Pov: Тобиас
Если я в чем и уверен на сто процентов, так это в том, что сегодня мне ждать некого. Маркус ни за что не придет меня навестить, — не могу сказать, что меня это огорчает. А мысли о том, что мама бы не пришла, даже будь она жива, только усугубляют и так подавленное настроение. Отец не пустил бы ее. Мысли об отце как всегда вызывают легкий приступ тошноты и идея пойти наверх, чтобы пройти пейзаж страха, уже не кажется слишком привлекательной. Но чем еще себя занять? Ответ приходит в лице Зика. Стоит мне спуститься в столовую, как он тут же машет мне рукой и зовет за свой столик. Неизменно рядом с ним сидит Шона. Я не всегда подсаживаюсь к ним: в последнее время их безобидные споры из зоны дружелюбного подначивания больше переходят во флирт, так что не хочу быть третьим лишним. Но сейчас у Шоны такое раздосадованное выражение лица, что, думаю, компания им не помешает. — Доброе утро, — Зик делится со мной куском шоколадного торта. — Уже видел расписание на завтра? — Нет еще. Я только встал. — Оно и видно, — Шона задумчиво кусает губу и рассеянно смотрит поверх моей головы. — Тебе бы причесаться. Зик фыркает и толкает ее в бок. — Кто бы говорил! — Отвали, — рявкает она. Резко встает из-за стола, берет поднос и решительно уходит. Мы с Зиком переглядываемся. — Что это с ней? — в отличие от меня, он не выглядит удивленным. — А, — он поджимает губы, — забей. Переживает перед завтрашней тренировкой. Да и к тому же, День посещений, родители начнут допытываться, как дела, а она не в восторге от текущего седьмого места. А у тебя, — он резко меняет тему и тычет в меня вилкой, — завтра утром первый бой. Угадай, с кем? Его тон не оставляет сомнений. — Теряюсь в догадках, — пытаюсь ухмыльнуться, но живот неприятно скручивает от нехорошего предчувствия. Вчера Амар решил, что пора «поднимать ставки» и поставил меня против Адама. Я победил. Теперь остался один человек, который, как и я, еще не проиграл ни одного боя. — Он после той стычки с афракционерами, — Зик понижает голос, потому что мы вроде как скрываем свое отсутствие в штабе той ночью, — стал еще хуже. Возомнил себя богом-героем. Выбей из него спесь, сделай одолжение? — Ничего не обещаю. Слушай, — хочу поговорить кое о чем более существенном, да и просто сменить тему, — по поводу тех афракционеров. Помнишь та девчонка, Анабель вроде, говорила, что около месяца назад пропали двое патрульных? И что это их пистолеты были у изгоев. — Помню, — Зик мигом становится серьезным. — Так вот, — отодвигаю от себя тарелку и понижаю голос, — а ты потом говорил, что тот афракционер обещал мирно разойтись, если вы отдадите оружие. — Да, все так. Что тебя смущает? — Тут что-то не сходится, — я ударяю ладонью по столу и подаюсь чуть вперед. Не привык делиться своими мыслями, но чувствую, что Зику могу доверить эти подозрения. — Если изгои спокойно устранили двоих вооруженных патрульных, то навряд ли оставили бы в живых вас. Да и нас тоже — прострелить кабель, делов-то. Или дождаться внизу и перестрелять по одному. Не верится, что слова про оружие и убийства так легко складываются в моей голове в осмысленные предложения и абсолютно естественно вылетают изо рта. — Я ему и не поверил, — слышу в голосе друга легкую нотку самодовольства. — Уверен, у них бы хватило мозгов прикончить нас, чтобы не оставлять ни официальных свидетелей, ни потенциальных мстителей. — Ты был здесь месяц назад. Хоть кто-то малейшим словом обмолвился о том, что несколько членов фракции пропали без вести? Этот вопрос меня тревожит. Не пугает, а именно тревожит. Зик напрягает память. — Нет. Может, я просто плохо слушал. Хотя знаешь, лет пять назад была похожая ситуация! С исчезновением патрульных, — поясняет он, — и тогда об этом знали все, вся фракция стояла на ушах. Их тела нашли через какое-то время, но это был серьезный прецедент. Надо же, а в других фракциях об этом и не слышали. Толку быть сыном лидера правительства, если все равно от тебя все скрывают? — Тебе не кажется возможным, — я набираю в грудь побольше воздуха и на одном дыхании выпаливаю, — что они, эти бесстрашные патрульные, не пропадали без вести и не были убиты, а сами, добровольно ушли к изгоям? — Да ты что, Четыре, свихнулся?! — потрясенный такой кощунственной и отчасти, стоит признать, высосанной из пальца версией, Зик даже повышает голос. — Кто ж в здравом уме сам уйдет к изгоям? — Не знаю, может они и не сами ушли, может их выгнали, — я не хочу отступать. — А эти ребята, уходя, прихватили с собой табельное оружие. Тогда отсутствие расследования вполне обоснованно — какой из лидеров в Бесстрашии станет придавать огласке такую брешь в собственной работе? — Может и так, — Зик не поднимает на смех мою теорию, но и соглашаться не спешит. — Или просто они хотели скрыть неспособность двоих бездарных бесстрашных постоять за себя. Это могло бросить тень на всю фракцию. Видит, что ответ меня не удовлетворил, и терпеливо поясняет: — Понимаешь, унести с собой несколько заряженных стволов отсюда без особого разрешения практически невозможно. Тем более для тех, кого выгнали на улицу. Здесь с этим очень строго. — Если только кто-то им не помог, — говорю тихо, и многозначительно обвожу взглядом переполненную столовую. — Ты подозреваешь кого-то в штабе в предательстве? — брови Зика взлетают вверх, а потом сходятся на переносице. — На самом деле, нет. Просто во всей этой истории слишком много несостыковок. Ты и сам не хочешь разобраться? — Хочу, — он задумчиво поджимает губы, откидывается на стуле назад и скрещивает руки на груди. — Но пока мы даже не члены фракции, у нас не то что к секретным данным, у нас и к базовой информации доступа нет! Вот и я о том же. Тут глаза Зика загораются. — Тех раненых изгоев допросили в Бесстрашии, но брат говорил мне, а ему — его подруга, а ей сказали родители, — что потом двоих из них отвезли в штаб Искренности, дали им сыворотку правды. Вот бы достать записи протоколов. — Согласен. Только каким образом? На минуту воцаряется молчание: каждый уходит в свои мысли в поисках решения для задачи, которая кажется невыполнимой. Не знаю, почему меня вдруг потянуло начать этот разговор, да и вообще углубиться в тему. Но по какой-то неизвестной, непонятной причине для меня это важно. Докопаться до сути и сложить все кусочки пазлов так, чтобы для начала хотя бы ясно увидеть пробелы, а потом уже заполнить и их. Не терплю, когда мне врут или что-то утаивают. — Знаешь, а у меня есть мысль… Но Зик смотрит мне за спину, приветливо улыбается и едва слышно предупреждает: — Атас. Замолкаю, и очень вовремя. Через несколько секунд рядом со мной со своим подносом садится сам Амар. — Итак, — вместо приветствия говорит он и со своей неизменно нейтральной улыбкой смотрит на нас. Потом берет вилку и принимается за еду. — Рассказывайте. — Ты о чем, Амар? — Зик очень правдоподобно изображает удивление. — Вы последние два дня хо́дите как сомнамбулы, — его взгляд становится недовольным. — Мои лучшие неофиты не должны расклеиваться накануне второго этапа. — Никто и не думал расклеиваться! — возмущается Зик. — Очень надеюсь. Только кто вчера позволил Карлу разбить себе нос, я что-ли? — тренер многозначительно указывает на здоровый синяк на лице Зика. Тот недовольно морщится. — О том и речь. А ты, Четыре… Мне надо потом обсудить с тобой результаты твоих симуляций страха, — в его голосе что-то меняется, отчего я напрягаюсь. Зик спрашивает, когда будет игра в Захват флага. Амар говорит, что скоро, зато сегодня будет другая игра. — Называется «Вызов», — сообщает он. — Тоже традиционное развлечение. Сегодня ночью мои приятели собираются в город, играть можно где-угодно. И думаю, вам не помешает присоединиться. — Ты серьезно?! — мне сложно поверить, что на этот раз именно тренер вытаскивает нас ночью из штаба. — Абсолютно. Я считаю, вас надо хорошо встряхнуть. Ваша подавленность вам никак в пейзажах страха не поможет, только навредит. А тебе особенно надо прийти в себя перед завтрашним боем, — он толкает меня в плечо. — Учти, Эрик тебя жалеть не будет. — Вот это спойлер, — хмыкает Зик. — Хочешь победить — нужна ясная голова. И иногда лучший способ собраться — это отдохнуть от тренировок, а не грузить себя новыми. Это единоразовая акция, для вашего же блага. Так что жду в десять на платформе. Не опаздывать! Он допивает кофе, встает, берет поднос и уходит. Пустым наш столик остается недолго. На место Амара, не прошло и минуты с его ухода, опускается Миа. Следом за ней подходит Лорен. Она идет медленно, потому что балансирует с двумя подносами. Выглядит непривычно спокойной. Мне почему-то сразу бросается в глаза, что она теперь не закалывает волосы: прячет шрам на виске. Зато синяки, царапины и повязку на ребрах видно сразу, так как одежды на ней крайне мало; если Миа нарядилась в День посещений максимально закрыто, то Лорен, видимо, решила продемонстрировать родителям наглядно, что такое «бесстрашный неофит». — Доброе утро, — вымученно улыбается Миа. Благодарно кивает Лорен, когда та ставит перед ней поднос и помогает сделать бургер. Последние несколько дней отношения между этими двумя стали гораздо теплее. Общая опасность сближает, думаю я. Нам с Шоной это пока неизвестно. Да, мы помогали Зику и Мие обрабатывать раны, сидели с ними в медпункте, но все же в драке не участвовали и жизнью не рисковали. Кошусь на руку Мии. Она носит куртку, чтобы скрыть повязку, хотя в штабе тепло и ей, должно быть, жарко. — Как ты? — Сам видишь, — она пожимает плечами и улыбается. Улыбка у нее всегда очень милая, и вместе с тем грустная. Это немного странно. — Завтра у меня с Дунканом бой, а я даже руку поднять не могу. Хотя он обещал быть помягче. — А ты ударься в тхэквондо, там руки не нужны, — советует Лорен. — Точно, — подхватывает Зик. — Хочешь, могу показать пару приемчиков. — Хочу! — Миа с готовностью выпрямляется, словно собирается тренироваться прям здесь и сейчас. — Заметано, — ухмыляется Зик. Его взгляд скользит по девочкам и останавливается на Лорен. Он вдруг смотрит на нее так, словно видит в первый раз, даже приоткрывает рот. Она замечает это и хмурится. — Что? — голос у нее невнятный, она только что набила рот едой. — Ты же искренняя! — он взмахивает рукой с триумфальным видом и смотрит на меня. Я понимаю, откуда взялся энтузиазм. Но Лорен понимает все не так. — Да вы издеваетесь! — она со звоном швыряет вилку на стол. — Я была искренней! Но я ушла оттуда! Все! Я теперь в Бесстрашии! — Не заводись! — Зик умеет орать еще громче. — Мы тебе верим! Я о другом! Не могу сдержать хохот. Зик тоже ржет, а Лорен присмирела и уже спокойнее спрашивает: — Ладно. Так о чем ты? Зик вопросительно смотрит на меня. Я киваю и поворачиваюсь к ней. — Ты можешь гарантировать, что то, что мы тебе сейчас расскажем, останется между нами? Она закатывает глаза. — Поверь, я умею хранить секреты. С доверием у меня проблемы, но в конце концов, мы все в этом вместе. И Лорен, и Миа. Поэтому я понижаю голос и делюсь своей теорией касательно того, откуда у изгоев на самом деле оружие, пересказываю наш с Зиком разговор и сообщаю, что последний допрос задержанных был в Искренности. — Ты же уважаешь правду, да? — я внимательно смотрю на Лорен. Она, как и Миа, немного потрясена амбициозной идеей простых неофитов докопаться до сути. Но задумывается. — Чтобы вы не придумали, я в деле, — наконец кивает она. В кои то веки я не слышу в ее голосе игривых или насмешливых ноток. Сейчас она абсолютно серьезна. С таким человеком я готов иметь дело, и мы с Зиком удовлетворенно переглядываемся. — Сегодня День посещений, ты ждешь родителей? — я не пытаюсь вести себя деликатно, не до этого. Она кивает. — Папа, думаю, меня теперь ненавидит, но мама должна прийти. — Отлично! — Зик бьет кулаком по столу. Лорен кривит губы. — Ну, не то, что отец тебя ненавидит, для нас это сейчас не так важно… — Давай я буду говорить? — перебиваю его я. Миа тихонько фыркает. Лорен не выглядит недовольной, но и радостной ее сейчас не назовешь. Ясно, для всех переходников этот день тяжелый. Ну и для Шоны, в порядке исключения. — Ты могла бы как-то аккуратно узнать, известно ли ей хоть что-то о допросе тех афракционеров? — Могла бы, — она сцепляет руки в замок и подносит к губам. Задумчиво переводит взгляд с меня на Зика, и обратно. — Допросы в Искренности проходят при общем собрании. Разве что в исключительных случаях они могут быть закрытыми. Но такие допросы проводит лично Джек… Джек Кэнг, — уточняет она, видя наши непонимающие взгляды, и усмехается одними губами, — он лидер фракции и мамин младший брат, по совместительству. Они работают вместе, так что она всегда в курсе всех дел. — Ты — золотая жила, — Зик прижимает ладонь к груди. — Так что, спросишь ее? — Если она придет, то конечно, не вопрос. Но предупреждаю — она догадается, что я не просто так интересуюсь. Что ей сказать? Это отличный вопрос. Помимо Лорен, Джима и Карла я с искренними дел не имел, так что понятия не имею, какого рода информацию они способны удержать при себе и не растрепать всему городу. Но тут голос подает Миа. — Скажи, что тебе просто интересно, ты же от природы любознательная. А узнала обо всем от Рика! Про него все знают, что он был в том переулке, вполне официально. — Даже не знаю, — тянет Лорен, — стоит его упоминать или нет. За шесть лет родители ни разу не пришли его навестить здесь, так что… Она поджимает губы и не заканчивает. — Тогда скажи, что тебе об этом рассказал кто-то другой, — предлагаю я. — Хоть Анабель, хоть… кто там еще был, не помню их имен. Главное — нам надо знать, откуда у афракционеров оружие. После недолгих раздумий, во время которых я успеваю обнаружить кучу пробелов в этом плане, Лорен кивает. — Я поговорю с мамой, если она придет. Хотите со мной пойти? Я бы вас познакомила, — она расплывается в улыбке. Ну нет, если переходников из этой фракции я еще могу вынести, то остальные искренние вызывают во мне желание держаться подальше. Слишком они громкие и тактильные. Ни мои отреченные рефлексы, ни характер не способствуют развитию приязни между нами. К тому же, я вообще не собирался идти в Яму сегодня. Но ситуацию спасает Зик. Он хлопает меня по плечу и заявляет: — Я уже застолбил Четыре, хочу познакомить его с братом. Ты потом тоже подтягивайся, но сначала — обработай свою маму. Миа, хочешь с нами? Когда мы спускаемся в Яму через полчаса, я очень ожидаемо не вижу ни одного серого балахона. Лорен отделяется от компании и отправляется на поиски, а Зик ведет нас с Мией к нижней тропинке у самой реки. — Я подумала, — говорит Миа громко, перекрикивая шум воды, — что можно попробовать вытянуть информацию не только из другой фракции. — О чем ты? — Зик разворачивается к нам лицом, но продолжает движение. Мне только остается надеяться, что он не навернется и не сломает себе шею. — Давайте я поговорю с Джеком. — Это который? — Которого подстрелили, — в ответ на мой вопрос она касается рукой своего плеча и я вспоминаю парня, который мог истечь кровью, если бы не Миа. — Знаешь, а это мысль. Ему даже врать не придется. — Не думаю, что он что-то расскажет, они все такие зануды, — Зик недовольно качает головой, но потом ухмыляется и подмигивает Мие. — Но попробовать стоит. Пусти в ход свои женские чары, заставь его раскрыть тебе душу! Он делает грациозный — в меру возможностей — пируэт, спотыкается и чуть не валится с лестницы. Мы с Мией переглядываемся и она хихикает. Внизу нас встречает целая компания бесстрашных. Взрослые приветствуют нас громко и радостно, словно мы долгожданные гости. Младший брат Зика, Юрай, в свою очередь знакомит нас со своими друзьями — это четырнадцатилетняя Марлен, которая тут же засыпает нас вопросами об инициации, и сестра Шоны, Линн, которая была бы красивой, если бы ее лицо перманентно не выражало легкое презрение ко всему окружающему миру. Шона стоит неподалеку, говорит с младшим братом. Но когда видит нас, оставляет его и подходит прямо ко мне. По глазам вижу, что она немного успокоилась. Я киваю ей. — Привет. — Виделись, — она ухмыляется. На секунду поджимает губы, а потом собирается с духом и решительно произносит: — Слушай, у меня к тебе будет просьба. Поднимаю брови, потому что не имею ни малейшего представления, что ей может от меня понадобиться. — Посмотри, — Шона давит пальцем мне на щеку, направляя голову на несколько сантиметров влево; я подавляю инстинктивное желание отшатнуться. Ничего не имею против Шоны — она правда классная девчонка и, думаю, даже могу назвать ее своей подругой. Просто отреченные привычки, буквально вбитые в меня за шестнадцать лет, не пройдут просто так за пару недель. Все же поворачиваю голову и вижу неподалеку Эшли в компании крупного мускулистого парня. Хотя сказать «крупного» — ничего не сказать. Он в три раза шире в плечах, чем она, и у него такие бицепсы, что сразу ясно — если возьмет кого-то в удушающий захват, то этот человек не жилец. Улыбка у него вполне добродушная, но даже она не сглаживает жесткие черты лица. Такие же, как у Эшли. Она самая крепкая из всех девушек в нашей группе и, видимо, большую роль в этом сыграла генетика. — Это ее брат, — поясняет Шона очевидное. — Он один из лучших рестлеров в Бесстрашии. — Охотно верю. — Ага, — невесело отзывается Шона. — И еще до посвящения он делал такого же бойца из Эшли. Ты же помнишь ее на ринге, да? Машина для убийств, блин. Она складывает руки на груди и передергивает плечами. Я догадываюсь, откуда столько беспокойства. — У вас бой скоро, правда? Шона смотрит мне в глаза и кивает. — Понимаешь, мы хоть и из одной фракции, но особыми друзьями никогда не были… мягко говоря. Если Лорен она еще пожалела в первый день, то на мне она наверняка захочет отыграться по полной. Я, конечно, в первой десятке, — на ее лице расцветает довольная улыбка, но тут же гаснет и она серьезно заканчивает, — но я реально боюсь, что она меня убьет. Буквально. Я все еще не понимаю, чего она хочет от меня. Если бы я мог выйти вместо нее на ринг, я бы это сделал. Но даже если бы такое позволяли правила, знаю, что Шона бы оскорбилась такому предложению. Она гордая и бесстрашная. — Так вот, — продолжает она бодрее, — раз ты лучший в нашей группе, я подумала, может, ты потренируешь меня? Так я точно буду лучше готова, да и твоим навыкам я доверяю. От неожиданности такого предложения я теряюсь и не сразу нахожу, что сказать. Я и сам еще неофит и только учусь, а о том, чтобы тренировать кого-то, мне бы даже в голову не пришло. Я говорю ей об этом, но Шона фыркает и закатывает глаза с таким видом, словно это вообще не проблема. — Да брось! Не попробуешь, не узнаешь. Ты не только сильный боец, ты еще и по человеческим параметрам классный. Но, если не хочешь, я конечно справлюсь и сама, — гордо заканчивает она. Не могу сдержать усмешку. — Нет, конечно хочу. В смысле, могу… Короче, не переживай. Я помогу. — Серьезно? — Конечно, — Шона расцветает, но я не спешу вдохновляться своим тренерским титулом раньше времени. — Только пока понятия не имею, как. Нужно выбрать время, когда зал пустой. Либо вечером, когда все в Яме… — Либо ночью, — кивает Шона. — Меня любое время устроит. Мне сейчас главное — пережить Эшли, так что могу тренироваться круглосуточно. Но, — спешно добавляет она и ухмыляется, — решение за тобой. — Отлично. Завтра утром у меня бой с Эриком, и если я его переживу, то подготовлю тебя к спаррингу с Эшли. — Переживешь, — уверенно говорит она и хлопает меня по плечу. — Ты ни одного боя не проиграл. В ее глазах — уважение, и от этого меня наполняет непривычное чувство собственной значимости. Не только в глазах других людей, но и в своих собственных. Свой тест на способности я проходил в точности так, как объяснил отец. Я знал, что выбрать на каждом перекрестке симуляции, чтобы получить результат Отречение. Но я понятия не имел, каким был бы мой настоящий результат, если бы я делал собственный выбор. И сейчас во мне зарождается надежда, даже уверенность в том, что это могло бы быть Бесстрашие. И, если под моим менторством Шона победит Эшли, я стану уверен в этом еще больше. Внезапно День посещений становится для меня не просто терпимым, но и вполне хорошим.Pov: Лорен
Очень надеюсь, что мама заблудилась в этой подземной пещере. Потому что иначе ее отсутствие значит, что она обманула меня и даже не собиралась приходить. В толпе неофитов, воссоединившихся с семьями, родители переходников выглядят как цветастые канарейки среди стаи ворон. Тут есть несколько эрудитов, пара дружелюбных, ни одного отреченного, и я вижу только одно белое платье Искренности. Но его обладательница — не моя мать, а младшая сестра Карла. Стоит мне подойти, она тут же обрушивает на меня поток новостей и вопросов, и даже при желании ответить я просто не могу и слова вставить. Боже, неужели и я такой была?! Делаю большие глаза и смотрю на Карла. Он понимает без слов, кивает и выразительно указывает на себя. Да, и он тоже таким был. Кларисса не замечает наших переглядок и продолжает щебетать. У нее немного длинный нос и черные глаза-бусинки, так что я не могу выкинуть из головы яркую картинку, как будто передо мной не девушка, а громкая болтливая сорока величиной с человека. «Ах, Лорен, какой у тебя интересный пирсинг! Господи, Лорен, этот шрам на виске выглядит ужасно, спрячь его волосами немедленно! А где твои родители, они что, не пришли? Не удивительно, твой папа такой обидчивый, видела бы ты его лицо на Церемонии выбора. Хотя и наши родители были не рады… Карл, а ты завел себе девушку? Я всегда мечтала, чтобы вы двое были вместе! Лорен, ты часто вспоминаешь Квинта, у вас же что-то было, правда? Какие крутые мальчики в Бесстрашии, я так тебе завидую. Особенно тот, синеглазый. Как думаешь, мне познакомиться с ним?» Нет, такой болтливой я точно не была. Карл беззвучно тащится над моими безуспешными попытками вклиниться в монолог его сестры. Я адресую ему сердитый взгляд поверх ее головы и он наконец решает сжалиться. — Родная, пойдем в кафетерий? Я тебя познакомлю с парочкой бесстрашных близнецов. — О-о, близнецы, это так интересно! Лорен, пойдешь с нами? — Нет, спасибо, — я торопливо отступаю на шаг и неопределенно машу рукой. — Все же постараюсь найти маму. Но вы идите. Адаму отдельный привет, — подмигиваю Карлу и он понятливо ухмыляется. У меня даже голова разболелась. Вчера до самого отбоя я была в комнате симуляций. Снова и снова проходила два страха: потерять отца (чтобы морально подготовиться к его отсутствию сегодня) и вылететь из фракции (и попасть к изгоям, которые грозятся меня убить). Этот страх новый и слишком сильный, чтобы пульс быстро выравнивался, возвращая меня в реальность. Ночью мне снились кошмары и сегодня я и так встала не с той ноги. Кроме того, умудрилась поскандалить с Риком: он забегал проведать меня рано утром. Мало того, что отказался идти со мной в Яму, чтобы встретиться с мамой, так еще и заявил, что мне тоже ничего не светит. К нему не пришли, и ко мне не придут. Думаю, он очень надеется на это. Сверху вид на Яму открывается лучше, так что иду к лестнице, но успеваю подняться только на один пролет, когда меня снова громко окликают. — Лорен, дорогая! Все еще не мамин, но тоже очень знакомый голос. Оборачиваюсь и вижу пару эрудитов. Вот кого не ожидала здесь увидеть. Правда, боюсь, придется разочаровать: их сыночка я уже сутки не видела. Родители у Эрика, конечно, очень контрастные. Она — невысокая и полноватая, едва достает макушкой до плеча мужа, рыжие волосы всегда идеально уложены, голос деловитый и резкий. Он — высокий и подтянутый, светлые волосы в вечном «творческом беспорядке», серые глаза за стеклами эрудитских очков кажутся не просто ледяными, а какими-то безжизненными. Всегда говорит надменно, растягивая слова. Пообщаешься с ним несколько минут, и проникаешься невольной симпатией к его молодой и более адекватной версии. Не знаю, как этого мужчину выдерживает жена. Хотя, насколько помню, с ней он себе не позволяет проявлять нарциссические повадки. «Переломала». Думаю об этом и ухмыляюсь. Будь Алиса робкой и кроткой, он бы смог ее подавить. Но она не из тех, кого легко прогнуть под себя. С ней это в принципе невозможно. Помимо всего прочего, именно за это я ее уважаю особо сильно. — Алиса, — поднимаю руку и машинально убираю с лица волосы. Привычка, оставшаяся от жизни в Искренности. — Доброе утро! Я улыбаюсь ей. Она тоже расплывается в улыбке и заключает меня в объятия. — Как твое самочувствие? — первым делом спрашивает она и критическим взглядом медика оглядывает меня с ног до головы. На мне сегодня не сильно много одежды, так что ссадины, царапины и синяки видны сразу. Но это пустяки. Относительно. — Лучше, чем можно было ожидать. Благодаря вам. Спасибо еще раз, и за помощь, и за те таблетки. — Не стоит. В конце концов, я чувствую и свою ответственность… — Не стоит! — говорим мы с Натаном в один голос и переглядываемся, потрясенные таким внезапным единодушием. — Прекрати, Алиса, — командует отец Эрика. — Это был их выбор. Мы, к сожалению, не можем вставить детям собственные мозги, так что и жалеть их не стоит. Жена смотрит на него, насмешливо изгибает бровь и в простых выражениях советует, куда он может определить свое мнение. Он закатывает глаза, поворачивается ко мне и требовательно интересуется: — Где Эрик? — Понятия не имею. — Что значит не имеешь? — он презрительно кривит губы. — Вы же в одной группе. Приходится собраться с силами, чтобы не нахамить. — Я учет неофитов не веду, и трекеры на них не цепляю. Это, насколько знаю, ваша прерогатива. Он улыбается одними губами. Ледяным взглядом проходится по моей фигуре с ног до головы и говорит: — Алиса рассказала мне, как тебе сломали ребро. Так же неразумна, как твой брат, раз выбрала Бесстрашие. Похоже, ты слишком слаба для этой фракции, не находишь? Если бы взглядом можно было убить, клянусь, я бы это сделала. Эти слова и интонация мне прекрасно знакомы, но только слышала я их от человека, который и правда способен нанести мне вред. А вот его папаша, хоть он и является его точной копией внешне, умеет только трепать языком. Но это умею и я, причем гораздо лучше всей вашей семейки. Поэтому склоняю голову и подчеркнуто вежливо спрашиваю: — А вам не рассказали о том, как ваш сыночек в тот же день прибежал слезно извиняться за это? — касаюсь ребра и широко улыбаюсь его реакции. — Похоже, он слишком слаб для меня, не находите? Губы мужчины складываются в ровную белую линию, крылья носа начинают трепетать от подступающего гнева. Не могу остановить себя и радостно хлопаю в ладоши. — Ой, вы знаете, он точно так же злится, когда не знает, что ответить! Ну, я дам вам время подумать, пока ищу свою маму. Всего доброго. — Лорен, дорогая, — останавливает меня Алиса. — Если вдруг встретишь Эрика, приведи его сюда, пожалуйста. На нашу перепалку с Натаном ей, похоже, глубоко плевать. Мне бы такое терпение. Киваю ей и иду к лестнице. Все еще собираюсь забраться наверх и высмотреть маму и — только ради Алисы — поищу глазами Эрика.Pov: Эрик
День не задался с самого утра. Мало того, что это День посещений и напряжение в воздухе висит такое, что хоть ножом режь, так еще и Дункан с какого-то перепугу вдруг ударился в моральные переживания и осчастливил нас часовым философским монологом на тему «а гуманно ли было убивать изгоев, когда они уже сложили оружие и сдались». «Гуманистам место в Дружелюбии или среди слабовольных стиффов, а уж точно не в Бесстрашии». Я честно держал эту мысль при себе почти сорок минут, но в итоге взорвался, и высказал прямо ему в лицо. Ничего личного, просто подобные дебаты всегда приводили меня в состояние легкого бешенства. Но ни Дункан, ни Адам, которые знают меня не дольше пары недель, не знакомы с моим характером достаточно, чтобы не вспылить в ответ. До драки конечно не дошло, но и отношения подпортились. Жаль. Правда жаль. Но точно не настолько, чтобы идти и извиняться за грубость. Извинения — не мой конек. Если люди не готовы принять меня с моими загонами такого, какой есть, значит и нахрен они мне не сдались. С этой мантрой жить проще, поэтому я повторяю ее время от времени уже который год. Кроме того, завтра у меня бой с Итоном. Только у искренних легко получается не врать самим себе, а я далеко не искренний, так что убедить себя в том, что победа мне гарантирована заранее, совсем не сложно. И все же… И все же это ложь. Вчерашняя его победа над Адамом была быстрой и, как бы ни хотелось признавать, эффектной. А я ведь только Адама и рассматривал как потенциального соперника. Настроение до того паршивое, что нет даже желания идти на тренировку. В Яму тоже соваться не охота: до сих пор не знаю, хочу увидеть там родителей или нет. Поэтому выбираю нейтральный вариант и поднимаюсь на самую верхнюю площадку. Здесь пустой темный коридор, и снизу тебя никто не увидит, зато мне прекрасно видно всех, кто разгуливает по штабу. Скажи мне кто еще неделю назад, что при виде Тейлор я буду успокаиваться, я бы посоветовал этому человеку провериться у психиатра. Но вот я вижу ее, и внутреннее напряжение начинает медленно спадать. Она выходит из столовой рука об руку с Итоном. Само собой, такая ее компания меня раздражает. Но рядом с ними — Зик и Миа. Ладно, пусть гуляет с кем хочет, лишь бы палку не перегибала. После того как я избил ее неделю назад, а потом и после стычки с изгоями, что-то в Лорен медленно, почти незаметно менялось, и теперь ее слова, поступки и даже движения уже не такие предсказуемые, как раньше. Она стала спокойнее, меньше говорит и больше времени проводит одна, в основном в тире. Меня вообще игнорирует. На каком-то этапе она отделяется от компании, а мой взгляд на секунду задерживается на Мие. О, с Мартинес у нас недавно состоялся на редкость интересный разговор! Но об этом подумаю потом. Пока Лорен бродит по Яме, безуспешно высматривая родителей, я наблюдаю за ней со своей удобной позиции, облокотившись о перила. На ней короткий бордовый топ и низкие джинсы в обтяжку. Если бы она и до перехода в Бесстрашие так одевалась, я бы и обратил на нее внимание гораздо раньше. И видимо, я такой не один, потому что из толпы бесстрашных выделяются два эрудита и тормозят Тейлор прямо у лестницы. Нет, все-таки я не рад их видеть. Смотреть на то, как мать радостно обнимает ее, почти как родную дочь, напряжно. Но когда вижу, каким взглядом ее окидывает папаша, становится мерзко до тошноты. Руки сами собой сжимаются в кулаки. Перед глазами конвейером проносятся бестолковые, миловидные, молодые лаборантки — его «ассистентки», которых он набирал из новоиспеченных неофиток и без стеснения приводил не только в лабораторию, но и домой. В наборе этого года уже наверняка кого-то подобрал. Так зачем сюда припёрся, оставался бы в штабе, проводить частные уроки! К черту все, пусть хоть слюной зайдется, но Лорен я оттуда уведу. Уже делаю два шага к лестнице, но она, похоже, и сама неплохо справилась, раз оставила его таким взбешенным. Аж гордость берет. Меньше чем через пять минут ее тонкая фигурка появляется с другой стороны коридора, в тени которого я прячусь от людей. Губы сами собой растягиваются в улыбке, потому что останавливается она ровно посередине платформы и свешивается вниз, и меня разрывает между двумя желаниями: подтолкнуть ее или затащить в темный угол и от души поиметь, и похер на последствия. Нет, я не плохой человек. Но об этом просто нельзя не думать, когда объект параноидального желания находится так близко, вокруг ни души, а ее задница так соблазнительно маячит перед глазами, что в штанах становится тесно. Но жесткая ирония в том, что контроля над ее телом мне недостаточно. Мне нужно контролировать все остальное. Только тогда я буду удовлетворен по-настоящему. Не-ет, в этом случае насилие не выход. Она сама должна хотеть этого — причем гораздо сильнее, чем я. Вот тогда это будет и правда весело. Лорен рассматривает Яму и не чувствует чужого присутствия. Несколько раз стучу костяшками пальцев по каменной стене, чтобы привлечь внимание. Она резко вздрагивает и оглядывается. Почти минута ей нужна, чтобы выйти на источник звука, и за эту минуту она порядком вышла из себя. Так что когда встречается со мной взглядом и видит, что это я над ней издеваюсь, раздраженно вздыхает. — Очень смешно. Но ее злость быстро испаряется; она прижимает руку к груди и искренне произносит: — Как я рада тебя видеть, ты не представляешь. Чего угодно ожидал, но не этого. — Соскучилась? — Твой папаша — мудак, — заявляет она без предисловий. — Пообщалась с ним пять минут, и полюбила тебя по-новому. Слова про любовь срываются с ее языка легко и небрежно, видно, что она не придает им никакого значения. Выдавливаю ухмылку и киваю. Хоть раз в жизни идиотский характер отца сыграл на руку. Вижу, как она нервно сжимает и разжимает пальцы. «Ты пообщалась с ним пять минут, а я прожил всю жизнь, не строй из себя самую несчастную». Эта мысль всколыхнула во мне очередную волну возмущения, но все же пока не хочу ее прогонять. Достаю из заднего кармана пачку сигарет и кидаю ей. Лорен вздрагивает от неожиданности, но ловит. — Я не… Она прерывается на полуслове и присматривается к упаковке. Что-то в ее лице меняется, она достает сигарету, вертит в руках, а потом подносит к лицу и глубоко вдыхает запах черничной капсулы. Без лишних слов подходит ко мне, наклоняется и ждет, пока я дам прикурить. Огонек зажигалки на несколько секунд освещает ее лицо, отражается в глазах. Ее кожа пахнет мелиссой, а волосы черной смородиной. — Не знал, что ты куришь, — говорю, чтобы как-то отвлечься. — А я и не курю, — она выпрямилась, но не отстранилась. Делает глубокую затяжку и качает головой. — Папа всегда курил такие сигареты, — Лорен говорит это каким-то странным голосом. Я соображаю, что толкнуло ее изменить привычкам. — К тебе никто не пришел? Она не меняется в лице. — Пока нет. Но я не теряю надежды. — Зря. Она едва заметно морщится. А я чувствую колоссальное удовлетворение от того, что вывел ее на эмоцию. Охренительно. Веду себя, как пацан. Ну да, в детстве легче обратить на себя внимание, приложив девчонку учебником по голове. С Лорен я такого никогда не делал: в начальной школе мы и так уже дружили, а к началу средней она научилась давать сдачи. Потом этот навык подрастеряла, но сейчас, к счастью, наверстывает упущенное. Зато я скатился к истокам. Не могу сдержаться и тихо смеюсь, вспоминая детство. Но Лорен, которая мысли читать не умеет, хмурится еще больше. Думает, что я смеюсь над тем, что к ней не пришли родители. Пусть думает, что хочет. Она становится слишком сексуальной когда злится, а для меня это как-то поважнее ее душевного состояния. — Что? — в ответ на мой пристальный взгляд она поднимает брови. — Ничего. Просто кое-что вспомнил. — Где потерял свою сострадательность? — ее губы трогает легкая улыбка. — По-моему, где-то между шестым и седьмым классом. — Она даже в базовой комплектации не шла. — Возможно. Оскорбиться? Так это правда. Я никогда не был ни жалостливым, ни добрым, ни сострадательным. Лорен искоса, внимательно смотрит на меня, пока курит. Так эрудиты смотрят на любой объект, который представляет для них научную ценность. В этом взгляде нет вызова, нет ни страха, ни теплоты — чисто научный холодный интерес. В итоге усмехается краем рта. — Рассказывай. — Что тебе рассказывать? — Ты какой-то напряженный, — она бесстрастно пожимает плечами. — И вроде тоже раньше не курил. Значит, что-то случилось. Она мне далеко не подруга, в отличие от близнецов, но знает меня гораздо лучше. Это я в ней одновременно люблю и ненавижу: она из тех немногих, кто никогда меня не осудит. Но не потому что одобряет мои слова или действия. Потому что ей просто нет до них дела. И поэтому мне не составляет труда излить ей душу, рассказав об утреннем споре с Дунканом, о том, как меня взбесило его мнение и о собственных резких словах на его счет. Лорен закатывает глаза и вздыхает, но вместо колких комментариев на тему моего идиотского характера легко и быстро касается ладонью моего плеча. — Не переживай. Вы помиритесь. — И не думал переживать. Хочу сбросить ее руку, потому что от ее прикосновений кровь тут же отливает от мозга и приливает туда, куда совсем не надо, но она сама разрывает контакт. — К тому же, — добавляет она спокойно, — при всей моей любви к Дункану, его мнение в этом вопросе на практике не имеет ценности. Его там не было. Как знать, вдруг в реальности он бы первый кинулся стрелять по изгоям? Эта мысль наводит на приятные воспоминания, и я ухмыляюсь. — Прям как ты? — Да, — она задумчиво смотрит в пустоту. Делает небольшую затяжку и медленно, играясь, выдыхает никотиновый дым. В ее лице нет ни стыда, ни раскаяния, ни триумфальной радости. — Прям как я. А она ведь даже не представляет, какой дико сексуальной была тогда, в том темном грязном переулке, когда без малейших угрызений совести и с явным мстительным удовольствием всадила пять пуль в того урода. И глазом не моргнула. Сильная, бесстрашная, дикая. Все эрудитки, с которыми я до этого связывался, за секунду померкли рядом с одной единственной переходницей из Искренности. И даже сама Лорен — та, которая всей душой возненавидела меня после нашей памятной драки, — меркла в сравнении со своей новой, улучшенной версией. Неделю назад мне только показалось, что я ее хочу. Теперь желание превратилось в жгучую потребность. И снова крошечными импульсами во мне нарастает злость, направленная на особенности биохимии организма. Желание, которое она у меня вызывает — лишь набор химических реакций, ничего больше. Так какого черта эти реакции привязаны именно к ней? К той, с кем точно ничего хорошего не выйдет. Я уже начинаю искать зацепки не только в ее фигуре, но и в «личности». Нахер надо такое счастье?! И без нее проблем хватает. С силой сжимаю в кулаке пачку, ломая оставшиеся в ней сигареты, и резко швыряю ее в стену. — Псих, — спокойно комментирует Лорен. Она не выглядит ни удивленной, ни обеспокоенной. Делает последнюю затяжку, отрывается от стены и собирает сигареты с пола. Демонстративно подходит к урне и выкидывает их по одной, с насмешкой глядя мне в глаза. — Фильтры сигарет разлагаются от пяти до пятнадцати лет. Засоряя окружающую среду, мы портим будущее не только себе, но и своим потомкам. Как можно не знать таких элементарных вещей?! Какой идиот тебя воспитывал? Ставить ее на место нет смысла — она издевается не надо мной, она в точности копирует интонацию моего отца, когда он пытается учить других жизни. Она его тоже терпеть не может. Моя девочка, какой же милой ты можешь быть, когда становишься на мою сторону, вместо того чтобы спорить с каждым словом! Впервые мне хочется, чтобы она вела себя так всегда. Но сбыться этому, судя по всему, не суждено. — В любом случае, — она вздыхает и машет рукой в сторону Ямы, — шутки шутками, а твои родители там. Они просили тебя найти и привести. Но, поскольку я тебе не нянька, сам дойдешь. Разворачивается, чтобы уйти, но кто ее, спрашивается, отпускал? Можно пойти трудозатратным путем, но с Лорен даже силу применять не надо, чтобы задержать. — Раз уж ты на посыльных у эрудитов, — медленно говорю и с удовольствием наблюдаю, как она тормозит, — то передай им, что не нашла меня. Лорен резко оборачивается и поднимает брови. — Ты серьезно не выйдешь к ним? — Не вижу смысла. Несколько секунд она внимательно смотрит мне в глаза. А потом в них что-то щелкает и выражение удивления сменяется раздражением. — Какой же ты лицемер, — она качает головой и, не выдерживая, делает шаг вперед. — Делаешь вид, что тебе все равно, а сам нашел укромный уголок, чтобы точно увидеть, придет к тебе мамочка или нет. Ну так вот она пришла, — Лорен ухмыляется, но все же ближе подойти не решается. — А тебе смелости не хватает спуститься? Ну ничего, вот это я как раз могу передать. Каждый раз при встрече она вызывает во мне сильные чувства. Но хорошими они бывают только до тех пор, пока она не раскроет рот. — Обязательно передай. И не забудь передать своим родителям, что у их дочери потрясающие способности к психоанализу. Или подожди, — я усмехаюсь, — как же ты им передашь? Они же не пришли. На секунду маска безразличия спадает, обнажая настоящие чувства — обиды и грусти. А потом возвращается на место, еще краше чем была. — Эрик, — она мягко улыбается. — Солнышко, тебе напомнить, что я знаю, как это работает? Не выдерживаю, отталкиваюсь от стены и делаю два шага в ее сторону. — Какое я тебе нахрен солнышко? — цежу сквозь зубы. — Дерьмовое, — она разумно делает пару шагов назад. — Но хорошо изученное. Я не афракционерка, которую можно задеть одними словами. Я была с тобой в том переулке и, если помнишь, активно способствовала доведению ее до истерики. Да, я это помню. Прям духовное родство с ней тогда почувствовал. — Если я садист и лицемер, то и ты тоже. Потому что тебе это понравилось. Ее глаза горят. — Хочешь правду? Да! Да, понравилось, — она говорит вдохновенно, чуть ли не яростно. Инстинктивно приближаюсь, чтобы сократить расстояние между нами, а Лорен так же инстинктивно отходит. Пока она двигается медленно и смотрит мне в глаза, я себя контролирую. Но если развернется и побежит — нагну ее прямо здесь. Частью сознания даже хочется припугнуть ее, чтобы это случилось. Коридор на обозрении всей Ямы, но под самым потолком, и сейчас он абсолютно пустой. — А еще мне понравилось стрелять в того изгоя. Его крики боли — музыка для ушей, не находишь? Я замечаю, что она постепенно отходит в сторону лестницы. Лететь будет долго, падать больно. — Но знаешь в чем между нами разница? — она вдруг замирает и даже когда я подхожу почти вплотную, не сдается. Даже опасливый блеск в глазах исчезает. — Я наслаждалась болью заведомых врагов. И буду с удовольствием делать это снова и снова. А ты просто гедонический садист. И да, неплохой манипулятор. Но не со мной. У нее и правда не самое высокое обо мне мнение. Хотя на самом деле, помимо той драки неделю назад, я не сделал ей ничего плохого. Видимо, она слишком чувствительна. — По-моему, ты судишь предвзято. В конце концов… — В конце концов, мне плевать. Я иду искать родителей, а ты делай что хочешь. Она разворачивается на каблуках. Хватаю ее за локоть, но больше ничего не успеваю — девчонка выворачивается и со всей силы бьет меня кулаком в висок. Боль пронзает голову, заставляет пошатнуться от неожиданности, а она замахивается еще раз и следующий удар приходится в шею. Она научилась вкладывать в удар вес всего тела. Я делаю выпад, но она проскальзывает под рукой, оказывается у меня за спиной и бьет локтем в позвоночник. Это больно и неожиданно. Эта Лорен и та, которую я избил на ринге — две разные личности. Та еле-еле пыталась защититься, а эта без промедления нападает. Молодец, знает, что секунда задержки будет стоить ей не только проигрыша, но и здоровья — только благодаря эффекту неожиданности она смогла меня достать. Больше этого, конечно, не повторится. С одной стороны, эти ее способности к адаптации радуют, как и визуальная картинка — видеть, как у девочки появляется техника и характер — бесценно. С другой стороны, этот торжествующий блеск в глазах пора притушить. Пока не хочу ей вредить, поэтому бью в полсилы. Как Амар просил — не по лицу. Лорен блокирует первый удар, но тут же допускает грубейшую ошибку — отводит руку назад, оставляя весь корпус незащищенным. Контратаковать не успевает: одной рукой я перехватываю ее ладонь, другой несильно, но точно бью в солнечное сплетение — крик застревает у нее в горле, но не слетает с губ. Она с силой кусает их, чтобы не закричать, и поднимает голову. Ее глаза горят от злости, в них — вызов. У нее очень красивые губы. Я ухмыляюсь при виде разгневанного выражения на ее лице. Для нее это бой-тренировка, для меня игра. Лорен пытается ударить меня ногой, но с заблокированными руками это сложно, поэтому легко уворачиваюсь, делаю подсечку и, когда она падает на спину, не даю времени на дальнейшие маневры — заламываю ей руки и сажусь сверху, прижимая всем весом к земле. Она пытается сопротивляться, но это просто смешно. Дорогая, ты реально думаешь, что сможешь вырваться?! Только если я позволю. А у меня другие планы. — Предлагаю тебе устроиться поудобнее, — мое веселье злит ее еще больше; и тем не менее, даже не думал, что придется прикладывать столько сил, чтобы удержать ее на месте. Приходится вывернуть запястья, чтобы сложить руки крестом на груди. — Отвали от меня, — Лорен тяжело дышит. До меня вдруг доходит, что мой вес для нее слишком тяжел. Инстинктивно приподнимаюсь на коленях, чтобы ей было легче дышать. Поражаюсь своей заботливости. И все же полностью отказаться от удовольствия контролировать ее тело не могу, поэтому только меняю позу. Теперь ее бедра крепко прижаты к полу, но зато грудная клетка свободно поднимается. Сказала бы спасибо. На это предложение она грубо посылает меня подальше. — Ты не можешь мне ничего сделать, — в конце концов оценив расклад сил, Лорен перестает брыкаться и замирает как неживая. — Да ну? — Технически, конечно можешь, — она поднимает бровь. Во время непродолжительной, но такой увлекательной драки была как немая, зато теперь, раз уж проиграла, наверняка разойдется. — Но это не в твоих интересах. Амар запретил драки вне ринга. И правда думаешь, что я ничего не сделаю тебе? Думаешь, есть грань, которую не переступлю? Ошибаешься. Грань и правда есть. Но с каждой секундой она стирается все больше. — Я могу и буду делать с тобой что хочу, когда хочу, и как хочу, — в ее глазах гнев вспыхивает с новой силой. Ухмыляюсь и чуть склоняюсь. Вдруг она меня плохо слышит? Да ладно, мне просто хочется быть к ней как можно ближе. — И это будет продолжаться до тех пор, пока ты не станешь лучше меня. А этого не будет. Она сейчас не просто злится на меня, она меня ненавидит. И, хоть меня это и заводит, я искренне не могу понять, почему? Помню, какие темные глаза у нее были там, в переулке, когда ей снесло крышу и она потеряла чувство меры и морали. Да кому они, спрашивается, нужны?! Как хорошо мы тогда поняли друг друга. Так зачем она продолжает сопротивляться?Pov: Лорен
Я не боюсь его. Я его сейчас просто люто ненавижу. И большую роль в этом играет тот факт, что он прав: сильнее мне никогда не стать. Но опыт показывает, что я могу быть быстрее. — Хочешь поспорить? Он ухмыляется и разводит мои руки в стороны, а я сгибаю ноги в коленях и со всей силы бью его тяжелым ботинком по затылку. Он охает от боли, а я пользуюсь моментом: благо, растяжка позволяет, поэтому изворачиваюсь, закидываю левую ногу ему на правое плечо и, пока он не успевает опомниться, прикладываю головой о перила. Металл звенит, а Эрик ослабляет хватку и мне удается еще одним ударом столкнуть его с себя. Огромная волна воодушевления подобная той, когда я стреляла в изгоя, охватывает меня, и я не могу сдержаться. — Больно, солнышко? Язык мой — враг мой. От первого удара, нацеленного мне в голову, я уворачиваюсь и мужской кулак, пролетев в сантиметре от моего лица, врезается в стену. Судя по глухому хрусту и его приглушенному шипению, он сбил костяшки о щербатый камень. Поделом. Отскакиваю назад и надеюсь, что следующий удар будет таким же — тогда я смогу снова увернуться, а он полетит вниз. Ладно, на самом деле я не хочу его смерти. Но лучше он, чем я. Да, Эрик лучше, чем я. Через секунду меня возвращают с небес на землю: бок горит от удара, но мне удается удержаться на ногах. Мою контратаку он блокирует предплечьем, перехватывает мою руку и заламывает за спину так, что я теряю все шансы вырваться — или мне просто вывихнут плечо. — Неплохо, — свободной рукой он хватает меня сзади за шею и давит двумя пальцами на болевые точки на затылке. У меня в глазах темнеет от боли и я замираю. Один из моих страхов — страх физической беспомощности — снова становится явью. Может, если выровнять пульс, этот мираж пройдет. Это единственный выход, потому что в реальности просто растворить противника в воздухе не получится, как я это делаю в симуляциях. Мне никогда не хватит сил победить. Без пистолета я бесполезна. — Я тебе подскажу, в чем была ошибка, — любезно цедит Эрик сквозь зубы. — Если бы ты умела вовремя заткнуться, то могла выиграть себе время и убежать. А так, — он не заканчивает и подталкивает меня к перилам. Он ничего мне не сделает. Не посмеет. Упираюсь ногами в пол, но это бесполезно. — Я не боюсь высоты. — Охотно верю, — спокойно соглашается он и приближает губы к моему уху. — Пару дней назад сам видел, какая ты бесстрашная. Я чувствую его тяжелое дыхание. Он мягко проводит пальцем по моей шее, все еще сжимая голову рукой как стальными тисками, и у меня по спине пробегают мурашки. Но уже не от страха и совсем не от отвращения. Я замираю, потрясенная, но оцепенение быстро спадает, когда Эрик отпускает мою руку, кратко командует «держись» и резко нагибает меня над пропастью. Перила заканчиваются чуть ниже моих бедер и я гарантированно упаду, если не схвачусь за металл. Рука Эрика на моей шее давит меня вниз, зато нижняя часть тела крепко зафиксирована. Просто лучшая страховка в моей жизни. — Пусти меня, — огрызаюсь и дергаюсь, но его это только веселит. — Давай так, — он проводит ладонью по моей голой спине и с силой сжимает пальцы на бедре, прижимая меня тазом к себе еще крепче. Мои щеки горят от злости и беспомощности. — Ты можешь немного поумолять, и тогда я тебя отпущу. — Иди к черту, — рявкаю я. Его хватка усиливается. — Или, — носком ботинка он грубо сдвигает мою ногу вправо и я проседаю еще больше, холодный металл врезается мне в живот, — ты можешь попробовать вырваться. И если у тебя это получится, — он ухмыляется, по голосу слышно, что не допускает такой возможности, — тогда до конца инициации и пальцем тебя не трону. Если же нет… сама понимаешь, вариантов немного. Один смертельный, второй болезненный. Буду дергаться — не добьюсь ничего. Отпущу руки — сорвусь вниз. — Ну же, Лорен, — насмешливо торопит меня Эрик. Наклоняется, подчеркнуто ласково проводит большим пальцем по коже над поясом и с издевкой интересуется. — Или тебе просто очень нравится эта поза? Я передам это Адаму? Он следующий на очереди. Его рука резко и грубо надавливает мне на поясницу, заставляя прогнуться еще больше. Хочу огрызнуться, но тут мой взгляд падает вниз и я встречаюсь глазами с двумя парами шокированных зрителей. Рядом с мамой Эрика, чье лицо сейчас белее мела, стоит моя мама. А в паре шагов от нее… Интересно, что чувствует отец, видя, как его девочку нагибают раком? Перестаю вырываться и замираю. — Похоже, — стараюсь говорить максимально ровным тоном, — родители нашли тебя. Эрик прослеживает траекторию моего взгляда и напряженно замечает: — Похоже, твои тебя тоже. Несколько секунд мы тупо смотрим друг на друга, а потом я соображаю, как мне освободиться: широко улыбаюсь и отрываю обе руки от перил, чтобы помахать им. Собственный вес резко тянет меня вниз и Эрик от неожиданности ослабляет хватку; мои ноги отрываются от земли и я знаю, что сейчас сорвусь. Кровь приливает к лицу и я уже чувствую неумолимую силу гравитации, но другая сила болезненно возвращает меня обратно. Эрик в последний момент успевает схватить меня за плечи и, ругаясь сквозь зубы, затаскивает обратно. Мельком замечаю реакцию родителей. У мамы чуть не случился сердечный приступ, она схватилась одной рукой за сердце, второй за отца. Зато папа улыбается и машет мне в ответ. Он был бесстрашным, и такие бездумные риски у него шок не вызывают. Как хорошо, что он пришел! — Ты долбанулась?! — рявкает Эрик, отталкивая меня от края пропасти. В его голосе я слышу не только злость, но и кое-что еще, что вводит меня в секундное замешательство. Он реально испугался, что я могу упасть? Судя по глазам, да. А это значит что? Что рано или поздно я таки доведу его до ручки и — о боже, как же я буду этим наслаждаться! Широко улыбаюсь и развожу руками. — Я проверяла твои базовые инстинкты. Теперь твои умные папочка с мамочкой будут видеть, что ты не лишен совести и сострадания где-то глубоко в глубине души. Скажи спасибо! Спасибо мне говорить, конечно, никто не собирается. Глаза Эрика черные, челюсти плотно сжаты. Он даже не смотрит на меня: предполагаю, чтобы не сорваться окончательно. Наконец разворачивается и дрожащим от злости голосом говорит: — Почему, почему, мать твою, с тобой всегда так сложно?! Я не знаю, что ему ответить, и пожимаю плечами. — Знаешь, взять бы тебя, и просто… Он не находит достаточно сильных слов и просто сжимает кулаки так, что сбитые в кровь костяшки белеют. Одна его ладонь в обхвате больше, чем моя шея. Но, пока на нас смотрят, он не решится ее сломать. Наверное. На всякий случай, сбавляю тон и миролюбиво поднимаю руки. — Во-первых, не «просто», — киваю на перила. — У тебя был шанс, ты не воспользовался. И на том спасибо. Во-вторых, со мной не сложно, если меня не трогать. А в-третьих… сам подумай, кем тебя считали минуту назад, и как все резко изменилось сейчас. Ты теперь не бесстрашный псих, а герой. — Меньше всего меня волнует, кем меня считают другие, — отрезает Эрик. — А ты… ты просто феерическая дура! Если бы я тебя не поймал?! — Но поймал же, — нетерпеливо вздыхаю я. Человека, прожившего всю жизнь в Искренности, оскорблениями не заденешь. — К тому же, — ухмыляюсь, — ты сам предложил мне вырваться. Ты затеял эту игру. Не злись теперь, что обстоятельства сложились в мою пользу. Он молчит, а потом, не взглянув на меня, разворачивается и идет к лестнице. Похоже, с родителями ему все же встретиться придется. — Но какой бы дурой я не была, — говорю негромко и почти бегом устремляюь за ним, — могу закрепить впечатление и исправить твою репутацию еще больше. — Даже не думай. — Уверен? — поднимаю одну бровь и складываю руки на груди. — Потому что это не так уж сложно. Эрик тормозит и оборачивается. — И зачем тебе это? — Слушай, — я вздыхаю и говорю уже абсолютно серьезно, — даже несмотря на бесконечные личные разногласия, я все равно остаюсь при мнении, что ты идеальный бесстрашный. Это твоя фракция, ты вписываешься сюда! И меня безумно бесит, что твои родители пытаются этого не замечать. — Какое тебе дело до моих родителей? — он подозрительно смотрит на меня и, хоть все еще злится, уже явно не хочет открутить мне голову. — Я за справедливость. Обгоняю его и иду к следующей лестнице. Пока мы спускаемся почти нога в ногу, говорю: — Судить других по себе, пусть даже это родные дети, несправедливо. И не признавать чужие таланты несправедливо. Но ты решай сам. Хотя, положа руку на сердце, — я опять останавливаюсь посреди лестницы и ухмыляюсь, — ты серьезно не хочешь стереть эту идиотскую самодовольную улыбочку с лица своего папаши? Эрик совсем недолго колеблется, а потом кивает. — Он весь твой. — Ура! — хлопаю в ладоши и ускоряюсь. — Не переживай, — бросаю через плечо, — я аккуратненько. Главное, вовремя останови меня. Когда мы спускаемся на дно Ямы и родители оказываются в пределах слышимости, я улыбаюсь своей самой искренней улыбкой и раскидываю руки. — Все видели мастер-класс теста на доверие? Папа не сдерживает ухмылку и обнимает меня за плечи. Зато отец Эрика, хоть и пожимает сыну руку, выглядит недовольным. — Надо было не вестись на провокацию и подтолкнуть ее, вместо того чтобы спасать, — ханжеским тоном заявляет он. Я вздрагиваю от таких слов. Поворачиваюсь к нему и таким же тоном говорю: — Надо было переходить в Бесстрашие, чтобы демонстрировать свою храбрость не только на словах. Но раз вам смелости не хватило, то и рот свой открывать здесь не надо. Наблюдать за тем, как самодовольная маска слетает с мужского лица и сменяется растерянностью, а потом гневом — бесценно. — Да кто ты такая?! — его голос дрожит, он поворачивается к моим родителям. — Угомоните свою дочь! — Вот сам и угомони, раз такой умный, — спокойно отзывается мой папа. — Умный человек не обязательно умеет вести переговоры, — я пожимаю плечами, поворачиваюсь к красному от злости эрудиту и проникновенно объясняю. — Понимаете, надо просто взять правильные слова и расставить их в нужном порядке. Это очень просто, когда уверен в своей правоте. Но, если вы не уверены, тогда и в бочку лезть не надо, согласны? — Лорен, закрой рот, — негромко советует Эрик. Адресует мне сердитый взгляд, но по голосу слышу: он более чем доволен. — А ты заставь меня. — Как будто это возможно. — Ты просто плохо стараешься, — закатываю глаза и напоминаю. — У меня есть еще много неломанных ребер. — Я учту. — Эрик! — Алиса наконец обретает дар речи и сердито смотрит на сына. — Мама, — невозмутимо отвечает он. — Алиса, не сердитесь на него, — я улыбаюсь ей, на этот раз и правда от души. — Это не больше, чем обычный спор двух не очень уравновешенных бесстрашных, уверяю вас. — Лорен, дорогая… Я прерываю ее и без тени улыбки настойчиво говорю. — Серьезно. Видите это? — касаюсь пальцем виска. — Это не результат неудачной тренировки. Это была реальная пуля, и она не попала мне в голову только благодаря тому, что ваш сын вовремя сориентировался и прикрыл меня, — она выглядит крайне потрясенной, и мне на секунду становится не по себе. Неужели они совсем в него не верят? — От вас в нем больше, чем от вашего мужа, — твердо добавляю я. — Так что можете гордиться. А теперь прошу прощения, хочу провести маме экскурсию. Беру родителей под руки и, не оборачиваясь, тяну их за собой. — Красиво, — комментирует папа, когда мы отходим на приличное расстояние. Я все еще трясусь от сдерживаемого раздражения. — Хоть переговоры ты вести не разучилась. — Я хочу вернуться и разбить ему эти дурацкие эрудитские очки стеклами внутрь. — Понимаю, — фыркает папа и обнимает меня за плечо. Его объятия действуют моментально и лучше любых успокоительных приводят мой пульс в норму. Я обхватываю его за пояс и прячу лицо у него на плече. От его любимого пиджака пахнет сигаретами и черникой. Я всегда ненавидела его привычку курить, но сейчас этот запах в сочетании с ароматом его любимого парфюма возвращает меня домой, ко временам беззаботного детства и родных людей вокруг, и я чувствую, как злость сменяется всепоглощающей тоской и мои плечи начинают мелко дрожать. Папа прижимает меня к себе и целует в макушку. — Не вздумай плакать при этих людях, — мягко предупреждает он. — Я знаю, — несколько раз судорожно вздыхаю, сдерживая рвущиеся из груди всхлипы, вытираю мелкие слезы, выступившие на глазах, о папин пиджак и поднимаю голову. — Я так благодарна, что ты пришел! — Меня мама заставила, — прямолинейно говорит он, пожимает плечами и улыбается. — Но я уже и сам рад. — Мам, — я разворачиваюсь и тянусь обнять ее. Она отвечает чисто машинально, а когда я отстраняюсь, смотрит на меня испуганно и сердито. — Скажи, что про пулю ты солгала. — Ты предпочитаешь услышать, что я стала лгуньей, чем знать правду? — ухмыляюсь я. — Так это правда, — севшим голосом заключает она и вдруг резко пошатывается. — Мам! — я кидаюсь к ней, но папа уже подхватил ее под локоть. Сам он выглядит неизменно спокойным. — Ну все, хватит, — командует он. — Пойдемте-ка присядем. А ты, — он кивает мне, — расскажешь все как есть, но без шокирующих подробностей. Я качаю головой из-за маминой спины и произношу одними губами: «Так не получится». Он закатывает глаза и ведет нас в сторону кафе. У самого входа на нас налетает мужчина — бесстрашный грозного вида с руками по локоть в татуировках. Он примерно одного возраста с моим папой. — Прошу прощения, — бросает он, мельком взглянув на нас, но тут замирает, его глаза широко распахиваются. Он открывает рот и громко выдает: — Арахна, ты что ли?! — Кто? — не понимаю я. Зато понимает папа. Широко улыбается и вместо приветствия бьет мужчину в живот — не сильно, но точно ощутимо. — Он самый. А ты, смотрю, постарел. — Зато ты не изменился! Разве что косуху на пиджак сменил. Должность не жмет? — Ни капли. А ты, Грэм, все изгоев пасешь? — парирует папа. Они оба разражаются смехом и по-братски обнимают друг друга. Мы с мамой недоуменно переглядываемся. — Я дико извиняюсь, — негромко откашливаюсь, перевожу взгляд с одного на другого и не могу сдержать рвущийся из груди смех. — «Арахна»? Серьезно?! Можно я тебя так буду всегда называть? Папа отмахивается. Его бесстрашный знакомый — Грэм, очевидно, — с интересом смотрит на меня. — Роб, я в шоке, — он ухмыляется. — Все таки не выдержали гены расставания с родной фракцией, да? Детки-то возвращаются на историческую родину. — Вы и Рика знаете? — я улыбаюсь ему в ответ. — Знаю? Милочка, да я ж его тренером был во время инициации! — он ухмыляется и бьет себя в грудь. — Сделал из твоего братца настоящего бесстрашного мужчину. — Ну да, хоть кто-то же должен был, — вставляет папа. При упоминании старшего сына лица родителей меняются. — Почему Арахна? — пытаюсь сменить тему, хотя мне и правда интересно. — Ирония, — папа треплет меня по волосам. — Я всегда боялся пауков. И в детстве у меня хватило ума выдать свой секрет этим придурками. Так меня до инициации только так и звали. — Мы помогали тебе побороть страх, — глубокомысленно изрекает Грэм. — Что за дикость? — мама наконец приходит в себя, а я ухмыляюсь ироничности судьбы. — Это не дикость, мам, метод действенный. Смотри. Балансируя на одной ноге, поднимаю вторую так, что получается почти вертикальный шпагат, и демонстрирую татуировку на щиколотке: черную вдову с красными чернильными точками на месте глаз. Папин друг-бесстрашный одобрительно поднимает вверх большой палец, а мама неодобрительно кривит губы. — Зачем, скажи на милость, уродовать себе кожу? Ты же этого никогда не смоешь. — Я тоже боюсь пауков, — пожимаю плечами. — Хватит выпендриваться, — ухмыляется папа, глядя на мои упрощенные акробатические трюки. — Вот и не хватит, — возражаю я, но все же возвращаюсь в нормальную позу. — У меня из физических преимуществ здесь всего две гордости — я хорошо стреляю и могу закинуть ноги себе за голову. Ну, или кому-то другому. Это только наполовину шутка. Правда в том, что оба этих повода для гордости — зоркий глаз и от природы эластичные мышцы — стали для меня полной, хоть и приятной, неожиданностью. И они на сегодняшний единственные. Ни в рукопашном, ни в симуляциях я не сильна. Не хочу озвучивать этого при члене фракции, но что поделать? — Отличное преимущество для бесстрашных девчонок, Мелисса, — серьезно говорит Грэм, обращаясь к моей матери. — Хорошая растяжка лишней не бывает, с ней она сможет освоить с полсотни дополнительных приемов. У мужчин с этим сложнее, сама понимаешь. — Плохому танцору… — ухмыляется папа, но мама гневно бьет его по руке и поворачивается к Грэму. — Только что я наблюдала, как мою дочь один из неофитов чуть не сбросил с обрыва в реку! — шипит она и указывает пальцем в сторону Ямы. — Ни о каких преимуществах и слышать не хочу! — О, это золотое время! — смеется Грэм и добродушно подмигивает мне. Его суровое лицо, уже тронутое неглубокими морщинами, очень необычно сочетается с громким голосом и веселым взглядом. — Помнишь наши пятнадцать, Роб? — Не сейчас, — папа предостерегающе поднимает руку, но Грэм уже разошелся. — Когда нам было по пятнадцать, твой папаша так ухаживал за одной бесстрашной девчонкой, — Грэм довольно ухмыляется, но, видя отвращение на наших с мамой лицах, смеется и поднимает руки. — Ладно, было и было. В конце концов, он не один такой был. У нас было соревнование на самую смелую партнершу: нагибаешь над пропастью и ждешь — сможет вырваться и не разрыдаться при этом, значит настоящая бесстрашная. Таким цены не было! Правда, потом они неделями с нами не разговаривали… — Почему, интересно? — громко фыркает мама. Не знаю, что сейчас чувствую больше — отвращение к такому подходу, или гордость от сознания себя «настоящей бесстрашной». — Во-первых, мне шестнадцать, — я складываю руки на груди. — А во-вторых, фу, просто фу. — Но ты же отбилась? — брови Грэма сходятся на переносице. Да это просто смешно! — Отбилась, само собой, — закатываю глаза и косо смотрю на папу. Ты собираешься вмешаться или нет?! — Ладно, — он хлопает старого приятеля по плечу, — не будем волновать Мелиссу шокирующими подробностями бесстрашных будней. Рад был встрече! Грэм жмет ему руку, отвешивает нам с мамой шутливый поклон и уходит. А мы, наконец, заходим в столовую и садимся за дальний столик, выбранный папой. Вижу, что маме от таких разговоров и пребывания в нашем штабе становится все хуже и хуже. Зато папа так и цветет! Начинаю думать, что он ушел из Бесстрашия не потому, что считал этих людей психами. Судя по всему, ему нравился этот образ жизни. Так как он очутился в Искренности? Романтично предположить, что он перешел туда ради мамы; знаю, что они начали встречаться еще во время инициации. А может, хоть ему и нравилось в Бесстрашии, результат теста сделал выбор за него, как и у меня… А может, у него тоже результат был «неопределенным»? И как мне это узнать? — Итак, — папа придвигается ближе и понижает голос. — Рассказывай. — Да ты и сам все видел. Выезжаю на умении говорить. В остальном пока не очень. Пейзажи страха — тоже неплохо, но… — Я не об этом, — перебивает меня папа и пристально смотрит мне в глаза. Они серо-голубые, как и у меня, и поразительно сочетают в себе веселые искры и беспрекословную серьезность. — Рассказывай, почему ушла из дома. Замираю так, что даже не дышу. Нет смысла врать родителям, но можно сказать полуправду. — Потому что результат моего теста — Бесстрашие. Он поднимает бровь. — Бесстрашие. И все? Он знает. Он точно знает. — Пап… — Мелисса, родная, — он поворачивается к маме. — Прекращай нервничать, тебе вредно. Там за углом есть питьевой фонтанчик, иди умойся. Вообще-то, она не склонна легко соглашаться с командами, но все же в этот раз слушается. Папа ждет, пока она уйдет, а потом снова смотрит на меня. Улыбается одними губами, но в глазах беспокойство. — Скажи честно, ты испугалась сыворотки правды? К горлу подступает ком, ладони холодеют. Я не знаю, что сказать ему! Это мой папа, я люблю его больше, чем кого бы то ни было на этом свете. Но он же искренний. Где гарантия, что мой диагноз он оставит в секрете? «Не урожденный искренний». Я сглатываю и решаюсь. Мне надоело держать это в себе и врать. Опасная тайна разрывает меня, и если я не могу раскрыть правду самому близкому человеку, значит мне нет смысла жить в мире, где всю жизнь придется лгать. Если он расскажет кому-то и меня убьют — оно и к лучшему. Сейчас я снова чувствую себя бесстрашной. Собираюсь с силами и киваю. — Да. Папа на секунду прикрывает глаза. Потом возвращается мыслями в штаб и украдкой смотрит по сторонам. В этом уголке столовой сидят еще несколько человек, но на приличном расстоянии и так громко переговариваются, что им явно не до нас. Его рука тянется через стол и обхватывает мою ладонь. — Ты дурочка, Лорен, — он говорит это и мягко, и раздраженно, и очень тихо. — Ты в курсе, что контролю поддается не только сыворотка моделирования? Доходит до меня не сразу, а когда понимаю, на меня обрушивается вся глупость и неотвратимость решения, которое я приняла в день Церемонии выбора. Закусываю губу, чтобы не разрыдаться от безысходности. — Я могла бы контролировать и сыворотку правды? Ты это хочешь сказать? Вопреки ожиданиям, мой голос не испуганный, а низкий и ровный. Папа склоняет голову. — А как, думаешь, я прошел свою инициацию. Откуда мне было знать?! Я дура. Идиотка. И скоро поплачусь за свое недоверие отцу. Провалю инициацию неродной фракции и вылечу к изгоям. Поднимаю голову и смотрю ему в глаза. — Как ты понял? — Ты моя дочь, — он криво улыбается краем рта. — Нас с мамой потряс твой выбор. Сначала пенял на Ричарда, думал, ты повелась на дурной пример и за ним перешла. Но потом кое от кого узнал о твоих ночных приключениях… да, не делай большие глаза. Навести справки не так уж и сложно. Пусть ты хорошо стреляешь, но, будем честны, в остальных навыках ты отстой. Не могу сдержать смех и сжимаю его руку в ответ. — Я скучала по тебе. — Просто скажи, что хоть немного принадлежишь этой фракции, и я буду спокоен. — Это правда. И еще Эрудиция. Его пальцы резко сжимаю мою ладонь. — Эрудиция — последняя фракция, где ты должна светиться, — напряженно говорит он. — Тебе и здесь небезопасно. Но, раз уж время назад не отмотаешь, послушай меня внимательно. Ты можешь повысить свой рейтинг за счет симуляций — это довольно просто. — Ты там был?! — Помолчи минутку. Во время финального теста все вы будете в равных условиях. Прогони теорию перед этим. Боишься пауков — изучи чем их убить. Боишься быть похороненной заживо — узнай, как выбраться в реальной жизни. А сейчас, пользуйся тем, в чем превосходишь других. Сократи время симуляций как можно больше. — Я думала об этом, — тихо говорю я. — Но я боялась выделяться. — Это правильно. Поэтому не пытайся подняться выше пятой строчки. Лучше — выше восьмой. Но, дорогая, — он проводит большим пальцем по моей щеке и с нажимом повторяет, — ты должна это вынести, должна остаться во фракции. Потому что если тебе и здесь сложно, то на улицах ты не выживешь. — Мне не так сложно, как вам кажется, — я резко выпрямляюсь. Мне не хочется говорить с ним так жестко, но это же правда, я далеко не самая худшая! Может, я и принадлежу Искренности больше, но и Бесстрашие — не чужая для меня фракция. А папа в ответ на мой гневный взгляд только довольно улыбается. — Вот и умница. Для физической подготовки советую тебе найти подходящий раздражитель. Злость тебя пробуждает лучше, чем любые слова. Он абсолютно прав. И любовь к нему только усиливает страх его потерять. Но лирику в сторону — я обещала Четыре выяснить у родителей все что можно о допросе тех афракционеров. Раз они и так знают, что я в этой истории замешана, то и врать не приходится. Как раз возвращается мама — вид у нее грозный, но удовлетворенный. Это вызывает во мне недобрые предчувствия, и не зря. — Только что встретила Ричарда, — сообщает она папе. Тот напрягается. — Даже слышать не хочу. Вот черт, это плохо, очень плохо. — Но послушай, пап, — я встаю на сторону брата, — я отчасти могу понять, почему он не пришел. Если бы вы не навестили меня сегодня, я бы тоже была обижена. А к Рику вы шесть лет не ходили. Родители возмущенно переглядываются и направляют возмущение на меня. — Мы пришли к нему в первый год, когда он только перешёл в Бесстрашие, — отрезает папа. — Ты не помнишь этого, потому что сильно болела тогда и днями лежала с температурой под сорок. А он… Тяжело вздыхает и даёт маме закончить. — А он даже не вышел к нам, — мрачно говорит она. — Отец его искал по всему штабу. А когда нашел, наш любимый первенец заявил, что мы зря явились — он фракцию сменил не просто так, и семью сменить хочет. — Как думаешь, почему мы больше ни разу не пришли, и тебя не взяли? — иронично интересуется папа. Я об этом и понятия не имела. В памяти всплывает поток беспричинных обвинений со стороны Рика в мою сторону. Вот лицемер паршивый! А я то его еще жалела, думала, родители и правда любят меня больше. Через силу выкидываю мысли о брате из головы и концентрируюсь на теме насущной. Через полчаса в голове у меня столько обрывков информации, что я и не пытаюсь сформировать из них общую картину: надо как минимум запомнить все, пересказать Четыре и Зику, и тогда вместе мы докопаемся до истины. Когда приходит время прощаться, папа лишь требует от меня, чтобы я не лезла в это дело до инициации. В ответ я поднимаю вверх скрещенные пальцы и даю обещание. Я провожаю их до выхода. Мама хочет меня обнять, но папа удерживает ее. За прощанием переходников с родителями наблюдает один из бесстрашных лидеров, и ему бы это не понравилось. Так что вместо сердечных объятий мы лишь киваем друг другу, но я надеюсь, что оба поняли по глазам, как я была рада и благодарна, что они пришли. Недалеко от лестницы вижу, как Миа держит за руки молодого парня в желтой рубашке и красных брюках Дружелюбия. Они улыбаются друг другу — у них одинаковые улыбки и глаза одного оттенка. Я и не знала, что у нее есть брат. Здорово, что он пришел навестить ее! Хочу дать им время распрощаться, дождаться Мию и предложить сходить в тир, но тут кто-то резко хватает меня за шкирку и толкает за угол. Не успеваю опомниться, как мужская рука грубо перехватывает мое плечо и прижимает к стене. Надо мной склоняется высокая фигура и в кромешной темноте коридора сразу опознать человека сложно, но синева глаз настолько знакома, что ошибиться невозможно. Словно смотрю в зеркало. Черт. Семейный вечер только начинается. Такого выражения на лице брата я еще не видела. Не злое, не раздраженное, а попросту взбешенное. И, хоть наш типаж такие эмоции только скрашивают, мне становится не по себе. — Ты, — цедит он сквозь зубы, — маленькая лицемерная дрянь! Вот тут стоп. Это я лицемерная дрянь?! От шока и возмущения я чуть не задыхаюсь и не могу и слова сказать. Рик пользуется этим: хватает меня за локоть и тащит дальше по коридору, пока мы не оказываемся на достаточном расстоянии от Ямы и вне досягаемости для чужих ушей. Тогда он останавливается, резко разворачивается и снова толкает меня к стене. Непрерывно буравит меня взглядом и нервно потирает костяшки пальцев. Да ладно, братец, ты не сможешь меня ударить. Но его глаза говорят об обратном. Дар речи возвращается ко мне и я как можно спокойнее говорю: — Обоснуй. Губы Рика кривятся. — Обосновать?! — рявкает он. — Это ты мне сейчас все обоснуешь, причем в подробностях! — Да о чем ты? Он делает шаг в мою сторону и ударяет ладонями по стене рядом со мной. — Ты какого хера рассказала родителям про свою вылазку? — он резко переходит с крика на вкрадчивое шипение. — Еще и меня во всем обвинила! В его глазах столько злости и отвращения, а я настолько потрясена претензиями, что просто тупо смотрю на брата несколько секунд. — Что? — наконец спрашиваю я. — То! — он не выдерживает и снова срывается на крик. — Только что Мелисса, — он называет мать по имени, — высказала мне все, что думает по поводу моих человеческих качеств. Как я мог подвергать малышку Лорен такой опасности?! Как я мог подставить под пулю младшую сестру?! Как будто я просил о такой сестре! Как будто я хоть немного за тебя ответственен! Как будто ты мне нужна! От чего мне хочется по-детски разреветься больше: от его слов, или от необоснованности этой дикой злости? Не знаю. Но к горлу подступает ком, и только долгие тренировки самоконтроля не дают мне выказать слабость. — Я никому и ни о чем не говорила. Я лишь сказала, что мой шрам — от настоящей пули. Они знают об инциденте с изгоями, так что просто сложили два и два. Про тебя я им и слова не сказала. Но это все равно, что говорить в пустоту. В глубине голубых глаз Рика — бешенство. — Не смей мне лгать! — он с силой бьет ладонью по стене в миллиметре от моего лица. — Не смей теперь даже пытаться себя выгородить! Я знал, что тебе нельзя доверять ни тайны, ни тем более чью-то жизнь, а все равно понадеялся сделать из тебя бесстрашную. Каким же идиотом надо было быть! А я ведь знала, что так будет. Знала с того самого момента, как мы встретились у ограды пару недель назад. Тогда я сделала все, чтобы наладить отношения. И пусть у меня это получилось, но и тогда, и даже в тот потрясающий семейный вечер в темном переулке в компании изгоев, когда мы словно породнились заново — уже не как дети, но как взрослые, — я в глубине души чувствовала, что рано или поздно Рик снова найдет повод обвинить меня в своих проблемах и снова оттолкнет сестру, которая сама по себе никогда и ничего плохого ему не сделала. И при всей полноте своего глубочайшего видения ситуации, меня не покидала надежда, что мы с ним и правда можем начать новую жизнь и преодолеть правило «фракция превыше крови». Но надежда не оправдалась. Я ни в чем не виновата, так что плакать и оправдываться не буду. — «Нельзя доверить чью-то жизнь»? — цитирую его и холодно напоминаю ледяным тоном. — Я спасла твою жизнь в том переулке. — Да, этим наверное тоже похвасталась?! Не хватало тебе казаться лучшей дома, так решила еще и здесь со мной посоревноваться? — Да ты совсем охренел?! — отрываюсь от стены и с силой толкаю его в грудь. — Я никогда с тобой не соревновалась, и даже не собираюсь начинать! — Да, потому что ты выросла самовлюбленной, стервозной, эгоистичной бл… — Закрой свой рот! — я не выдерживаю и тоже перехожу на крик. — Твоя зависть не имеет ко мне никакого отношения! Ты жил с ними шесть лет еще до того, как я вообще появилась на свет! Если не научился за это время и за годы после строить человеческие отношения — это твои проблемы, не смей перекладывать их на меня. Он зло смеется и качает головой. — Поверить не могу, что повелся на твои слезные убеждения, что якобы ты подстраивалась под родителей. Ты под меня подстраивалась, как только появилась здесь! И продолжаешь это делать. Но больше это не сработает, Лорен, ты поняла меня? Больше никаких зиплайнов, никаких развлечений и никаких разговоров. Даже видеть тебя рядом не хочу, — эти слова он почти выплевывает мне в лицо. Рик прищуривается и коротко и ёмко заключает, что думает о младшей сестре. — Ты просто мелкая манипулятивная сука. И ты долго не протянешь в Бесстрашии. Он и правда имеет в виду то, что сказал. И от этого я чувствую ответную ненависть с не меньшей силой. — Раз уж я манипулятивная сука, — тихо произношу дрожащим голосом, — то послушай мой умный манипулятивный совет. Хочешь ты этого или нет, но я твоя родная сестра, в нас одна кровь и одни гены, и люди об этом знают, — я чеканю каждое слово, и при этом горю от злости. — Так что я — составляющая твоей репутации! И пока я демонстрирую безупречное бесстрашное поведение, как пару дней назад, когда я прострелила руку тому изгою, тебе от этого только лучше. Ненавидь меня сколько хочешь, но пока я вверху рейтинга, не смей делать хоть что-то, что опустит меня вниз. Потому что это ударит и по тебе. И тем более не показывай людям, что мои успехи тебе не по душе! «Или рано или поздно они и правда подумают, что ты мне завидуешь». Но этого я не говорю, колоссальным усилием сдерживая себя. Не в силах больше находиться рядом с братом, демонстративно отдаю ему честь, показываю два средних пальца, разворачиваюсь на каблуках и стремительно ухожу, почти убегаю по коридору. Ноги сами несут меня по темным закоулкам, по знакомой тропинке у края обрыва, вверх по лестнице, к комнате с пейзажем страха. Там пусто и тихо, и только захлопнув за собой дверь и убедившись в рабочей готовности компьютера, я могу дать волю эмоциям. Горло душит от рвущихся наружу всхлипов, и я позволяю им прозвучать. Эхом они отзываются в пустой комнате, привычной для таких эмоций. Я не рыдаю — слез нет и в помине. Но успокоиться не могу. У меня сердце сейчас разрывается, и Рик — причина тому лишь отчасти. Меня приводит в отчаяние, даже в бешенство несправедливость и всепоглощающее чувство одиночества. Мы с братом едва ли общались больше пары дней, пока я здесь, но все это время я все же чувствовала, что у меня есть поддержка, пусть даже он и говорил прямо, что не станет мне помогать. Да и не нужна мне была его помощь. Само только осознание того, что в этой фракции у меня есть кто-то родной и близкий поддерживало меня, незримой тенью стояло за спиной и придавало сил. А теперь тень исчезла, исчезло даже сознание того, что когда-то она там была. Теперь я одна. И это пугает больше, чем пауки, или изгнание из фракции, или падение под поезд, или потеря отца. Вот зачем я пришла сюда. Увидеть папу. На этот раз к черту все, к черту предосторожность. Я не позволю ему умереть в этой симуляции. Мы сядем, поговорим, он обнимет меня и напомнит, что хоть кто-то из старой жизни еще любит меня и не держит зла. И когда моделирование закончится, а его проекция исчезнет, одиночество уже не будет меня пугать. В этом я себе клянусь, и это обещание что-то убивает во мне; но вместе с тем придает сил.***
Полночь. Ветер с тихим свистом разгуливает под обломками крыши, на месте которой уже бог весть сколько — дыра с видом на небо и заброшенные здания, которые скрывают от посторонних глаз запасной вход в штаб-квартиру Бесстрашия. Это моя фракция. Я не могу думать ни о прошлом, ни о старом доме, ни о семье. Сегодня я запретила себе это. Только в мыслях о будущем, в планах на жизнь и работу здесь я могу черпать силы и вдохновение на то, чтобы пройти инициацию. На то, чтобы остаться дома. Это слово возникает в сознании само собой, и я сквозь слезы улыбаюсь. Это редкие слезы — не горечи, а скорее… прощания. Подношу к губам флягу, заимствованную у Тори, и делаю глоток, не поднимая головы. Сеть подо мной легко шатается. С этого места началась моя «новая жизнь», и это место — просторная подземная комната с сеткой, натянутой под безграничным небом, — такое тихое и спокойное, что мне хочется навсегда здесь остаться. Алкоголь обжигает горло. Я не в восторге от вкуса, но Тори обещала действенный эффект. Поэтому я устраиваюсь поудобнее и жду, пока он придет. Но вместо расслабления приходит раздражитель. Сначала я слышу его шаги, а потом и голос. — Тейлор! Я закрываю глаза. Специально же сбежала от всех подальше! Так какого… — Ты в курсе, что уже полночь и давно отбой? — голос Эрика кажется мне сейчас особо неприятным. Какого черта лезть к человеку, который тебя раздражает, скажи мне?! Я пытаюсь абстрагироваться, не открываю глаза и не шевелюсь. Остатки слез стекают по вискам и заливаются в уши. Я все еще не двигаюсь и крепче сжимаю веки, чтобы редкие слезинки вытекали быстрее. — Твой рейтинг и так хуже некуда, нарушать правила сейчас особо умно. Меня передергивает. Возможно, именно такие эмоции я вызывала у него в школьные годы. Тогда понятно, почему он меня терпеть не мог. Я наконец открываю глаза. Звезды больше не подмигивают мне, их скрыли налетевшие тучи. Я вдруг чувствую, что мне холодно. Джин и собственное мелкое горе согревали и заставляли забыть о ветре, но теперь он гуляет под разбитой крышей и обволакивает меня ледяными потоками. Мне и правда пора возвращаться. Но черта с два я пойду по приказке Эрика. Пусть валит первым. — Твой рейтинг тоже скоро заплачет горькими слезами, — говорю ровным голосом, не отрывая взгляда от темного неба. — Давай, беги, пожалуйся Амару. Может, накинет тебе пару баллов. Судя по голосу, он не в восторге от предложения. — Шла бы ты отсюда, Лорен. По-хорошему. — Заставь меня, — безразлично отзываюсь я. Ответом мне служит молчание и я с надеждой и облегчением думаю, что он ушел. Тут мир кренится в сторону, сетка подо мной прогибается и я кубарем лечу вниз. Вскрикиваю и пытаюсь ухватиться за ячейки, но ничего не выходит и я падаю прямо к краю, врезаясь плечом ему в грудь. Эрик достаточно крепкий, чтобы устоять на месте при столкновении. Его руки по бокам от меня — напряжены и удерживают сеть так, что я рискую упасть, если не схвачусь за него. При виде выражения моего лица он ухмыляется и самодовольно советует: — Не испытывай меня. Его голос низкий и насмешливый, я чувствую его дыхание на своей шее. Это на секунду сбивает меня с толку. Я забываю, что терпеть его не могу. Наши лица всего в паре сантиметров друг от друга. Я знаю, почему мое сердце бешено бьется: я в стрессе и меня чуть не уронили на пол. Но он то почему дышит так часто и прерывисто, словно нырнул в свой пейзаж страха? Я поднимаю взгляд, смотрю в его глаза и память мигом возвращается, а оцепенение сходит. Я сжимаю пальцы на его шее так, что ногти впиваются в кожу. Это глаза человека, который чуть меня не убил. И с большим удовольствием сделал бы это снова. — Отпусти сетку, — сердито командую я. — Заставь меня. Я тяжело вздыхаю, а потом сдаюсь. — Ладно. Он подхватывает меня под руки и помогает спуститься. Не утруждаю себя благодарностями и иду за фляжкой, которая упала вместе со мной. Ее еще возвращать. Поднимаю, трясу и слышу плеск. Она наполовину пустая. Прошу прощения, наполовину полная. Это вселяет надежду на будущее. — Идем? — спрашивает Эрик. Боже, да с каких пор ему нужно мое разрешение?! — Иди, — разрешаю я, а сама возвращаюсь к сетке. Подтягиваюсь на руках и доползаю почти до середины, но тут сеть ожидаемо клонится влево и пытается утянуть меня за собой. В этот раз я готова, так что крепко держусь пальцами за веревки, вставляю ботинки в ячейки и упрямо продолжаю движение. — Зачем столько стараний, — невозмутимо интересуется Эрик, — если все равно знаешь, что я стряхну тебя обратно? Я отпускаю сеть одной рукой и смотрю на него сверху вниз. — Зачем столько тренировок, если все равно знаешь, что Четыре сделает тебя на ринге? — отвечаю ему в тон. Не в бровь, а в глаз. Парень явно злится. Он разжимает пальцы и край сетки отскакивает от земли. Меня подбрасывает в воздухе и я с силой врезаюсь телом в жесткие веревки. Ребро жжет, голова кружится, но это перекрывает его ругань и мой хохот, который я не узнаю. Он наполовину веселый и наполовину истеричный. Я перекатываюсь на спину, поднимаю флягу высоко в воздух и кричу: — Вот видишь! Старания иногда себя оправдывают. Я салютую ему и делаю глоток, не поднимая головы. Джин обжигает горло, но мне снова тепло. Я не могу прекратить смеяться и зажимаю рот рукой. Выгляжу, наверное, как чокнутая. Я видела таких среди изгоев. Вспоминаю пейзаж страха, свое изгнание из фракции и смех обрывается. Я сажусь и вижу, что Эрик все еще у сетки. Стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на меня с явным неодобрением. — Когда это будет? — Конкретнее? — Ваш спарринг с Четыре. Когда он? Делает вид, что вообще забыл о нем. — Завтра. — Ясно, — я киваю. — Желаю победить. Делаю еще глоток из фляги и натыкаюсь на его недоверчивый взгляд. — А что? — я пожимаю плечами. — Правда. Тебе же принципиально нужна эта победа? Вот я и желаю победить. Он явно удивлен. Я мрачно усмехаюсь и не без горечи произношу: — Видишь, я далеко не всегда бываю манипулятивной сукой. Могу быть очень милой. Эрик изгибает бровь. Я замечаю, что в ней блестят две новые серьги. — Я никогда не называл тебя манипулятивной сукой. — Ты так думал, а значит нет разницы, — я пожимаю плечами. Эрик подходит на несколько шагов ближе и внимательно на меня смотрит. И, похоже, замечает дорожки засохших слез на моих щеках. — Тебя что, кто-то сильно обидел? Поэтому пьешь в одиночестве? Во мне начинает кипеть злость. Не просто злость, настоящая агрессия. Такого не бывает со мной в трезвом состоянии. Я смотрю на него с неприязнью и приказным жестом указываю пальцем напротив себя. — Либо иди пить со мной, либо проваливай отсюда. И не смей даже пытаться меня жалеть, — выплевываю я. В этом чужом голосе столько яда, что я точно знаю, какую тварь набью следующим делом. Эрик закатывает глаза и презрительно кривит губы. — Нужна ты мне со своими проблемами. Но вместо того чтоб уйти он подходит к сетке и, подтянувшись на руках, запрыгивает. Я держусь за веревки, пока сеть шатается под ним. — Ты грациозен, как медведь после спячки, — замечаю я, когда он наконец добирается до меня и садится напротив. — А ты ревешь как девчонка, — парирует он. — Я и есть девчонка, — ухмыляюсь и протягиваю ему флягу. Он забирает ее, делает глоток и морщится. — Что за дрянь?! Я хохочу и размазываю слезы по щекам. Он прав. — Джин. Гадость редкостная, но помогает расслабиться. Мне Тори дала. Эрик с сомнением смотрит на пойло и делает еще глоток. — Ты была в салоне? Интересно, а Тори вообще кто-то знает как человека, а не только как девушку, которая делает татуировки? — Да, — я забираю флягу. — Если я спрошу, что ты набила, это будет считаться жалостью? Я раздумываю и потом решаю, что нет. — Смотри, — я оттягиваю ворот футболки и снимаю повязку. Эрик склоняется ко мне, но потом раздраженно вздыхает. — А ты не могла бы сесть на нормальном расстоянии? — Ладно, — я тоже злюсь, что меня стягивают с места. Поднимаюсь на руках и придвигаюсь ближе. Сетка прогибается под нашим весом, и если Эрик еще успевает просунуть пальцы в веревки, то я не ориентируюсь и падаю прямо на него. Я в той кондиции, когда меня все либо сильно веселит, либо безумно злит. Но сейчас косяк за мной, а себя я люблю, поэтому хихикаю. — Что скажешь, Эрик? — я упираюсь руками в его грудь и смотрю парню в глаза. Его грудная клетка быстро вздымается и опускается. — Это нормальное расстояние? Он сталкивает меня с себя. — Ты пьяна. — В этом и суть мероприятия! — я удивлена, что он не понимает. — Дай сюда. У меня из рук вырывают фляжку и я получаю короткий урок физики от не совсем безнадежного эрудита. Он помогает мне сесть так, что теперь мы оба можем удержать равновесие. Мое плечо упирается в его согнутые колени, и наоборот. Я смотрю ему в глаза и понимаю, что из всех людей это сейчас самая лучшая для меня компания. Искренность во мне рвется наружу. — Хорошо, что мы с тобой не друзья, — говорю я. Он поднимает брови, хоть и не удивлен. — Почему? — Потому что сейчас я не в состоянии вынести чужое небезразличие. Он хмыкает и пьет. Передает флягу обратно и рассматривает татуировку на моей ключице. — Что это? — Роза ветров, — отвечаю я. Похоже, он знает что это. — В этом есть какой-то смысл, или тебе просто показалось красивым название? Я усмехаюсь, потому что отчасти он прав. — И это тоже. Но смысл есть. Это — мой личный символ освобождения. — А при чем тут роза ветров? Ты точно уверена, что знаешь значение? — он насмешливо кривит губы. — Это не цветочек, который растет на ветру. Я толкаю его коленом в плечо. — Я знаю. Это графика, которая характеризует в метеорологии режим ветра в определенном месте согласно многолетним наблюдениям. — Моя ж ты умничка. — Это да, — я демонстративно откидываю волосы за спину и тихо ругаюсь, когда сетка снова начинает резонировать. — В общем, логика у меня очень запутанная, а я сейчас поддатая, поэтому если не сможешь уловить — твои проблемы. Он фыркает. — Ветер символизирует свободу. Но роза ветров показывает стабильную картину. Перманентная свобода, понимаешь? Для меня это — сочетание прошлой стабильной жизни, связанной с семьей, и новой, непредсказуемой, где я абсолютно одна. — Хватить ныть, Тейлор, — он забирает у меня джин. — Ты никогда не была одна и не будешь. Даже в долбанном Бесстрашии у тебя есть брат. — Да-а? А как ты думаешь, кому принадлежат слова про «манипулятивную суку»? И это я еще сократила. — Так это он тебя так назвал? Это вроде как очевидно, нет? Эрик недолго молчит, а потом пожимает плечами. — Вы еще помиритесь. — Он не говорил со мной шесть лет, — мои кулаки крепко сжаты, но голос ровный. — Потом мы помирились, и я была счастлива. Это ж, мать вашу, мой родной брат! Конечно он был мне нужен. Не как моральная поддержка в Бесстрашии, не как защитник или ментор, а как брат! И у меня это было какое-то время. Но через две недели он опять заявляет, что я — боль его жизни. И не из-за моих косяков, прошу заметить! Просто потому что мамочка с папочкой не сказали ему какой он молодец, а мне сказали. Я их не просила, я вообще в том разговоре не участвовала, я никогда не лезла в их отношения. Но всем конечно, плевать. Легче найти источник проблем со стороны и валить все на него, чем покопаться в себе! Я давно так не была зла. Чтобы как-то выпустить боль наружу, со всей силы бью ботинками по веревкам. Сетка снова начинает раскачиваться, и с ней шатается весь остальной мой мир. Я вспоминаю о существовании Эрика только когда он обхватывает рукой мои ноги, удерживая их на месте. Я вздыхаю. — Я уверена, что мы помиримся через какое-то время, будь это пара дней или пара лет, — бросаю я. — Но сколько времени понадобится ему, чтобы снова найти повод перебросить на меня свои детские травмы? Это вопрос риторический и я не хочу слышать на него ответ. — Поэтому я сегодня освобождаюсь от семьи и иду дальше, — я действительно чувствую больше облегчения от этой мысли, чем грусти. Но злости на брата это не отменяет. — Хватит с меня безусловной любви и доверия, — решаю я и кошусь на Эрика. — Как ты не устаешь напоминать, «здесь мне не Искренность», глупо слепо доверять даже близким людям. Черта с два я еще хоть к кому-то привяжусь. И это не максимализм обиженной девочки, это факт. Я четко знаю это, потому что не ровняю всех под одну гребенку. Все еще есть люди, которым я доверяю. Мои друзья. Но это уже не стопроцентное доверие. Эрик в кои то веки смотрит на меня без насмешки, а возражает не из принципа. — В Бесстрашии тоже нужно доверие. Когда вместе с кем-то рискуешь жизнью — приходится полагаться на партнера. И быть тем, кому можно доверять. — Ты так можешь? — резко спрашиваю я. — Кто кто, а ты свою жизнь ценишь куда больше чужой. Смог бы ты ее кому-то доверить? Он отводит взгляд и пьет. Думает. — Над этим еще нужно работать. Но пока… возможно, если выбирать необходимо, то я бы доверился Дункану. И, как ни странно, — он усмехается, — стиффу. — Серьезно? — я фыркаю. — Не потому что мы большие друзья или хоть немного друг друга уважаем, — он закатывает глаза. — Просто потому что он стифф, а стифф всегда пожертвует собой ради другого. И пусть я согласна с тем, что с Четыре можно хоть в разведку, хоть в бой, все равно холодно отзываюсь: — Четыре — бесстрашный, а не стифф. Эрик поджимает губы. Так, словно хочет что-то сказать, но сдерживает себя. Качает головой и резко переводит разговор. — Так это брат довел тебя до слез? — Что интересно, нет. Ну, может лишь отчасти. Я сорвалась из-за пейзажа страха. Пока дорога на ринг мне закрыта, я все время провожу там. Там, и в тире. Во взгляде Эрика мелькает нечто, очень отдаленно похожее на уважение. Да уж, нужны стальные нервы, чтобы целыми днями торчать в симуляциях. Уже не уверена, что они у меня есть. Но завтра я тоже туда пойду. — И чего ты боишься? На самом деле, это очень личный вопрос. Но я же «Тейлор, искренняя до мозга костей». Что мне скрывать? Я всегда была искренней и нет ничего такого, что я боялась бы рассказать, считая это сильно личным. Я могу свободно объявить о своих страхах. Но зачем мне это? — Давай так, — медленно говорю я. — Раз уж мы пьем, то давай хоть повеселимся. Вы в своей Эрудиции играете в игры? — В детском саду — да. — Ясно. Тогда вали. Я откидываюсь назад и на секунду вижу небо, но Эрик тянет меня за руку и вот я снова сижу. — Ты слишком легко сдаешься, — говорит он насмешливо. — Так в чем суть? — Правда на правду, — отвечаю я. — Эта игра была своеобразной тренировкой в Искренности, но, — я поднимаю флягу и с улыбкой трясу ее, — у нас не было этой прелестной штуки. С ней дело пойдет веселее. Ночной ветер гуляет по яме и обволакивает меня холодом, помогая протрезветь. Я не обращаю на него внимания. Наконец я сделаю хоть что-то, в чем по-настоящему хороша. — Подгоню правила под Бесстрашие, — очерчиваю пальцем в воздухе широкий круг. — Ты называешь один свой страх. Если он есть и в моем пейзаже, то я пью. Если нет, то ты проиграл и пьешь сам. Потом наоборот. Как правило, страхи людей довольно однообразны, так что напьемся мы быстро. — Отлично. Начинай. — Погоди, — я машу рукой. — Самое интересное впереди. Иногда попадаются уникальные страхи. Они говорят о человеке больше, чем любые его слова. Выигрывает тот, у кого самый необычный страх. — Бред. Уникальность — понятие субъективное. Да и как ты поймешь, что я впечатлен твоим страхом? Ничего не мешает мне соврать. — Безусловно. Но суть и заключается в том, чтобы распознать ложь. В Искренности, во всяком случае. Здесь, в Бесстрашии, можем добавить кое-что от «Вызова» и играть на желание. Его губы растягиваются в усмешке, которая не несет в себе ничего хорошего. — Не страшно, Лорен? — его голос низкий и глухой. Если когда-нибудь попадет в правительство, то его однозначно будут бояться. Только меня к тому времени здесь может уже не быть. — Ты вообще понимаешь возможные последствия своего проигрыша? Вот об этом я не подумала. Самоуверенность до добра не доводит. Ну и черт с ним. В конце концов, всегда можно отказаться. Эрик пока не бесстрашный, а значит мне не угроза. И, что-то мне подсказывает, что он не будет никому трепаться о нашей несанкционированной попойке. — Я ничем не рискую, — улыбаюсь и пристально смотрю ему в глаза, не моргая и не отводя взгляд ни на секунду. — Я всегда вижу, когда ты врешь или пытаешься что-то скрыть. Он тут же меняется в лице. Мелкие морщины, вызванные самыми разными эмоциями, разглаживаются, складка между бровей исчезает, губы превращаются в одну ровную линию, а глаза застывают. Мой хохот слишком громкий и я зажимаю рот рукой, чтобы как-то его заглушить. Но эхо уже пошло летать по пещере. — Вот видишь! Именно так ты всегда и делаешь! Если ты боишься того, кто перед тобой, то отводишь глаза когда лжешь. Если нет, то смотришь прямо, но убираешь абсолютно все эмоции с лица, чтобы люди видели в тебе скорее машину, чем человека. Не волнуйся, — добавляю я, — ты не один не умеешь шифроваться. Шона, например, тоже отводит глаза и чешет бровь. Адам неестественно широко улыбается и делает вид, что речь не о нем. Дункан смущается и просто молчит, Миа психует, Карл начинает мямлить… — Ну а ты? — перебивает меня Эрик. — Как понять, когда врешь ты? Я протягиваю ему джин. — Удиви меня своими страхами, тогда и узнаешь. Это моя любимая игра, отличная тренировка эмоционального самоконтроля. Мы начинаем с простого. — Неконтролируемое кровотечение, — называю я. Эрик не меняется в лице и пьет. Его очередь. — Пауки. — Вроде таких? — я поднимаю ногу и тяну джинсы на себя так, что открывается свежая татуировка на щиколотке. Черная вдова с россыпью красных точек на месте глаз. Эрик отшатывается. — Нахер так делать?! Я смеюсь и пью. — Ты боишься пауков, но решила всегда одного таскать с собой? — Да. Решила, это поможет к ним привыкнуть. Не знаю как в твоем пейзаже, а в моем их всегда целые толпы и они такие мерзкие, здоровые, дикие, — меня передергивает. Провожу пальцами по картинке и испытываю смешанные чувства. — Так я буду знать, что хоть одного из них контролирую. Ладно, давай дальше. Я каждый раз боюсь упасть под поезд. Уголок его губ дергается, но это не похоже на удивление. Протягивает руку, забирает джин и тоже пьет. — Змеи. Я качаю головой. — Мои любимые животные. — Не удивлен. Он пьет. С неба начинают срываться мелкие капли. Сначала я вижу, как они ударяются о металлическую флягу, и только потом чувствую их на своей коже. Убираю волосы с лица и глубоко вздыхаю. Когда-то очень давно, еще детьми мы играли под дождем, прыгали по лужам, сбегали из школы, потянув за собой весь класс… мы были счастливы: разделенные фракциями, но объединенные крепкой дружбой. И посмотрите, где мы теперь — сидим под тем же дождем, в той же компании, пьем, отгадываем чужие страхи и терпеть друг друга не можем. Члены одной фракции, но уже давно не друзья. Пока мне не нравится схожесть наших страхов. Пора поднимать ставки. Жду, пока он начнет выходить из себя от затянувшегося молчания. И когда это происходит, подаюсь вперед, ласково улыбаюсь и произношу всего одно слово. — Ты. На одну крохотную секунду его лицо меняется, но я успела это заметить и теперь бесстрастным видом меня не обманешь. — Ха! — я вскидываю в воздух кулак и вырываю флягу у него из пальцев. — Теперь ты мне должен! Он это игнорирует. На самом деле, я ждала насмешки, грубости, язвительного комментария. Чего угодно, но не удивления и уж точно не того, что его это заденет. Так же, как и пару дней назад, когда я назвала его эгоистом. — Ты… меня боишься? Ты серьезно? Я раздраженно фыркаю. — Верни корону обратно на полку, солнце. Если быть совсем уж откровенными, то дело не в тебе. Вот сейчас, например, я в такой зоне, где ты при желании мог бы меня легко достать. Если бы я боялась именно тебя, то уже давно бы сбежала. Но, как видишь, я сижу рядом, пью, делюсь секретами… да боже, могу хоть на колени к тебе залезть, и все равно кардиограмма скакать не начнет! Все дело в том, что я боюсь физической беспомощности на ринге. А в пейзаже именно ты олицетворяешь этот страх. Там ты, кстати, дерешься лучше, чем в жизни, — едко добавляю я. Он презрительно закатывает глаза. — Тогда это не считается. Если страх не я, а твоя собственная слабость… — Ну нет! Поскольку никто больше мне ребра не ломал, то и в пейзаже на ринге передо мной всегда стоишь ты, и только ты. Поэтому очень даже считается! — Ладно, — он прерывает мое возмущение. — Что ты хочешь? В такие моменты фантазия всегда меня подводит. Я закусываю губу, долго думаю, и тут по-настоящему эрудитская мысль приходит мне в голову. — Придумала, — я возвращаюсь мыслями в яму и выдаю. — Мне нужны таблетки. — Ясно, — серьезно говорит Эрик и с иронией добавляет. — А мне нужен кокаин. Где брать будем? — Не эти таблетки. Когда я лежала в больнице, — я касаюсь ребра, — твоя мама под грифом «совершенно секретно» отсыпала мне чудо-таблеточки, которые вылечили меня в три раза быстрее, чем обычные препараты. Если бы не та встреча с изгоями, я бы уже давно полностью восстановилась. Но Рик, когда меня оттаскивал от того урода, что-то повредил и мне опять хреново. Так что эти таблетки ограниченного тиража мне бы очень пригодились. Я хочу до конца первого этапа еще хоть раз выйти на ринг. Он поджимает губы и какое-то время раздумывает. — Их непросто достать. — Ну а кто здесь самый умный и смелый? — я снова начинаю злиться. — Желание мое, обязанность твоя, так что думай. И снова в его глазах не просто мимолетная злость, а откровенное желание мстить, причем медленно и изощренно. — Ладно, — мягко произносит он. Меня гораздо меньше напрягает когда он психует, чем когда говорит таким тоном. Но не могу не признать, что с такой же силой как меня это напрягает, это же его качество меня и притягивает. На каком-то очень глубоком, инстинктивном уровне. Там, где мозг отключается… Я закрываю глаза на секунду и провожу по ним рукой. Пора перестать пить. Дождь усиливается. Моя футболка уже наполовину мокрая и липнет к телу. Скоро надо будет уходить. — Давай, ты следующий. Эрик поджимает губы и выдает: — Тафефобия и уранофобия. — Знаешь, и хотела бы удивиться, но понятия не имею что это. — Тафефобия — страх быть похороненным заживо, — спокойно говорит он. — Уранофобия… простыми словами, это страх «жизни после смерти». Я поднимаю брови. Он невесело усмехается моей реакции и залпом допивает остатки джина. Отшвыривает флягу в сторону и она с громким стуком падает на пол. — Обычному человеку, если он умирает в пейзаже страха, удается сразу оттуда выбраться. Но не мне, — он говорит тихо и яростно, глядя прямо мне в глаза. Я выдерживаю этот взгляд, но не решаюсь моргать. Пьяный и искренний Эрик нравится мне еще меньше, чем трезвый, высокомерный и язвительный. — Каждый раз, вместо того чтобы очнуться в пустой комнате симуляций, я иду дальше. И с каждой новой смертью пейзаж набирает обороты и становится только хуже. Так что у меня, в отличие от вас, нет выбора. Мне приходится выживать, чтобы очнуться. Стоит представить каково это, и я невольно содрогаюсь. Он видит это. — Что скажешь, бесстрашная? Удивил? — Удивил, — соглашаюсь я. Он довольно ухмыляется, хотя мне совсем не смешно. Он все еще не вызывает у меня большой приязни, но я начинаю чувствовать настоящее уважение. Если он говорит правду — а он говорит правду, — значит он единственный из нас умеет справляться со страхами так, как это должен делать истинный бесстрашный: встречать их лицом к лицу, а не сбегать, прерывая симуляцию. — И даже впечатлил, — склоняю голову и отвожу взгляд, но его пальцы хватают меня за подбородок и резко разворачивают обратно. — Теперь ты и правда должна мне, Тейлор. — Знаю, — я не вырываюсь и пытаюсь говорить спокойно, хоть мне и больно. — Что ты хочешь? Эрик сверлит меня взглядом и я начинаю жалеть, что добровольно в это влезла. Сейчас загадает прыгнуть в реку или лечь под поезд — с него станется, и глазом не моргнет. А я уже не уверена, что смогу просто так увильнуть. Не с ним. Но вместо всего этого он чуть поднимает мою голову, смотрит мне в глаза и равнодушно произносит: — Поцелуй меня. Это похоже на идиотскую шутку и я не могу сдержать истеричный смешок. Но на его лице нет и тени улыбки и я начинаю понимать, что он не собирается менять желание на какое-то более адекватное. Мой смех обрывается. Я смотрю на него несколько долгих секунд. — Ты серьезно? — Абсолютно. В мою голову закрадывается подозрение и я недоверчиво кривлю губы. — Только не говори мне… — И не подумаю, — отрезает он. — На самом деле, это для твоего же блага. — Каким, интересно, образом?! — Ну, один страх мы уже с тобой преодолели, — я цепенею, когда понимаю намек. Он видит это и едва заметно улыбается краем рта. В темноте эта улыбка кажется мне еще более угрожающей, чем при свете дня. — Ты больше не боишься причинять людям боль. Но теперь ты боишься меня. Так давай, Лорен. Пока я добрый. Он подается вперед и становится еще ближе. В его глазах ни теплоты, ни доброжелательности. В них вызов. Он хочет, чтобы я его боялась. Долбанный садист. — Иди сюда, — медленно говорит он, — и пересиль свой страх. Иначе он будет только усугубляться, а я ему в этом помогу. И ты же понимаешь, что из всех возможных желаний это самое безобидное? Обещаю, я вполне мирный, если поведешь себя правильно. — Да, а еще ты пьяный в хлам, — мой голос звучит ровно и тихо. Его перекрывает громкий шум дождя. Вода шипит, проливаясь с неба на нас, разбиваясь о камни под нашей сеткой. Эрик пожимает плечами и бросает взгляд на пустую флягу. — Частично. По его лицу тоже бегут капли воды. Взгляд пытливый и холодный. «Я ему в этом помогу». Он не оставит попыток меня затравить до тех пор, пока я не сломаюсь. А может и позже. Ему это нравится, в этом его суть. В будущем, очень скоро, я пойму, что дело далеко не в садистсткой натуре. Что он просто не умеет выражать свои чувства нормальным, человеческим путем, и поэтому пытается вывернуть наизнанку других. Что он гораздо лучше, чем я его считаю. Но это в будущем. А сейчас у меня в груди поднимается такая злость, что выметает все остатки страха, которые во мне еще были до этого момента. Он жалок. У него нет друзей, нет нормального представления о человеческих отношениях и, возможно, вообще нет эмпатии. Чувствовать себя лучше, только причиняя другим боль — это слабость. Самая настоящая слабость. А я слишком сильна психологически, чтобы бояться таких как он. Так что я принимаю решение. Эрик может сколько угодно пытаться пробудить во мне страх, упоминая свою сокрушительную победу на ринге каждый раз, когда мне и так плохо. Но он слишком эгоцентричен чтобы понять, что сам он меня не пугает. Все дело в страхе беспомощности перед физической расправой. «А когда дело доходит до интимного контакта, — внезапно осознаю я и чуть не смеюсь от такого откровения, — беспомощными становитесь вы». Не он первый, не он последний. — Один раз, — предупреждаю я. — И я хочу, чтоб ты знал, Эрик, — я придвигаюсь ближе и мягко улыбаюсь, глядя ему прямо в глаза. Они черные. — Ты не пугаешь меня. Твои слова не пугают меня. Мне искренне жаль того, что ты не можешь обрести что-то по-настоящему ценное в жизни. Так что прими это не как сюжетный поворот в игре, а как подарок от чистого сердца. С этими словами я наклоняюсь и целую его. Я действительно хочу, чтобы это был подарок. Возможно, никто больше не будет к нему так благосклонен (снисходителен), а сострадание — это мой максимум. Моя короткая речь застала его врасплох, так что отвечает он мне не сразу. Его полные губы холодные и обветренные. Я не отстраняюсь и настойчиво целую его еще раз, и его оцепенение спадает. Он резко подается вперед и обхватывает меня рукой за талию, прижимая к себе. Теперь мы делим одно личное пространство на двоих. Эрик позволяет мне задать темп, и я не тороплюсь. Медленно провожу языком по его губам, целую их, глажу кончиками пальцев его шею, покрытую татуировками… и только когда терпеть уже нет сил а дыхание сбивается, позволяю себе пойти дальше. Поцелуй углубляется, наши языки сплетаются. Эрик запускает руку мне в волосы. Его прерывистое дыхание горячее и обжигает кожу, но ледяной дождь тут же смывает этот жар, и все начинается по новой. Я постепенно забываю, почему и как мы здесь оказались. Он, похоже, уже давно об этом забыл. Все страхи и беспокойства последних недель растворяются в темноте, тонут в ливне и выпитом алкоголе, в сознании расползается приятная пустота; а в реальности остается только собственное тело, изнемогающее от желания, и единственный человек, рядом с которым мне никогда не бывает спокойно, но только его грубые методы и способны сделать из меня бесстрашную. Злость пробуждает меня, придает мне сил и заставляет забыть о страхе. А никто не вызывает во мне этого чувства сильнее, чем Эрик. Черт, а ведь он прав. Сейчас с его помощью сломаю очередной психологический барьер. Похоже, этот поцелуй уже не только «подарок», но и благодарность. А еще эгоистичное желание использовать человека по максимуму, когда он особо к этому открыт. Будь это кто-угодно другой, мне бы совесть не позволила, но рядом с Эриком она спокойно молчит. Потому что он всегда поступает так же. Не отрываясь от его губ, перекидываю ногу и сажусь к нему на колени. Он обнимает меня еще крепче, одна его рука соскальзывает мне на шею, другая на бедро. Еще несколько часов назад я готова была убить за это, а теперь чувствую, что во всем мире нет ничего желаннее. Он сам целует меня. Так властно и требовательно, как еще ни один парень не решался. Это ощущения настолько новые, настолько приятные, что я хочу изучить их как можно глубже. Обхватываю руками его плечи и прижимаюсь к нему всем телом, чувствую стальные мышцы. Что ни говори, но при всех недостатках у Эрика просто бесподобное тело. И сейчас оно полностью мое. Его пальцы поднимают край моей мокрой футболки, гладят меня по спине и животу, спускаются ниже и касаются кожи прямо над поясом. Я не могу сдержаться и тихо стону ему в губы. Это производит мгновенное впечатление. Он почти рычит, подается бедрами вперед и целует меня еще крепче, до дрожи, до боли. Вторая его рука все еще на моей шее, с силой сжимает ее, не позволяет отстраниться, но это последнее, чего я хочу. Не могу побороть желание стать к нему еще ближе. Ласкаю языком его губы, а свободной рукой расстегиваю нижние пуговицы на его рубашке и прижимаюсь ладонью к разгоряченной коже. У него такой крепкий пресс, а сейчас еще напряжен сильнее обычного, что я начинаю сомневаться, чувствует ли он вообще хоть что-то. Чтобы проверить, повторяю его движения и провожу пальцами над ремнем мужских брюк. Он резко выдыхает и перехватывает мою руку. Возможно, если бы он этого не сделал, я бы пошла дальше. А здесь не самое подходящее место. Он отрывается от моих губ и я пугаюсь, что сейчас все прекратится, но этого не происходит. Эрик поднимает большим пальцем мой подбородок и целует меня в шею. От наслаждения у меня по спине бегут мурашки. Откидываю голову назад, а он опускается ниже и касается губами кожи чуть ниже ключицы. Там, где роза ветров. И в один миг что-то щелкает в моей голове и все наваждение как рукой снимает. Что я делаю? Он же не нужен мне. Никто мне не нужен, пока я не справлюсь с инициацией. Я поставила себе по-настоящему трудную цель, впервые в жизни, и идти к ней должна сама, ни на что и ни на кого не отвлекаясь. И я говорю ему об этом. Но, правда, другими словами. Я опускаю голову и последний раз крепко целую его в губы, а потом отстраняюсь и отталкиваю его от себя. Сделать это не так просто, тем более что он не сразу понимает, что все кончено. Мы оба прекрасно умеем контролировать эмоции, но сейчас преимущество за мной. Парни всегда воспринимают это более чувствительно. Не могу врать себе, что ничего не чувствую. Но могу врать ему. Ведь победитель здесь будет только один — тот, кто остановится первым, кто даст понять, что это было не больше, чем пьяный поцелуй на спор. И это буду я. В конце концов, это было лишь его желание! И я его выполнила — не больше, не меньше. Так что в ответ на его непонимающий взгляд я качаю головой и улыбаюсь краем рта. — Я не боюсь тебя, Эрик, и никогда не боялась. Я боюсь физической слабости и беспомощности на ринге. А этот страх уберут только долгие и упорные тренировки. Так что спасибо, конечно, за такое ярое стремление помочь — я усмехаюсь, — но эта помощь тебе не по силам. Хочу встать, но он не пускает меня. — Эрик… — Стой, — просит он. Его голос непривычно хриплый. Я замираю. Он обнимает меня за пояс и притягивает к себе. Утыкается лбом мне в плечо и пытается перевести дыхание. Провожу рукой по мокрым спутанным волосам и не могу не улыбнуться. Да, я была права: парни всегда воспринимают это более чувствительно. Но я его понимаю, поэтому остаюсь на месте и терпеливо жду, пока он придет в себя. Когда его дыхание выравнивается, а плечи расслабляются, он поднимает голову и отстраняется. Внимательно смотрит на меня несколько секунд, словно оценивает риски и возможности. А потом выдает то, что я от него в жизни не ожидала услышать. — Хочешь, буду тренировать тебя? Я начинаю сомневаться, что его сознание восстановилось до конца. Но глаза у Эрика снова серые и холодные, а не черные от возбуждения, и голос абсолютно ровный. — Ты серьезно? — Черт, Лорен, я всегда серьезно. Никогда не задавай мне этот вопрос. И решай быстро, потому что я уже собираюсь передумать. Я недолго раздумываю. Мне и правда нужна помощь, иначе первый этап я провалю окончательно. Лучше всех, конечно, мне бы помог Амар, но я не могу просить его об этом: мы все его неофиты и все в равных условиях. В таком случае остается всего три варианта, потому что в нашей группе всего три лидера. Первым делом я бы, конечно, попросила Четыре, но его уже застолбила Шона. У нее бой с Эшли через два дня, а та и убить может, так что ей и правда нужнее. Остаются Эрик и Адам. Но второй может не так понять, а Эрик рационалист и иллюзий питать не будет. Уверена, что ему это и не надо, а в таком случае это — лучший выбор. И, раз уж он сам предложил… — Ладно. Я согласна. Он насмешливо поднимает брови. — Я пытаюсь тебе помочь, а ты принимаешь это, как будто делаешь мне одолжение? — Ну, это же я, — пожимаю плечами, улыбаюсь и заключаю, — манипулятивная сука. Последние два слова Эрик произносит вместе со мной и нас пробирает на смех. Пока мы смеемся, пьяные и не сильно способные остановиться, с неба льет дождь. Я задираю голову вверх и наслаждаюсь этим моментом свободы. Одежда уже насквозь мокрая и холодная. — Который час? Эрик поднимает руку и смотрит на часы. Крупные капли разбиваются о циферблат. — Уже час ночи. — Черт, — я опасливо ерзаю на месте. Пора возвращаться в реальность: неофитам нужно быть в спальне после отбоя. Не сказать, чтоб я сильно любила нарываться на неприятности. — Надо идти. Эрик закатывает глаза и сталкивает меня со своих колен. — Ты иди, я догоню. — Почему? Он недоверчиво смотрит на меня. — Ты серьезно? Я тупо смотрю на него несколько секунд, а потом соображаю. Пытаюсь скрыть ухмылку, но безуспешно. Эрик недовольно морщится и подталкивает меня к краю сетки. — Не попадись Амару. — Ты тоже. В спальню я пробираюсь тихо и пытаюсь сильно не шуметь, чтобы никого не разбудить. Но когда подхожу к своей кровати, то вижу, что соседняя койка, которую занимает Миа, пуста. Нетипично для нее — гулять среди ночи. А потом замечаю, что здесь вообще нет половины неофитов. Зик, Шона, Четыре… Их кровати пусты, а постели даже не разобраны. Час ночи. Интересно. Похоже, правила и правда созданы, чтобы их нарушать.