Сто дней принятия

      После того, как вскрылась правда про отношения Михаэля и мастера-ассасина безликих Эребоса, ангелы считали, что их уже трудно чем-то удивить. Сам Михаэль, вообще-то, тоже так считал, особенно после того, как Эребос принёс ему ребёнка со словами «я породил нам сына». Физиология безликих была штукой сложной и заковыристой, поэтому, ну, наверно, для них это было нормально, так что Михаэлю не следовало удивляться, что подобное произошло. Как, учитывая, что они были представителями абсолютно противоположных сил, — уже совсем другой вопрос.       Но среди детей Илата ходит поговорка, что противоположности притягиваются. Видимо, в их с Эребосом случае, притянулось всё, что только могло притянуться, и воплотилось таким одновременно, в общем-то, естественным и совершенно неожиданным способом. Но да, теперь у ангела и безликого было общее дитё, которое вошло как раз в тот возраст, когда, похоже, детям всех народов становится скучно и они донимают родителей, чтобы те родили им братика или сестричку.       Оборона продержалась недолго и пала абсолютно идиотским образом: просто дитя вошло к Михаэлю именно в тот неловкий интимный момент, когда они с Эребосом... ну да, делали братика — а что ещё ему оставалось сказать обескураженному ребёнку?!       «В этот раз будешь рожать сам», — Эребос тогда только ехидно ухмыльнулся, а Михаэль тяжело вздохнул. Ну, сам так сам.       Ангелы не могут лгать, а Михаэль пообещал ребёнку братика. Он был ответственным ангелом, истинным ангелом, если уж совсем смотреть правде в глаза, а потому если пообещал, то должен был как-то выполнить. Однако чего он точно мог ожидать с трудом, так это того, что выполнять придётся буквально.       Ангелы думали, что после отношений генерала с мастером-ассасином безликих их уже ничем не удивить, но теперь у них было очень много неудобных вопросов к Эльрату с пояснениями касательно их физиологии. — Прости, что ты сказал? — Эребос подавился не то воздухом, не то хохотом, на что Михаэль прожёг его недовольным укоризненным взглядом. — Ты что?! — Я жду дитя, — обстоятельно повторил ангел и ухмыльнулся, добавив совсем не по-ангельски язвительно: — Ты же сказал, чтобы в этот раз я рожал сам. — То есть ты не шутишь? — в этот момент Эребосу самому стало несколько не до шуток. — Но как?! — Как-как, — передразнил безликого Михаэль и вздохнул: — Очевидно, так же, как Белкет когда-то.       Когда стало известно, что изгой Белкет понёс ребёнка, все списали это на несовершенство его физиологии и тела. Всё-таки он был первой, неудачной и провальной, попыткой отца-Эльрата создать их, ангелов — мало ли в чём там ещё были его изъяны! Но когда блистательный Михаэль, рождённый, справки ради, уже не Драконом Света, объявил о своём... деликатном положении, ангелам стало немного не по себе. Очевидно, проблема была не в Белкете (а жаль), отчего вопросов к Эльрату у его детей прибавилось.       Но как бы там ни было, а результаты были на лицо: Михаэль ждал ребёнка, и все остальные могли с этим только смириться.       Никто не говорил, что будет просто. Беременность даже для женщин бывает непростым испытанием — для мужчины же, у которого эта функция, очевидно, была в качестве запасного варианта на чёрные времена, если всё станет совсем плохо и размножаться будет не с кем, это было вдвойне непростое испытание. Тело тяжело перестраивалось под новые реалии, из-за чего сиятельного генерала часто мутило и мучили боли, но он со свойственной себе стойкостью терпел. Показывать слабость и дискомфорт всегда было не в его характере, и разве что Авроре, что вызвалась вести беременность сына (как же странно это звучало, прости Эльрат!), было известно чуть больше о его усталости и о том, как ему на самом деле тяжело и плохо.       С физическими трансформациями неизбежно пришли эмоциональные и психические перемены. Процесс, начатый Михаэлем ещё до, теперь особенно остро тревожил его, но и это он упрямо и поразительно умело скрывал глубоко внутри себя. Он тянулся к Эребосу, пытался наладить с ним хотя бы минимальный контакт, раз уж они неожиданно стали странной семьёй — и теперь ему особенно остро хотелось ощущать его близость и поддержку. Эмоциональную и физическую заботу, на которые мастер-ассасин никогда не был горазд.       Их отношения не задавались и складывались с очень большим трудом по крошечным каплям. Они были слишком разными; теми противоположностями, что не притягиваются, а отталкиваются друг от друга. И давление, заставляющее их, собственно, притянуться, лишь усиливает отторжение, превращающееся в борьбу, из которой никто не может выйти победителем. Даже если это давление — взаимная страсть и тяга, что переросли и трансформировались в странное нечто подобия отношений. Которые у них практически не складывались и до этого знаменательного мгновения.       Михаэль в своей тоске и потребности близости с этой несносной безликой сволочью чувствовал себя уязвимым. Понимание же, что даже если он попробует сделать шаг и попросить, то непременно наткнётся на язвительную насмешку, вгоняло его в состояние уныния. Он чувствовал себя очень подавлено и одиноко, и лишь мать да Кайрос, старшее дитя, хоть немного могли скрасить этот холод, обдающий его изнутри.       Эмоциональную печаль дополняет бунтующее тело, и Михаэль, уязвимый, как никогда, закрывается. Отстраняется, пряча за холодной маской внезапную ранимость, не желая подвергать себя ещё большим страданиям. Он воин, лучший ангельский генерал — он потерпит и переживёт, в первый раз, что ли, подумаешь...       У него есть дитя — любимый старший сын, его гордость и надежда, и пока что бесполое дитя под сердцем. С каждым днём становящееся всё больше — и ранимая тоска от недополученной любви странным образом трансформируется в нежность, которую Михаэль испытывает к этому ребёнку. Который нравом явно идёт в своего вредного родителя.       Когда срок становится достаточным, дитя заявляет о себе. Практически ни на мгновение не позволяет родителю забыть о собственном существовании. Мало того, что само по себе тяжело давит на органы, так ещё и толкается, бьётся и переворачивается, активно взаимодействуя с миром и Михаэлем. И Михаэль морщится, успокаивающе гладя живот, но стоически терпит все превратности своего положения. Ведь он не один, и он не может упасть лицом в грязь. Не тогда, когда ему меньше всего — больнее всего — хочется получать язвительные насмешки.       Эребос наблюдает за ним со стороны. Ему явно любопытно, как и почему всё так получилось. Кайрос как-то просто вышел из его тени, и он не сильно переживал за это. Сейчас же был полноценный процесс, чуждый безликим и, как все думали, мужчинам в принципе. Но нет, Эльрат оставил своим сыновьям (не) приятный сюрприз, и очень иронично, что Михаэль стал первым (почти), кто испытал его на себе, подавая остальным личный пример.       В общем, да, Эребос наблюдал. Он никогда не отличался особой эмоциональной чуткостью в отличие от других безликих, так что просто стоял в стороне и не лез. Пернатый самодовольный идиот сам подписался на всё это — вот пусть теперь и разгребает. Эребос же причастен ко всему постольку-поскольку...       Но почему-то он хмурится, и внутри копошится какое-то мерзкое неприятное чувство, когда он сбоку смотрит на Михаэля. Повёрнутый к нему в три четверти, во всей своей странной красе он предстаёт перед безликим, и Эребос внимательно считывает его облик... любуясь?       Могучая крепкая фигура почти не меняется. Лишь сглаживаются некоторые острые линии, становясь как будто мягче и плавнее. Достаточно большой, уже заметный и круглый живот не выглядит несуразным и гротескным, но смотрится даже почти естественным. Не отягощает, как могло бы показаться, стать доблестного воина, и Михаэль стоит как обычно ровно и гордо, расправив плечи и держа осанку. Лишь уставший, какой-то меланхоличный взгляд, тени под глазами и залёгшая складка на лбу выдают, что сиятельному генералу не так легко, как кажется.       Он выдыхает шумно, прикрывая на мгновение глаза, и светлые ресницы слабо трепещут. Едва заметно болезненно хмурится, сжимая в тонкую линию губы, и накрывает широкими ладонями поясницу, массируя её и растирая. Беременность, по скромному мнению Эребоса со стороны, приносит Михаэлю сплошные неприятности и неудобства, и внутри это отчего-то отзывается колючим, кусающимся чувством недовольства. Ну и кого он сейчас пытается обмануть?       Эребос не хотел признавать, но в странном роде привязался к Михаэлю не только как к страстному любовнику и не менее страстному врагу. Было всё-таки спустя столько лет и что-то другое, что-то большее, что толкало его неумело и косо иногда отвечать на такие же неумелые и косые попытки Михаэля сблизиться. Ещё и дитя — что старшее, что то, которому только предстояло увидеть мир — накладывало дополнительные обязательства, и Эребос чувствовал ответственность... пусть и не в том виде, в каком её привыкли видеть другие безликие и тем более ангелы. Поэтому да, он не был равнодушен к Михаэлю так, как хотел бы быть, и это осознание одновременно бесило и поднимало в чернильном сердце лёгкую, тёплую и приятную тень, согревающую чёрную душу.       Собственно, вероятно, именно поэтому, когда он увидел, как тяжело и болезненно Михаэль морщится и растирает поясницу, ему вдруг оказалось не так уж и всё равно. — Раз это доставляет тебе такие мучения, почему ты не избавишься от него? — он бесшумно вышел из теней из-за спины ангела, и даже нотки какого-то сочувствия мелькнули в его голосе. — О чём ты? — мазнув по нему уставшим взглядом, без надобности, в общем-то, спросил Михаэль. — Да брось, — фыркнул безликий, обходя ангела и замирая прямо напротив него. — Я же вижу, как тебе хреново. Что в самом начале, что сейчас вон тоже.       Михаэль не спешил с ответом. Смотрел также устало, а потом вдруг отвёл взгляд, но Эребос успел заметить в нём тень тоски и удивиться. Он положил обе ладони на свой живот, накрывая его ими, и продолжил молчать, не спеша нарушать молчание. Лишь поглаживал натянутую кожу, и Эребос мельком следил за этим движением. — Я бы не смог. Никогда не смог, — не глядя на безликого, с толикой смущения негромко произнёс ангел. — Это ведь дитя... Тем более, оно от тебя, — уголки его губ будто сами по себе как-то нервно дёрнулись вверх в горькой усмешке, и Михаэль бросил взгляд на Эребоса, замечая глубокое изумление и замешательство на его лице.       Он вновь отвёл взгляд, уязвлёно поведя плечами. Не стоило об этом говорить, ведь он явно не тот, от кого Эребос мог бы принять и оценить такое признание и порыв. И ведь знал же, что так всё и закончится... Но наверно, тоска по ненавистному возлюбленному просто стала слишком невыносимой?..       «Не молчи, — эхом голосов братьев и сестёр набатом билась мысль в голове безликого. — Скажи что-нибудь, а ещё лучше сделай! Вы же не чужие друг другу уже давно — сделай хоть раз шаг навстречу сам!»       Эребос был застигнут чужими словами врасплох, что случалось с ним примерно никогда. Но ангел был искренен и так уязвим — и впервые это осознание несло Эребосу не предвкушение триумфа, а горько-тёплое желание защитить. В конце концов, они же пытались и пытаются сближаться и как-то, ну, строить хотя бы немного, хотя бы относительно адекватные отношения. Поэтому он всё-таки не отталкивает и принимает, и развивает, и делает шаг вперёд — буквально и фигурально. — Ты идиот, каких ещё поискать надо, пернатый, — неловкое, но аккуратное объятие заставляет Михаэля вздрогнуть от неожиданности. Эребос обнимает его за плечи одной рукой, прижимая к себе, а второй накрывает одну из ладоней ангела, всё ещё лежащую на его животе, и несильно сжимает его тёплые пальцы.       «Но ты мой идиот», — вертится продолжением на языке, и Михаэль упирается виском куда-то в его ключицу, телом подаваясь к безликому ближе. Тот выдохнул, оставив на светлой макушке лёгкий поцелуй, пока ангел в ответ сжал его пальцы, а после высвободил руку, позволяя Эребосу коснуться себя, своего живота, и лично почувствовать под ладонью дыхание новой жизни, что они снова породили друг с другом. Странные противоположности, которые отталкиваются, притягиваясь, но с каждым разом отталкивающиеся всё менее и менее охотно.       Странная они пара, не перестающая удивлять даже друг друга. Но, наверно, именно потому так сильно и тянущаяся друг к другу.