Just survive somehow

— Как то нас сильно много в этом году, вам не кажется? — Да уж, но лучше чем в прошлом. Тогда вообще почти никто не пришел. — В прошлом году был такой шторм, что зиплайн чудом ветром не снесло! Это была тупость, а не трусость! — Да ладно, кончай оправдываться! Даже твоя девчонка пошла и осталась жива! — смеется Рик и толкает одного из своих друзей в плечо. Другой рукой он обнимает меня за плечи. Мы стоим на платформе под стеклянной крышей штаба в почти полной темноте и ждем, пока подтянутся остальные. Я держусь за брата и вытягиваю шею, чтобы выглянуть за пределы площадки. Она заканчивается на краю отвесной скалы, внизу грохочет река. Перил, разумеется, нет. Рядом с нами никого из моих знакомых, все они — одногодки Рика. Только одного я помню, он был в отряде брата, когда нас водили на экскурсию к ограде. Его зовут Джек. Он смотрит на часы с явным нетерпением и притопывает ногой. — Если бы твоя сестра не притащила весь свой класс, мы бы уже поднимались на башню. — Вот не надо, — возражаю я. — Я притащила только половину, и они, кстати, все уже здесь. Один из друзей Рика хохочет. — Типичный Тейлор! Знаешь, Рик тоже всегда был тихоней. Рик фыркает и крепче меня обнимает. — Между прочим, половина от этой половины — урожденные бесстрашные, — я ухмыляюсь. — Из переходников только я и еще пара человек. — Как проходит ваша инициация? — интересуется какая-то девушка. У нее ярко алые волосы и пирсинг на щеках. Я рассматриваю ее сережки и думаю, что тоже такие хочу. — Все отлично, — отвечаю я и пожимаю плечами. — Нас бьют и запугивают. Это ведь нормально, правда? Она ухмыляется. — Да уж, золотое время! — она толкает рядом стоящего парня. — Помнишь нашу инициацию? Ох, как я тебя разносила каждый раз! — Кому ты врешь?! — громко возмущается он. — Не было такого. — Каждый раз, подчистую! — еще громче кричит она и с радостным визгом отскакивает, когда он пытается ткнуть ее в бок. Мне все еще тяжело дается смех, но я не могу сдержаться и смеюсь вместе с остальными, наблюдая за их потасовкой. В конце концов он скручивает ей руки и, заведя их за спину, крепко ее целует. Кто-то громко свистит. Через две секунды девушка отстраняется и снова, как ни в чем не бывало, поворачивается ко мне. — Так и что? Я поднимаю брови. — Какой у тебя рейтинг? Понимаю этот жадный интерес, с которым она на меня смотрит; если младший брат Зика и сестра Шоны через несколько лет выберут Бесстрашие, я тоже буду пристально следить за их инициацией. — У нас пока нет рейтинга за первую ступень, только промежуточный, — говорю я и кошусь на Четыре, который стоит неподалеку. Он выглядит немного напряженно, хотя он всегда так выглядит в окружении толпы. — Я была в первой десятке, но до того как попала в больницу, — касаюсь ладонью своего ребра, с которого еще не сняли повязки. — Ага-а-а, так это из-за тебя мы все оттягивали? — протягивает еще один бесстрашный. Он мне не нравится. — Не знаю, кому и что ты там оттягивал, — произношу я мягко и улыбаюсь. — Но у других нет претензий. Рик попросил перенести, и вы согласились. Или твоего мнения решили не спрашивать? — Получил? — ухмыляется Рик и целует меня в макушку. Парень явно недоволен и закатывает глаза. — Кстати, — брат отстраняется и интересуется. — Говорят, у вас в рейтинге лидирует стифф. Это правда? — Он не стифф, — взвиваюсь я. — Его зовут Четыре, и он очень хороший! Пусть он и перешел из Отречения, но бесстрашия в нем побольше чем в большинстве из вас. Можно убрать девушку из Искренности, но Искренность из девушки убрать не получится. Я прикусываю язык, но они только смеются. Никто не воспринял это на свой счет. Что я люблю в этой фракции, так это то, что здесь принято стоять за своих друзей. — Амар говорил, среди новеньких в этом году есть парень, у которого четыре страха, — говорит та, что с алыми волосами. — Это он, видимо? Я киваю. — Я-ясно. Кстати, я Анабель, — спохватывается она и протягивает мне руку. Я улыбаюсь. — Лорен. — Да мы в курсе, — хмыкает она. — Ладно, а кто дальше по списку? — Говорю же, рейтингов еще нет. Но по баллам в тройке лидеров, помимо Четыре, еще один переходник-эрудит и бесстрашный. Это наша главная интрига, пока что. — Ставлю на бесстрашного, — громко заявляет Джек и вскидывает руку. — Я за стиффа, — тут же откликается Анабель. — А кто там третий? Я оборачиваюсь и ищу глазами близнецов. К моему величайшему раздражению, Эрик сдержал слово и пришел с ними, значит околачивается где-то рядом. Миа тоже пришла и стоит недалеко от Шоны. Беседует с каким-то бесстрашным. Наши взгляды на миг пересекаются, но я быстро отворачиваюсь. Меня трудно удивить глубиной человеческого лицемерия, но Мие это удалось. Она уже несколько дней пытается поговорить со мной, но я не уверена, что оно мне надо. В какой-то степени мне сейчас легче абстрагироваться от отдельных особей, чем пытаться докопаться до глубинных мотивов их поведения. В конце концов я вижу Адама. Или Дункана. Различить я их могу только вблизи, потому что у Дункана едва заметный шрам над бровью. Но они стоят далеко, а их лица, как и лица других бесстрашных, освещает только луна. Я показываю пальцем в их сторону. — Один из них — это Адам, — поясняю для друзей брата. — Он в лидерах сейчас. Его брат-близнец тоже где-то в первой пятерке. А третий… вон он, недалеко от Зика. Светловолосый, с татуировками на шее. Все дружно смотрят на Эрика. Он стоит вполоборота к нам и, как Миа, говорит с кем-то незнакомым. Рик щурится и, подумав, уточняет: — А это не тот парень, который сломал тебе ребро? — Да, да, — нетерпеливо отзываюсь я и морщусь. — Вообще-то не сломал, всего лишь маленькая трещина. И моя врач, добрая душа, быстро ее подлатала со своими чудо-пилюльками. Рик задумчиво хмурится. — Слушай, а откуда я могу его знать? — Даже не знаю, — скептически смотрю на брата. — Может, потому что этот парень избил твою кровинушку? — Да нет, — отмахивается Рик. Анабель громко фыркает. — Нет. У него лицо очень знакомое. А это, случаем, не… — Это сын маминой лучшей подруги юности, да, — я киваю. — Они когда-то даже ходили к нам в гости. Но с учетом того, что Эрик тогда был маленький, вредный и без татуировок, думаю ты запомнил его отца. Они теперь похожи как две капли. Разве что Эрик пошире в плечах. — Да уж, я бы в жизни не подумал, что это эрудит, — вставляет Джек. Тут я понимаю, что почти вся компания взрослых бесстрашных бесцеремонно пялится в ту сторону, и меня пробирает на смех. Рик смотрит на парня еще раз и в его взгляде мелькает тень узнавания. — А ведь точно! Помню его папашу, бесил жутко. Все пытался переманить меня в Эрудицию, — в голосе брата отвращение, но потом его взгляд снова фокусируется на Эрике и он одобрительно хмыкает. — Ну слушай, а мальчик повзрослел. — Эй! — я щелкаю пальцами перед его носом. — Помни, мы его не любим. Анабель хохочет. — Солнышко, если не любить всех, кто тебя бьет, в Бесстрашии вообще друзей не останется. — Меня многие бьют, я многих бью, но с большинством этих людей у меня прекраснейшие отношения. А Эрик сам по себе как человек мерзкий. Во всяком случае, я знакома только с этой гранью его характера. Меня абсолютно не смущает, что он меня избил, — это чистая правда. — Меня выбешивает, что он этим наслаждался. — Мда, это не вызывает приязни, — соглашается Анабель. Я улыбаюсь, довольная тем, что смогла донести свою мысль. Тут из самого центра нашей большой компании раздается чей-то призывный клич и мы умолкаем. Потом его подхватывает несколько соседних голосов. Потом еще, и еще, и через несколько секунд уже вся толпа Бесстрашных гудит громче и громче. Так налетает шторм — сначала медленно, а потом резко и неудержимо, сметая все на своем пути. Это напоминает мне о пламени Бесстрашия, которое разгорается так же постепенно, но быстро разрастается и становится таким же неудержимым, несет в себе тепло и свет, наполняет энергией. Бесстрашные приветствуют опасность, отдают ей дань уважения, а потом начинают бежать. Я стараюсь не отставать от Рика, а он, добрая душа, не уносится сразу вперед, а бежит рядом, подбадривая меня язвительными комментариями и командным тоном. Я могу только тяжело дышать, чтобы не сбавлять скорость, но я не злюсь на него. Сейчас, рядом с семьей и друзьями, я чувствую счастье и концентрируюсь на нем, чтобы забыть физическую боль. И у меня почти получается. Она возвращается только тогда, когда я запрыгиваю в поезд и растягиваюсь прямо на полу, как в свой самый первый день в новой фракции. На этот раз мне помог Зик. Рик благодарит его, проверяет, насколько я живая, и уходит в другой конец вагона к своим друзьям. — Ты не хочешь встать? — Зик перекрикивает ветер. — Нет, — громко отвечаю я и так и остаюсь на полу. Не потому что не могу подняться. В открытой двери вагона — кусок темного ночного неба. Я хочу смотреть на звезды. Через полчаса или около того все-таки встаю и готовлюсь прыгать. Уже стоя в дверях, когда поезд проносится мимо озера, мне кажется, что я вижу людей на берегу. Но присмотреться времени нет, так что я прыгаю. Острая боль пронзает ребро, но я не падаю, а пробегаю несколько метров и останавливаюсь, довольная собой. Кто-то из первых вагонов громко кричит отстающим, чтобы поторапливались. Толпа бесстрашных рассыпается по улице. Мы идем в разном темпе, перескакивая через ямы на дороге и перебрасываясь громкими комментариями, прямо к небоскребу Хэнкока. Это одно из самых внушительных и разрушенных зданий в городе, и мне всегда хотелось побывать внутри, но ни повода, ни разрешения у меня на это не было. Зато теперь — гуляй, не хочу! Не удивлюсь, если они нас заставят лезть на самый верх по обломкам окон. Я так долго смотрю на верхушку небоскреба, что шея затекает, и через несколько секунд вполне ожидаемо оступаюсь, перецепившись ногой за обломок металла. Чуть не падаю, но тут чья-то маленькая, но сильная рука хватает меня под локоть. — Осторожнее, — поворачиваю голову и вижу Мию. Она тепло, хоть и немного скованно, улыбается мне. Я начинаю думать, что была слишком категорична на ее счет. — Спасибо. — Не за что, — ее улыбка становится еще шире, но вместе с тем и грустнее. — Слушай, я уже несколько дней хочу поговорить с тобой, — она мнется и я понимаю, что она хочет сказать. Не уверена, что хочу слушать, потому что не уверена, что все еще на нее злюсь. — Миа, давай просто забудем… — Нет, я не могу забыть, не извинившись, — настаивает Миа. Упорство, достойное уважения. — Прости за тот случай в столовой. Правда, мне жаль что так вышло. — А как вышло? Миа вздыхает. В ее голосе и правда искреннее сожаление. — Я обидела тебя. Не думала, что ты так болезненно воспримешь мои слова. А у меня и в мыслях не было выставлять тебя лгуньей! — Так зачем ты это сделала? — Понимаешь, — она заминается и отводит взгляд, — это просто… Ладно, обещай, что никому не расскажешь. — И ты поверишь обещанию профессионального манипулятора? — не могу удержаться от сарказма. — Лорен, пожалуйста, — настойчиво просит Миа. — Это очень личное. — Ладно. Выкладывай. — Дело в том, что… Я хотела поссорить тебя с Эриком. Удивила. — С этим я и сама прекрасно справлялась, зачем тебе участвовать? — Нет, я хотела поссорить вас по-настоящему, — она глубоко вздыхает, собирается с духом и выпаливает. — Он мне нравится. Очень. Я поднимаю брови и даже замираю посреди дороги от таких новостей. А она сбивчиво продолжает: — Но он всегда так на тебя смотрел, и я думала, что ты ему нравишься, поэтому вы и спорите постоянно. Сейчас конечно я вижу, что это не так. Но тогда… я ревновала, и у меня в голове что-то отключилось. Вот я и начала нести всякий бред. Я серьезно задумываюсь и несколько раз киваю. — Ага, ага, — я поджимаю губы. — Понятно. А теперь правду, пожалуйста. Она молчит и смотрит на меня своими большими широко распахнутыми глазами. Я качаю головой и невесело усмехаюсь. — Миа, пока ты честно не объяснишь мне в чем дело, дружбы между нами не будет. — Но это правда! — она топает ногой. — Ладно, — не верю ей ни на секунду. — Тогда официально даю тебе зелёный свет. И искренне сочувствую. Она быстро смотрит куда-то мне за спину, а потом на меня. — Почему? — Потому что тяжело придется с парнем, который не заботится ни о ком, кроме себя. С эгоистами сложно, но еще сложнее с завистливыми эгоистами, пусть даже они хорошо умеют скрывать свою зависть. Жить в постоянном страхе, что кто-то их превзойдет… Я передергиваю плечами и заключаю: — Никто и никогда не заполнит пустоту в душе человека, когда он сам сознательно копает себе яму. Разворачиваюсь, чтобы уйти, и врезаюсь прямо в Эрика. Я догадывалась, что он стоит тут с того самого момента, как Миа посмотрела мне за спину. Он пытается казаться невозмутимым, но в его глазах — плохо скрытая злость. Хотя я не сказала ничего такого, чего он сам о себе не знал. Хотела бы сказать, что чувствую удовлетворение или радость, но на самом деле не чувствую ничего. Не представляю, как он уживается с собой. Мне даже становится его жаль. Но потом я вспоминаю, с каким удовольствием он меня бил, и жалость моментально испаряется. Я поворачиваюсь к Мие и улыбаюсь. — Но ты можешь попробовать, — машу рукой в его сторону. — Вперед. Я отхожу от них. Не позволю никому портить себе настроение в эту ночь! Хотя Миа в очередной раз сумела вернуть меня с небес на землю. Папа — я впервые думаю о нем со дня Церемонии выбора — всегда говорил: «солгал раз — солжет еще». Он во всем был прав. Даже в своем отношении к дружелюбным, которое я раньше не разделяла. Но Миа не канонная дружелюбная, она лжет не ради мира, скорее наоборот. Чего она добивается?! То, что я не вижу логику в ее поведении выводит меня больше, чем сам факт ее вранья. Эрудитка во мне объединилась с искренней и теперь они ругают Мию на чем свет стоит. А бесстрашной все равно — ее тянет побыстрее залезть на верхушку небоскреба и посмотреть на город. Хочу найти в этой толпе Рика, но работать локтями, чтобы проложить себе дорогу, не готова. Хоть лекарства, которые мне дали в больнице, действуют очень быстро, мне все еще больно поднимать руки выше головы. Поэтому просто вытягиваю шею — отчего тут же начинает болеть голова — и пытаюсь высмотреть брата. — Он уже в здании. От громкого голоса прям над своим ухом я подскакиваю и снова чуть не падаю, но тут же слышу знакомый смех и чувствую крепкие руки на своей талии — они помогают мне удержать равновесие. Зато в прошлый раз эти руки почти сломали мне ребро. Я вырываюсь и ничего не отвечаю. Эрик смеется над моей реакцией и даже не думает отстать, чтобы исчезнуть из моего поля зрения. А мог бы и догадаться! — Я помог тебе преодолеть страх ринга, — в его голосе не только насмешка, в нем еще и плохо скрытое недовольство. — Так что не стоит называть меня эгоистом. Даже смотреть на него не хочу. — Эрик, я сильно раздражала тебя пару дней назад? — мой голос звучит устало. — Так иди, гуляй от меня подальше. У тебя наконец появилась поклонница, удели ей время. Я вспоминаю Мэри. Они с Мией похожи. Маленькие и милые на вид девочки, мечтающие о плохом мальчике, которого смогут «исправить». Бред. Сомневаюсь, что Мэри по-настоящему эрудитка. Нельзя быть такой наивной, хоть немного разбираясь в психологии. Дружелюбные — они видят лучшее в людях, это понятно. Вот только Миа не дружелюбная. Эрик отвечает негромко и равнодушно. — Может, это не мой типаж. «Да, единственный твой типаж — это отражение в зеркале», — думаю я, но ничего не говорю. Что-то сильно толкает меня в спину, и у меня вырывается болезненный вскрик. — Прости, — веселый голос Шоны долетает до меня сквозь звон в ушах. — Ты хочешь меня доломать? — интересуюсь я, прижимая пальцы к вискам. — Нет, я просто подумала, что ты захочешь в числе первых увидеть, куда мы идем! Но ты плетешься как черепаха. — У нее повреждено ребро, конечно она не будет бежать, — заявляет Эрик тоном типичного эрудита. Но есть в нем что-то еще, что вдруг вызывает у меня глубокое отвращение. Я искренняя. И лицемерие выводит меня из себя. — И кто в этом виноват?! — возмущается Шона. — Очевидно тот, кто не умеет драться, — фыркает он. Не оборачиваясь, поднимаю руку вверх и показываю ему средний палец. — Вот-вот, — подтверждает Шона и я не могу сдержать смех. Она тянет меня вперед и мы догоняем Зика и Четыре. Следом за взрослыми бесстрашными проходим через разбитое окно в здание Хэнкока и идем через холл; мелкие осколки стекла хрустят под нашими ботинками. Разбиваемся на две группы и загружаемся в лифты. Я стою возле стекла и прижимаюсь к нему ладонями и бедрами, провожая взглядом землю. Мне кажется, что я лечу. Ночь ясная и звезды над разрушенным городом сияют ярко. На уровне шестидесятого этажа у меня закладывает уши и я зажимаю их пальцами. Лифт останавливается. Я выхожу следом за Адамом и меня чуть не сбивает с ног порыв дикого ветра. — Вау! — кричит Шона. Я вижу брата на самом краю крыши и мне хочется закричать, чтобы он отошел оттуда. Конечно, я этого не делаю. Он машет неофитам и довольно раскидывает руки. — Добро пожаловать! — его слова уносит ветер. — Давайте, шевелитесь! Мы подходим ближе и я вижу груду спутанных веревок у его ног. От крыши вниз тянется металлический канат. Рик уже закрепляет страховку на одном из бесстрашных, и я понимаю, что нас всех ждет. Я читала о таком устройстве, но вижу его впервые, и уж точно не думала, что когда-то мне придется на таком кататься. Но страха нет и в помине. Я обожаю ветер, обожаю высоту, обожаю бесстрашных! Так воодушевляюсь, что начинаю неосознанно подпрыгивать на месте от нетерпения и не думаю сопротивляться, когда Адам хватает меня за руку и тащит в самое начало очереди. — А были уже летальные случаи? — громко спрашивает Миа. Но без страха, а с искренним интересом. — Среди нас — нет, — невозмутимо отвечает Рик и отпускает страховку. Бесстрашный улетает, но сквозь ветер до нас не доносятся ни его крики, ни смех. — Он там живой, ты не проверил? — усмехается Джек и лезет в петли ногами вперед, лицом вниз. — Вот сам и проверишь, — Рик туго затягивает ремни. — Готов? — Всегда, кэп, — Джек салютует ему и раскидывает руки в стороны. Встречается со мной взглядом и подмигивает. — Эй, Тейлор! Пойдешь следующей? — Только если обещаешь поймать внизу! — громко отзываюсь я. Не могу сдержать улыбку. Он поднимает вверх большой палец, а Рик закатывает глаза и грозится приятелю ослабить ремни. Под общий одобрительный хохот Джек стремительно летит вниз и что-то выкрикивает, но разобрать слова нам уже не удается. Не знаю, хотел он взять меня на понт или любезно освободил место в очереди, но сработало и то, и то. Бесстрашные расступаются и я подхожу к краю крыши. Забираюсь головой вперед так, чтобы видеть панораму. Рик явно доволен моей смелостью. Склоняется, чтобы закрепить ремни и шепчет мне на ухо: — Покажи им, что достойна. Я киваю, но ничего не могу сказать, грудь сжимает от нахлынувшего адреналина. А когда брат без предупреждения отпускает меня, не могу сдержать крик — наполовину истеричный, наполовину восторженный. Город подо мной расплывается, то теряет, то вновь обретает очертания. Проносясь мимо полуразрушенных небоскребов, вижу свое отражение в окнах. Мои глаза горят, волосы развеваются и спутываются все сильнее. Ветер хлещет меня по лицу, но оно сияет, и пока никто не слышит я могу не сдерживаться и вопить во все горло. Потом я обязательно вспомню о словах матери про то, что все бесстрашные — психи. Но сейчас я счастлива тому, что одна из них. Зиплайн резко меняет траекторию и ремни врезаются мне в ребра, но я не чувствую боли под адреналином. Вижу вдалеке двоих, которые стоят у кирпичной стены, машут мне руками и что-то орут. Подлетая ближе понимаю, что они хотят, чтобы я притормозила. Тянусь рукой за спину и не могу с первой попытки достать до рычага. В итоге я останавливаюсь меньше чем в метре от стены, которая превращает темный проулок в тупик. Протягиваю дрожащую руку и касаюсь кирпичей, чтобы почувствовать заземление, потому что тело все еще словно парит в воздухе. Перевожу дух, закрываю глаза и наполовину смеюсь, наполовину плачу. Но это хорошие слезы. Минута уходит на то, чтобы ослабить ремни. Внизу меня обещано ловят. Джек прогибается под моим весом, но удерживается на ногах. Выпрямляется, смотрит на меня сверху вниз и довольно спрашивает: — Ну и как оно? Я соскакиваю с его рук и от переизбытка чувств тянусь обнять их обоих. — Это было очень круто! — в сердцах выдаю я. Их лица такие же красные и сияющие как мое собственное, они переглядываются с понимающими улыбками. — Спорим, в Искренности такого нет, — ухмыляется бесстрашный, имени которого я не знаю. Я убираю волосы с лица и качаю головой. Мне жаль свою бывшую фракцию. Жаль и остальные три. — Мне теперь кажется, что в других фракциях вообще не умеют жить. Джек смеется и обнимает меня за плечо. — Тогда добро пожаловать. Меньше чем через минуту к нам летит еще один неофит. Только когда он зависает над нами, смеясь и ругаясь благим матом, узнаю в нем одного из близнецов. — Ну, его я поймать как тебя не смогу, — говорит Джек. — Давайте-ка, сгруппируйтесь. Мы крепко обхватываем друг друга за локти и вполне удачно страхуем Адама. Его реакция не отличается от моей. Правда меня он пытается не только обнять, но и поцеловать, списывая на спортивное возбуждение, но я отстраняюсь. — Даже не думай так легко выиграть ваш дурацкий спор! Впрочем, он не выглядит сильно разочарованным, только перехватывает мою руку, изворачивается и без подтекста целует меня в щеку. Я легко позволяю ему обнять себя за плечи. Моя спина прижата к его груди и я чувствую, как бешено бьется у него сердце после зиплайна. Но постепенно оно успокаивается. — Дункан следующий? — спрашиваю я. — Нет, он пустил вперед Мию, — Адам понижает голос и очень тихо, чтобы слышала только я, добавляет, — он не большой фанат высоты. Минут через десять наши ряды пополняют Миа, Эрик, Зик, Анабель и еще двое бесстрашных, один из которых мой брат. — У них там заминка со страховкой, — сообщает он, когда оказывается на земле. — На одной ремни были подрезаны. Начал закреплять Тэда, а он свалился носом о парапет. Везение чистой воды. Это к вопросу о летальных случаях, — он с ухмылкой кивает Мие. — Так и что делать? — Перепроверят остальные и спустятся к нам, — братец пожимает плечами. — Большое дело… Краем глаза я замечаю движение в конце переулка и толкаю Рика в бок. От стены отделяется темная фигура и, покачиваясь, идет в нашу сторону. Мужчина одет в форму бесстрашных, его лицо покрыто татуировками. — Что надо? — громко спрашивает Рик, когда он подходит и останавливается метрах в тридцати от нас. — Да так, патрулирую периметр, — его голос хриплый и натянутый. — А вы что тут делаете? — А мы тоже патрулируем, — отзывается Анабель. — Где же ваш отряд? — Они скоро подойдут, — он заводит руки за спину и окидывает нашу небольшую компанию оценивающим взглядом. Анабель обходит меня и становится рядом с Риком. — А из какой вы части? Ее рука тянется к карману куртки, но мужчина негромко смеется. — Не советую. Рик выхватывает пистолет и направляет ему в голову. — Вы изгой, — спокойно комментирует он. — Не очень умно провоцировать группу вооруженных бесстрашных. Мужчина ухмыляется. — Группу вооруженных афракционеров провоцировать еще глупее, — не успевает он договорить, как раздается оглушительный выстрел и две пули врезаются в асфальт прямо у ног моего брата. Каменная крошка летит во все стороны, Рик отступает на шаг. Из тени материализуется еще несколько высоких фигур. На них одежда всех фракций, старая и грязная. Как минимум у одной в руках пистолет, которым она целится в Рика. Те два выстрела были предупреждением. — Убери оружие, сынок, — предлагает мужчина, который пришел первым. Я упустила момент, когда и у него в руках появился пистолет. Только направляет он его не на кого-то из нас, а наверх. Прослеживаю траекторию и понимаю, что он целится в зиплайн. У меня перехватывает дыхание. Он не выстрелит, не посмеет. Но другие бесстрашные, видимо, так не думают, потому что не спешат кидаться в бой. Но им хотя бы есть, с чем кидаться. Мы, неофиты, вообще безоружны. Афракционеров минимум в два раза больше, чем нас. Рик не стреляет, но и рук не опускает. — Командовать здесь могу только я, — он прекрасно контролирует интонацию, в ней нет и тени страха. Если я бесстрашная процентов на тридцать, то мой родной брат — на все сто, и я горжусь им. — Но пока мы еще можем решить все мирно. Что вы хотите? Женщина с пистолетом дергает рукой, но мужчина жестом приказывает ей остановиться. — Что мы хотим — не ваша забота, — мягко отвечает он. — Но вы точно не хотите, чтобы я прострелил канат. Иначе ваше развлечение закончится чередой несчастных случаев. А бесстрашные в последнее время и так мрут как мухи. О чем он?! Пальцы Рика белеют от напряжения. — Сделаешь это, и живым отсюда не уйдет никто из вас. Ты же понимаешь? — Возможно, — пожимает плечами изгой, — но и среди вас будут потери. Редко когда хороший командир станет рисковать своими людьми без надобности. Особенно когда им есть, что терять. В отличие от нас. — Чего вы хотите? — повторяет Рик. — Мы хотим ваше оружие, — заявляет мужчина. — Расчехляйтесь, отдайте нам все и, даю гарантию, на этот раз разойдемся мирно. Или, — он машет рукой женщине и та с довольной ухмылкой направляет пистолет на Анабель, — сам понимаешь. Никогда не думала, что окажусь в такой ситуации во время инициации. Теперь понятие «реальная угроза» обретает новый смысл. Тишина в проулке сгущается, Рик не торопится принимать решение. А я думаю о тех, кто еще наверху и о том, как скоро они начнут спускаться, в этот раз реально рискуя жизнью уже не в порядке игры. Изгой насмешливо поднимает брови. — Видишь мои татуировки, мальчик? Я был лучшим стрелком в свое время, и сейчас гораздо лучше любого из вас. Можешь мне не верить… но ты уверен, что хочешь рисковать друзьями? Шона еще наверху. Дункан и Четыре тоже. Если он испортит кабель, они полетят на землю не как мы, а безвольными куклами. Я представляю их изломанные тела на мостовой, разбитые головы и кровь вперемешку с мозгами… которые другие афракционеры будут соскребать с асфальта. Меня охватывает такая злость, что малейшие остатки страха и растерянности уходят. Никакая мразь не может угрожать бесстрашным. Я впервые чувствую себя частью этой фракции не только номинально. В этот момент во мне окончательно умирает добрая искренняя девочка, которая решает проблемы разговорами, и эрудитка, которая достаточно умна, но слишком боится за свою жизнь чтобы действовать. Остается только бесстрашная. А у нее есть навыки и скоро будет оружие. Рик сверлит взглядом бывшего бесстрашного-изгоя, но не торопится стрелять. Джек, который стоит слева от него, тоже не может направить на афракционера пистолет, потому что придется сначала его достать, а за малейшее движение изгой спустит курок и зиплайн оборвется. Его не волнует, что потом его тут же пристрелят. Похоже, мы ценим жизни друзей больше, чем афракционеры ценят свою собственную. — У нас не так много времени, — говорит мужчина и небрежно машет рукой. — Либо вы прямо сейчас отдаете нам оружие, либо… Пока он вещает, я тянусь рукой к одному из пистолетов, что все еще у Рика за поясом, обхватываю рукоять и едва слышно предупреждаю брата, чтобы он не дернулся: — Я беру его. Рик едва заметно кивает. Он напряжен, но не то чтобы у него был выбор. Ему остается только довериться мне и слухам о том, как хорошо я стреляю. Он переносит вес с одной ноги на другую, полностью скрывая меня за собой. Справа Анабель делает тоже самое. — Ладно! Мы согласны! — громко говорит Рик, и его слова заглушают щелчок, с которым я снимаю пистолет с предохранителя. — Ребята, — он поворачивается к своим людям и командует, — отдайте им оружие. — Ты свихнулся?! — шипит Джек, но Рик пристально смотрит ему в глаза и рявкает: — Это приказ! Джек замирает, а потом что-то меняется в его взгляде и он медленно кивает. Он, Анабель и двое других взрослых бесстрашных начинают доставать из карманов курток ножи и пистолеты, издавая как можно больше шума и движений. Их размашистые телодвижения позволяют двинуться и мне. Я делаю шаг назад, опускаюсь на одно колено и целюсь. — Хилые нынче силовики пошли, — хрипло смеется женщина-афракционер. Надеюсь, она и правда единственная в их компании кроме нашего приятеля напротив, у кого есть пистолет. Она все еще целит его прямо Рику в голову. Но, когда Джек сгребает оружие и делает шаг в их сторону, женщина направляет пистолет ему в грудь и я понимаю, что другого шанса не будет. Я лишь молюсь, чтобы отработанные годами инстинкты позволили ему сориентироваться сразу как только я выстрелю. Холодная ярость держит меня в тонусе и не позволяет рукам дрожать. Жду до того момента как Джек отойдет всего на шаг, а потом глубоко вдыхаю и на выдохе спускаю курок. Тут же слышу вопль боли, чей-то крик, другой выстрел и другой крик, мужской, еще более пронзительный. Начинается движение, все происходит стремительно, но я вижу это как в замедленной съемке. Афракционер, который целился в канат, роняет пистолет, воет и цепляется за свое запястье, из которого во все стороны хлещет кровь. Это значит, что я попала. Женщина-изгой выстрелила сразу после меня, но, видимо, запаниковала, или просто промазала, потому что попала Джеку в плечо. Он упал как подкошенный, но Анабель уже схватила свой нож, с которым не стала расставаться, и запустила прямо ей в шею. В рядах афракционеров поднимается суматоха, а бесстрашные действуют четко и слаженно. Рик подскакивает к мертвой афракционерке, которая еще судорожно дергается, и выхватывает пистолет из ее пальцев прежде, чем это сделают ее дружки. Часть из них пытается убежать, когда он без колебаний открывает огонь, но их все еще больше, и остальные лезут в драку. Анабель вырубает молодого парня, который кинулся к нашему оружию, сваленному одной кучей рядом с истекающим кровью Джеком. Перед ним на колени приземлилась Миа и делает что-то, чтобы остановить кровь. — Забери это! — командует Анабель ближайшему неофиту и указывает на ножи и пистолеты. Но Зик и сам уже сориентировался. Я не чувствую оцепенения, не чувствую страха, когда высокий мужчина вырастает прямо передо мной и замахивается: поднимаю руки и стреляю. Я бесстрашная, но пока еще не хладнокровная убийца, поэтому целюсь в ногу. Он вопит и падает на колени, пытается схватить меня, но я со всей силы бью его ногой в грудь и он валится на спину. Я хочу подстрелить кого-то еще, хоть как-то помочь. Кровь стучит в ушах, и тут я слышу отчаянный крик Адама. — Лорен, сзади! Разворачиваюсь, и вижу дуло пистолета, направленное мне прямо в лицо. Его держит афракционер, которого я подстрелила. Держит здоровой рукой, она трясется и я осознаю, что лирических отступлений не последует. Его глаза полны ненависти и он спускает курок. Гремит выстрел и я падаю на землю, головой на асфальт. Чувствую едкую боль в правом виске, словно кожу там щедро облили кислотой, ребро жжет невыносимо, но я жива, определенно жива! Жду нового выстрела, но его нет. Кто-то перелетает через мое тело, выхватывает пистолет у изгоя и с силой бьет его в челюсть несколько раз, пока тот не перестает вопить, падает на землю и остается там лежать без движения. Мой спаситель поворачивается ко мне и я узнаю в нем Эрика. Его лицо белее снега, челюсти плотно сжаты. Он смотрит на меня сверху вниз и спрашивает: — Что ты там говорила о моем эгоизме? У меня из груди вырывается истеричный смех, но он быстро перерастает в стон. Я хватаюсь за голову и моя рука становится мокрой от крови. Эрик подхватывает меня под руки и помогает встать на ноги. — Живая? — Да. А он? — я киваю на афракционера. При виде его безжизненного тела меня охватывает волна мрачного воодушевления. Эрик смотрит себе через плечо. — Пока да. Хочешь исправить эту ужасную ошибку? Да. Да, хочу. Но когда делаю шаг в его сторону и поднимаю пистолет, острая боль пронзает все мое тело и я вспоминаю, что это не игра. Смогу я убить человека, который чуть не убил меня? Или просто дам ему истечь кровью? — Лорен, нет! Голос брата вырывает меня из пучины моральных колебаний. Я оборачиваюсь. Рик подходит ко мне и рявкает: — Я сказал, отставить! Понимаю, что все еще держу палец на курке и поспешно опускаю оружие. — Есть, сэр. Только тут до меня доходит, что в переулке почти мертвая тишина. Я оглядываю тупик и понимаю, что он стал конечной точкой путешествия как минимум для троих афракционеров. Еще двое стоят на коленях у стены. Зик, который выглядит немного шокированным, все же твердо держит в руках пистолет, направленный им в головы. Одна — совсем молодая девушка, едва ли старше нас. Вторая — пожилая женщина. Остальные, видимо, разбежались. А, ну и мой неудавшийся ассасин. Убедившись, что афракционер еще дышит, братец поднимается с колен и наконец замечает, что я ранена. Хотя я и пытаюсь не придавать этому значения, потому что многие из нас понесли более менее существенные потери. И тем более ни одна из моих ран не сравнится с простреленным плечом Джека. Рик двумя пальцами берет меня за подбородок и поднимает голову так, что тусклый лунный свет падает мне на левую часть лица. Поджимает губы, разглядывая царапину на виске. — Чудом, просто чудом не зацепило глаз, — комментирует он. — Чудо в том, что не попало в голову, — отзываюсь я и некоторые бесстрашные смеются. Вот как они реагируют на опасность. Вот как снимают стресс после того, как рискуют жизнью. Вот как мы снимаем стресс, потому что я чувствую, что мне тоже скорее смешно, чем страшно. Может, это просто истерика. А может, я наконец стала одной из них. Эрик подходит к афракционеру и с отвращением пинает его носком ботинка. — Хотите допросить его? — Соображаешь, — кивает Рик. — Только замотайте ему руку. Он не должен сдохнуть от кровопотери, пока не расскажет, откуда у него пушка. И этих тоже берем с собой, — он указывает на двух женщин, которых Зик держит под прицелом. — Сейчас в этом квартале пересменка, я вызову новый патруль, когда они будут рядом, — сообщает Анабель. Она подходит к нам. Ее губы бледные, но взгляд бесстрастный. Для человека, только что совершившего убийство, она поразительно спокойна. Я почти понимаю ее. — Серийный номер стерт, — она протягивает моему брату пистолет, из которого подстрелили Джека. Рик берет его в руки и тщательно осматривает. Эрик тоже поднимает с земли пистолет афракционера. — Этот тоже без номера, — он подносит оружие к лицу и щурится. — Хотя нет, тут есть пара цифр… — Дай-ка мне, — Рик оживляется и забирает пистолет, возвращая второй Анабель. — Что думаешь? — ее взгляд хмурый. — Думаю, — вздыхает брат и прикрывает глаза, — что Макс будет в ярости. И захочет допросить всех свидетелей. Он косится на нас — неофитов — и переводит взгляд вверх и вправо, откуда тянется зиплайн. — Кстати, а почему никто не спускается? — интересуется Адам. — Мы тут уже сколько, полчаса? — Я дал им знать, что тут опасно, — говорит Рик. — Как это? Вместо ответа братец расстегивает куртку и отводит в сторону ее правый край. Там целая связка ножей на любой вкус, а еще рация и продолговатый плоский предмет, на котором мигает небольшой красный огонек. — Я отправил красный код, — говорит Рик, явно довольный собой. — И включил прослушку. Видимо, раз никто не спустился, им там хватило ума немного подождать и дослушать до момента, где этот ублюдок начал угрожать оборвать зиплайн. Бедные, это ж сидят там и локти грызут от беспомощности! Все смеются, но мои пальцы немеют. — Так я могла не стрелять? — севшим голосом спрашиваю я. — Нет, ты все правильно сделала, — голос Джека хриплый, в нем явно слышится, что ему больно. По крайней мере он жив. — Всегда должен быть кто-то, кто отвлекает внимание и дает взрослым сделать главную работу. Сегодня это была ты. Кстати, классный выстрел. Я слабо улыбаюсь, но все еще чувствую себя отчасти виноватой за то, что пуля его достала. — Прости. Парень отмахивается и кривит губы. — Не впервой. Добро пожаловать в Бесстрашие. — Да уж, — усмехается Анабель и поочередно смотрит на меня, Адама, Зика, Эрика и Мию. — Вот вам и инициация. Но по крайней мере с этой вы справились отлично. Мы переглядываемся, не до конца уверенные, уместна ли сейчас будет наша радость. Разве что Эрик самодовольно ухмыляется и косится на поверженного афракционера у себя под ногами. На минуточку, это я его подстрелила! С другой стороны, вырубил его именно Эрик, причем сделал это очень вовремя. Ладно, пока допустим мысль, что это общая победа. Адам бьет кулаком по руке. — Жаль, Амару нельзя рассказать об этом. Рейтинги пулей вверх улетят. Он смотрит на меня, я поджимаю губы и киваю. Да, балы за боевую подготовку мне бы не помешали. — Пулей улетите вы, причем из фракции, — отрезает Рик. — Вас не должно здесь быть, забыл?! Давайте, даю вам пять минут форы, перед тем как вызову патрульный отряд. К тому времени как они приедут, вы, дети, должны уже быть в штабе и мирно посапывать в своих кроватках. — А как же Шона и Четыре? — вмешивается Зик. — И Дункан, — вспоминает про брата Адам. — Ах да, — спохватывается Рик. — Прошу прощения. Он достает рацию и коротко переговаривает с кем-то из своих людей, которые остались на крыше небоскреба с нашими друзьями. — Скоро они будут. Эй, мелкая! — вдруг кричит он, обращаясь к Мие. — Что ты делаешь?! Я оборачиваюсь. Миа, которая до этого уделяла все свое внимание Джеку и его раненому плечу, теперь встала и обходит афракционеров, проверяя им пульс. — Хочу убедиться, — отзывается она. — Вдруг кто-то еще жив. — Осторожнее с ними, — предупреждает Анабель. Миа кивает и идет к следующему. В темноте кажется, что это не люди лежат на тротуаре, а бесформенные кучи грязного тряпья. К одной из них, особо крупной, Миа и направляется. Я смотрю на афракционера и чувствую неприятную пульсацию в голове. Адреналин проходит, боль мешает думать, но что-то важное настойчиво стучится в сознание. Как будто там дверь и кто-то с силой бьет по ней молотком. Я закрываю глаза и с силой давлю на веки. Пульсация не уходит. Может, это все от раны на виске. Миа садится на корточки рядом с крупным афракционером и тянется к нему рукой. — Миа, нет! — крик вырывается из моей груди прежде, чем приходит осознание. Миа оборачивается, а бесформенная куча на земле приходит в движение. Я вижу блеск ножа в воздухе. Миа кричит и отскакивает, а я поднимаю руки и без колебаний стреляю. Это тот изгой, которого я подстрелила минут десять назад. Но я стреляла не в голову или в сердце, а всего лишь в ногу. Он не мог быть мертв, а я должна была подумать об этом раньше. Он притворялся и ждал, чтобы нанести удар. Чтобы убить кого-то из нас. Сегодня я не чувствую рамок. Миа жива, но ранена, из пореза на ее руке сочится кровь. Я подхожу, становлюсь рядом с ней и смотрю в лицо ее обидчику. Оно перекошено от боли и бессильной ярости. Прекрасно тебя понимаю, урод. Мир передо мной в красных и черных тонах. Он пахнет кровью, грязью и металлом. Я еще три раза жму на курок. Он воет от боли и кроет меня таким матом, какого я еще в жизни не слышала. Стреляю ему в руку, опускаю пистолет и с размаху бью его ногой по лицу. Слышу хруст и отчаянный вопль. Несколько воплей. Я не знаю кому они принадлежат, в ушах стоит звон, а перед глазами — окровавленное лицо поверженного противника. Замахиваюсь еще раз, но кто-то хватает меня поперек туловища и тащит назад. — Пусти меня! — огрызаюсь я и пытаюсь дотянуться до афракционера, но хватка только усиливается. Мои ноги отрываются от земли и я различаю голос, который орет, чтобы я успокоилась. — Ты убьешь его, а он нам нужен, дура! Угомонись! — Он хотел меня убить! — визжу я и пытаюсь снова поднять пистолет. — Он чуть не убил Мию! Я хочу, чтоб он мучился! Чужая рука с силой давит мне на поврежденное ребро и только резкая острая боль приводит меня в себя. Я вскрикиваю и перестаю сопротивляться. Мой миротворец отпускает меня и рывком разворачивает к себе. Я узнаю брата. Он выглядит еще злее, чем я. Наши лица всего в паре дюймов друг от друга. Рик вырывает пистолет у меня из рук. — Как говорит папочка, «справедливость непременно будет восстановлена», — сердито цедит он. — Но вершить ее не тебе! Он обхватывает меня за шею ниже затылка и заставляет посмотреть себе в глаза. В его взгляде одновременно злость на неопытного неофита и беспокойство за душевное состояние сестры. Но с моим душевным состоянием все прекрасно. Я делаю несколько глубоких вдохов и на выдохе киваю. — Нормально? Уверена? — Да. Рик проводит рукой по моим волосам, хлопает по плечу и отходит, чтобы связаться с теми, кто остался наверху. Оставшись безоружной, не знаю, чем себя занять. Снова чувствую жгучую боль в ребре и обнимаю его одной рукой, а другой опираюсь на бедро. Решаю осмотреть «место преступления», поднимаю голову и встречаюсь взглядом с Эриком. Его светлые глаза по-кошачьи блестят в темноте. У меня возникает ощущение, что он смотрит на меня уже давно. Но в этот раз не как обычно — насмешливо или с угрозой. Его взгляд внимательный, глубокий и настойчивый, словно он без слов пытается намекнуть мне на что-то и ждет, дойдет до меня или нет. И спустя полминуты мучительных размышлений до меня доходит. Мне понравилось причинять людям боль и чувствовать силу от этого. Теперь я гораздо лучше его понимаю, потому что стала такой, как он и предполагал. Как и обещал тогда, на ринге. Похожей на него. Уголок его рта дергается, когда я киваю. Но стоит мне отвести взгляд, и приходит осознание, что здесь что-то не клеится. Решаю подумать об этом позже, потому что мы слышим скрежет, с которым кто-то спускается по зиплайну. Почти все — кроме раненых Мии и Джека, а еще Зика, который стережет пленных — идут ловить Дункана. Я тоже остаюсь на месте, потому что чувствую, что от меня пользы не будет. Ребро болит так, словно оно опять треснуло, только в этот раз никто носилок мне не предоставит, и на поезд запрыгивать… Черт, как я запрыгну на поезд?! Я буквально готова развалиться на части. В течении ближайших десяти минут вся команда, которая пару часов назад забралась на крышу небоскреба Хэнкока в предвкушении отличного развлечения, воссоединяется на земле. Пока остальные вводят шокированных новоприбывших в курс дела, я отталкиваюсь от стены и ковыляю в сторону Зика. Он все еще держит под прицелом двух женщин. Когда я подхожу, они смотрят на меня со злостью и опаской. Раньше я и представить не могла, что на меня будут смотреть со страхом. Но сейчас это меня не удивляет. И уж точно не расстраивает. Зик кивает мне. Я смотрю на мужчину-изгоя, которому Миа, добрая душа, наложила жгут, и тихо спрашиваю: — Это было ужасно, да? — Нет. Нет, не переживай, — Зик качает головой и фыркает. — Неожиданно, конечно, и немного истерично… Но зато теперь мы точно знаем, что у тебя есть характер! — У меня всегда был характер! — Воу, женщина, легче! — Зик насмешливо поднимает свободную от пистолета руку к голове в знак мирной сдачи. — Только в меня теперь стрелять не вздумайте! Я с трудом смеюсь и толкаю его в бок. Пожилая женщина, стоящая перед нами на коленях, не выдерживает. — Это смешно, по-вашему? — негромко произносит она. В ее голосе яд и боль. — Устраивать шоу на убийстве невинных людей? Мы переглядываемся. Зик поднимает брови. — Я ошибаюсь, или это вы на нас напали? — холодно уточняет он, даже не пытаясь убрать издевку из голоса. — Она выстрелила первой, — молодая девушка кивает на меня. Во мне снова пробуждается только поутихший гнев. — Прошу прощения, — мне с трудом удается контролировать голос, — я должна была дать вашей подружке убить моего брата? А вашему дружку — испортить зиплайн и покалечить моих друзей? Да, я выстрелила первой. И при прочих равных я бы еще раз это сделала. — Вы безмозглые идиоты, — выплевывает женщина. — Система подминает вас под себя, а вы даже не замечаете, во что превращаетесь. И вместо того, чтобы помочь нам, вы… Я подбираюсь и сжимаю руки в кулаки. Еще немного, и я и этой нос сломаю. — … вы работаете на фракцию, которая не ценит людей, а воспринимает их как пушечное мясо. Попомни мое слово, девочка, — она смотрит мне в глаза и невесело усмехается, — потеряешь способность сражаться и тебя тут же выкинут на улицу, прямо к нам. А после сегодняшнего, — она обводит взглядом переулок, место недавнего побоища, и ее голос становится жестким, — лучше бы тебе сразу прыгнуть в реку, чем попасться нам в руки. Это будет гуманнее. Я отвожу руку назад, но ее опять перехватывают. На этот раз легче, но в этот раз я и сама себя контролирую, так что подчиняюсь. Это снова Эрик. Но сейчас его присутствие меня успокаивает. Он продолжает сдерживать мой кулак и кладет другую руку мне на спину. — Тише, Лорен, — советует он и смотрит на афракционерку. — Не видишь, дамочка и так обижена жизнью, зачем расстраивать ее еще больше? Он переводит взгляд на меня и сначала я не могу понять, почему его голос такой искренний, а взгляд такой серьезный. Словно он и правда просит меня прекратить издеваться над ней, словно ему ее жаль. Но Эрик не из тех, кто способен питать жалость. Так зачем… Его ладонь чуть сжимает мое запястье, а брови чуть поднимаются, в стандартном жесте «соображай». И снова под его пристальным взглядом до меня доходит. — Ты знаешь, что она была бесстрашной? — говорю я и тоже поднимаю брови. — Да ну? — Да, — я склоняю голову и поворачиваюсь к бесфракционнице. — Слишком много она знает о правилах фракции, об отношении там к людям, даже про подземную реку. Моя интонация в точности копирует его. Серьезная и сострадательная. И это мне ровным счетом ничего не стоит. — Мы переходники, понимаете? — объясняет Эрик терпеливо. — Для нас жить в пещере после светлых многоэтажек довольно непривычно. Но все лучше, чем жить вообще без дома. Ты как думаешь? — О, я согласна абсолютно, — киваю и не могу не улыбнуться, наблюдая за тем, как теперь она теряет равновесие. — Вы правы по поводу Бесстрашия, это фракция не для всех. Оттуда очень легко вылететь. Выдерживают только самые стойкие. Но вы производите хорошее впечатление… Вас выкинули уже после инициации? — Я сама ушла, — ее глаза горят от гнева, но она пытается держать лицо. Это не страшно. Мы только начали. — Понимаю, — Эрик участливо кивает. — Тяжело оставаться дома, когда недостаточно хорош по сравнению с другими. Легче и правда уйти. — Говорят, жизнь есть и после фракций, — я ухмыляюсь. — Но, судя по всему, жизнь эта так себе. Зато вы независимы. У вас же нет лидера? Или мы просто плохо знакомы с регламентом жизни уважающего себя изгоя? — Точно! — улыбается Эрик. Его пальцы крепче обхватывают мое запястье. Он оценил сюжетный поворот. — Было бы ужасно бросить одну систему, чтобы стать винтиком другой. Не то, чтобы нам это не нравилось, правда? — я киваю. — Но вы то по натуре бунтарь. — Не очень умный, правда. Напасть на группу бесстрашных, имея при себе всего две пушки… Какой гений придумал этот план? Его здесь нет, случайно? Или он сбежал и бросил бездарных исполнителей? В глазах женщины что-то меняется — она пытается это скрыть, но нам и секунды хватает, чтобы понять — я попала в точку. О, дорогая, ты выбрала не тех людей, которым стоит врать. — Понятно, — тихо произносит Эрик. — Что ж… Думаю, после допроса в штабе вас обязательно отпустят «домой», — это слово он произносит с издевкой, — и вы разберетесь со своим местным недостратегом. — И с осведомителем, — вдруг соображаю я. — Кто рассказал вам про зиплайн? Она молчит. Я понижаю голос и подаюсь вперед. — Он явно вас подставил. Столько стараний и надежд возложено на эту ночь… И все равно идиотский план не сработал. — Вы не были готовы, — ее губы кривятся. Моя улыбка гораздо качественнее. — Да, возможно. А еще нас было в два раза меньше. Но даже при таком раскладе мы все живы. Никто из нас не сбежал и не бросил остальных. Чего нельзя сказать о дружках из вашей новой фракции. Точно не жалеете, что «сами ушли» из Бесстрашия? А то специализацию все равно сменить не удалось, а преимуществ вроде настоящего оружия, дисциплины и крепкого плеча напарника лишились. Я не знаю эту женщину, не знаю ее историю, но именно последние мои слова по-настоящему задели ее за живое. Передаю эстафету дальше. Приходится немного подождать. — Мне всегда было интересно, — наконец тянет Эрик, дождавшись пика эмоционального накала, — вас вроде как все воспринимают как отработанный материал общества, не способный на чувства и эмоции, но мы-то знаем, что все вы люди, — он прижимает ладонь к груди. — У вас наверное и семьи есть… Лицо женщины искажает болезненная гримаса, она быстро смотрит на переулок за нашими спинами. Ее нижняя губа в конце концов начинает дрожать. Эрик видит это и в его глазах появляется хищный блеск. Я чувствую, вижу, что у него даже дыхание участилось — так его возбуждает эта незатейливая игра. — О, прости, — он звучит очень искренне, — так я прав, у вас есть семья. Или была? Вы же не хотите сказать, что мы сегодня кого-то из них подстрелили? Женщина не выдерживает, закрывает глаза и из ее груди вырывается такой надрывный крик, что у меня по коже пробегает холодок. Пальцы Эрика на моей спине сжимаются. Теперь он ждет моего комментария, но это уже слишком. Через эту грань я еще не готова переступить. Ни секунды не жалею, что стреляла в тех мужчин, но не собираюсь хвастаться этим перед той, кто их, возможно, любит, просто чтобы надавить побольнее. Я стала жестче, но пока еще не стала жестокой. Тот случай, когда после драки кулаками не машут, а драка уже давно закончилась нашей победой. Мне не жаль ее. Но продолжать будет неправильно. Я касаюсь руки Эрика. Он поворачивается ко мне, наши взгляды пересекаются. «Я тебя поняла без слов, теперь и ты меня пойми». Приоткрываю рот, но ничего не говорю и только качаю головой. До Эрика бессловесные послания доходят гораздо быстрее, чем до меня. Возбужденный блеск в его глазах гаснет, но он не отворачивается и, вопреки ожиданиям, не выглядит разочарованным. Просто вздыхает и пожимает плечами. Бедный мальчик, обломали веселье. Но его реакция меня устраивает и я благодарно сжимаю его ладонь. К нам подходит один из взрослых бесстрашных и забирает у Зика пистолет, занимая его место. — Этих заберет патруль, — говорит он. — А у вас есть пять минут, чтобы исчезнуть. Анабель пойдет с вами. — Зачем? — спрашивает Четыре. Он стоит рядом с Мией, она опирается на его плечо. Я вижу кровь у нее на ладонях. Она поднимает голову, смотрит на меня, а потом видит наши с Эриком сцепленные руки. Ее брови летят вверх. Я закатываю глаза и демонстративно разжимаю пальцы. — Четыре прав, — недовольно говорит Шона. — Мы и сами в состоянии запрыгнуть на поезд. Ох, я в этом не уверена. — Я иду с вами, потому что мы должны быть уверены, что вы никому не попадетесь на глаза, — непререкаемым тоном заявляет Анабель. — К тому же, я знаю ребят, которые работают в медпункте, и уговорю их подлатать вас, а потом держать язык за зубами. Так что давайте, ноги в руки и вперед. В поезд мне помогает забраться Адам и, видя мое состояние, без лишних слов аккуратно опускает у стены и идет в другой конец вагона. — Эй, братец! — зовет он Дункана. — Помоги-ка мне. — В каждом вагоне есть аптечка, — поясняет Миа, видя мое непонимание. Она такая же бледная как я. Сидит напротив открытой двери, ветер треплет ее волосы. Они желтые, как пшеница на полях Дружелюбия. А глаза у нее зеленые, как весенняя листва. Я больше не злюсь на нее. Сегодня она тоже была смелой. И самоотверженной. — Сильно он тебя? — киваю на ее руку. — Да, — она натянуто улыбается. — Но мы же живы, правда? Так что грех жаловаться. — Не шевелись, будь добра, — говорит ей Четыре. Он еще тогда, в переулке сделал для нее жгут из собственного ремня, а сейчас, забрав у Дункана бинты и спирт, обрабатывает рану. Миа благодарно улыбается ему и терпит боль, сжав зубы. Оглядываю нашу небольшую компанию. Шона тоже при деле — помогает Зику: кто-то задел его ножом, правда не так сильно как Мию. Парень стянул футболку и опечаленно рассматривает порванную ткань, а Шона суетится над порезом у него на спине. Она никогда не говорила этого — и никогда не скажет — но я знаю, что он ей нравится. Хотя пока они только друзья. Наверное, ей приятно заботиться о нем. Что касается меня, я думаю только о том, как позаботиться о себе. Отвергаю предложенную Адамом помощь и объясняю: — Я нелегко переношу боль, хочу сама ее контролировать. Он пожимает плечами, хлопает меня по плечу и отходит. А я раскрываю аптечку и не знаю, с чего начать. Беру зеркальце и впервые вижу себя после спуска с небоскреба. Волосы спутаны ветром и выпачканы в пыли и крови, на виске царапина от пули, которая и правда чудом не зацепила глаз, половина лица и шеи в крови. Вид у меня, конечно, лихой, но ужасный, так что я негромко стону от злости и отбрасываю зеркало. Даже без учета внешних повреждений, внутри в зоне груди и спины все горит от боли. Тупо смотрю на таблетки и пытаюсь понять, какие мне нужны. Дома меня лечила мама, в больнице — врачи, а я знаю только как выглядят таблетки от кашля. Беру первую попавшуюся пластинку, потому что меня привлекает зеленый цвет таблеточек. Но ее тут же вырывают у меня из рук. Рядом приземляется Эрик и, совсем нелестно отозвавшись о моих умственных способностях, забирает у меня аптечку. У меня нет ни сил, ни желания с ним спорить. Через минуту мне на колени падает коробка с оранжевой этикеткой, банка спирта, тюбик с прозрачной мазью и запаянная вата. Ладно, пусть язвит сколько хочет, лишь бы пользу приносил. — Адам! — окликает друга Эрик и через весь вагон швыряет ему синюю баночку. — Это от головы. А то, что ты взял, снимает менструальную боль. По вагону прокатывается смех, Шона отрывается от Зика и поднимает брови. — Ты-то откуда знаешь? — У него мама врач, — отзываюсь я. — Очень хорошая, кстати. Эрик недовольно кривит губы при упоминании семьи и смотрит на Четыре и Мию. — Ослабь ей жгут ненадолго, — советует он и ухмыляется. — Оставишь девчонку без руки, и твой отреченный папочка будет разочарован. Четыре так резко разворачивается, что Миа вздрагивает. Но он этого не замечает. Его и так темные глаза сейчас кажутся мне совсем черными, я еще не видела, чтобы в них была такая ярость. Впервые чувствую, что этот спокойный и тихий парень несет в себе реальную угрозу, и мне становится не по себе. Эрик спокойно выдерживает его взгляд, но я вижу, как он напрягся и подобрался. Еще немного, и они вцепятся друг другу в глотки, как два разъяренных пса. — Закрой. Свой. Рот, — медленно произносит Четыре. — Или что? — Я предупреждал тебя… — Нет, ты предупреждал не называть тебя стиффом и не говорить о твоей матери, — мягко напоминает Эрик. В его голосе те же нотки, как когда он издевался над афракционерами. — А что касается твоего отца… Тут есть, что сказать, не находишь? Четыре срывается с места и в два шага подходит к нам. Эрик уже на ногах, его кулаки сжаты. — Давай, — шипит он. Поезд шатается, а они стоят у открытой двери. Я не выдерживаю. — У вас бой через пару дней, — я со злости отшвыриваю от себя зеркальце. — Вы не можете решить это на ринге?! Еще минуту они неотрывно сверлят друг друга взглядом, а потом Четыре меняется в лице, разжимает кулаки, бросает последний презрительный взгляд на Эрика и возвращается к Мие. Эрик самодовольно ухмыляется и снова садится рядом. Не могу сдержаться и цежу сквозь зубы: — Придурок. Вся его злость, направленная на Четыре, переключается на меня — это видно по глазам. — Я тебе жизнь спас. Будь благодарна. — Спасибо, — огрызаюсь я. Чувствуя новый приступ боли, прижимаю ладонь к виску. — Правда, спасибо. — Спасибо и все? Нет, Тейлор, мы с Адамом не просто так нервы и силы на тебя тратили. Будешь должна. — Эй, — окликает нас Анабель. — Не хочу учить молодняк жизни… — Но научишь, — предполагает Адам. — Но научу, — кивает девушка. — Спасти кому-то жизнь это очень смело и благородно, но для бесстрашных это норма. Так что разговоры из разряда «будь благодарна, что я выполнил свои прямые обязанности», чести во фракции тебе не прибавят. — Спасибо за совет, — сухо отзывается Эрик. — Я не закончила. У тебя, — она делает круг пальцем в воздухе, — отличные данные. Не рискуй ими, демонстрируя свои эрудитские замашки. А ты, — она поворачивается ко мне, — тоже, безусловно, отлично себя показала, и первый выстрел был классный. Но будь счастлива, что в этот раз из старших по званию рядом был только твой брат. Потому что любой другой командир пришиб бы тебя на месте за ту истерику и неподчинение прямым приказам. Она не смеется над нами, из ее слов я не делаю вывод, что она ставит себя выше нас. Она реально дает совет, чисто по доброте душевной. Как Амар. Я киваю и она удовлетворенно улыбается. — Эй, Бэл, — зовет ее Зик. — Может дашь нам еще пару уроков и объяснишь, какого черта афракционеры свободно бродят по городу с оружием? Все тут же начинают согласно кивать и строить предположения под руководством единственной бесстрашной, которая по сравнению с нами хоть немного в курсе дел. Пары минут мне хватает, чтобы понять: никаких точных сведений ни у кого нет, только обрывки информации и домыслы, и я выпадаю из дискуссии. Мне не остается ничего, кроме как сфокусироваться на своей боли, которую я чувствую каждой травмированной клеточкой тела. Висок жжет, и я понимаю, что наверняка останется шрам. Вспоминая слова брата о том, что пуля могла легко зацепить глаз или просто пройти на вылет через мозг, грех жаловаться. Сегодня мы все спасали друг друга. Я — Рика, Миа — Джека, Зик — Адама, Адам — меня. Если бы он не крикнул, Эрик бы не заметил, что в меня собираются стрелять, и не бросил меня на землю раньше, чем это случится. Я искоса смотрю на него. Эрик тоже делает вид, что слушает остальных, но серые глаза пустые. Несильно толкаю его в бок, тогда лицо парня приобретает более осмысленное выражение. — Что? — Спасибо, — тихо говорю я. Он недолго смотрит мне в глаза. Ведет какой-то внутренний спор, а потом негромко вздыхает и без лишних слов обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Я ложу голову ему на грудь и прикрываю глаза. Слушаю спокойный стук его сердца и думаю о том, как легко мы поняли друг друга там, в переулке, где я потеряла чувство меры и морали. Пытаюсь понять, что это для меня значит. Я должна чувствовать моральные угрызения совести за то, что сделала? Хороший вопрос. Сомневаюсь, что кто-то в Бесстрашии осудил бы меня. Да я и сама себя не осуждаю. А что бы сказали родители? «Вот скоро сама и спросишь». Я закрываю лицо руками и усмехаюсь. День посещений послезавтра. Мама обещала прийти, и ой сколько у нее будет вопросов: к моему побитому внешнему виду, к татуировкам. Но знаю, что первым делом она заметит перемены в глазах, и ей они не понравятся. Я стала жестче, я стала больше времени проводить одна, я научилась не врать, но красиво искажать информацию. Но я не чувствую, что это плохо. Вот когда начну наслаждаться чужой болью просто так — тогда и буду переживать. А пока… Мне понравилось причинять боль тем, кто хотел причинить ее мне. Но воодушевилась я не потому что пустила кому-то кровь, а потому что смогла устоять перед кем-то более сильным. Не просто устоять, но и победить. Я бы никогда не почувствовала триумфа, если бы пришлось стрелять в слабых. Вот, видимо, в чем между нами разница — между мной и моим старым другом детства. Но я уже не так уверена, что рада ей. В каких бы натянутых отношениях мы ни были, но он спас мне жизнь, и поэтому я уже не могу его ненавидеть. Но и друзьями мы тоже быть не можем. Потому что я боюсь, что если мы сблизимся, то я со временем превращусь в его точную садисткую копию, разве что более женственную с виду. Потому что во мне это есть. И я не могу позволить ему взять верх. Где грань, на которой заканчивается отвага и начинается жестокость? Почему так быстро люди от природного желания защитить себя и своих близких переходят на желание напасть первыми? И как сохранить в себе человека, когда нет иного выхода, чем каждый день выбирать — охотник ты или жертва? Я уже не уверена, что мир делится на черное и белое, но и в обоснованность серой морали верить не стану. Я не буду искать сноски в моральных законах и оправдывать себя или кого-то другого. Это слабо, жалко и недостойно ни бесстрашной, ни искренней. Я буду просто жить и действовать, придерживаясь кодексов, написанных Основателями. Искренность. В этом меня воспитали, этим я живу с самого детства. Я верю в это. Эрудиция. Тут все очевидно — бездумное геройство и неконтролируемый поток слов нерациональны, потому как не доведут ни до чего хорошего. Ни тебя, ни тех, ради кого геройствуешь. Бесстрашие. Никто никогда не учил меня этому. Это то, что я почувствовала и осознала сама, в самый опасный момент своей жизни. Я не колебалась, я не боялась. Храбрость пришла ко мне внезапно, когда потребовалось встать на защиту своих друзей. Я верю в будничные проявления отваги. Не просто верю. Теперь я это понимаю. Все три манифеста близки моему сердцу. Я могу не подходить ни к одной фракции, а могу подходить сразу к трем. Впервые я смотрю на свою дивергенцию не как на изъян, а как на нечто, что дает мне право выбора. Я выбираю остаться искренней и стать бесстрашной. Я выбираю быть собой. И родители должны это понять, когда придут в День посещений. Если придут.