Сто дней принятия

      Сильван шумно вздохнул, прикрыв веки, и расслабленно откинулся на спинку глубокого кресла, сплетённого из гибких лоз. В его любимом лесу было спокойно и тихо, и ничто не тревожило покой отдыхающего бога. Весна нового мира была тёплой и спокойной, и он мог хоть немного отдохнуть от своих трудов и тяжких мыслей, время от времени посещающих его.       Ощутимый толчок нарушил хрупкое мгновение умиротворения. Сильван вздохнул, тихо охнув, и накрыл место удара ладонью, рассеянно поглаживая натянутую кожу. Второй рукой накрыл низ живота, придерживая его, и слабо поёрзал, пытаясь сменить позу на более удобную. Ребёнок, перевернувшись, начал давить на внутренности, из-за чего стало тяжело дышать, и родитель снова погладил живот, словно молчаливо прося его сжалиться над собой.       Дитя снова толкнулось, вызвав у Сильвана нежную улыбку, и не открывая глаз, он переместил ладонь к месту нового удара. Дышать стало легче, и тяжесть, ставшая привычной за это время, немного отступила, давя на плечи, спину и таз не так сильно. Вынашивать ребёнка оказалось не так-то просто, и теперь Сильван смог на собственной шкуре почувствовать, как тяжело бремя, которое несли женщины.       Он не жалел. Он добровольно разделил с Дитом свою судьбу и совершенно точно не жалел о том, во что это вылилось. Дит принял его, поддержал и успокоил, и стал опорой, вдохнувшей в Сильвана новый смысл и силы начать всё сначала. И теперь их связь дала плоды, и это было непростое, но желанное испытание. И потому Сильван не может сдержать нежную улыбку, которую, впрочем, почти сразу отравляет горечь.       Когда мир разрушается, разрушается и что-то внутри самого Сильвана. Всегда жизнерадостный и легкомысленный, теперь он часто бывал меланхоличен и отстранён. Сожаления и тянущая тоска по утраченному приходили снова и снова, и он пытался найти от них избавление в новой цели и объятиях Дита. А теперь — ещё и в новой ответственности, отягчающей его утробу.       Сильван снова вздохнул, медленно открыв глаза. Задумчивым долгим взглядом он посмотрел на свой живот, который продолжал обнимать руками, рассеянно поглаживая. Такой большой и крупный, хотя время срока едва перевалило за две трети — он должен был подарить Диту крепкого и здорового ребёнка. Но справится ли он с этой задачей?.. — Я знал, что найду тебя здесь, — в негромком шелестящем голоса бога Смерти слышится тень улыбки.       Сильван поднял голову, увидев, как из густых весенних зарослей бесшумно выплыла тёмная фигура. Высокая, худая, бледная, облачённая во всё чёрное — у многих Дит вызывал уныние и настороженность, но не у Сильвана. Не теперь — и стоило ему взглянуть в непроницаемую маску чужого лица, как губы сами растянулись в радостной улыбке. И Дит ответил на неё, скупо улыбнувшись, и приблизился к любовнику, опустившись рядом с ним на колени, внимательно и проницательно глядя в глаза. — Тебя что-то тревожит, — бледная холодная ладонь мягко погладила Сильвана по бедру, и он опустил взгляд обратно на живот, продолжая накрывать его руками. — Дитя снова беспокоит? Или ты вновь чувствуешь себя уязвимым? — Дит сел прямо на траву в ногах лесного бога, и обняв его колени, ненавязчиво поймал его взгляд, снова заглядывая в глаза. — Нет... — Сильван качнул головой, откинувшись обратно на гибкие лозы и расслабившись. — Нет... — он повторил и вздохнул, проведя ладонью по животу, и Дит проследил за этим движением взглядом. — Просто... Стану ли я хорошим родителем? — он трогательно свёл брови, с надеждой посмотрев в бледное лицо бога Смерти. — Ты знаешь, у меня было несколько детей... в том мире, но я... Я не заботился о них так, как, например, заботился о своих потомках Ингви, — Сильван повёл рукой по воздуху. — Я вспоминал о них и обращал внимание, только если они сами находили меня и обращались ко мне. Но я не заботился о них, не растил их, не воспитывал — это всегда были заботы их матерей, а не мои. Лишь одному Сирьяку я был отцом, потому что его мать обязала меня хоть иногда появляться в их доме и быть, ну, отцом, да. Да и то, я не был образцовым родителем даже для него, ты знаешь... А теперь... У судьбы интересное чувство юмора, — он криво усмехнулся, и спохватившись, зачем-то добавил, бросив стыдливый взгляд на внимательно слушающего Дита: — Ты не подумай, я люблю наше дитя. Я вообще люблю детей, просто я... был не слишком ответственным. И я знал, что о потомках есть кому позаботиться, а меня манила праздная лёгкая жизнь, и я должен был быть одновременно везде и выполнять множество обязанностей. И теперь я не знаю, смогу ли не разочаровать тебя. И смогу ли достойно воспитать этого ребёнка как хороший родитель... — Сильван замолчал, смущённый, и Дит мягко улыбнулся, погладив его по ноге. — Мир изменился, и мы изменились вместе с ним, — мягко ответил он. — В тебе тоже произошло множество изменений. Если хочешь, ты стал мудрее и старше, и то, что было важно для тебя раньше, теперь осталось в прошлом. Ты ведь не искал тогда прочных связей, опасаясь, что Ореада точно не примет тебя, не так ли? Ты гнался за её вниманием и потому бежал от другой ответственности, перекладывая её на других. — Да, ты прав, — Сильван горько вздохнул, поджав губы. — Я так надеялся, что моя милая Ореада всё-таки сжалится надо мной — с ней бы я остался и был бы счастливейшим отцом её детей... — Но витальное начало в тебе есть твоя суть, которой ты не мог пренебречь, — веско добавил Дит, и Сильван кивнул. — В тебе много жизни, и потому тебя так любили и почитали смертные. Потому ты остался теперь, и ты отдаёшь свою жизнь и творишь новый мир. И ты должен стать родителем; ты стал моим партнёром. Мы вместе понесём эту ответственность. — Я... я захотел этого, — Сильван нахмурился и посмотрел на Дита. — Я захотел разделить с тобой своё сердце. И я рад подарить тебе дитя. Я не хочу, чтобы ты думал, что всё, что есть между нами, от безысходности или что-то такое, — он нахмурился сильнее, снова неопределённо поведя рукой по воздуху, на что любовник тихо посмеялся. — Я знаю, — утешающе произнёс он, и его холодная ладонь скользнула по бедру выше, мягко накрыв живот. — Я отдал тебе своё сердце, потому что тоже захотел. Мы не были близки в том мире, но теперь у меня нет никого дороже и важнее тебя. Именно поэтому у нас всё получилось, и Смерть смогла посеять жизнеспособное семя, — чёрные глаза впились в насыщенно-карие глаза лесного бога. — Именно поэтому мы с тобой справимся. Я тоже не знаю, буду ли хорошим родителем, ведь мне никогда не доводилось иметь дела с детьми — с умершими возились Мессор и Либитина, но не я. Однако я уверен, мы сможем друг другу помочь и вырастить наше дитя в любви и заботе.       Лицо Сильвана посветлело, и взгляд просиял. Дит улыбнулся ему, а после перевёл взгляд на живот. Продолжая обнимать колени любовника, он подтянулся повыше, и уложив на них голову, коснулся щекой и губами натянутой кожи, слушая ребёнка, скользя второй рукой от вершины к боку. Сильван довольно прищурился и снова расслабленно откинулся на лозы, прикрыв веки. Пальцами зарылся в длинные чёрные волосы бога Смерти на макушке, перебирая их, а второй рукой накрыл его холодные пальцы на своём животе, несильно сжав их.       Рядом с Дитом было спокойно, и он отгонял прочь все сомнения и страхи, делясь своим спокойствием и уверенностью. С ним не страшно было принять любую ответственность, и он был как всегда прав в том, что вместе они, конечно же, со всем справятся. Ведь теперь у Сильвана появился тот, рядом с кем он мог и хотел остаться, кого мог любить и быть любимым в ответ. Тот недосягаемый идеал, к которому он так долго стремился, пытаясь завоевать Ореаду — теперь же он мог остановиться и отдохнуть. Вдохнуть полной грудью и жить полной жизнью. Как и подобает витальному божеству Жизни во всех её проявлениях.