Огнеопасно!

А между тем, Брок злился. Скорее всего, он бы и сам не смог сказать, на что именно была направлена его злость. На Фьюри, который затыкал им все дыры, якобы для конспирации. Злился на Пирса, который ввел обязательные ежедневные тренировки с Зимним «ради поддержания командного духа при исполнении благих дел во славу организации». Не Гидра, а работники супермаркета с начальником, повернутым на тренингах по сплочению коллектива. Слава Богу, или кто там за это ответственен, у Гидры не было гимна, иначе бы и его по утрам пришлось петь. Брок злился на Зимнего, ведь если бы не он, они бы не увязли в этом так крепко. Избавиться от ошейника намного проще, когда нет риска украсить ближайшую стену мозгами. А ведь именно из-за работы с главным оружием Гидры Пирс лично следил за Страйком в общем и Броком в частности. Для Солдата это было почти игрой. Брок видел, что он наслаждается всем этим шпионажем, веселится как в летнем лагере. И это бесило. Либо этот ублюдок совсем потёк головой от обнулений и экспериментов, либо он всегда был таким ебанутым. А еще Брока злил Джек. Они были друзьями с самого училища. Роллинс был единственным, кто не стал задирать мелкого по сравнению с остальными Брока, а молча перешел за его плечо, и так там и остался. С тех пор он следовал за своим другом по всем горячим точкам, в ЩИТ, а затем и в Гидру. На самом деле, Джек был довольно словоохотлив, просто не каждому удается пробиться через выстроенные им стены и природную подозрительность. У Джека вообще было много качеств, о которых не сразу можно догадаться. Те, кто не так давно знаком с ним, очень удивляются наличию у Роллинса отличного чувства юмора и в целом довольно мягкого характера. А вот Брок помнил, какой ласковой была у его Джекки улыбка, как ярко на его лице проступали любые эмоции. Таким он был до Ирака, — одно из самых первых настоящих заданий и сразу в пекло — где их колонну машин подорвали уже возле самой базы. Многие хорошие ребята погибли тогда, но из выживших Джеку досталось больше всех — легкие, проткнутые обломками ребер, сотрясение мозга и переломы. Казалось, его прокрутили через мясорубку в тот день. В лицо и челюсть вставили семнадцать титановых пластин, о чем Роллинс совсем не смешно и немного непонятно шутил, мол, пожалели адамантия. Врачи своё дело знали и из видимых последствий остались только шрам на подбородке, да чуть косящий глаз, который почти полностью ослеп, что, впрочем, не мешает Джеку быть одним из лучших бойцов в отряде и по праву занимать должность зама. Пустяки — скажет кто-то. По сравнению со спасенной жизнью мимика мелочи. Да, но как раз из таких мелочей и состоит наша жизнь. Джек любил свое лицо. Живое подвижное лицо, а не эту застывшую маску, будто бы наклеенную поверх. Нет, вы не подумайте, он мог улыбаться краешком рта, морщить нос в недовольстве, а когда он смеялся, вокруг его глаз собирались небольшие морщинки. Но всё это лишь сотая доля того обаяния, оставшаяся от тех времен, когда от одной его улыбки девушки теряли голову. Он ел сердца, он был красив той самой животной красотой, и сколько бы Брок ни спорил, Джек больше не ощущал в себе прежнего шарма. Оттого еще больнее отзывалась в груди глупая влюбленность в лучшего друга. И если раньше Джек думал когда-нибудь открыться ему, то после Ирака уже сомневался, а нужен ли он такой Броку? Было в Рамлоу что-то такое, заставляющее идти за ним. Джек никогда не мог противиться этой магии, да не особо и хотел. Он желал Брока с первого дня их дружбы, страшно ревновал, хоть и не имел никаких прав на это. На каждого, с кем Брок заводил разговор, Джек был готов рычать, некрасиво по-звериному приподнимая верхнюю губу и скаля зубы. Но Брок раз за разом выбирал Джека, ревность с годами притупилась, зато стало ясно как сильно он любит его. На тот момент они оба уже были в Гидре, и впервые за долгое время Роллинс порадовался своей внешней безэмоциональности. Вообще, рядом со вспыльчивым Броком отсутствие явных эмоций на лице шло даже в плюс, но как же иногда хотелось показать сколько чувств кипит внутри него. Когда стало ясно, что живым им из Гидры не выбраться, Брок стал напиваться в барах. И каждый раз, достаточно выпив, он притягивал к себе Джека за затылок и долго изучал лицо друга, прежде чем прикрыть глаза и упереться своим лбом в лоб друга в их старом жесте поддержки. — Брат, — говорил Брок. — Да, брат? — отвечал Джек. — Ты мой мир, брат. — А ты мой. В такие моменты сердце Джека билось так сильно, что внутри всё замирало в трепете перед чувственностью их отношений. В один из таких вечеров Брок впервые поцеловал его. Он был пьян, но не более, чем обычно. Джек уже привычно потянулся к Броку, повинуясь руке на своем затылке, но вместо горячего лба ощутил сухие, потрескавшиеся от ветра и горчащие от выпивки губы. Не один Брок был слеп, не один Джек был влюблен. На следующее утро произошел не самый приятный разговор, осложненный не только темой, в которой ни один из них ни черта не смыслил, но и похмельем. Почему-то, когда дело касалось чувств, привычное обоим правило «словами через рот» не работало. Кое-как они договорились попробовать быть вместе не как друзья, но время шло, а ничего особо не менялось. Их отношения не были похожи на всё то, что показывают по телевизору, они не стали образцовой парочкой, не гуляли в парке и не слали друг другу милые фото (нет, Брок, конечно, пытался, но Джек напрочь отказывался считать сцепившихся собак милыми, а дикпики под эту категорию не подходили). Может, дело в том, что многое из этого и так всегда было с ними. Брок и раньше заезжал за Джеком, чтобы вместе поехать на работу, а тот нередко оставался у друга на ночь, а затем готовил простой завтрак на двоих. Джек знал вкусы Брока в еде, а Брок помнил, какой Роллинс сладкоежка и брал для него свежую выпечку из булочной около дома. Всё было как раньше. Разве что теперь они спали друг с другом, а не с «этими твоими мальчиками», как выражался Брок, и не с «этими твоими девочками», как парировал Джек. Удивительно, но зачастую именно злой на язык и довольно взрывной по характеру Брок был инициатором бесцельных обнимашек на диване или совместного принятия ванны (к слову, довольно маленькой для двоих мужчин). Он всегда был тактильным, а рядом с Джеком и вовсе сходил с ума: прижимался к широкой спине, дышал запахом своего партнера, ластился под руку, без какого-либо сексуального подтекста сидел у Джека на коленях, наслаждаясь его объятьями. Бывало, Брок даже засыпал так, отдавшись нежным поглаживаниям сильных рук. Звучит не очень мужественно, недостаточно круто и сурово, но им давно было плевать на мнение окружающих, да и не выносилось это, личное, на публику. Дома за закрытыми дверями они переставали быть командиром и подчиненным. Там наедине всегда оставались два глубоко влюбленных друг в друга человека. И вот теперь Брок злился на Джека. Он наблюдал за его тренировками и старательно отгонял от себя липкие грязные мысли. Он любил Джека, доверял ему свою жизнь, свою душу, верил ему и не хотел ревновать. Брок помнил, сам Джек описывал это как «самое мерзкое чувство, хуже жалости, ты сам убеждаешь себя, находишь доказательства глупости своей ревности, но никакие доводы разума не помогают очнуться». Теперь Брок понимал. Он видел, как Джек помогает Зимнему с тренажерами, заботливо подает воду или полотенце, держится рядом при пробежке и едва улыбается, рассказывая дома какие-то истории, которые Солдат смог рассказать ему на тренировке. Брок лучше всех знал все выражения лица Роллинса (как до аварии, так и после), а потому не заметить очевидного было невозможно. Он даже смотрел на Зимнего так же, как на Брока — с теплотой на дне карих глаз. Но всё же, Джек был последним человеком в мире, на ком хотелось срывать свою злость, а значит что-то делать следовало с Зимним. А потому Брок молчал, сжимал кулаки, сдерживая бурю негативных эмоций, просил себя подождать, пока они не покончат с Гидрой, и мысленно уже здорово так напивался в том самом баре, где когда-то рискнул и не пожалел.