Мысли и карты

В тот день вчерашнее празднование выпускного напоминало о себе рядом пустых бутылок, небрежно разбросанной одеждой и двумя ленивыми телами, нежащимися в объятьях друг-друга под лёгким одеялом. Было двенадцать дня, жара уже душила вовсю, а двум любовникам, поглощённым дремотой, было всё равно. Джеймс почти что на автомате поглаживал мускулистый бок Майкла, разглядывая потолок с таким интересом, словно видел его в первый раз. От невероятно бурной ночи ныло всё тело, особенно сильно досталось губам и заднице. Мартинез про себя думал о том, что не посидит ещё неделю. Но это не значит, что он был бы против повторить родео, если Майкл проснётся и предложит. Тишина, тихое тиканье часов, запах любимого человека и жара. Буквально через два года Джеймс вспоминал об этом эпизоде своей жизни, пытаясь собраться с силами перед, возможно, вторым самым тяжёлым разговором в его жизни. Первый — с отцом, — прошёл не очень удачно, и Мартинез боялся, что снова поддастся желаниям его собеседника, что приведёт ни к чему хорошему. Майкл сделал всё, чтобы они были вместе, — теперь он был преподавателем на кафедре, проигнорировав вариант устроиться на высокооплачиваемую работу в другом городе. Джеймс же не может пойти на схожие жертвы, от чего ощущает, как его пробирает постоянная тошнота. Счастливейшие два года подошли к концу. Джеймс сжал в руках мантию и тяжело выдохнул, отстранившись от обнимавшего его Майкла, когда он сошёл со сцены вместе с дипломом. Белый потолок. Белый потолок. Не думать о том, как слезятся глаза и как внутри, под сердцем, разливается болезненная тяжесть, сопровождающаяся дурнотой. — Майкл, — начал говорить Джеймс, ощущая, как слова застревают в его горле. Взгляд зацепился за красный шёлковый галстук, который он подарил любимому на годовщину их знакомства, и он не смог ничего сказать. Блэйз погладил Мартинеза по плечам. — Ну вот ты и стал взрослым, Джейми, — он потряс его, пытаясь взбодрить от, как ему наверняка казалось, меланхолии, навеянной кризисом четверти века. — Теперь всё будет иначе. — Я поговорил с отцом, — выпалил Джеймс, словно не слушая его, и посмотрел в сторону, боясь увидеть какие-либо эмоции на его лице от последующих слов. Мимо прошёл оркестр университета, гремя гимн, и в целом все вокруг радовались, это была самая не подходящая для болезненных откровений атмосфера. — Я в ближайшее время женюсь. Радостный блеск немного угас в глазах Майкла, сменившись рассеянностью. — Ну… ничего страшного. Ты же сам говорил, что это брак по расчёту, и что это неважно. — Майкл, — Джеймс снова вздохнул и тяжело выдохнул, засунул диплом подмышку, взял ладони Майкла в руки, и уставился в ноги, — я не могу быть с тобой. Я должен забыть, это же были детские дурачества. Я единственная надежда моего отца, его опора и поддержка. — Джеймс, — выдохнул Майкл, вырвал руки из хватки и попытался приподнять лицо возлюбленного, чтобы посмотреть в его глаза, однако Мартинез дёрнул головой, уставившись на красный галстук, — мы… я что-нибудь придумаю. Почему ты считаешь, что ничего не получится? Почему ты считаешь, что это всё не всерьёз? Джеймс покачал головой и, зажмурившись, закусил щёку изнутри. Он хотел растрепать свои волосы и кричать, плакать, говорить, чтобы Майкл перестал его переубеждать, что их союз невозможен. Почему он задаёт вопросы, ответы на которые лишь ранят ещё сильнее? — Это была ошибка, — сказал Джеймс, собираясь со всеми своими внутренними силами. — Одна большая ошибка. Мы не можем принести потомства. Мы не в состоянии стать полноценной ячейкой общества. Мы всегда будем посмешищем перед другими людьми, изгоями, не такими как все. — Джейми, ты преувеличиваешь, — Майкл ободряюще погладил его по плечу. — Никто над нами не смеётся, да и с детьми сейчас вопрос решаемый. Мимо прошла их бывшая команда по бейсболу. Джеймс случайно вспомнил разговор с ними, который случился после того, как Майкл ушёл из сборной после выпуска. «Ты считаешь, что ты нам нужен в команде? Ты не такой способный, как тебе кажется, да ещё и гей». Джеймс выдохнул и посмотрел Майклу в глаза. Блэйз с надеждой смотрел на него в ответ, наверняка ожидая, что Мартинез сейчас скажет, что действительно чересчур драматизирует. И тут он ощутил, как изнутри вместо тошноты, прямиком из груди, вырвалась неконтролируемая иррациональная злоба, которую он держал за пазухой уже давно, просто подавляя её внутри себя, переливаясь в форме слов: — Я не хочу, чтобы мне за спиной тыкали пальцем в спину и говорили: «Смотри, это же тот самый педик Мартинез! Никчёмный грязный гомик, который ничего не может без своего хахаля Блэйза»! Нет, может, тебе нравится выслушивать о себе гадости или же кайфуешь, когда до тебя доходят сплетни о том, как меня унижают, но я так больше не могу! Джеймс тяжело дышал и внимательно смотрел на сникшего Майкла, который опустил руку с плеча Мартинеза и взглядом бродил по сторонам, явно не находя себе места. Но тут Блэйз вдохнул, закрыв глаза, медленно выдохнул и, подняв веки, уставился прямо на прилизанные волнистые волосы Джеймса. — Джеймс, — бесцветным голосом позвал Блэйз, — помнишь, что ты спросил у меня два года назад, когда мы праздновали мой выпускной? Джеймс прекрасно помнил, но промолчал, почти что не мигая смотря в глаза Майклу. В них сквозила пустота, словно Блэйз выключил все свои мысли, сосредоточившись на какой-то студенческой дилемме по типу курсовой работы, как это было раньше. Майкл задал ему не так давно схожий вопрос. Джеймс задал его тогда в приливе меланхолии, раздумывая о своём будущем, главным образом о признании перед отцом о своей ориентации, именно после него он пришёл к выходу, что лгать почти что единственному родственнику плохо. «Считаешь ли ты, что у нас всё всерьёз?», — задал тогда Джеймс, смотря на проснувшегося утром Майкла, сонно зевавшего и поглаживавшего его по плечам. — Мне печально, что ты никогда не считал так, — сказал Майкл, в его глазах словно скользнула красная нить, но он поспешил удалиться, сливаясь с толпой радостных студентов и других преподавателей и оставляя Джеймса в полном одиночестве анализировать то, что и как именно он только что сломал. Джеймс сжал в руках диплом, закрыл глаза, игнорируя толпу и праздник, и думал о белом потолке, о жаре, о тиканье часов и о том, на сколько же на самом деле он сильно любил Майкла.