Француженка

Волосы взлетают, плещутся на ветру и тут же полны песка. Всё песчаное — и цвет волос, и цвет лиц, и мраморный рассветный воздух, и даже синяя и красная рубашки. Веснушки на лице проявляются, как изображение на фотобумаге, невидимо, и все моменты замедленные и полные воздуха. — У тебя почти никогда не видно веснушек, а сейчас есть. — Здесь всё другое… Даже цвета другие. Камни и роща не слева, а далеко справа. Обе девушки, босоногие, в закатанных джинсах и почти одинаковых рубашках, спускаются с барханов вниз, к огромной полосе мокрого песка. Куртки, ботинки и сапожки где-то сверху, у приземистого белого строения. Ветер кружится, налетает порывами, успокаивается ненадолго, а потом снова бросает на ноги горсти песка. Девушки прикусывают губы и хмурятся, наступая на шершавые камни и на чьи-то засохшие клешни. Волосы попадают в рот, и они пальцами, морщась, достают их из губ. Кончики волос блестят, испачканные в бесцветной гигиенической помаде. Одна из девушек останавливается, бросает рюкзак на песок, достаёт из кармана тонкую резинку и забирает в пышный хвост непослушные курчавые волосы. Две или три короткие пряди остаются свободными и щекочут виски. Потом она расстёгивает клетчатую рубашку, и ветер тут же распахивает её, и ткань трепещет на ветру за спиной, как флаг неизвестного острова. Девушка поднимает руки и, прикрыв глаза, подставляет лицо и тело мокрому ветру с неясным будоражащим запахом. У неё тонкая шея, а на груди под левым соском маленькая родинка. Грудь и живот покрываются мелкими мурашками. У девушки смуглая кожа, как будто она уже много дней провела на побережье. — Здесь бесполезно строить замки из песка, да? Вторая девушка улыбается, глядя на неё, и садится у её ног. Расстёгивает несколько пуговиц на своей рубашке, чтобы ветер забирался под одежду, и запрокидывает голову. Солнце уже поднялось, и девушка ощущает его лучи на лице почти по-настоящему, как прикосновения. Она погружает ступни в песок — он влажный, но не тяжёлый. Потом подтягивает завёрнутые джинсы ещё выше к коленям и стряхивает со щиколоток налипший песок. От прикосновения рубашки к груди, когда ткань натягивается, по телу пробегает мягкий приятный разряд, а сама грудь наполняется чем-то воздушным и одновременно приятно тяжёлым, и девушка выпрямляет спину. Рубашка от брызг воды почти насквозь влажная. Берег издалека кажется чистым и нетронутым, но когда сидишь, видно не только прозрачные камни, но и водоросли, остатки медуз и маленьких рачков, не справившихся с волнами, и это выглядит как первобытный орнамент. Волны кажутся живыми, как спины огромных блестящих животных, поднявшихся со дна. — И никого. Девушка, сидящая на песке, кивает. Её шоколадные волосы и непослушная чёлка в лучах солнца почти золотистые. Шум волн заглушает всё, даже мысли, но звон пряжки ремня слышно. Девушка наблюдает, как подруга сбрасывает на песок рубашку, стаскивает джинсы и неуверенно входит в воду, оставшись в одних чёрных узких трусах. Волны тут же окатывают её тяжёлыми слюдяными брызгами, и она тут же обхватывает себя руками за плечи. — Он как живой… — Здесь ещё залив, поэтому волны пока не такие большие. Видишь, там полоска берега, как в тумане? — девушка, сидящая на песке, показывает рукой влево. — Анж. Идём тоже. Лика улыбается, встаёт и отряхивает джинсы сзади. Правда, тут же понимает, что это бессмысленно. Расстёгивает рубашку до конца и мгновение стоит, наслаждаясь ощущением мокрого ветра на груди. Она даже прикрывает веки, чтобы почувствовать и запомнить сильнее. Стаскивает джинсы, потом снимает рубашку и складывает аккуратно, а потом так же аккуратно кладёт одежду подруги. Находит два увесистых выбеленных камня и прижимает ими одежду, чтобы не разлетелась по побережью. Пристраивает рядом оба рюкзачка, объёмный свой и второй — компактный, но тоже увесистый. Поправляет трусики, такие светлые, что в них она кажется обнажённой, и, шлёпая по набегающей воде и идёт к волнам, оставляя следы, которые тут же размываются и исчезают. Она смотрит на свои босые ноги — волны, расплёскиваясь по берегу, вспениваются, на мгновение становятся прозрачными, как стекло с подтёками, и в этот момент ступни едва видны, и пальцы призрачные, не нарисованные до конца. Девушка наклоняется и погружает кисти рук в воду — они тоже призрачные. От того, что вода блестит на солнце, а пена волн, мгновенно распадаясь, из белой неуловимо превращается в хрустальную, голова немного кружится, и Лика, прищурившись, ищет глазами подругу. Та уже успела зайти по пояс, и на залитом солнцем небе она почти чёрная. Воды непривычно много, стоять по колено в ней уже кажется сложным. — Только не вздумай здесь плавать. Там правее лагуна, там можно будет поплавать. — Я просто хочу это почувствовать. Я как будто одна посреди мира. — Я тебе не мешаю? — Лика спрашивает почти серьёзно. — Только дополняешь картину. Я же взяла с собой камеру, как ты можешь мешать? Они стоят рядом, и волны колышутся, и только горизонт спокойный и безукоризненный. Ветер дует, не прекращая; где-то над берегом кричат невидимые птицы, и плотная вода не даёт стоять спокойно — девушки смеются, скрывая смущение, когда приходится хватать друг дружку за руки и за талию, чтобы удержаться на ногах. Мелкие камни бьют по коленям и по бёдрам, а по щиколоткам скользит кто-то мягкий и тоже невидимый, Лика взвизгивает, а Лена вдруг хватает её за запястье и тащит к берегу: — Медузы! Вдруг они ядовитые? В воде беспокойное умиротворение, и солнечный свет сливается с бликами на воде, но когда девушки оказываются на берегу и растягиваются на прогревшемся песке, мир вокруг кажется ещё более бесконечным, и океан — сплошное дыхание, смутно опасное, но притягивающее. Лена легонько касается ступнёй щиколотки подруги, и Лика, почти не открывая глаз, вопросительно приподнимает брови. Обе экономят слова, потому что за шесть лет знакомства слова можно оставлять для того, чтобы подшучивать друг над другом или говорить самые серьёзные вещи. — Спасибо за такой подарок,— тихо говорит Лена. Её хорошо слышно в шуме набегающих волн. Лика, чуть улыбнувшись, кивает. — Здорово, что я смогла показать тебе это. — Пожалуй, это стоило пары дней беспокойства. Лика не глядя находит её ладонь и сжимает в своей. — Ещё раз прости. Я не нарочно. — Да я знаю. Солнце заполняет их. Оно всё выше. Кажется, что так можно лежать часами или даже столетиями. Сквозь ажурные облака солнечные лучи совсем не кажутся палящими. Метрах в трёхстах выше рощица деревьев с широкими листьями, в ладонь, но шума листьев на ветру не слышно — всё заглушает океан. Лика переворачивается на живот, и Лена тоже — лениво болтает ногами в воздухе, смахивает с плеча какое-то насекомое. Потом опускает ступни на песок, устраивается щекой на сложенных ладонях и смотрит на умиротворённую Лику. Тихо, чтобы не услышала подруга, вздыхает. Почему в самые хорошие моменты всегда есть место грустным мыслям? Она думает о письме, что отправила Лике на прошлый день рождения, и о том, как они извинялись друг перед дружкой за слишком скромные подарки, потратив все деньги на поездки,— но Лика приготовила для подруги крошечные космические пирожные и в каждое вложила записку с тёплыми словами; думает о родителях, о странной мечте, о том, что за камеру ещё до конца не расплатилась. Ей хочется снова ощутить в руках чёрную надёжную камеру, она вскакивает, легонько пихает подругу ступнёй, и садится на колени у своего рюкзака. — Всё,— говорит Лика,— я поняла. Покой мне только снился, и то недолго. Но если что, я не жалуюсь, это просто традиция, поворчать для порядка. Они забираются выше, к рощице деревьев с листьями цвета дождливого дня; и находят самые пустынные места на берегу; и забегают в волны, наполненные предвкушением ледяных брызг — не такие уж они ледяные, но после горячего песка хочется визжать, когда брызги окатывают спину. Полностью обнажённые, они фотографируют друг друга, и снова загорают на пустынном берегу; сидя рядом на белоснежном камне, мягко обжигающем кожу, рассказывают друг другу о волнах и ощущениях. Спрятав одежду в рюкзаки и пристроив их где-то у красных покатых валунов, они бродят по рощице, с одной только камерой. Лена восхищается игрой пятен света на теле Лики, и Лика, покорно замирая и сливаясь с растениями, сплетаясь со стволами, смущённо улыбается подруге. Они сооружают юбки из листьев и тонких гибких веточек, чтобы быть похожими на островитянок; но юбки эти похожи на пояса и долго не живут. Девушки находят пересохший ручей, чьё устье теряется в россыпи острых серых камней, и потом ещё один, живой и чуть жутковато серебристый — они встают на колени и пьют ледяную воду, набирая в ладони. Лика сидит на высоком камне и дотягивается пальцами ног до бурлящей воды, а Лена, затаив дыхание, фотографирует её. А когда Лика, встав на камень, греется в лучах солнца, Лена ставит камеру на автоспуск, подбегает и садится у ног подруги, обняв её за колени — Лика смеётся и говорит, что у них, кажется, и не было снимков вместе, но такие никому не покажешь. И зачем их кому-то показывать, спрашивает Лена, снова настраивая камеру на автоспуск; Лика бережно обнимает её за плечи, откинув прядку волос. Лена забегает в ручей и с воплем выбегает обратно, а Лика, схватив камеру, пытается сделать кадр, но на снимках больше всплесков воды, чем подруги — та наконец успокаивается и сидит рядом, грея покрасневшие ступни ладонями. — Я есть хочу. — Деревня рыбаков всего в часе ходьбы, но если мы поторопимся… У меня шоколадка есть. — У меня тоже, но на побережье океана это банально. Рыбаков хочу. Они натягивают джинсы и снова закатывают их до колен. Коричневая Лена повязывает рубашку рукавами на поясе, а Лика из опасения обгореть надевает свою рубашку и застёгивает её на две пуговицы на груди. Они идут быстрым шагом по кромке у самой воды и убегают от волн, когда те догоняют их. — У тебя кожа всё же покраснела. — Да, хотя солнце мягкое. — Но его много. Долго ещё идти? — За теми скалами уже. — А то я скоро нырну в океан и буду ловить сырую рыбу. Слово «океан» странно звучит на языке, с утренней прохладой — потому что океан рядом, у ног. — Ты знаешь, в воде рыба вся сырая. Ты рубашку наденешь нормально? — Ой, точно. Рыбаки, закопчённые и морщинистые, изумлены, узнав Лику, а их жёны не очень. Но Лика достаёт из рюкзака подарки — украшения, открытки, сладости для детей, три бутылки для мужчин — «пейте осторожно и понемногу» — и рыбаки с уважением тянут: «Русиа!» Они впечатлены щедростью. Лена ревниво вслушивается в странно звучащие слова, досадуя, что они все незнакомые, но спрашивает, неумело повторяет, и уже через час может объясняться простыми короткими фразами. Мальчишки, сыновья рыбаков, больше чумазые, чем загорелые, покорены её камерой и с горящими глазами с опаской дотрагиваются до кнопок, поэтому она тоже быстро находит общий язык со всеми. Жёны перестают дуться и даже ведут девушек по утоптанной тропинке и кормят со всей семьёй. Лика садится на натянутую сетку, качаясь, как на качелях, и болтает с местными девушками и девочками, любопытными — они расспрашивают её обо всём на свете, рассевшись рядом на земле в своих саронгах, с чёрными ногами, кто с закрытой грудью, а кто с открытой; а Лена, которая успела отыскать у кого-то в доме старый гамбус и поиграть на нём, ускользает и возвращается только через два часа, страшно довольная. Лика вопросительно глядит на неё, перепачканную в чешуе, с исцарапанными ногами, в рубашке, вольно подвязанной на животе узлом, но рыбаки наперебой рассказывают о небывалом улове — «эта белая девушка попросила показать ей, как ходят на лодках», и в лагуне в догорающем свете дня они никогда не набирали столько крабов, морских ежей, мидий… Они приносят и приносят сетки, полные улова, и женщины хватаются за щёки — им разбирать и готовить, но теперь можно долго не думать, что есть, и даже можно поплыть в город и продавать. — Я немного наколдовала, по-видимому,— скромно говорит Лена. Скулы её раскраснелись. — Ты уже настолько выучила язык? — Да он какой-то простой. К слову, это какой язык вообще? — Малайский или индонезийский, или какой-то близкий, я так и не поняла, а когда спросила, они все говорят: обычный, наш язык. — Я уже хочу тут остаться,— со вздохом говорит Лена. — Ты компьютер не взяла, куда ты столько фотографий будешь складывать? — Взяла, ты что, как это я не взяла? — Как ты всё уместила? — Ну, я же говорю, с тобой поведёшься, тоже понемногу колдуньей станешь. Лена улыбается, но в сумерках Лике кажется, что глаза у подруги грустные. Или просто усталые? Местные девушки вслушиваются в русские слова и пытаются повторить, хихикая, и Лена с Ликой учат их самым простым фразам. Девушки бегут к родным и хвастаются, а потом, смущаясь, приносят циновки, подушки и покрывала и устраивают подруг на ночлег на террасе большого дома из тростника и глины. Лика, растягиваясь на жёсткой циновке, наконец ощущает, как она устала за день. Джинсы и рубашка лежат рядом небрежной горкой, а подруга, кажется, уснула мгновенно.