Сто дней принятия

      В Идалире никогда не бывает шумно и излишне оживлённо. Суровый зимний чертог тих и спокоен, и покой его нарушает лишь хозяин да вернувшаяся к нему дочь, которую он считал навсегда отобранной у себя. В последние дни, однако, тишина кристаллизируется особенно, и Улль, наученный, уже знает, что это означает.       Чертог перенимает настроение и состояние хозяина, и как и занимающий его бог, готовится.       Улль скользит ладонями по тугой натянутой коже. Дитя на его прикосновения никак не откликается, и родитель знает, что это означает. Вот-вот оно появится на свет, и Улль прикрывает глаза, пытаясь вспомнить далёкие дни первых родов. Пытается заранее подготовиться, снова переживая случившееся тогда и надеясь, что сейчас всё пройдёт легче.       В этот раз он один. Лив ушла вместе с Труд в поход, а кроме них покой и тишину Идалира никто не нарушал. Матушка приходила слишком редко, а отчим так и не смог до конца простить его и избавиться от жгучего разочарования пасынком. Так что Улль не обманывался тем, что кто-то из них может нагрянуть так же вовремя, как в прошлый раз сестра. А значит, сейчас, если свершится всё так, придётся справляться самостоятельно.       Конечно, иначе быть не могло, и вспышка боли, ожидаемая в общем-то, всё равно слишком внезапно резанула его по низу живота. Улль прикрыл глаза, шумно выдыхая. А чего он, собственно, ждал, однажды пройдя уже через нечто подобное? Всё повторялось, как в первый раз, и он знал, что боль эта предвестник скорого появления ребёнка.       Что ж, время пришло.       Ни страха, ни паники в нём не было. Лишь хладнокровное спокойствие, с которым он принялся готовиться к тому, чтобы принять у самого себя ребёнка.       Боль была редкой, и промежутки между ней были по-прежнему длительными. Едва ли процесс за эти годы слишком изменился, так что Улль был готов и знал, что должен делать. Впрочем, в этот раз всё происходило всё же несколько отлично от раза предыдущего хотя бы в том, что едва успели пройти и успокоиться первые схватки, как внутри него словно бы что-то лопнуло, и горячая жидкость потекла по ногам. Бо́льшая часть неё, впрочем, с громким хлюпом излилась на пол, и Улль машинально схватился за живот.       Отошедшие воды, однако, не несли за собой боли. Но были ненавязчивым предупреждением, что действовать Уллю придётся куда быстрее, чем в прошлый раз.       Растопив очаг, он вышел на улицу. Влажные штаны тут же морозным холодом, кусаясь, впились в кожу, но Улль не обратил на это внимания. Подхватил ведро воды и мягко провёл свободной рукой по животу, когда новая вспышка боли резанула по мышцам. Лишь после вернулся обратно в дом, плотно закрывая за собой дверь. Отставил в сторону ведро, а после неспешно осторожно разделся, оставаясь лишь в длинной исподней рубахе, не достающей до колен из-за большого оттопыренного круглого живота.       Улль вновь коснулся гладкой натянутой кожи, скрытой льняной тканью, мягко поглаживая её. Чувствовал — всё было хорошо. Всё шло так, как и должно идти. Хоть и поспешность процессов вызывала лёгкую тревогу. Однако он не ощущал причин для беспокойства, где-то на уровне инстинктов чувствуя, что не за что переживать.       Это были не первые его роды. И хотя прошло много лет между ними, очевидно тело его помнило, как всё происходит. Так что стремилось как можно скорее исторгнуть из себя дитя, отчего гораздо быстрее, чем в прошлый раз, боль начала становиться сильнее и ощутимей. Время между схватками по-прежнему было достаточно длинным, но с каждой новой вспышкой минуты перерыва сокращались всё больше и больше.       Однако просто сидеть и ждать было невыносимо. Время тянулось мучительно долго, и одна минута, казалось, длилась как полноценный час. Боль усиливалась, и терпеть её просто так становилось всё сложнее. Чтобы отвлечься, Улль начал бесцельно ходить по комнате из одного угла в угол. Пару раз он подбросил дрова в очаг, пару раз остановился у стола, бездумно перебирая заготовки стрел, лежащие на нём. Старался не останавливаться, в движении скрашивая мгновения ожидания и пережидая боль учащающихся схваток.       Прошло буквально несколько часов, когда схватки стали более ли менее равномерными и частыми. Нужно было завершить приготовления к неумолимо приближающимся родам, и Улль, сцепив зубы, стараясь не думать о боли, поставил на огонь греться воду.       Боль особенно сильно полоснула его по низу живота, и Улль скрипнул зубами, ожидая, когда схватка пройдёт. Сделал несколько шумных вдохов-выдохов, стараясь справиться с болью, чувствуя, как она отходит, словно волна от берега. Схватки становились ещё чаще и болезненнее, но до активной фазы родов всё равно было ещё далеко.       Боль накатывала волнами, и Улль продолжал ходить по дому. Метался, словно загнанный зверь, меряя шагами комнату. Несколько раз он вынужден был останавливаться, издавая глухой рык из-за плотно стиснутых зубов, когда схватки особенно ощутимо резали по живому. Каждая новая волна была сильнее предыдущей, и терпеть их становилось всё сложнее.       Очередная схватка приходит слишком скоро. Простреливает болью, и Улль останавливается у стола. Упирается в него ладонями, низко опуская голову и шумно дыша, стараясь справиться с болью. Когда она успокаивается, он понимает, что возобновить бесцельное хождение по светлице не сможет, а потому остаётся у стола, продолжая опираться на него.       Ощущения подсказывают, что пора готовиться. Он близок к родам, и ребёнок вот-вот должен будет пойти наружу. И Улль морально пытается подготовиться, не упустить момент, но...       Боль пронзает всё его естество. Улль морщится, до белых пятен жмуря глаза. Настоящее перекликается с давними воспоминаниями, и он делает глубокий вдох. Согнувшись, опирается на стол, наваливаясь на него всем весом, и долгий протяжный стон боли разбивает застоявшуюся тишину.       В этот раз Уллю приходится справляться самостоятельно. В доме, кроме него, нет больше никого, а значит, некому будет помочь ему. Поэтому Улль делает ещё один глубокий вдох, дрожащей рукой проводя по животу. Спускается ею ниже, задирает исподнюю рубаху и касается холодными от напряжения и тревоги пальцами промежности.       Под членом за время беременности и к родам, как и в первый раз, оформляется отверстие, аналогичное женскому, которым заканчиваются родовые пути. Он скользит внутрь него, ощущая его влажность и раскрытие, и мышцы сокращаются от очередной схватки. Улль до побеления костяшек впивается в стол, вновь издавая болезненный стон, пока колени предательски подкашиваются.       Время пришло.       Он дышит тяжело и глубоко. Воспоминания о первых родах за столько лет покрываются дымкой, но сейчас отчётливо и ярко встают перед глазами. Тогда он был не один, а потому мог позволить себе небольшую слабость. Сейчас же ему необходимо самому держать всё под контролем.       Очередная схватка болью простреливает поясницу и низ живота. Улль стонет глухо, поддерживая его, а второй рукой упираясь в стол. Колени сгибаются почти полностью, из-за чего он почти становится на них. Передней частью тела подаётся вперёд, наваливаясь на гладкое дерево, и упирается в него взмокшим лбом.       Боль постепенно становится невыносимой, но Улль знает, — чувствует — что тужиться ещё рано, иначе он навредит самому себе и подвергнет риску ребёнка. Он терпит, издавая глухие стоны и до боли сжимая челюсти. Терпит стоя, поднимаясь на дрожащих ногах и опираясь на всё, до чего может дотянуться.       Он чувствует давление, упрямое и сильное, в низу своего живота. Что-то большое и твёрдое уверенно давит на таз, и Улль шумно вдыхает воздух, закрывая глаза. Ребёнок медленно опускается в родовые пути, и пути назад больше нет.       Дрожащими пальцами он вновь скользнул во влажную промежность. Раскрытие было гораздо больше, чем в прошлый раз, когда он проверял его, и вся ладонь целиком практически с лёгкостью могла войти в неё, что подтверждало его ощущения и мысли о том, что роды переходят в активную и самую ответственную фазу.       Не успел Улль убрать руку, как схватки лавиной боли накрыли его. Она оглушала и ослепляла, проникала в каждую клетку тела, разрывая его на части снизу вверх. По внутренней стороне бёдер потекла горячая кровь, и Улль громко протяжно простонал, цепляясь за стол. Он тужился, напрягая мышцы пресса, стараясь сохранять вертикальное положение, потому что в нём, казалось, легче переносить боль.       Как и в первый раз, ребёнок шёл по родовым путям тяжело и медленно. Улль чувствовал давление на свою промежность, чувствовал, как двигались кости таза под упорно прокладывающим дорогу наружу младенцем. Боль при этом была так велика, что он давился всхлипами и хриплыми стонами, оседая на колени.       Стоять на ногах Улль больше не мог. Колени подгибались, а голени стали словно из соломы. Он опустился на четвереньки, одной рукой опираясь на пол, а второй придерживая живот. Очередная схватка болью прострелила поясницу, и Улль непроизвольно прогнулся в ней, подаваясь корпусом вперёд.       Он упал на локти, сжав руки в кулаки. Вытянулся грудной клеткой, словно пытаясь растянуть боль по всему телу. Промежность опалило огнём, словно чьи-то сильные руки безжалостно рвали её в разные стороны, и кровь вновь потекла наружу, растекаясь по полу. Улль взвыл, из последних сил кусая губу, однако новая схватка выбила из его груди протяжный долгий полустон-полукрик.       Стало немного легче, и он всхлипнул, чувствуя, как от натуги, напряжения и боли из глаз потекли слёзы. Улль попытался собраться, приподнялся на локтях, подтянувшись, и новую схватку встретил с грудным рыком.       Боль по-прежнему ослепляла и оглушала. Однако Улль постарался сконцентрироваться на иных ощущениях. Он чувствовал, как ребёнок медленно двигался наружу, с каждой потугой своего родителя сильнее и сильнее давя на его промежность.       Лёгкая паника на мгновение захватывает Улля. Ребёнок слишком крупный, он не сможет пройти через узкие родовые пути. Застрянет внутри, погибая и терзая своего бедного родителя, и мысль эта лишь усиливает боль, которая с новой силой накатывает на него. И Улль не сдерживает крик, и слёзы с новой силой брызгают из глаз.       Он завёл руку под низ живота, дрожащими взмокшими пальцами касаясь промежности. Натянутая кожа разбухла под давлением, и Уллю даже не пришлось вводить в себя пальцы, чтобы почувствовать твёрдые кости головки младенца. Он был совсем-совсем близко и вот-вот должен был появиться на свет.       Со свистом и хрипом втянув воздух, Улль с трудом сменил позу. Для того чтобы ему было удобнее принять дитя, пришлось принять полусидящее положение, упираясь лопатками в стену. Он широко расставил в стороны ноги, согнув их в коленях, и обе руки вытянул к низу своего живота.       Он тужится в очередной раз, и его разрывает оглушающая боль, следом за которой на пол льётся свежий поток горячей жидкости. В нос бьёт металлическим запахом крови, в ушах звенит, а перед глазами белеет.       С хриплым воем, унизительно скуля, Улль откинул назад голову, упираясь затылком в твёрдую стену. Кости внутри него раздвинулись, кажется, до предела, растягивая, разрывая мышцы и кожу. Меж тем он снова мучительно протяжно кричит и наконец чувствует толику облегчения, когда ощущает, как собственным усилием полностью выталкивает головку.       Давление слегка спадает, и Улль ощущает небольшой прилив сил. Ровно настолько, чтобы поднатужиться ещё один раз, выталкивая из себя оставшуюся часть тела младенца, который с влажным звуком выскальзывает из него.       Он не успевает сделать даже небольшую передышку, как мимолётную тишину разрывает пронзительный надрывный крик ребёнка. Улль едва заметно морщится, когда громкий звук врезается в его уставшее сознание, но всё же выдыхает с облегчением, из последних сил напрягаясь и подаваясь вперёд. Дрожащими руками он поднял окровавленное, влажное от околоплодных вод тельце младенца и аккуратно опустил на свою грудь, обнимая, ограждая от внешнего мира. — Всё хорошо, мой мальчик, — едва слышно прошептал Улль, когда ребёнок успокоился, затихая, умиротворяясь гулким сердцебиением родителя и его тёплыми заботливыми объятиями.       С трудом сохраняя работоспособность, не поддаваясь сокрушающей усталости, Улль, держа новорожденного сына на одной руке, подтянул его к себе ближе. Наклонился к пуповине, всё ещё связывающей ребёнка с ним, и перекусил её, мгновенно ощущая, как рот заполонила кровь. Сплюнув её в сторону, Улль потянулся к стоящему рядом тазу с водой и тряпкам, смачивая их и осторожно обтирая кряхтящего мальчика от крови и слизи.       Резкие схватки вновь резанули по низу живота как раз тогда, когда Улль завернул сына в чистые пелёнки. Отложил ребёнка в сторону, вновь напрягая мышцы пресса и подтягивая колени, широко расставив ноги. Он поморщился, сцепив зубы и сжав кулаки, и подался вперёд, тужась в последний раз.       Как и после первых родов, послед вышел из него быстро и без особых проблем. Вместе с ним прямо на деревянные доски пола излилась очередная порция крови, и Улль устало откинулся на стену, на мгновение прикрывая глаза.       Он чувствовал себя слишком обессиленным и уставшим, но сбоку начал тихо похныкивать ребёнок, и родитель через силу приоткрыл глаза, корпусом подаваясь в сторону, забирая младенца на руки и прижимая одной рукой к себе, второй спуская с плеча широкую нательную рубаху, обнажая грудь.       Она была не настолько большой и хорошо оформившейся как у женщин, однако практика первых родов показала, что молока в ней было достаточно. На потемневшей сморщившейся ареоле соска выступили густые тяжёлые белые капли, и Улль осторожно приблизил ребёнка, помогая ему. Мальчик тут же обхватил губами и нежными голыми дёснами набухший сосок, и Улль расслабился, продолжая мягко прижимать к себе сына и позволяя себе вновь откинуться на стену.       И тут же настороженно напрячься, когда тяжёлая поступь чужака раздаётся совсем рядом с его лачугой. А после — открывается дверь, пропуская в дом холодный морозный воздух улицы, и без приглашения и добрых намерений внутрь входит сам Всеотец Один.