Француженка

Все аудитории на ночь закрываются на ключ. Я это прекрасно знаю, потому что пару раз была в корпусе университета поздним вечером. Поэтому сейчас, осознавая бесполезность своих попыток, я дёргаю за ручку и пытаюсь расшатать дверь. Несколько раз я стучала в дверь руками и ногами, но только отбила кулаки и пятки. Ситуация умопомрачительно дурацкая. Я совершенно не понимаю, как я ухитрилась проспать на жёсткой лавке в аудитории до позднего вечера. Наверное, сказалась бессонная ночь и все переживания последних дней, да ещё и утро расстроило до невозможности. Я долго сижу, прислонившись спиной к двери и рассматривая тёмный разрядившийся телефон. Утром я видела, что зарядки на нём совсем немного, но рассчитывала вернуться домой до обеда, поэтому даже не побеспокоилась об этом. Если даже я буду громко стучать в дверь всю ночь, на первом этаже никто не услышит. А скорее всего, в корпусе вообще никого нет, кроме меня. Давно не помню, чтобы по ночам, проходя мимо университета, я видела свет в окошке вахтёра. Внезапно я думаю: какое счастье, что я не хочу ни есть, ни чего-либо ещё. Запертой в аудитории мне будет сложновато исполнить свои желания. И я даже не представляю, который час. Ещё вечер, или уже полночь миновала, или скоро уже утро? Терпеть не могу зиму, потому что день, едва начавшись, обычно тут же заканчивается, и приходится всегда смотреть на часы, а часы у меня только в телефоне. Сегодня или завтра самая длинная ночь, и мне предстоит провести её в университете. Очень символично. Спина затекает в одном положении, я встаю и потягиваюсь. Нужно придумать, чем занять себя на ближайшие часы. Сна, разумеется, ни в одном глазу, а ведь разумнее всего было бы лечь и снова поспать. Поэтому я просто брожу босиком от окна к окну и разглядываю двор у корпуса, едва освещённый фонарями. Первое, что я сделала, проснувшись в тёмной аудитории,— вскочила и бросилась проверять, заперта ли дверь, даже не подумав про сапожки. А сейчас доски под ногами тёплые и приятные, и воображаю, что я ночью на палубе старого корабля. Только бы пол не начал качаться под ногами, я этого не переношу. Устав бродить, я поднимаюсь к своим вещам и кладу бесполезный телефон в рюкзачок, но взгляд мой останавливается на дверце. Она едва видна в скупом свете уличных фонарей, и я, улыбнувшись, тяну на себя ручку. Дверца — маленькая, ниже меня, обшитая листом железа и небрежно окрашенная в цвет стен,— неожиданно подаётся, и я, покрывшись мурашками с головы до ног, распахиваю её.