Just survive somehow

Громкий звон металла, по которому отчаянно лупят молотком, вырывает меня из крепких лап сна и я подскакиваю на кровати, схватившись за голову. — Подъем, недосолдаты! — рявкает Амар и еще раз с силой бьет палкой по столбику ближайшей койки. — Ваша инициация откладывается. Собираем манатки, полчаса на сборы и завтрак, потом строимся с вещами на станции. Кто задержится — вылетит нахрен из фракции. В темноте, при свете одного фонарика сложно разглядеть его лицо, но и без этого понятно, что он жутко зол с утра пораньше. Понимаю, тренер. Более хренового дня чем вчера и у меня еще не было. Голова тяжелая, поэтому я встаю с трудом, но быстро ориентируюсь и одной из первых успеваю заскочить в душ. Закрываюсь в кабинке, включаю воду и, наконец, могу вдоволь прорыдаться. Слишком долго я отказывала себе в нормальной реакции организма на весь тот стресс, который он получил с первого дня моего перехода в Бесстрашие. Когда я выйду, снова буду веселой и болтливой, привычной Лорен. Но черт возьми, я не могу так все время! Меня трясет, и я не могу это остановить. Единственный вариант — ждать, пока разум вновь обретет контроль над телом. Глубоко дышать. Считать до пяти. Десяти. Двадцати. Я не могу показаться такой на людях. Не из гордости. Из инстинкта самосохранения. У меня невероятно заботливые друзья, и это, конечно, безмерное счастье, но иногда от их участливого внимания просто выть хочется. Если увидят меня зареванной — станут допытываться, чтобы «помочь», а мне меньше всего сейчас хочется говорить кому-то правду. Врать долго я не смогу, и даже если Четыре с Зиком отстанут почти сразу, поверив на слово, что помощь мне никакая не нужна, Шона так просто не сдастся. Уходить от ответа — вот что я могу, но контролировать микроэмоции все еще не в моей власти, а она на удивление хорошо в них разбирается. Даже представляю этот разговор. « — Лорен, что случилось, почему ты вся красная? — У меня нервный срыв на фоне постоянных симуляций. — Вот только не надо! Твои срывы выглядят по-другому, ты просто бледнеешь и молчишь пару часов! Ты никогда не плачешь. — Шона, забей. Все нормально. — Черта с два все нормально! Тебя что, кто-то довел? — Нет. — Тебя кто-то довел! Обалдеть. Кому удалось? Мы с ним разберемся. — Просто оставь это дело в покое, ладно? Я могу за себя постоять. — Это твой брат, да? Опять поругались? Или это… — Да, это мой брат, ясно? Пойдешь к командиру отряда и вынесешь ему мозг? Все в норме, Шона, мы сами это уладим». Да, таким этот диалог и будет. Сэкономлю время и не допущу его. Громкий стук в дверь прерывает мои тактические размышления. Я больше не плачу. Я снова себя контролирую. — Лорен, твою мать! — голос Джима. — Ты здесь не одна! Не выйдешь через минуту, я сам зайду! — Ну и заходи! — огрызаюсь я, не думая, что он на самом деле зайдет. Я ошибаюсь. Дверь в кабинку открывается, и вода затекает мне в глаза, когда я резко поднимаю голову. Джим стоит на пороге и нетерпеливо стучит ногой. Ладно, стесняться мне все равно нечего, я зашла в кабинку одетая — только голову помыть. — Не нервируй меня, — просит он. Я раздраженно вздыхаю, понимая в глубине души обоснованность претензий, смываю остатки шампуня и выхожу, напоследок резко мотнув головой так, чтобы мокрые волосы хлестнули его по лицу. По громкому цоканью Джима я понимаю, что у меня получилось. На то, чтобы собрать вещи, не уходит много времени, но я все равно с этим затягиваю. Во-первых, потому что не могу найти свои таблетки — да, я и правда их бросила, но это просто странно, куда они могли деться?! У меня всего-то одна тумбочка, мне просто негде их терять. Во-вторых, не хочу спускаться со всеми на завтрак. Если логика меня не обманывает, мы едем на фермы Дружелюбия, а там, если понадобится, меня накормят по первой же просьбе. Когда наступает относительная тишина, перестаю делать вид, что сильно занята и поднимаю голову. Вместе со мной в дормитории осталась всего пара человек: Эшли все еще в душе, а на дальней койке о чем-то тихо говорят Миа и Дункан. Пять минут. Пяти минут мне хватает, чтобы собрать сумку. И это я еще растягиваю время. Здесь у меня почти совсем нет вещей. Я вспоминаю гардеробную длиной в коридор, которая была забита одеждой, украшениями и прочей мелочевкой, когда я жила в Искренности. Если бы мне там пришлось сорваться с места и куда-то уезжать, на сборы ушли бы часы. Теперь вся моя жизнь умещается в одном рюкзаке, и я испытываю странное, поразительное облегчение из-за этого. Словно ничего больше меня не держит, ничего не тянет назад. Хотя я никогда не чувствовала себя несвободной в Искренности, сейчас мне кажется, что та жизнь была кукольной, ненастоящей. Похоже, я окончательно приняла тот факт, что теперь мой дом — Бесстрашие. Не смирилась с ним, а именно приняла. Подумать только. — Я знаю, что ты ищешь. Надо мной вырастает крупная тень. Поднимаю голову и вижу Адама. Я сижу на корточках возле своей тумбочки — хотя понимаю, что ничего там не найду — поэтому смотрю на него снизу вверх и усмехаюсь. — И что же? — Вот это. Он ставит передо мной завернутый в салфетку кусок шоколадного торта и термос, из которого отчетливо доносится слабый аромат кофе. Я прижимаю руку к груди. — Потрясающе, — я и правда благодарна. Вспоминаю любимую фразу мамы, когда я делала что-то хорошее, и ухмыляюсь. — Вот же счастье кому-то достанется. Адам громко фыркает и садится ко мне на кровать. — Я просто очень заботливый парень. Ближайшие пару дней, во всяком случае. Я максимально выразительно закатываю глаза и беру кофе. — Одноразовый секс, которого на самом деле даже не было, тебя ни к чему не обязывает. Адам поднимает брови. — Дай бог всем девушкам такую психологию! — Просто я — человек свободных взглядов, при условии что все оговорено заранее, — я пожимаю плечами. — Да и не люблю, когда на меня вешают какие-то обязательства. Адам опускает локти на колени и смотрит на меня полу-насмешливо, полу-досадливо. — Напомни мне еще раз, почему с таким замечательным подходом у нас все равно ничего не было? — Потому что, — я устала повторять это пятый раз, — это принципиальный вопрос. Я буду спать только с тем, для кого что-то значу, а это не твой случай. По сути, твоя победа в этом идиотском споре сводилась только к тому, чтобы потешить собственное эго в глазах окружающих. Ты это получил. И всем хорошо. — Ты серьезно? — недоверчиво фыркает Адам. — Вокруг полно девушек кроме меня, — огрызаюсь я, теряя терпение. — Переживешь. А в остальном — все уверены, что ты крутой. Молодец. Поздравляю. Я улыбаюсь, причем даже искренне. Вчера мы более менее друг друга поняли, и то, что он повел себя как нормальный мужчина и не стал строить из себя обиженного мальчика, значительно подняло его в моих глазах. Ему это, собственно, уже без надобности, но все же. Адам недовольно хмурится, но как всегда быстро отходит. — Я, собственно, зачем пришел! Ну, кроме того, что побыл курьером… Он понижает голос и тянется к внутреннему карману своей куртки. Я грею руки о кофе и подумываю о том, что тоже было бы неплохо приодеться. Адам достает небольшую пачку купюр и отсчитывает половину. — Наш выигрыш, — резюмирует он, вручая мне деньги. — Если бы сказали, что выиграла ты, заработали бы больше. Почти все ставили на мою победу, так что… как-то так. Но зато… — Зато если бы я и правда выиграла, ты бы не получил ни копейки, — заканчиваю я и киваю. — А так все в плюсе. Ну, кроме тех, конечно, кто сильно верил в мою благовоспитанность. Я пересчитываю деньги, качаю головой и усмехаюсь. — Вот это мы с тобой крысы, конечно. — Дорогая, если тебя что-то смущает, мы вполне можем все это вернуть, — Адам тут же тянется к «выручке» и я поспешно отдергиваю руку. — Ну нет, — я прячу деньги в рюкзак и не без злости заявляю. — Если эти извращенцы сами выбрали потерять деньги на таком неадекватном предмете спора, значит сами виноваты. — Вот это по мне, — он довольно протягивает мне ладонь и я ударяю по ней. Тут же что-то несильно бьет по металлическому столбику моей кровати и я поворачиваюсь, но тут злость накатывает на меня с такой силой, что в глазах темнеет. Эрик, мать его. Но он награждает меня лишь мимолетным взглядом и обращается к Адаму. — Дункан рассказал тебе? Адам хмурится. — О чем ты? Эрик тяжело вздыхает и проводит рукой по лицу. — Ясно. Тогда расскажет позже. Сейчас я задам вопрос, и это очень важно, Адам. В какой части города вы были вчера вечером? И что вы там видели? Я так старательно не смотрю на Эрика, что у меня начинают болеть глаза от напряжения, но переглядываюсь с Адамом. В его взгляде вопрос, в моем — предупреждение. Вчера мы договорились никому не говорить о том, что видели в городе, пока не будем уверены, насколько это полезная и безопасная информация, но я пока так и не поняла, насколько этот парень умеет хранить секреты. Он понимает мой взгляд. Видно, что Адаму не доставляет особого удовольствия врать другу, но он все же держится позиции, которую вчера занял для защиты от праведного гнева Амара. — Мы не были в городе вчера, мы просто гуляли. Точнее, — он криво усмехается, — трахались вне зоны доступа камер. — Кончай врать, — раздраженно бросает Эрик со злостью в голосе. — Я не Амар, чтобы верить в эти сказки. И дело серьезное! — Я не вру. У нас был секс, — упрямо повторяет Адам с каменным лицом, видимо решив твердо не отступаться от этой фразы. — Хоть кому-то ведь должно было вчера повезти, — не удерживаюсь я. — И повезло именно тебе! — Адам широко улыбается и рывком притягивает меня к себе за талию. Пока во мне борются две личности, одна из которых требует отпихнуть его, а вторая — демонстративно прижаться ближе, вопрос решается за меня, потому что то, что говорит Эрик неожиданно спокойным тоном, заставляет нас с Адамом тут же разомкнуть объятья и шокированно уставиться сначала на него, а потом друг на друга. — Вчера мы с Дунканом были в центре. Вернулись незадолго до вас. Обратно мы ехали в вагоне, полном амуниции. На одной из станций ее подобрали афракционеры. Вы во время своих похождений ничего подозрительного не замечали? Вдох-выдох, потом еще один. Теперь, спустя почти месяц, только этого хватает мне для того, чтобы смириться с необходимостью скрыть правду. — Адам, солнце мое, повтори, пожалуйста, еще раз, — мягко прошу я. По его лицу я вижу, что он уже готов сдаться, и носком ботинка толкаю его ногу под кроватью. Хочется верить, незаметно. Адам собирает волю в кулак и роботом повторяет. — У нас был секс, — мне хочется расхохотаться. — Нас не было в городе вчера вечером. — Это называется «не умеешь — не берись», — все так же мягко заключаю я и один раз смотрю прямо на Эрика. По его лицу пробегает тень, но оно тут же снова становится каменным. Только тогда я понимаю, что эту фразу можно интерпретировать двояко. Я имела в виду, что он не умеет легко вытягивать из людей правду. Хотя если вспомнить вчерашний вечер… Если вспомнить вчерашний вечер, мне хочется завершить его двумя возможными концовками. Я хочу его убить. Я хочу, чтобы он все же справился со мной и закончил начатое. Вчера мы были близки к обоим исходам. До вчерашнего дня я не подозревала в себе эту темную сторону. Ведь и то, и то вызвало во мне злость и возбуждение. Мне становится противно от самой себя. Надо было просто воткнуть этот нож ему в горло и оставить там. Никто бы не хватился. Здесь только Амару, кажется, не плевать на неофитов, остальным нет дела. Особенно до переходников. Я встаю с кровати, не глядя на парней накидываю куртку, беру рюкзак и иду к выходу из общежития, даже не окинув его прощальным взглядом. Голос Эрика настигает меня уже на пороге. — Ты не умеешь врать, Лорен. Он поразительно спокоен. Где твое самообладание было вчера?! Где, черт возьми?! В голову тут же приходит рифма и я снова чуть не давлюсь от смеха. Но проглатываю его, потому что он быстро перерастет в истерику, а до такого я не опущусь. — На твою беду, — так же спокойно отвечаю я, — умею. А вот Адам в этом не так хорош. Пусть сам думает, что это значит. Вчера я окончательно убедилась в том, что он не может воспринимать мои слова так, как есть, и обязательно перекрутит все так, как захочет, или как побоится. Так что я теперь вообще буду городить что попало. Даже интересно, насколько хватит его психики. Или он просто выкинет меня из головы раньше. Оба варианта хороши. Оба варианта отвратительны. Я злюсь на саму себя — хотя по логике вещей должна злиться только на Эрика — и выхожу из штаба чуть ли не бегом. На станции не так много людей, но Четыре и Зик уже там. Я подхожу и вклиниваюсь между ними, надеясь что так ко мне больше никто не приблизится. Ветер развивает мои волосы. Воздух очень свежий и чистый, и дышать мне становится гораздо легче. Я расстегиваю куртку и приятный холодок пробегает по коже. — Что скажешь? — интересуется Зик, толкая меня локтем и указывая на группу бесстрашных постарше, которые стоят у самого края платформы рядом с поездом. На этот раз нам не придется запрыгивать в него на ходу. — Спорим, едем играть в Захват Флага. — С вещами? — Четыре поднимает брови. — Скорее уж… — Построились! Громкий уверенный голос принадлежит не Амару. Отработанные привычки толкают меня быстро занять место в строю, вытянуться по струнке и только потом задуматься, что на платформе делает Макс. Лидер становится во главе поезда и окидывает нас внимательным взглядом. — Мы отправляемся на фермы Дружелюбия, — он переходит сразу к делу. — Но развлекаться там не будем. В этом году, с учетом обстоятельств, — он на секунду поджимает губы, его взгляд становится суровее, — мероприятию требуется более серьезная охрана. Поэтому вместо трех отрядов на Фестиваль отправятся десять. Никто не двигается с места и никак это не комментирует, но выражения лиц у некоторых заметно меняются. Макс невозмутимо продолжает. — Для неофитов это будет последнее испытание перед инициацией, которую мы перенесли на четыре дня вперед. Для остальных — рядовая работа. По вагонам. Когда укомплектованный солдатами поезд двигается со станции, некоторое время мы едем в относительной тишине. Я наблюдаю за тем, как городские кварталы проносятся мимо и стараюсь отвлечь себя от печальных мыслей тем, что гадаю, сколько тайн хранит в себе каждый из этих кварталов. Помимо тех, что мы уже знаем и тех, которые почти безнадежно пытаемся разгадать. Но мысли эти прерываются голосами других бесстрашных. Я отхожу от двери и присоединяюсь к своим как раз в тот момент, когда к ним подходит Амар. — А в чем вообще суть этого пикника? — громко интересуется Карл. — Потому что мы там, например, ни разу не были. Он смотрит на меня в поисках поддержки, но я не реагирую: сегодня я усилием воли живу моментом и не хочу вспоминать жизнь «до». Зато из уст Мии вырывается громкий стон. Амар смотрит на нее и поднимает брови. В его глазах смех. — Предлагаю тебе рассказать. — Это традиция дружелюбных, — она проводит рукой по лбу, убирая с лица рыжие волосы, и обводит нас тяжелым взглядом. — Раз в год, всегда в разный сезон, фракция Дружелюбия устраивает фестиваль на границе города. Там большое открытое пространство; туда съезжаются местные, ставят фургончики с выпечкой и сезонными фруктами, сладостями и резными игрушками для детей… каждый может прийти и попробовать что хочет, или обменять свои товары. — Как мило! — громко вставляет какой-то бесстрашный, который стоит неподалеку, и по вагону прокатывается хохоток. Миа смотрит на него испепеляющим взглядом. Потом резко отворачивается и продолжает: — По сути, это площадка для развития и диверсификации бартерной торговли, просто в красивой разноцветной обертке — песни, танцы, хороводы вокруг костра по ночам. Но что мы там забыли, Амар? Наш тренер как-то странно смотрит на нее, а потом бесстрастно отвечает. — В городе ползут слухи, что изгои совсем потеряли страх, вооружились и нападают на людей. Все ведь знают о том, что их шайку допрашивали в Морг-центре? И о вчерашних погибших? Отлично, значит размусоливать тему не будем. Так вот, фестиваль никто отменять не будет, просто решено значительно усилить охрану. Бесстрашные будут патрулировать периметр и дежурить по двое-трое на ключевых точках. А заодно все посмотрят на вас в действии. Потом это зачтется в рейтинги. — А если ничего не произойдет? Если изгои не объявятся? — спрашивает Карл. — Значит, просто развлечете публику новообретенными талантами, — инструктор пожимает плечами. — Да и в любом случае, там для вас есть работа.

***

— Просто поверить не могу, — ворчит Зик, когда Амар без слов дает нам понять, о какой работе шла речь. — Общее дело сплачивает, — жизнерадостно произносит парень-дружелюбный и передает мне очередной мешок, полный фруктов. Он довольно тяжелый. Я забрасываю его в кузов машины, которая отвезет это добро за фермы для завтрашней ярмарки, и мрачно переглядываюсь с Зиком. Пока что нам больше хочется подстроить небольшой несчастный случай этому дружелюбному, чем «сплотиться» с ним. Нет, безусловно мы не жестокие и зла другим не желаем, и ничего против «коллективного труда» не имеем, но конкретно этот трудяга настолько болтливый и жизнерадостный, что даже меня бесит до невозможности. Закончив с погрузкой мешков, мы запрыгиваем в открытый кузов пикапа, который везет нас к месту финальной дислокации. Рядом с нами сидят еще парочка бесстрашных и альтруистов, которые создают весьма интересный контраст, а наш друг из Дружелюбия занимает место рядом с водителем и продолжает болтать всю дорогу, осчастливив нас подробнейшим рассказом о всех стадиях роста репчатого лука. Зик щелкает языком, привлекая мое внимание. Направляет винтовку парню в затылок и с надеждой поднимает брови. Я смеюсь и качаю головой. Зик разочарованно вздыхает. Девочка в серой кофте рядом со мной прячет улыбку. Когда мы приезжаем на просторное поле, где уже раскинулись беседки и палатки для Фестиваля, и разгружаемся, эта же девочка негромко интересуется, обращаясь к другому альтруисту: — К чему это все, как думаешь? Фестиваль никогда не был принудительным. И уж тем более не во время инициации. Высокий парень в сером балахоне пожимает плечами. — Думаю, это неофитам дают последний шанс почувствовать себя полноценными членами общества перед инициацией. Так или иначе, какая-то их часть уже через пару дней окажется на улице. Так пусть хоть развлекутся напоследок. Девочка недоверчиво хмыкает. Полностью солидарна с тобой, дорогая. Развлекутся! Ну ничего себе! Перехватываю мешок так, чтобы облегчить давление на плечо, и отхожу от них побыстрее, чтобы ничего не съязвить. После короткого обеда на ходу нас ждет приятная новость — нас наконец отправляют в патруль. Амар все еще где-то пропадает, так что за распределение берется лично один из Бесстрашных лидеров. Он раздает нам оружие, объясняет принцип его работы. Это винтовки, с которыми бесстрашные как правило играют в Захват Флага. Вреда они нанести не могут — разве что если не выстрелить прямо в глаз, — но боль при попадании как от огнестрельного, так что нарушителя границ одним таким патроном можно не только припугнуть, но и вывести из строя на время. Потом нас делят на пары и к каждой приставляют взрослого бесстрашного. Моим напарником на ближайшие два дня становится Зик, а нашего временного командира зовут Гас. Вид у него такой, словно ему глубоко и от души плевать и на нас, и на происходящее вокруг в целом. Тем не менее, приказы он отдает очень четкие. До самого вечера мы патрулируем периметр. Ничего особенно интересного не происходит. Наблюдать за тем, как дружелюбные наводят красоту и там, где еще вчера был пустырь, сегодня раскинулась оживленная украшенная площадка для праздника, весьма расслабляет, а это то, что мне сейчас нужно больше всего — либо происшествие с риском для жизни, либо же абсолютное спокойствие. Я получаю второе. Зик отчаянно скучает. Каждые сто метров он останавливается рядом с одной из групп, занятых работой, и начинает наседать на них с расспросами и комментариями. У меня отчетливое чувство, что его деятельная натура так стремится решать проблемы, что для этого он готов сам их и создать. Когда в очередной раз вместо желаемого результата он получает очередное пожелание счастья и целую пачку расписных пряников в подарок, я фыркаю и тяну его за локоть в сторону ближайшей беседки. — Это тебе не Бесстрашие, здесь так просто в драку не влезешь. — Да уж, скучаю по дому, — Зик наигранно тяжело вздыхает и взвешивает пряники на руке. — Гас прикончит нас, если решит, что мы едим на работе. — Это ты ешь на работе, — уточняю я. Зик возмущается. — Мы же напарники! — Хочешь сказать, косяки тоже должны делить пополам? — поднимаю брови, но все же забираю у него пакет. Когда мы подходим к жилым домам, внимание привлекают громкие голоса. Мы обходим здания и на открытой площадке видим скопление машин. Из них по очереди выгружаются эрудиты и искренние. Среди знакомых и незнакомых лиц мой взгляд вылавливает особо знакомое. Когда наши взгляды встречаются, я натянуто улыбаюсь. Кэнг окидывает меня пристальным взглядом, в котором я тут же вижу — он не одобряет мой уход из фракции. Его проблемы. Отделяется от группы подростков, среди которых я узнаю Квинта, и подходит к нам. — Черный тебе идет, — обвинительно говорит он вместо приветствия, — а вот оружие нет. — И тебе привет, дядя, — я закатываю глаза, но не могу сдержать улыбку. Мы всегда хорошо ладили. Когда-то он даже сказал, что собирается сделать меня своей преемницей, когда я пройду инициацию и наберусь опыта. Сейчас это время позади. — Привез своих неофитов? Джек оглядывается и одобрительно кивает. — В этом году набор достойный. На удивление много переходников. Пожалуй, оно и к лучшему. Фракции не помешает свежая кровь. Старая, — он демонстративно оглядывает меня с головы до ног, — явно дала сбой. — Желание воспользоваться оружием растет, — предупреждаю я. Джек смеется и небрежно указывает рукой в сторону машин, рядом с которыми толпятся эрудиты. — Будь добра, забери из багажника аппаратуру. — Я не нанималась дешевой рабочей силой. — Правильно, ты подрядилась бесплатной рабочей силой, — Джек хмыкает. Я складываю руки на груди. — Ладно, — сдается он и вдруг ухмыляется. Я очень хорошо знакома с этим выражением лица — такое появлялось у мамы каждый раз, когда она задумывала какой-то трюк для проверки чужой психики на устойчивость. — Когда найдешь пару свободных от дежурства минут, кое-кто из моих неофитов жаждет поговорить с тобой. — И тебе… нужно мое официальное согласие? — я поднимаю брови. — Нет, — Кэнг пожимает плечами. — Просто предупреждаю заранее, чтобы ты держала себя в руках. И лучше убери оружие подальше. Он несильно хлопает меня по плечу и, не вдаваясь в детали, уходит. А я представить не могу, что такого может сказать мне простой неофит, чтобы я по-настоящему разозлилась. После всего, что я пережила с бесстрашными за последние недели, у искренних просто нет ресурсов, чтобы меня задеть. Я ошибаюсь. Новый раздражитель, который появляется в моей жизни, носит все белое и наделен миловидной, но ничем не запоминающейся внешностью. Во время короткого перерыва на ужин, который проходит в кругу других бесстрашных, мое настроение заметно поднимается: что ни говори, а гостеприимную атмосферу дружелюбным устроить удается, и вкусно накормить гостей тоже. Кроме того, неофиты других фракций время от времени поглядывают на нас и в их взглядах — опаска, интерес и уважение. Приятно чувствовать себя частью чего-то большего. Приятно спрятаться за черной одеждой, пирсингом и татуировками и лишить людей шанса понять, что внутри ты буквально распадаешься на части. Всегда презирала эту фразу. Теперь я ее понимаю. Но вера других людей в силу бесстрашных заставляет и меня в нее поверить. Я чувствую себя лучше. И когда невысокая стройная неофитка в белом подходит и замирает напротив меня, я приветливо ей улыбаюсь. — Привет, — у нее странно напряжены мышцы лица и зажатая поза, хоть она и пытается расправлять плечи время от времени, — это о тебе Кэнг говорил, да? Ты хотела меня видеть? Девушка запинается на секунду, а потом кивает и решительным тоном произносит: — Да. Мне надо сказать тебе кое что. Прямо сейчас. — Я вся внимание, — она открывает рот, но я перебиваю, — давай только отойдем, ладно? Здесь шумно. Она поджимает губы, но соглашается. Мы покидаем небольшое поле, где на время Фестиваля устроили столовую и походную кухню, и отходим за дома, где почти нет людей. Здесь тихо, спокойно и пахнет цветами. — Как тебе Фестиваль? Но она тут же отметает идею светской беседы. — Я не за этим пришла поговорить. Ты можешь просто заткнуться на минуту и выслушать?! Мои брови сами собой ползут вверх, но хорошее настроение не уходит. Ее вспышка меня не задевает. Может потому, что я не знаю ее причину. Может потому, что любопытство берет верх и мне интересно послушать, почему человек, которого я даже не знаю, меня боится. Это выдает бегающий взгляд и десяток микроэмоций, которые она пытается контролировать, и — надо отдать должное — у нее неплохо получается. Замолкаю и приглашающе взмахиваю рукой. Это придает ей уверенности, плечи девушки немного опускаются и она начинает явно подготовленную речь, не лишенную страха, злости и холода. — Я тоже переходница, как и ты. Ушла из родного дома в Искренность… — А где был твой дом? Она судорожно вздыхает. — Эрудиция. Мы с тобой были в одном классе по истории. Ты не помнишь меня? Я напрягаю память и пытаюсь вспомнить хоть кого-то немного на нее похожего, но даже если мысленно сменить цвет ее одежды на синий и подправить прическу — ничего не откликается. Она понимает это и с горькой иронией усмехается. — Я так и думала. Меня зовут Мирта, но это не важно, — она замолкает на секунду. — Хотя нет, вообще-то важно! Меня зовут Мирта Грейс. Я была прекрасной эрудиткой. Я писала работы на самый высокий бал. Но никто не придавал этому значения, потому что я не участвовала в дебатах. А все из-за тебя! — Что? — Ты никогда не давала другим людям высказаться… — Не помню, чтобы силой затыкала тебе рот, — не могу удержаться. А она чуть не всхлипывает. — Вот, вот ты и сейчас так делаешь! Неужели сложно просто проявить немного уважения к другому человеку? Ты хоть представляешь, как это тяжело, когда тебя вечно опускают, когда твои слова и мнение даже не берут в расчет? Это несправедливо, что лавры достаются не тем, кто умнее, а тем, кто умеет кричать громче других. Я вспоминаю школьные годы. Вспоминаю историю. Мне всегда было что сказать, и я никогда не упускала случая высказаться. Я кричала о важности справедливости и равенства громче всех остальных. Мне и в голову не приходило, что мой голос перебивал другие, которым тоже хотелось выразить свое мнение. Свои идеи я считала правильными и единственно верными. На остальные не обращала внимания, или снисходительно отметала в сторону. И меня слушали. Потому что правда редко бывает на стороне тихих и молчаливых. Чаще в нашем мире выигрывает тот, кто говорит громко и уверенно. Пусть даже он несет при этом полную чушь. Справедливости в этом ноль, но так уж оно работает. А я недавно стала очень хорошо понимать людей, страдающих от несправедливости. И я открываю рот, чтобы извиниться. Не то чтобы я сильно сожалела о том, что была выскочкой, но так есть шанс, что этой Мирте станет легче. Но теперь уже она перебивает меня. И чем больше Мирта говорит, тем меньше сочувствия во мне остается. — Кэнг сказал, что мы должны не бояться высказываться прямо. Поэтому когда он узнал, что у меня с этим проблемы, то велел мне сначала решить их, и только потом уже продолжать инициацию. Я решила поговорить с тобой, но теперь вижу… вижу, что не такая уж ты и особенная. Я терпеливо молчу. Она понимает это неправильно. Думает, видимо, что мне нечего сказать, или что мне стыдно. — То, что ты вечно перебивала меня, не значит что ты лучше, или умнее, или… лучше. Это значит, что кроме как громким голосом тебе больше нечем похвастаться. Ты выезжала только за счет того, что была в любимчиках у лидера Искренности, что не удивительно, ты же его племянница! А теперь ты ушла, и что из себя представляешь? Да ничего особенного! Мне искренне жаль людей, которые не умеют вовремя остановиться. — Надо же, — тихо говорю я, — у мышки прорезался голос и она наконец решилась вылезти из норки. Девчонка едва заметно бледнеет и резко расправляет плечи. Но по судорожному вздоху я понимаю, что ее новообретенная смелость еще слишком слаба. Ее будет очень легко сломать. — Я больше не… — И возомнила, — я повышаю голос, — что может потягаться с кошкой! Но забыла отрастить зубы. Первые секунды она еще пытается говорить в один голос со мной, но быстро замолкает и едва заметно сжимается. Я ухмыляюсь, но веселья в этой усмешке ни на грамм. — Ты, возможно, решила, что я ответственна за твою слабость и бесхребетность, — ласково произношу я и безотчетно делаю шаг в ее сторону. — Но разве можно винить меня в том, что я лучше? Разве справедливо делать собственную серость и непримечательность чужой ответственностью? — Я виню тебя в том, что ты выскочка, — она все же набирается смелости и даже повышает голос. — Ты ведь и не осознаешь, скольким людям портишь жизнь! Очень интересно. — Ну, ты от меня не сильно отличаешься, — я пожимаю плечами. Это сбивает ее с толку. — Что? — Ты ведь тоже сейчас говоришь за других людей. Как я это делала раньше. Ведь если индивид не способен высказаться четко, быстро и по делу, лучше взять эту роль на себя, правда? — ей все труднее выдерживать мой взгляд. Я поднимаю брови. — Или ты просто пытаешься прикрыть эфемерными обиженными «людьми» свою неполноценность. В первом случае — ты мне подражаешь, а значит мы не такие уж и разные. Во втором… можно я не буду объяснять, насколько жалко ты смотришься под этой призмой? Она теряется. Во мне черной волной поднимается раздражение. Она даже не пытается защищаться! Как можно быть настолько слабой?! — Ты не только не способная, ты еще и бесхребетная. Как ты вообще собираешься стать судьей или прокурором? — Без тебя разберусь! — ее руки сжимаются в кулаки. — Про адвоката я вообще молчу, — я распаляюсь и демонстративно игнорирую ее слова. — Ты и себя защитить не можешь, что там о других говорить. Знаешь, возможно Кэнг не говорил вам этого, или просто ты не усвоила, но уметь говорить одну правду недостаточно для жизни в Искренности. Надо еще иметь хотя бы… ум, пожалуй? Это явно не твой козырь. Не подошла Эрудиции, будешь бесполезной в Искренности. Какая жалость, — я окидываю ее взглядом с головы до ног и тихо, с непривычной для себя злостью выношу вердикт: — Ты не создана для этой фракции. Лицо у нее такое, что мне кажется — она собирается ударить. По-настоящему поражаюсь, когда она это и правда делает. Пытается. Я перехватываю ее ладонь в паре сантиметров от своего лица и чисто инстинктивно заламываю ей руку за спину. Девчонка визжит, и этот звук поднимает во мне все, что я смогла похоронить в себе за этот день. Ярость на секунду застилает разум и я давлю на ее запястье еще сильнее. Так, что она начинает скулить. — Закрой рот, — шиплю я ей на ухо. — Ты и правда думала, что сможешь задеть меня — морально или физически?! Я всегда была лучше. И всегда буду. Ты не эрудитка и не искренняя, ты никто под этой красивой оберткой. А я всегда была успешной. Была такой в Искренности, стала такой в Бесстрашии. На два шага впереди. Снова. Тебе никогда не стать лучше меня, понимаешь? Смирись. — Лорен! Знакомый голос отрезвляет меня. Я понимаю, что перегнула палку и разжимаю пальцы. Искренняя тут же отскакивает и оборачивается. Ее глаза блестят — это слезы злости и потрясения, которые она пытается сдержать, но выходит плохо. И когда ей советуют исчезнуть, она делает это без промедления. Никогда бы не подумала, что могу стать причиной чьих-то слез. И уж тем более о том, что мне абсолютно не будет за это стыдно. Наоборот, я чувствую удовлетворение. Если бы она держала рот закрытым, могла и не пострадать. Сознание отбрасывает меня на месяц назад, к началу инициации и болезненным воспоминаниям. А когда Эрик подходит ближе, смотрит на меня насмешливо и произносит всего одну фразу, мне становится совсем плохо. — Как в зеркало взглянул. Ты не создана для этой фракции. С первого дня в Бесстрашии я не раз слышала от него это. Он тоже считал меня самозванкой. А я так же его ненавидела. А теперь я просто заняла его место в чужом пейзаже страха. — И чем же мы отличаемся? Я хочу уйти и бросаю, не глядя: — Я не пыталась ее изнасиловать. — Только потому что тебя на девочек не тянет, — огрызается Эрик. Я резко разворачиваюсь. — Знаешь, что… — Что? — с искренним интересом перебивает Эрик. А у меня перехватывает дыхание, потому что я и сама не знаю, что хочу сказать. Что сейчас правильнее сказать. От необходимости решать меня избавляет Гас. Я хватаюсь за рацию как за спасательный круг. — Тейлор, прием, — голос командира звучит глухо из-за помех. — Через полчаса ты нужна мне рядом с куполом. Попроси кого-то тебя подбросить. — Принято, — отзываюсь я. Когда оборачиваюсь, Эрика рядом уже нет. Физически я чувствую облегчение. Морально — злость. С самого утра наивная маленькая девочка во мне, которая верит в сказки, все ждет, что он раскается, извинится и будет чуть ли не на коленях вымаливать прощение. Я уже сутки всеми силами пытаюсь эту девочку заткнуть. Будь подсознание человеком, я бы без колебаний его убила. Проходит время, прежде чем я нахожу машину с водителем. На окраине поля стоит одинокий грузовик, который завтра должен повезти мешки с фруктами на Фестиваль. Прямо на крыше сидит парень — он держит в зубах соломинку и задумчиво смотрит на закатный горизонт. На нем черные джинсы и желтая рубашка, и этот контраст выдает в нем афракционера. Отлично. Хотя выбирать мне все равно не из чего.  — Эй! — я подхожу ближе и окликаю его. — Подвези меня к куполу. Он поворачивает голову в мою сторону, но чтобы переключить внимание требуется ещё пара секунд. Наконец его взгляд фокусируется и он едва заметно улыбается краем рта и кивает. Я сажусь на переднее сидение и жду, пока парень бодро запрыгнет на соседнее. Когда машина заводится и выезжает на дорогу, водитель-афракционер подаёт голос: — Выглядишь не очень счастливой. Не нравится Фестиваль? Не хочу быть грубой. Говорить с ним тоже не хочу. — Да нет, что ты, это просто работа — мечта всей жизни. Таскать мешки, например, — одно удовольствие. Парень усмехается. — Спорим они не говорили об этом, когда приглашали к себе в неофиты? — Я не буду обсуждать это с тобой, — бросаю я. — Почему? — Потому что ты афракционер! Ты живешь вне фракций, и не можешь справедливо судить о системе, находясь за ее пределами. — А ты бесстрашная, — невозмутимо отзывается он, — а значит не можешь судить о жизни афракционеров, не находясь среди нас. А значит не имеешь права указывать мне, как распоряжаться собственным мнением. Я все же кошусь на него. — Ты что, эрудит? — Был когда-то, — он пожимает плечами. — Наши взгляды разошлись. — И тебя вышвырнули. Он смеется. Этот смех даже можно было бы назвать приятным. Не будь он изгоем… — Как тебя зовут? После минутного колебания я все же отвечаю: — Лорен. — Я Айзек.  Я не пожимаю протянутую руку. Не могу себя заставить. Верю, что он искренне без камня за пазухой, но просто не могу. — Ты не любишь афракционеров, — это снова скорее не вопрос, а утверждение. — Можно узнать, почему? Я поднимаю руку и заставляю прядь волос себе за ухо, открывая левую часть лица — висок, где на всю жизнь остался шрам от пули. — Это сделали вы. — Я не помню, чтобы направлял на тебя оружие. — Ты, может, и не направлял. А твои люди…  — Погоди, ты же говорила, что у афракционеров нет системы. Значит, мы не один народ, и каждый сам за себя. Значит, нет никаких «моих» людей. И тем не менее, ты обобщаешь и ненавидишь за компанию. Значит, ты расистка, — безмятежно и бесстрастно заключает он. Я не сразу осознаю, что смотрю на него с открытым ртом. Понимаю это, только когда парень искоса смотрит на меня и улыбается краем рта.  Он меня сделал. Афракционер. Бывший эрудит. Меня, которую даже Эрик переспорить не мог. Просто, быстро и по фактам. Вместо того, чтобы разозлиться — я начинаю смеяться.  Иногда абсолютно чужие люди помогают расслабиться больше, чем самые близкие друзья.  Айзек тоже широко улыбается и вскидывает вверх победно сжатый кулак. — Надо же, ты все-таки умеешь смеяться! У него приятная улыбка, и глаза такие умные, добрые… Мир перед глазами начинает расплываться. Я не сразу понимаю, что на смену смеху приходит плач. А когда понимаю — уже не могу остановиться. Айзек тормозит машину. Не произносит ни слова, просто протягивает мне салфетку и деликатно отворачивается. Я сгибаюсь пополам и прячу лицо в ладони. Слезы сами просятся наружу, и я не могу, уже даже не пытаюсь их сдержать. Если сдерживать это в себе слишком долго — будет только хуже. Сама же учила всех вокруг не бояться собственных эмоций, и где эта хваленая мудрость теперь?!  Слезы горечи, обиды, разочарования и — самое худшее — безнадежной надежды бегут по щекам и не хотят останавливаться. Первый и единственный раз в жизни я почувствовала что-то искреннее и настоящее к другому человеку. И что я в прошлой или этой жизни сделала не так, чтобы этот человек оказался подонком?!  — Ты потрясающе везучая, знаешь об этом? Спокойный голос Айзека вырывает меня из пучины жалости к себе. — Издеваешься?! — Я был психиатром, пока не ушел из фракции. Я смеюсь сквозь слезы. — Я не псих. — Согласен. Я имел дело с настоящими психами и могу с уверенностью сказать, что ты к ним не относишься. Знаешь, что это значит? Что твои проблемы решаются гораздо легче.  Я отнимаю руки от лица и кошусь на него. — Диагноз? — Уже готов. Ты просто маленькая расстроенная девочка с абсолютно рядовыми проблемами. Переход в новую фракцию, куда ты не совсем вписываешься, несопоставимость старой морали и новой реальности, подавление эмоций. Месяц назад ты сменила фракцию физически, но не ментально. Жила не своей жизнью несколько недель. Баланс нарушен. Ему нужно время на восстановление. Знаешь, чем сильнее человек, тем страшнее видеть его сломленным. — Я не сломлена, — цежу я сквозь зубы. — Рад слышать. Так в чем главная проблема? Я набираю в грудь воздуха, и на одном дыхании выдаю: — Парень, в которого я успела влюбиться за последние две недели, пытался меня изнасиловать. — О, — только и произносит Айзек. — Вот именно, — киваю я. — «О».  Поразительно, насколько легче мне становится, стоит поделиться с кем-то. Я бы никогда не рассказала этого ни друзьям, ни родным. Но рассказала случайному попутчику. Афракционеру. Проблема уже не кажется такой огромной и неисправимой. Так что я продолжаю говорить. — Он… очень своеобразный. И отношения у нас не всегда были легкими. Он даже почти сломал мне ребро в первую неделю инициации. Но потом… кое-что изменилось. Я знаю это, Айзек, я видела это в его глазах. Вместо того чтобы травить, он начал помогать мне. И ничего не просил взамен. Я думала, что нравлюсь ему. Что это выше животных инстинктов. И в какой-то момент это стало взаимно. Мне казалось, что я знаю его. Понимаю. Что именно он как раз больше не причинит мне вреда. А потом он потерял контроль. Я… ошиблась. Я никогда не ошибаюсь в людях, всегда знаю, чего от них ждать. Это был первый раз. Первый раз, когда я влюбилась в человека и первый раз, когда в нем разочаровалась. Айзек недолгое время молчит, а потом тяжело вздыхает. — Отстой. Я смеюсь и размазываю слезы по щекам. — Лучше не скажешь. — Этот парень — тот, который остался на поле? — он пристально смотрит на меня. — Высокий, с квадратными татуировками. Я киваю. — Я бы сказал, что любовь переоценивают, — он проворачивает ключ и машина с готовностью рычит. — Но это не так. — Это не любовь, — огрызаюсь я. — Как скажешь. Но то, что ты сейчас чувствуешь, в любом случае за пределами разума. И у него тоже. — Откуда ты знаешь? Ты даже не знаком с нами. — Я видел ваш спор. Не слышал, но видел. А потом, пока ты, видно, искала машину, встретил парня на курилке. Он разбил себе кулаки в кровь о дерево. Ничего не оправдывает насилие, но, возможно… ему немного стыдно. — Пусть подавится своими сожалениями.  Айзек пожимает плечами. Остаток пути мы едем в молчании. Оно меня не тяготит. Иногда стоит пролить слезы и выговориться, чтобы стало легче. Когда мы приезжаем на место и я выхожу из машины, то радуюсь даже пению птиц и запаху жимолости. — Лорен, — окликает меня Айзек. Я оборачиваюсь и он едва заметно улыбается. — Ты неплохой человек. И это пройдет. — Я знаю. Вопрос только в том — когда. Во мне внезапно просыпается щедрость. — Хочешь забрать себе мешок фруктов? Скажу, что на дороге потеряли. Айзек фыркает. — Премного благодарен, но нет. Вот если завтра на ярмарке сможешь достать пряники, и мы случайно еще встретимся, то за это и правда буду благодарен. — Зачем тебе пряники? — Для детей. Дети изгоев, в отличие от городских, что-то вкусное едят не часто. А мне их не продадут. В груди поднимается неприятное чувство. Я никогда не думала о том, как живут афракционеры, а потому не предполагала даже, что в их рядах есть дети. Айзек насмешливо поднимает брови, словно читает мои мысли. — Да, Лорен, с уходом из фракции способность к оплодотворению не теряется. Я закатываю глаза, и вдруг вспоминаю о щедрости дружелюбных. — Эй, — тянусь к внутреннему карману куртки и достаю пакетик, который пару часов назад забрала у Зика. Кидаю его Айзеку и на прощание улыбаюсь. — Дети могут не ждать до завтра. Счастья им. Он смеётся и кивает. — Тебе тоже, бесстрашная. Грузовик уезжает в сторону складов, а я иду искать Гаса. Он уже ждёт меня возле купола.  Следующие три часа мы патрулируем сектор вместе. Его молчаливость прошла, и, хоть вокруг ничего интересного и опасного не происходит, я наслаждаюсь его компанией, потому что он большой знаток оружия, а я уже уяснила, что если у меня и есть сильная сторона в Бесстрашии, то это она.  Темнеет. После захода солнца на улице все меньше людей, и к полуночи кроме патрульных уже сложно кого-то встретить, хотя и представители моей фракции не сильно заметны благодаря черной одежде. Сектор Дружелюбия ночью освещен отвратительно, единственная светлая точка — купол, где дружелюбные обедают и проводят общие сборы. Гас предлагает зайти и проверить, все ли в порядке, но подозреваю, он просто надеется, что добрые работники кафе угостят нас кофе.  Внутри гораздо теплее, чем на улице. Единственная компания посетителей — три человека за дальним столиком. Я узнаю Джоанну Рейес, Маркуса Итона и Эндрю Прайора. Они о чем-то негромко беседуют и до меня долетают короткие обрывки фраз, пока мы все-таки пьем кофе. —  Очень странно видеть здесь такой ажиотаж. В особенности ее неофитов, — произносит Прайор. — Раньше они нас не жаловали. — Согласна, это неожиданно, но абсолютно правильно, — миролюбиво отвечает Джоанна. — Соперничество тормозит прогресс, а единение ускоряет его. Признаться, не ожидала услышать это из уст Джанин. — Я бы согласился с этим, Джоанна, если бы это прозвучало из любых других уст, только не Джанин. Маркус понижает голос. — Женщина, которая потратила годы исследований на создание сыворотки для четкого деления людей на фракции, для которой лозунг «Фракция выше крови» — почти священный, не будет рассуждать о «единении» просто так и не изменит своих подходов за ночь по щелчку пальца. Готов поручиться, ее план на этот Фестиваль куда менее дружелюбный, чем просто обмен товарами и развлечение публики. Иначе зачем сюда прибыло так много бесстрашных? — Обстановка в городе последние дни напряженная. Со всеми этими нападениями… Возможно, лишняя предусмотрительность не помешает. Так или иначе, я рада, что она поддержала решение не переносить Фестиваль…  Дальше я не слушаю, потому что вижу странное шевеление на улице. Когда мы с Гасом выходим, вместо чего-то интересного видим обычную альтруистку. Сложно представить, но по-моему она подслушивала. — Что ты здесь делаешь? Девочка запинается на секунду, а потом кивает на купол. — Там мой отец. Я его жду. Гас поднимает брови. — Ладно. Тогда я позову его. Она явно напрягается. Я предлагаю другой вариант. — Может, я просто отведу ее к дому и прослежу, чтобы в их квадрате все было тихо? Гас смотрит внимательно на нас обеих. Потом кивает и командует: — Проводи ее и обойди периметр еще раз. Доложишь, и отправляйся спать. Завтра заступишь с шести, ясно? — Так точно. Мой старший напарник уходит, а я про себя издаю тихий стон. С шести?! — Сейчас ровно полночь, — тихий голос прям под ухом напоминает о существовании новообретенного прицепа. Я смотрю на альтруистку и вздыхаю. — Спасибо. Знаешь, вот тебе совет — решишь перейти в Бесстрашие, заранее забудь о здоровом сне. Она ничего на это не отвечает, только смотрит на меня большими глазами, которые в темноте отражают свет фонарика.  Да уж, отличный собеседник. Я раздраженно закатываю глаза и киваю в сторону тропинки. — Идем. Девочка едва поспевает за мной, но я не в настроении сбавлять шаг. В голове крутятся слова Джоанны.  Она молчит, а я погружена в размышления, и только на полдороге спохватываюсь. — А куда я собственно тебя веду? Куда там вас поселили? Девочка фыркает. — Нас поселили в домиках недалеко от вас, — она оглядывается, но явно теряется в темноте. — Ты что, следила за бесстрашными? — я говорю это в шутку, но когда ее бледные щеки алеют, понимаю, что попала в точку. — Нет, я просто наблюдательная. — Я перешла из Искренности. Мне можешь не врать. — Так вы неофит? — она явно старается, но не может скрыть интерес. — Ага, — бодро отвечаю я. — А ты — слишком любопытный альтруист. Она смущается, но долго тишина не держится. — И как вам жизнь в Бесстрашии? После смены фракции? Мы проходим под фонарями и в небольшом участке света справа от дороги видна площадка, которая завтра станет демонстрационным рингом. Я задерживаю на нем взгляд. В первые дни я боялась его. В последние — только о нем и думаю. — Сложно, — честно говорю я. —  Но если есть характер — справишься. А если нет… тогда пожалуй лучше сразу в пропасть прыгнуть.  — Почему? — Иначе — изгои. А они народ тоже далеко не дружелюбный. Девочка едва заметно передергивает плечами. Сдается мне, будь она и правда в Бесстрашии, наши страхи были бы схожи. — Хочешь завтра попробовать? — неожиданно вдохновляюсь я. — Попробовать что — прыгнуть в пропасть или переселиться к изгоям? Надо же, саркастичный альтруист! Нет, она точно не останется в своей фракции, когда придет ее время. — Слышала Джоанну? Завтра можно будет попробовать себя в роли кого-то другого. На ринг я тебе соваться не советую, — я окидываю взглядом ее тонкую фигурку. Она складывает руки на груди. — В пейзажи страха вас никто не пустит. Но можешь прийти в тир! Там, говорят, подарки раздавать будут, — эта мысль кажется мне абсурдной и типично «дружелюбной». — Нам за удачные попадания добавляют баллов к рейтингу. Отличный шанс проникнуться атмосферой. Отреченная неопределенно пожимает плечами. — Наша фракция не одобряет оружия.  Я усмехаюсь.  — В случае войны или нападения тех же изгоев именно оружие спасет вашу фракцию. Так не лучше научиться им пользоваться? Не дожидаясь ее ответа, я добавляю: — Мы пришли. Где конкретно твой дом? Она ориентируется довольно  быстро. Я довожу ее до самой двери и собираюсь уходить. — Эй, — окликает она меня на пороге, — спасибо. В этом «спасибо» — благодарность не только за услуги сопровождения. Я усмехаюсь краем рта и, распрощавшись, покидаю жилой сектор.  Прочесав свой квадрат, ни с чем подозрительным или хоть мало мальски интересным не сталкиваюсь и сообщаю Гасу по рации, что все спокойно. Он хвалит меня за расторопность и официально отпускает с дежурства. Честно, я даже разочарована, что ничего из того, чего мы опасались и предполагали с другими бесстрашными, так и не происходит. Так хоть был бы шанс испытать себя в реальных условиях. А так… неопределенность и ожидание хуже всего. За размышлениями я случайно забредаю на чужую территорию. Негромкие, но яростные мужские голоса привлекают внимание и я подхожу ближе. — Я не верю, что он говорит правду, — это голос Эрика. — Не могут бесстрашные просто так взять и вывезти большую часть солдат из города, оставляя штаб почти незащищенным. Тем более, сделать это на потеху публике.  Рядом с ним стоит Четыре. — Какой смысл Амару врать? — возражает он.  Я подхожу ближе и подаю голос. — Вы что, патрулируете вдвоем? — парни оборачиваются в мою сторону. — Какие звезды на небе сошлись не так? — Мы на границе, — возражает Четыре и носком ботинка проводит по земле. — А ты разве не должна быть возле купола? — Меня отпустили, — я не вдаюсь в детали. — Сказали обойти периметр, доложить об обстановке и идти спать.  — И как успехи?  Я долго молчу, прежде чем решаюсь все же сказать. — Он прав, — я киваю на Эрика, но смотрю на Четыре. — Они ждут провокаций. Макс и другие.  — Зачем устраивать этот… Фестиваль, когда в городе так неспокойно? — Эрудиты так решили. Джанин показалось это отличной идеей. Думаю, без ее поддержки ничего бы не состоялось. Парни смотрят на меня недоверчиво. Я пожимаю плечами. — Джоанна только что говорила об этом Маркусу. Четыре заметно напрягается. Эрик бросает на него косой взгляд и отчего-то ухмыляется. — Не теряйте бдительности, — устало советую я и, не желая больше прохлаждаться на месте, отправляюсь дальше. Но через несколько минут меня догоняют. Эрик подстраивается под мой шаг. — Нам надо поговорить. Я решаю дать ему шанс. — О чем? — О том, что происходит в городе. Об изгоях. Шанс потрачен зря. — Нам не о чем разговаривать. Тогда он громко и раздраженно вздыхает. — Слушай. Я понимаю, ты злишься. Допустим даже, что ты имеешь на это право. Допустим?! Да мне рядом с тобой дышать сложно от боли и злости! — Можешь высказать мне все, что хочешь, если тебе станет от этого легче. А потом обсудим и правда важные вещи. — А в ногу я тебе выстрелить могу? Эрик снисходительно улыбается.  — Лорен. Если бы ты и правда хотела выстрелить… Я не выдерживаю и стреляю.  Эрик с криком сгибается пополам, хватаясь за ногу, а мне этого слишком мало, и я стреляю еще раз, на этот раз в шею. Выстрелы почти беззвучны. Парень шипит от боли и на несколько секунд теряет связь с реальностью. Возможно, выстрел в шею был лишним. «Возможно, попытка изнасилования тоже», — тут же добавляет внутренний голос и та капля жалости, которая во мне была, испаряется. Я склоняюсь так, чтобы наши лица были на одном уровне, и опираюсь ладонями о колени.  — А теперь я и правда выскажу то, что хочу, — ярость вырывается из меня ядовитым шипением. — Готов послушать, или я могу идти? Эрик поднимает на меня взгляд, все еще пытаясь справиться с болью, и в его глазах я вижу такой широкий спектр самых разных желаний, какой еще не видела ни у одного мужчины, когда ловила на себе их взгляды. Он хочет меня убить, это раз. Он хочет мне отомстить, это два. Он хочет меня поиметь, это три. Он хочет со мной помириться, но абсолютно не представляет как, это четыре. Последнее становится единственной причиной, почему я все еще цела.  Желания стрелять во мне больше нет, но для верности я все равно не убираю палец с курка. — Подумай вот о чем, умник. Раз в жизни поставь себя на чужое место. Я рассчитывала на тебя, — я не могу убрать боль из голоса, просто не могу.  Боль разочарования подобна боли потери, потому что близкий человек, однажды предав доверие, больше никогда не вернется в твою жизнь таким, каким был раньше. Больше нет того, кто тебе нужен. Нет того, кого любил. Отрицать это значит лишь обманывать себя. И все же я стою здесь и говорю с ним. Я даю ему шанс, и ненавижу за это нас обоих.  — Я доверилась тебе, — продолжаю я, — поверила в то, что кто-то настолько сильный как ты поможет мне освоиться здесь, поможет выжить, у меня ведь и так было мало шансов, — резко обрываю себя, чтобы не сболтнуть лишнего. — Но ты решил тренировать меня не ради меня самой, а потому, что тебе этого хотелось. И мне по большому счету плевать, когда ты поступаешь эгоистично, я ведь это понимаю. Ты всегда действуешь только в своих интересах, но при этом когда я делаю так же, то внезапно оказывается, что я последняя дрянь. И как только тебе в голову ударила ревность, к которой я, по сути, не имею никакого отношения, ты не просто кинул меня, ты… Я замолкаю, не в силах произнести это. Выражение лица Эрика почти не меняется, пока я говорю. Надо же, мне великодушно и самоотверженно позволяют выплеснуть злость. Как благородно.  — И после этого ты и правда думаешь, что мне станет легче, если я просто «выскажусь»? Да мне убить тебя мало. Ты не представляешь, как я хотела это сделать вчера. Хотя нет, как раз ты это прекрасно представляешь, — он открывает рот, но я перебиваю. — Я никогда не собиралась ни манипулировать тобой, Эрик, ни использовать тебя. Но, возможно, это вышло само собой. Что ж… Мы те, кто мы есть. И либо мы можем ужиться с этим, либо нет. Когда пройдем инициацию, ты скорее всего будешь работать на правительство со своим первым или вторым местом в рейтинге, а я уеду на стену. Со временем страсти поутихнут и тебя потянет в сторону кого-то другого.  Больше мне ему сказать нечего. Я выпрямляюсь и хочу уйти, но звук собственного имени заставляет задержаться. — Лорен!  Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Голос Эрика пропитан злостью и нетерпением. — Почему мы никогда не можем закончить разговор на нормальной ноте?! Почему у нас вечная борьба? — Назови хоть раз когда я первой начинала борьбу! — я выхожу из себя. — Когда я первая нападала! Парень с готовностью открывает рот… и ни одно подходящее воспоминание, видимо, не приходит ему в  голову. — Вот именно, — с горечью бросаю я. А потом на эмоциях срываю с плеча винтовку и кидаю ее Эрику под ноги. Он пристально смотрит на оружие, а потом мне в глаза. — Мы можем не воевать. Просто покажи, как. Это к вопросу о доверии. Я не жду, пока он поднимет винтовку и встанет на ноги. Разворачиваюсь и ухожу вперед. Даю ему выбор. Незаслуженный. Сейчас моя удаляющаяся спина — прекрасна мишень, лучше любых манекенов в тренировочном зале. Он может последовать моему примеру и всадить в нее все семь оставшихся пуль, может прямо сейчас причинить мне новую боль и отомстить за минуту собственной беспомощности. Да, он все это может. Так же, как может ничего не делать, а просто уйти, или догнать меня и пойти рядом.  И он выбирает второе. Когда его крупная фигура снова возникает в поле зрения, смесь радости и облегчения вырывается из меня негромким вздохом. Однако в тишине ночи Эрик, очевидно, его ясно услышал, потому что заметно усмехается и протягивает мне мое оружие. Я забираю его, не глядя. И, пока мы молча идем к домам, ясность ума возвращается ко мне, и я снова постепенно начинаю чувствовать себя хозяйкой положения. Подавить в себе жажду мести Эрика могло заставить только более сильное чувство, а я в достаточной мере тщеславна, чтобы осознание этого подняло мне настроение. Одного не хватает, чтобы окончательно вернуть мне расположение. Но этого даже при всей новообретенной лояльности я от Эрика не дождусь никогда в жизни. Он никогда не станет извиняться за то, что сделал, и уж тем более словами вымаливать прощение. А если бы стал, я бы моментально поняла, что он лжет.  Помню, как пытались помириться со мной другие парни — подарки, дифирамбы, клятвы из разряда «я все осознал». И все как один — с выжидательно тревожным или заранее самодовольным выражением лица ждали моего решения. Все они были мне не слишком нужны, и все же я очень быстро отходила. Потому что ни один из них не сумел пробраться так глубоко в мое сознание, как это сделал Эрик, и так катастрофически все в нем испортить.  Последний раз мне так больно было, когда Рик от меня отказался. В тот момент я осознала, что брата я лишилась. Он может еще сто раз раскаяться, я могу возобновить с ним общение, но вера в него бесповоротно исчезла, и это больно.  А я, при всем своем оптимизме и надежде на лучшее, не верю во вторые шансы. Не верю в то, что люди меняются. Это все сказки. Они меняются только когда сами этого захотят. А острое желание править человека под себя, считая это «помощью» или «спасением» — это всего лишь психическое расстройство. Пусть им занимаются эрудиты. Раньше я просто оценивала человека и выбирала, смогу иметь дело с уже готовым экземпляром или нет. Если нет, наши пути расходились. И жизнь была проста и прозрачна, как стекло. Теперь стекло покрылось копотью и показывает искаженные картинки. Заставляет меня верить в людей, которые того не стоят. И, что хуже, любить этих людей, игнорируя темную сторону, которая — уж я то знаю — никогда и никуда не денется. Я смотрю на Эрика и вдруг осознаю, что он думает обо мне тоже самое. И относится ко мне также. Не считает меня подходящей ему по всем параметрам, но по причинами, не подвластным рассудку, на который мы так привыкли опираться, не может перебороть влечение. Даже в этом мы похожи. Почему, блять, все должно быть так сложно?! Почему нельзя просто сесть и поговорить, отключив эмоции и предрассудки? «А почему, собственно, нельзя? — проносится в голове голос, подозрительно похожий на голос папы. — Ты, по крайней мере, всегда это умела». Если подумать, какие темные стороны есть у Эрика, с которыми я бы не могла смириться? Да, собственно, никаких. Когда не направлены непосредственно на меня, его эгоизм, вспыльчивость и подозрительность меня не волнуют.  Но остается другая сторона вопроса. А она в том, что мне на физическом уровне даже прикоснуться теперь к нему сложно. Он сделал то, что я простить не могу. Очень хочу. Но не могу. И вдруг мне в голову приходит простая и гениальная мысль. Почему вообще я должна думать как решить эту проблему, если ее можно делегировать другому?  От осознания этого на душе становится значительно легче. Перебросив дело на чужие плечи, особенно если они сильнее и выносливее, снова начинаешь чувствовать прилив сил. Так что я первая нарушаю тишину. — Ты уже закончил дежурство? — Давно, — он отвечает так небрежно, что теперь я не сдерживаю усмешку. — С Четыре мы просто дружески болтали вне службы. — Как мило, что вы подружились.  — Он не совсем безнадежен, — отвечает Эрик также язвительно.  — Идем, — я машу рукой и схожу с освещенной тропы. Он немного напрягается. — Куда? — На курилку, — я пожимаю плечами. — Расскажешь побольше о своем новом друге. И о теме, которую обсуждали. Ты же об этом хотел поговорить? В ответ на мою ухмылку Эрик крепко сжимает челюсти. Прекрасно он понимает, что обсуждать мы будем далеко не изгоев. И все же кивает.  Мы идем в сторону небольшой полянки за домами, где на время обустроили зону специально для таких курящих приезжих как мы. Тут едва ли светлее чем в лесу, так что я включаю свой фонарик, ставлю его на землю и набрасываю на него свой платок, чтобы немного приглушить слепящий свет. Рядом опускаю свою винтовку и сажусь на лавку, подобрав под себя ноги. Эрик садится напротив и достает сигареты. Я забираю одну. Когда Эрик протягивает зажигалку, я едва касаюсь его пальцев. — Расскажи про поезд. И Эрик рассказывает. От того, что я узнаю, мне становится плохо, в груди начинает неприятно покалывать. Похоже на дурное предчувствие, но я не верю, что все может быть настолько плохо. Когда Эрик заканчивает на том, что они приняли попытку донести об инциденте до Макса, я недолго молчу, а потом спрашиваю: — Так ты не умеешь плавать? Он медленно вдыхает и выдыхает, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вспылить. — Да, ключевая суть моего рассказа в этом. Я невольно смеюсь. — Ладно. Скажи, кто ещё знает обо всем, кроме тебя и Дункана? Анабель, Тори — и все? — Будем надеяться, что Макс. Не стал бы он просто так усиливать охрану в три раза. — Не стал бы, — соглашаюсь я негромко. Подношу сигарету к губам, но не тороплюсь закуривать. — Макс и так знает. Это он руководил погрузкой амуниции.  Эрик потрясенно смотрит на меня. — Макс? Ты уверена? — Сама видела. Вчера вечером, до встречи с Адамом, ходила гулять и наткнулась на целую процессию. Бесстрашные выносили из штаба какой-то груз. Я смотрела с крыши, так что не сразу поняла, что это. Но и правда было похоже на оружие. Странно, правда? — Мягко говоря. — И охрану в поезде никто не ликвидировал, — добавляю я. — Потому что ее там и не было. Вагон загрузили оружием и отправили в добрый путь без сопровождения. Может быть, конечно, кто-то зашел на следующей станции…  — Или это провокация. Идеальная приманка — полный оружия поезд без охраны. Дать наводку, а потом прикрыть лавочку. Поймать всех одним налетом. Ликвидировать конкретно тех афракционеров, которые хотят воевать. По-моему, отличный план.  — Да, но не похоже, что их поймали.  — А на что похоже? — интересуется Эрик тоном, каким терпеливый ментор говорит с не сильно умным ребенком. — Похоже на то, что им просто передали оружие.  Эрик закатывает глаза, но я развиваю теорию. — Просто послушай. Афракционеры в последнее время обнаглели, — я непроизвольно касаюсь пальцами шрама на виске. — Бесстрашные недовольны. Эрудиты недовольны. Остальные мало что знают, и только Отречение их защищает. Продолжает поставлять одежду, еду, черновую работу и хоть какие-то права. Они — правящая партия, и идею локального геноцида не поддержат. Заставить их избавить город от большинства изгоев может только очень серьезный прецедент. От которого пострадают все фракции. Не только солдаты-бесстрашные. Мирные люди. Дружелюбные, искренние, эрудиты, сами отреченные. Тогда им придется как-то действовать.  — И что может быть лучше, чем собрать все фракции в одном месте, в одно время, — заканчивает Эрик. — И практически пригласить туда изгоев, дав им оружие. — Боже, — я прикрываю глаза и с силой давлю пальцами на веки. — В какой момент все пошло не так? — Только одно не сходится, — замечает он. — Ты видела, сколько там оружия? Хватило бы на несколько отрядов. Если пустить его в ход, даже с усиленной охраной много людей пострадает. Я не верю в «лучшее в людях», но я верю в трезвый расчет: если бесстрашные и готовы рисковать своими людьми, то эрудиты точно на такое не способны. Они умны, но в большинстве своем трусливы. Поэтому, будь это и правда хитрый план, они бы не приехали на Фестиваль сами и тем более не привезли бы своих неофитов. — Да, даже Джанин должна завтра приехать, — невольно соглашаюсь я. — С другой стороны… Знаешь, я всегда считала эрудитов не слишком эмпатичными. Жажда испытать что-то новое, за гранью уже изученного, может толкать на жуткие эксперименты. Потом, когда все заканчивается — победителей не судят. А про человеческие жертвы можно просто сказать «приемлемые потери».  — Ты боишься? — Эрик поднимает брови. А я отвечаю честно. — Нет. В конце концов, я отлично стреляю. Я просто не понимаю, почему, имея в городе фракцию гениев, которые наверняка могут найти мирное решение проблемы, все равно все сводится к насилию.  — Возможно, желание воевать заложено в нас генетически. Поэтому мы и сменили фракцию, — он задумчиво смотрит на огонек на конце своей сигареты. — Чтоб быстрее подготовиться к смене порядка, когда она настанет. — Как думаешь, нам придется его применить? — я киваю на наши винтовки. — Настоящее оружие. Не учебное. Эрик выглядит как никогда бесстрастным, но в голосе слышу напряжение. — Придется. Но не сейчас.  — А когда? Он насмешливо поднимает брови. — Если бы ты не была такой эмоционально нестабильной, могли бы объединить силы и после инициации вникнуть в это дело. — Дело не в эмоциональности, — я моментально выхожу из себя. Мысли о возможной вооруженной стычке тут же отходят на второй план. Она может как произойти, так и не произойти, а личные проблемы надо решать сейчас. Живем одним днем. — Я просто тебе не доверяю. — Ты злишься. Я могу это понять. Но без меня ты бы не справилась в этой фракции, — прохладно замечает Эрик и выжидательно смотрит на меня. — Если бы я не давил на тебя, ты бы до сих пор оставалась беспомощной и слабой. — Скажи честно, зачем ты это делал? Чтобы помочь? Или потому что тебе нравилось? — Оба варианта. Но даже если я и вредил тебе исключительно в угоду себе, согласись, это сделало тебя сильнее. — И за это я скажу спасибо собственному умению извлекать из жизни уроки, — заключаю я и отворачиваюсь.  — Если ненавидишь меня, к чему тогда это все? — не выдерживает парень. — Я испытываю к тебе сильные чувства, Эрик, но четкого определения им нет, — медленно произношу я и смотрю ему прямо в глаза. — Иногда это ненависть, иногда нечто другое. Минуту мы оба молчим и думаем об одном и том же.  Два огонька слабо мерцают в темноте. Я держу сигарету в пальцах, но не курю.  Где-то в траве поют сверчки. Пахнет летом. Эта ночь на удивление мирная. С переходом в Бесстрашие я и забыла, что это. Первая осторожно нарушаю тишину. — Ты исчез из одного моего пейзажа страха, но появился в другом, — признаюсь я. — Теперь я не боюсь тебя, я боюсь быть похожей на тебя.  — Как приятно слышать, — ледяным тоном отзывается Эрик. — Я так думала поначалу, — негромко продолжаю я, — когда оказалась в комнате из одних зеркал. Но там не было моего отражения. Там был ты. Я сегодня причинила боль человеку так же, как ты причинил боль мне. Теми же словами, теми же поступками. И самое гадкое — я не пыталась подражать, это шло само, из сердца.  — Добро пожаловать в мой мир. Вот парень, в которого я влюбилась, — хотя до сих пор считаю это слишком громким словом. На провокации не ведется. Я едва заметно улыбаюсь и признаюсь: — Знаешь, что мне в тебе нравится? Ты никогда не лезешь оправдываться. Это очень… пожалуй, да, это лидерское качество. Он улыбается. Это едва заметно в свете сигареты, но он точно улыбается. — Эрик, ты что, ничему не учишься? — я демонстративно округляю глаза. — Я же снова манипулирую тобой!  — Да, каждый раз об этом забываю, представляешь. — Ну, чтоб тебе жизнь малиной не казалась — вот тебе противоположный аргумент. Есть в тебе совсем не лидерское качество. Потрясающее умение надумать себе проблему, разозлиться — ну, знаешь, потому что ты псих — и переложить эту проблему на других.  — Ты про себя? — Я про всех. Перенаправь свою безграничную изобретательность в полезное русло. Разработку тактики и стратегии, например… — Зачем ты мне это рассказываешь? — Я уже говорила. Манипуляция. Думаешь, я способна на что-то хорошее? Эрик внимательно смотрит на меня, а потом усмехается каким-то своим мыслям. — Думаю, что никакая ты не манипуляторша. — Надо же! Ты решил это сейчас… после очередного разговора со мной? Знаешь, твоя вера в мои исключительные способности заставляет и меня в них поверить. — Ты сама не устала от этого? — Ты даже не представляешь как, — тихо отвечаю я и меняю тему. — Расскажи мне еще про афракционеров.  — Больше нечего рассказывать. Он хочет уйти. Хочет, но что-то держит его, не отпускает, и парень так и замирает в напряженной позе, одну руку сжав в кулак, а другой обхватив винтовку. Я знаю, как помочь ему остаться.  — Другого шанса не будет, — это не угроза и не предостережение. Это факт. И этого хватает. Кто еще мог бы понять меня лучше? — Ты правда хочешь исправить то, что вчера произошло? — Было бы неплохо, — сухо отвечает Эрик. Я киваю. — Ладно. В прошлый раз нас сблизило то, что ты сильно помог мне с подготовкой к инициации. Я не хочу отходить от проверенной схемы. Помоги еще раз. — Ты и так уже неплохо дерешься и стреляешь. Что до пейзажей страха… — Я не об этом. Я не хочу после инициации ехать на стену. Выбирать работу могут только те, кто в первой пятерке рейтинга. Я получу много баллов за финальный тест, но все равно стану максимум шестой.  Эрик усмехается. — Предлагаешь мне покалечить кого-то, чтобы ты оказалась наверху? — Нет. Предлагаю тебе уступить мне место.  Эрик смотрит на меня так, словно впервые видит. Я пожимаю плечами. — Тогда я сделаю вид, что ничего не было. И все забуду. Начнем с чистого листа. И ты получишь то, что хочешь. Как ни крути, а такое самопожертвование дорогого стоит. И он задумывается. Всего на несколько секунд он допускает такую возможность. А потом качает головой и без удовольствия, но твердо произносит: — Нет.  Встает и собирается уйти, но я хватаю его за руку и тяну обратно. Эрик хмурится. — В чем дело? — Ты задумался, — не могу сдержать улыбку. И он тут же все понимает, но я все равно заканчиваю мысль. — Я и не ждала, что ты согласишься. Просто проверяла, как ты отреагируешь. И ты задумался. Ты и правда недолго думал о том, чтобы чем-то пожертвовать ради другого человека. Так что теперь я доверяю тебе чуть больше. Совсем немного, так что не расслабляйся. «И это только начало». Он издает короткий смешок и садится на место. — Ты поразительна. Не в хорошем смысле. Но звучит это все равно как комплимент. — Я серьезно, Лорен. Что ты хочешь? — Как всегда. Правду. С самого начала и до вчерашнего вечера. — И все? — А ты начни и посмотри, насколько это просто. Он молчит.  — Черт, Эрик, — я не выдерживаю. — Знаешь, почему я часто связываю Искренность с Бесстрашием? Да, они бывают раздражающими в своих вечных спорах и мнениях, они не умеют постоять за себя ничем кроме как словами. Но они никогда не боятся откровенно признаться хотя бы самим себе в том, что чувствуют и  чего хотят. Да это же норма жизни — тонуть в желаниях! Но если не говоришь о них, если боишься показаться «слабым»… В Искренности слабостью было отрицание своей сути и подавление своих первичных инстинктов. И я думаю, эта установка не помешала бы и остальным фракциям. Так что я помогу тебе. Скажи один раз, и скажи честно. Чего. Ты. Хочешь? — Тебя. Мне удается сохранить внешнюю бесстрастность.  — И? — Что — и? — Чего еще ты хочешь, Эрик? Если бы все сводилось к сексу, он бы уже давно у нас был, я уверена, с моим согласием или без. Но кроме моего тела ты хочешь кое-что еще. Что? — Ты же прекрасно сама видишь. — Да, но я хочу чтобы ты это сказал, — я широко улыбаюсь. — Как мучительно сложно бывает превратить мысли в слова и отпустить их в мир. И как это может разъедать тебя изнутри. Просто ужас. Эрик косо смотрит на меня. Его серые глаза в ночи кажутся черными. — Тебе нравится это, правда? — Отчасти, — я пожимаю плечами. — Мне приятно делать доброе дело. Ты сломал во мне физические барьеры. Теперь я ломаю в тебе психологические. Скажи это, Эрик, и сам почувствуешь, как станет легче. Пусть правда освободит тебя. Будь смелым. Что-то в его взгляде меняется. Уголок губ дергается вверх. Это странная реакция, которая меня настораживает. — Ладно, — спокойно говорит он мягким голосом, от которого у меня по спине пробегает холодок. Я вдруг перестаю чувствовать себя хозяйкой положения, хотя и получаю то, о чем просила. — Вот тебе правда. Я, Лорен, эгоист и большой собственник. Так уж вышло. Не самые лучшие качества, но, как ты мудро подметила, «мы те, кто мы есть». В силу того, что в детстве мы были хорошими друзьями, я злился, когда эта связь ушла. Что ни говори, а преданность фракциям взяла свое. Ты стала искренней до мозга костей, я — эрудитом, и в этих рамках места детской дружбе не осталось. С этим я довольно быстро смирился. В школе ты до жути меня раздражала. Поверь мне, это не было «влечение за маской неприязни», — он усмехается, — ты серьезно меня бесила. Можешь не воспринимать это слишком близко к сердцу, я в принципе искренних не сильно уважаю. Так что когда ты перешла в Бесстрашие я решил, что у тебя не все дома. Что ты возомнила о себе очень много и решила, что способна на большее, чем просто красиво говорить. И меня бесило, что больше никто, похоже, этого не видел. Ты и сама знаешь, как может раздражать чужая тупость, правда? Мне очень хотелось показать людям, что они на твой счет не правы. Опять же, это не было личным: будь на твоем месте какой-угодно другой самозванец, я бы поступил также. А потом я чуть не сломал тебе кости во время спарринга. И вместо удовлетворения почувствовал стыд. Херовое чувство. Думал, что избавлюсь от него, если окажется, что ты стала хоть немного сильнее. Ты стала. В тот вечер я понял, что у тебя больше характера, чем мне хотелось видеть. И это меня впечатлило. Вот тебе и начало. — С тех пор? Серьезно? — Серьезно. А потом я просто со временем понимал, что мне доставляет гораздо больше удовольствия делать из тебя бесстрашную, чем пытаться выкинуть из фракции. Добавь к этому пару ночных душевных разговоров и тот факт, что ты довольно привлекательна внешне — поймешь, почему я к тебе привязался. Это еще одно херовое чувство, которое мне не нравилось, потому что я не терплю зависимости от других людей, Лорен. Но, видимо, невозможно все контролировать мозгом. Я решил тебе довериться. Потом вспомнил, что ты склонна использовать людей. Потом Миа упомянула, что ты собралась переспать с Адамом, а я, напоминаю, эгоист и собственник. Эмоции в конце концов взяли верх. Ты была права вчера. Я решил выместить на тебе злость за то, что не могу тебя контролировать. Это было глупо. Я это признаю. Такого количества правды я от него не ожидала. Плечи Эрика напряжены, взгляд кажется безразличным, но я знаю, что это маска.  — Но в какой-то момент, когда ты… перестала сопротивляться… я больше не хотел причинять тебе боль. Это правда. Я просто хотел тебя. Не искреннюю, не бесстрашную и не ту, что придумал себе сам. Я хотел именно тебя, — он выкидывает сигарету и смотрит прямо мне в глаза. — Больше пытаться сломать или улучшить тебя я не буду. Максимально возможного идеала для Бесстрашия ты достигла. Дальше выбор за тобой. «Какой ты благородный». — Видишь? — мой голос внезапно хриплый и я прочищаю горло. — Говорить правду не так сложно. Эрик едва заметно кивает. Достает еще одну сигарету и закуривает. Огонь освещает стальной блеск в его глазах. — Я свои карты раскрыл. А ты ничего не хочешь мне рассказать? Мне не нравится его интонация. Такая, словно в рукаве у него припрятан серьезный козырь и от моего ответа зависит, станет он его использовать или нет. Я на это не куплюсь. — Оценивая мою бывшую фракцию, — я захожу издалека, — люди делают большую ошибку. Они считают, что мы так зациклены на жажде правды, что всегда выдаем первое, что придет в голову, не задумываясь. Для части искренних это и правда так. Часть от этой части — абсолютные тупицы, поэтому их высказывания понижают авторитет всей фракции. Но многие прекрасно умеют балансировать на тонкой грани между абсолютной искренностью и фильтрацией правды. Лучшие искренние никогда не мелят языком бездумно, Эрик, запомни это. Они манипулируют словами в совершенстве. А я росла среди лучших. Так что я знаю силу слов и знаю им цену. Она совсем не высока. Ты прав, мне тоже есть что рассказать. Знаешь, почему я начала что-то чувствовать к тебе? Меня никогда не привлекали красивые слова, обещания и дешевые клятвы. Меня привлекали поступки, а ты оказался человеком дела. Но печальная правда в том, что ты позволил инстинктам взять верх над рассудком. После этого многое изменилось. Уже час мы ходим вокруг да около. И Эрик первый делает шаг к развязке, заставляя и меня шагнуть следом. — Я не буду играть с тобой в игры. Если есть шанс вернуть все как раньше — скажи прямо. Если четко знаешь, что не сможешь меня простить — лучше скажи об этом сейчас, и я оставлю тебя в покое, — эти слова даются ему нелегко, я чувствую это. Но он их произносит. — Пересекаться будем только в штабе, но и там можем не разговаривать, если тебе так будет легче. Какой хороший парень. Очень логичный и, главное, последовательный.  Тело срабатывает быстрее мозга и я со злости толкаю его со всей силы. Эрик чуть не слетает с лавки. — Эй! — Ты придурок, — шиплю я, хотя хочется вопить во весь голос. — Как вовремя ты решил включить рациональность! — от избытка чувств я вскакиваю на ноги. — Думаешь, все так просто?! Думаешь, правильно ставить меня перед выбором, который сам сделать не можешь?! Думаешь, я сама понимаю, что со мной происходит и как лучше… Закончить я не успеваю, потому что Эрик резко поднимается и целует меня. Чувствовать его губы на своих так естественно, что первое инстинктивное желание отстраниться проходит почти сразу. Я замираю на пару долгих секунд, а потом отвечаю ему. Потому что этот поцелуй не похож ни на один из тех, что у нас были. Этот оставляет мне выбор. В нем боль и горечь, раскаяние и прощение, искренность и недосказанность. В нем все, что мы друг другу так и не сказали и уже никогда не скажем. Потому что это и без слов понятно. Это не обещание, что все станет по-другому. Но это гарантия, что что-то точно изменится.  Впервые я тянусь к человеку не телом, а душой. И впервые я чувствую, что именно она ему и нужна. Осторожно и медленно, все еще помня о причиненный боли, я обвиваю руками его шею. Эрик даже не пытается углубить поцелуй. Одна его ладонь ложится мне на затылок, вторая на спину. Он держит меня осторожно и без напора, так, чтобы я в любой момент могла отстраниться. Первый и единственный раз, когда в нем нет эгоизма. И я его прощаю.  И все еще с трудом понимаю, почему. Чувствую влагу на своих щеках и на секунду думаю, что плачу, но нет. Это начался дождь. Я отстраняюсь и перехватываю взгляд Эрика. Говорят, глаза — зеркало души, и его душа передо мной сейчас как на ладони. Мы вспоминаем День посещений. Ночной дождь и джин. Первый откровенный разговор. Первый поцелуй на спор. Первый шаг навстречу друг другу, чтобы вместе остаться в Бесстрашии. — Нельзя вернуть то, что было раньше, — тихо говорю я и внимательно смотрю в серые глаза. Они улыбаются. — Но я хочу что-то новое.  — Ладно. Моя просьба. Его согласие. И слабая надежда, что этот  договор о будущем останется в силе, когда закончится ночь.  Когда я наконец делаю шаг назад, Эрик негромко произносит — и я чувствую в его голосе хорошо скрытое самодовольство: — В качестве нового старта дам тебе ценный совет. Когда завтра фракции будут предлагать поделиться опытом — держись от них как можно дальше. Выступи на ринге. Постреляй в тире. Но не лезь к искренним, дружелюбным и тем более эрудитам. — Почему это? — Потому что этот цирк с «единением», — он обводит рукой вокруг себя, — подстава. Джанин, в числе прочего, ищет дивергентов.  Первую секунду я не осознаю о чем он говорит. В голове — абсолютная пустота. Потом она сменяется паникой. Я отворачиваюсь, но Эрик берет меня пальцами за подбородок и разворачивает так, чтобы я снова смотрела ему в глаза. Делает вид, что не замечает смены настроения. Хотя по лицу вижу — явно наслаждается эффектом. — Разумеется, ни ты, ни я к ним не относимся, — бесстрастно продолжает он, — но эрудиты в большинстве своем параноики. И в любом действии, направленном на предательство своей фракции, могут усмотреть черты дивергенции.  Я замираю. — Ты уверен, что мы оба к ним не относимся? — Уверен. На этом мое правдолюбие заканчивается, Лорен. Доброй ночи тебе.  Он целует меня в лоб и уходит. А я остаюсь стоять на месте и осознаю, что только что он снова дал мне понять — у него есть оружие против меня. Никогда мне не стать хозяйкой положения в этих отношениях. Но есть еще кое что. Он дал мне оружие против себя самого. И это, пожалуй, лучшая гарантия доверия.