Француженка

— Интересно, декабрь в этом году знает, что он декабрь, а не март, например? Я искоса гляжу на двух девушек на сиденьях через проход и мысленно показываю им язык: они в пушистых шубках, в мягких белоснежных сапожках — точнее, час или два назад наверняка белоснежных; у них есть все причины выражать недовольство слякотной промозглой зимой за пару недель до праздников, но надо же было найти для этого самую истрёпанную фразу… Я едва усидела до конца пар; не попрощавшись ни с кем, сбежала за две минуты до конца занятия, чтобы поскорее взять одежду в гардеробе, и зашла в наше кафе — там уже была рыжая Кристина, скучающая и растрёпанная, словно только после сна. Она сказала, что день сегодня тусклый во всех отношениях, даже посетителей нет; потянула себя за прядь волос, горящих в свете неярких ламп, и я приготовила нам по чашке орехового кофе. Мы перекинулись свежими сплетнями, меня отпустили домой, и я умчалась — не то чтобы у меня было полно дел, но срочно нужно было забраться в кресло, забаррикадироваться пледами и слушать, как совершенно мартовские капли грохочут по карнизам, как истлевшие сосульки с глухим звоном разбиваются об асфальт, как радио ворчит под боком, и читать до полной темноты. Завтра насыщенный день, у меня большие планы, и я улыбнулась, почувствовав, как щёки мои покрываются лёгким румянцем. Я вышла на своей остановке, нахмурилась и сказала с чувством: — Интересно, декабрь вообще знает… И тут же провалилась по колено в раскисший дырявый сугроб. — Да чёрт! Я выбралась на относительно сухое место, вытащила ногу из сапога и, поджав пальцы на холодном ветру, вытряхнула из него снег. Теперь внутри будет не так уютно. Эти сапожки настолько тёплые, что можно надевать их на босу ногу. Тем более когда декабрь похож на март. Заранее съёжившись, я снова обулась и пошла к дому. Пустой город. Слякоть. Свинцовое тяжёлое небо. Серые здания. Постапокалипсис. И мокрый сапог. Что особенно раздражает — второй сухой. Почти так же дискомфортно, как намочить одну руку, пока умываешься, и оставить вторую сухой. Хоть бери и с разбегу прыгай в следующий мокрый сугроб. Но по недавнему опыту я знаю, что в сугробах чего только не прячут. Целеустремлённо я иду домой, пока не начинаю понимать, что меня грызёт какое-то беспокойство. Такое бывает, когда вдруг начинаешь сомневаться: выключила ли ты дома утюг, или чайник, или закрыла ли кран. Но утюгом я пользовалась лишь в самые отчаянные моменты своей жизни: выпускной, вступительные и все мои неудачные свидания. Чайник у меня электрический, он обучен выключаться сам. Кран закрыт: я прикрыла глаза и воспроизвела в памяти момент, когда я прикрутила кран и устраняла тряпкой последствия танцевальных движений под душем. И дверь я не могла не закрыть: она просто захлопывается, даже от сквозняка, даже если забыла дома ключ. Причина так и осталась неясной. Я раскрыла глаза, тут же снова зажмурилась, потому что две капли с неба угодили точно под ресницы, вздохнула, осторожно вытерла глаза и просто побежала домой. Дальше всё происходит как в замедленной съёмке. Я, запыхавшись, подхожу к подъезду. Из подъезда, неловко придерживая дверь рукой, выкатывает коляску с ребёнком молодой папа в очках, в длинной куртке. Дверь с грохотом захлопывается за ним, и молодой папа шёпотом ругается на неё. Ребёнок в коляске, впрочем, и ухом не ведёт. Я останавливаюсь, чтобы пропустить их по дорожке. Дорожка условная: снежная каша, комья из осколков льда, мусор, небольшая тропинка. Я задираю голову и внимательно смотрю наверх. С крыши свисает огромная сосулька. Она тает. У самого основания, под крышей, она тонкая, а ниже толстая. Я вдыхаю и, забыв выдохнуть, в два прыжка добегаю до коляски, дёргаю за рукав молодого папу и откатываю коляску в сторону. В этот момент сосулька падает туда, где стояла коляска несколько секунд назад. Молодой папа ошарашенно смотрит на меня. Мы поднимаемся и отряхиваемся. Ребёнок в коляске начинает тихонечко плакать, и папа склоняется над ним. Точнее, над ней: я успела рассмотреть, что это девочка. Девочка быстро успокаивается. В тишине, под звон капель с крыши, я иду к подъезду. Мимолётно я думаю, что меня даже не поблагодарили. Но эта мысль сразу ускользает. Меня трясёт, и я не могу согреться, хотя напрягаю всё тело. Осколки огромной сосульки разлетелись на несколько метров. На одном из осколков я поскальзываюсь и едва не падаю. Оборачиваюсь — терпеть не могу, когда кто-то видит, как я поскальзываюсь — мужчина растерянно смотрит на меня. Я отворачиваюсь и захожу в подъезд. У себя в квартире я чувствую, что у меня дрожат ноги. Я захлопываю дверь и сажусь на пол, прижавшись спиной к стылой стене. Через полминуты понимаю, что правый сапог всё ещё мокрый насквозь, и, повозив ногами друг о дружку, стаскиваю сапожки и швыряю их на кухню, к батарее. Сил вставать нет. Узкие джинсы кажутся такими тесными, словно я обмотана синей изолентой. На полу холодно, и босые ноги тут же коченеют. Поэтому я встаю, по пути сбрасывая куртку, шарфик и перчатки — прямо на пол. Иду на кухню, встаю на тёплый пушистый коврик у холодильника и достаю стеклянную бутылку с «колой». Холодильник напряжённо гудит, скрывая недовольство. Повсюду холодно и промозгло, а я включила его на полную мощность. Я ставлю чайник и слушаю, как он начинает тихо и шершаво шуметь, нагреваясь. Зажигаю газ, чтобы поставить кастрюльку для лапши и сарделек, но смотрю, как зачарованная, на синие и оранжевые язычки пламени. Металлическая решётка на плите вибрирует от раскалённого воздуха рядом. Я ставлю на плиту кастрюльку с водой, и она потрескивает, усталая от огня. Я встряхиваю головой и думаю, почему я такая заторможенная. Не могу оторваться от огня на газовой плите и всяких мелочей. Нитка на свитере вылезла, как будто свитер хочет распуститься. Присев на краешек стула и поставив одну ступню на другую — тапочки неизвестно где, в этой квартире всё теряется,— я открываю бутылочку с «колой» и заворожённо смотрю, как из горлышка поднимается облачко газа, и пена на поверхности напитка беспокойно бурлит, потому что я неловко встряхнула бутылку. Я наливаю «колу» в стакан, подношу к губам и зажмуриваюсь: пузырьки газа щекотно покалывают нос, брови и губы. От напитка я испытываю странное ощущение, от первого же глотка. Я чувствую каждую каплю этого глотка, и даже могу сказать, где эта капля сейчас во мне. Краешек стула острый, и через девять дней нужно будет подкрутить шурупы внизу, чтобы старенький стул не развалился. Свитер колет под локтями. Джинсы перекрутились на левой щиколотке. Пол под босой подошвой кажется изрезанным, как берега рек Северной Америки. Конфорка на плите тихо позвякивает. Первый раз я чувствую, как пахнет огонь, как меняет запах обгорающая эмаль на кастрюльке. Ветер между неплотно пригнанной рамой окна едва заметно понизил тональность. Корни волос на голове тихо шевелятся, и я чувствую, как волосы мучительно медленно растут. И мурашки тоже. Я с грохотом ставлю стакан на стол, вскакиваю, бегу в ванную и испуганно гляжусь в зеркало. Изучаю все свои родинки, поры и царапинки — на руках, лице, на шее, след от неудачно надетой серёжки на мочке уха. Цвет лица; расширившиеся от испуга зрачки. Я не вижу никаких изменений. Почему я чувствую себя так, как будто у меня обострились все чувства? Это похоже на действие наркотиков, сколько я про них читала. Но я ни одной сигареты в жизни не выкурила, что уж говорить про сильные вещества. Это всё обрушившаяся сосулька? Я так разволновалась от неё? Через шестнадцать минут лапша и сарделька немного успокоили меня. Я сосредоточенно изучала вкусы и запахи и не понимала, что именно не так, но отчётливо понимала, что всё немного по-другому. Ветер монотонно воет, и это слышно даже через пластиковые оконные панели. Я прикрутила все ручки накрепко, но всё равно этот звук не даёт мне успокоиться до конца. Да ещё неожиданно потеплело, поэтому с крыш текут целые потоки воды. Ощущение, что на крыше скопилось озеро, и теперь оно постепенно стекает на землю. Включая свет, я очень больно ударилась пальцем о холодильник. Устав от беспокойства, я распахнула окна и вдохнула сырой ветер. Мне надоела эта погода. Уже почти неделю всё тает, потом опять замерзает, потом тает, снег превращается в грязь, сколько можно. Я ворчу вполголоса на погоду. Почему я не в Англии? Там принято разговаривать только о погоде и пить чай, вот я бы там отвела душу. Хоть бы зима превратилась в зиму, пусть ненадолго… Ветер стихает, и тихо падает снег. Я понимаю это лишь пять минут спустя, потому что совсем было собралась закрыть окна, но обнаружила, что чёлка и рукава свитера все в маленьких снежинках, а мне совсем не холодно. Я сажусь боком на подоконник и подставляю руки под падающий снег. Снежинки облепляют мои ладони, и мне становится очень тепло.