохнуть, выругаться и только тогда я могу позволить себе догнать ее. Как бы мне не хотелось, но нам надо кое о чем поговорить. Много времени разговор не занимает, но к общему знаменателю мы в конце концов приходим. Когда я захожу в палату, смех смолкает. Надеюсь, двадцати минут им хватило для общения. Хотя нет, вообще-то мне плевать. При виде меня Лорен замолкает и инстинктивно отстраняется. Если бы я встретился с человеком, который чуть не убил меня несколько часов назад, то тоже не был бы рад его присутствию. Несколько долгих секунд она неотрывно смотрит мне в лицо. «Читает», как говорят в Искренности. Ее голубые глаза широко раскрыты; я с удовлетворением отмечаю, что в них нет страха, нет и намека на слабость. Но и привычной доброты в них тоже больше нет. Она выглядит так, словно в отношении меня видит всего два возможных пути: либо медленно и изощренно убить при первой же возможности, либо полностью вычеркнуть из жизни. И в итоге выбирает второе. Ее лицо расслабляется, мелкие морщины на лбу разглаживаются, а уголки губ приподнимаются в улыбке, когда она снова поворачивается к друзьям. Я не выдерживаю. Подхожу к изножью ее кровати и обхватываю руками перила. — Надо поговорить. Остальные неуверенно переглядываются, смотрят то на меня, то на Лорен. Губы Тейлор на секунду сжимаются. Злость это или презрение на ее лице — сказать сложно. — Слушайте… — Все нормально, — она перебивает Адама и улыбается всем четверым по очереди. — Вам в любом случае уже пора идти. И спасибо, что навестили. Мне было очень приятно! Складываю руки на груди и жду, пока они распрощаются. — Если Амар отпустит, мы еще придем, — обещает Зик и хочет ее обнять, но Четыре негромко напоминает: — Ребро. Зик бьет себя ладонью по лбу и ограничивается тем, что треплет ее по волосам в знак прощания. — Она не твой брат, придурок! — возмущается Шона. — Ей же даже расческу поднимать сейчас тяжело! — Спасибо за напоминание, — Лорен закатывает глаза. Шона приглаживает ее растрепанные волосы и ювелирно складывает их так, чтобы они ровно ложились по подушке и прикрывали голые плечи. Тейлор благодарно улыбается. Я вдруг осознаю, что она по-настоящему красива. Эта мысль заставляет меня поморщиться и отвернуться. Четыре задерживается и окидывает меня недоверчивым взглядом. Я хочу послать его куда подальше, но вмешивается Лорен. — Не волнуйся. Не буду врать, что могу за себя постоять прямо сейчас, но его мать не позволит ему поднять руку на девочку, — длинная речь дается ей с трудом, под конец она начинает тяжело дышать. Четыре ухмыляется краем рта и машет ей рукой. Она даже стиффу улыбается как лучшему другу. Это вызывает во мне раздражение… и зависть. Когда за ним закрывается дверь и мы остаемся наедине, улыбка сходит с ее лица и взгляд, который она мне адресует, становится пустым. Абсолютно искренне пустым. Она кивает мне на стул напротив своей койки. Я отталкиваю его в сторону и сажусь на край ее кровати. — Ты молодец, — я ухмыляюсь, — хорошо держишься. Знакомая мне Лорен уже давно бы что-то высказала, но эта не произносит ни слова. Ее молчание и пустой взгляд выводят меня больше, чем когда ее рот вообще не закрывается. Я не могу и дальше улыбаться и перехожу к сути. — Во-первых, хочу обозначить сразу: мне не жаль, что я тебя избил, и извиняться за это не собираюсь. Ну же, Лорен. Съязви хоть что-нибудь! — Но, со стороны голых фактов, сочувствую твоей травме. Если хочешь, могу поговорить с мамой, чтобы в порядке исключения выписала тебе препараты для быстрого восстановления. Она наконец открывает рот. В ее глазах что-то проскальзывает и я уже жду ее просьбы, благодарности, издевки, чего угодно. Но диалог Тейлор ведет исключительно внутренний и через несколько секунд просто закрывает рот, презрительно закатывает глаза и отворачивается. Прямой намёк из разряда «пошел вон». — Как хочешь, — бросаю я, разозленный. — В любом случае, я приехал не за этим. Во время нашей драки, перед тем как ты упала во второй раз, ты назвала меня слабаком. Я, конечно, с этим не согласен, но просто хочу отследить твою логику. Так скажи мне, Лорен, — она снова смотрит на меня, когда я произношу ее имя, — как так получается, что в больнице со сломанными костями лежишь ты, а слабак — я? Наконец в ее глазах появляется эмоция. Это выражение насмешки настолько мне знакомо, что я с облегчением понимаю, что она не повредилась головой. Но раньше в ее взгляде блестела жизнь, даже когда она с кем-то ругалась. Теперь там только холодная злость. — Чтобы спросить это, ты мог дождаться моего возвращения в штаб бесстрашных, — она говорит чуть хрипло, делает паузу и касается рукой повязки на ребрах. — Но ты приехал сюда. Зачем? А и правда, какого черта я приехал? Она же права! Но меня сюда тянуло. Как в пейзаже страха — ты не знаешь, что затягивает тебя на дно, но поддаешься этому, чтобы вернуть пульс в норму. — Никто не знает, сколько тебе еще тут лежать. Я не исключал вероятность, что ты в штаб уже не вернешься. Она откидывает голову на подушки и смотрит на меня с какой-то омерзительно снисходительной жалостью. — Эрик, у тебя нет друзей и ты не в состоянии понять, как мне тебя жаль. — Тебе меня жаль?! — Сколько бы я не пролежала в больнице, три дня или неделю, я вернусь домой, потому что не вылечу из рейтинга, — ее голос тихий и мягкий, но я чувствую в нем глубокую неприязнь. — Потому что те четверо, которые пришли меня сегодня проведать, не позволят мне остаться бесфракционницей. Так работает дружба. Попробуй когда-нибудь, для разнообразия. Она замолкает и восстанавливает дыхание, обхватив бок рукой. Сверху на ней ничего нет кроме тонкой спальной майки и множества бинтов. Я впервые вижу ее такой… естественной. Без косметики, без маски вежливости или веселья, почти без одежды, с обнаженными нервами, которые, как оказалось, она умеет контролировать не хуже меня. Мне становится тошно от этих мыслей, я злюсь на самого себя. — Ты не ответила на мой вопрос. — Ответила. Просто не в манере искренних. Она легко улыбается и кивает головой на дверь. — Предпоследний поезд уходит через двадцать минут. Ты не захочешь еще на два часа застрять здесь с эрудитами. Большего я от нее не дождусь, поэтому встаю и иду к выходу. Берусь за дверную ручку, и тут Лорен окликает меня. — Эрик, — ее тон больше не похож на размеренный шепот. Теперь он резкий и жесткий. Я оборачиваюсь. — Твои методы сработали. Я обещала тебя поблагодарить, и благодарю. Больше я не боюсь причинить людям боль. Она смотрит мне прямо в глаза и я вижу в них вызов. Но не сиюминутный, а очень глубокий, заложенный на инстинктивном уровне. И далеко идущий. Это пробуждает во мне те самые чувства, ради которых я приехал. Но осознаю это только сейчас. Она правда меня раздражала. Очень. Но теперь я нахожу ее красивой. Не просто красивой, по-настоящему притягательной. Что-то хорошее я сломал в ней — это видно во взгляде, в жестах и интонациях. И то, что осталось… в этом нет изъянов. И я вдруг понимаю, что хочу ее. Я хочу Лорен Тейлор. Эта мысль прошибает меня и я застываю в дверях, забывая куда шел. Больше не идеальная. Не искренняя. Не добрая. Я сделал ее такой, обнажил в ней суть бесстрашной. Теперь я верю ее тесту. Теперь она должна остаться и пройти инициацию, чтобы мы были в одной фракции. Она отворачивается и откидывает голову назад, устремляя взгляд в потолок. Я смотрю на ее шею. Вспоминаю, как сжимал ее в руках и хочу повторить это, но в другой обстановке и в другом контексте. Мне нужна эта жестокая красота. И от этой мысли я трусливо сбегаю, с силой захлопнув за собой дверь.***
Прошло три дня с тех пор как я понял, что тоже живой человек, и идиотская потребность в человеческом общении не обошла меня стороной, на что я надеялся раньше. Три дня с тех пор как я не могу засыпать и просыпаться, не думая каждый раз о Лорен и ее новой личности. Более совершенной, но презирающей меня каждой клеткой души и тела. Ее тело — отдельная тема, которая не просто не выходит из головы, но и не дает сосредоточиться на элементарных вещах. Меня и раньше физически привлекали разные особи, но психологически… Нет, с этим еще никто не справлялся. Адам с Дунканом привыкли к моим выпадам из реальности и реагируют на них спокойно, но мне все равно кажется, что все большими буквами написано у меня на лице. Хотя… после разговора с Лорен я стал переоценивать людей и забывать, что мало кто из них достаточно умен и проницателен. Вечер четверга мы проводим, метая ножи по мишеням. Это вольная инициатива, так что ни Амара, ни других неофитов поблизости нет. — Что мы делаем завтра вечером? — интересуюсь я. Швыряю нож и попадаю манекену в шею. — Что хочешь, — отзывается Адам и повторяет мой бросок. — Бесстрашная «супер-секретная» тусовка отменяется, так что можем пойти в салон и набить рукава. — Не отменяется, а переносится, — уточняет Дункан. — Из-за чего? Братья переглядываются. В конце концов Дункан осторожно произносит: — Из-за Лорен. — При чем тут… Я не могу произнести ее имя. Они тут же догадаются, что я интересуюсь не просто так. Твою мать, когда я стал таким параноиком?! С этим пора завязывать. — Один из организаторов в этом году — брат Лорен, — поясняет Адам. — Он уговорил остальных подождать пару дней, пока она не сможет нормально передвигаться. От удивления я забываю об осторожности. — У нее есть брат? — Как оказалось, да. Тот парень, который проводил нам экскурсию у ограды, помнишь его? Рик. Цепочка складывается у меня в голове моментально. Брат, значит. В Бесстрашии. Который ради сестры, с которой не общался много лет, переносит традиционное развлечение всей фракции. Лишенная семейной поддержки, она должна была наконец стать нормальным человеком. Сама. Теперь я понимаю, что ничего не изменилось. Она осмелела не потому, что я заставил ее. Она осмелела, потому что снова почувствовала поддержку со стороны. Это ж надо быть таким идиотом. Лицемеркой была, лицемеркой и осталась. А я, как подросток, повелся на образ, который три дня назад придумал сам. Меня прошибает такая злость, что следующий нож который я кидаю врезается в мишень почти по рукоять. Но когда на следующее утро за завтраком я слышу радостный возглас Шоны («эй, кто вернулся!»), то не могу пересилить инстинкты и смотрю в ее сторону. Тейлор выглядит так, как и должна после драки: движения даются ей с трудом, она морщится при каждом шаге и держится рукой за бок. Но и сквозь боль она искренне улыбается друзьям, которые ее встречают. Когда Эшли жмет ей руку, — ту самую, которую я чуть не сломал, — она ничего не говорит и терпит, крепко сжав зубы. Лорен откидывает волосы за спину и на секунду наши взгляды пересекаются. В ее глазах — то самое выражение, которое вывело меня из равновесия три дня назад. За это время я с горем пополам заставил свой мозг выкинуть если не все, то самые идиотские мысли из головы. Но одного взгляда на ее лицо хватает, чтобы они вернулись. Нет смысла отрицать. Я хочу ее. Так сильно и так явно, как еще никого не хотел. Я не до конца бесстрашный. Отчасти я эрудит, поэтому никогда не теряю рационализма и во всем отдаю себе отчет. Поставить с ней рядом еще сотню таких же, и легко можно найти и красивее, и умнее, и стервознее. Но почему меня не волнует абсолютно никто из них? Почему уже третий день я равняю именно на нее всех девушек в Чикаго, а не наоборот?! Есть только один способ узнать. Хотя, судя по выражению отвращения на ее лице, она меня ненавидит, так что это будет сложнее. Но так даже лучше. Жизнь скучна без азарта. Лорен говорит что-то Шоне, а потом идет прямо к нам. Я не сильно способен соображать, когда она подходит. Она кивает близнецам и швыряет на стол прямо передо мной небольшую пластиковую коробку. — От матери, — коротко бросает Лорен. Способность говорить возвращается, когда она уже отошла, но Тейлор не подает вида, что слышит мое «спасибо». Стифф освобождает ей место, и она улыбается ему, когда садится за их стол. У меня появляется еще одна причина его ненавидеть. Я соревнуюсь с ним за первое место в рейтинге — уже с этим мириться сложно. Но соревноваться с кем-то за Лорен я не собираюсь. Она моя. Точнее, сначала она станет моей, а потом уже я буду думать, насколько мне это нужно.