Француженка

Я смотрю, как Элен встаёт, натягивает джинсы, с трудом попадая ногой в штанину — неустойчиво стоит на одной ноге. Я вдруг понимаю, что у неё по щекам текут слёзы. У неё дрожал голос, но я думала, это от волнения или от холода. А я сижу и чувствую, как моё тело стало каменным. Я не могу пошевелить рукой или ногой. И даже не могу сказать ни слова. У меня внутри какая-то пустота. Жемчужинки рассыпаются, потому что я опустила руку. У меня вдруг мелькает мысль, что скоро новый год. Я никуда не поеду и буду одна. Ру будет дома у родных. А теперь ещё и Элен — она будет на другом конце света. А я? Уйду в наше кафе, открою его к полуночи и буду сидеть там и готовить себе убийственные коктейли. Элен завязывает одним движением рубашку на животе. У неё такая же маленькая грудь, как у меня, поэтому даже не сразу понятно, что рубашка на голое тело. Элен босая — я размышляю, забрать ли мне её обувь, когда я вернусь обратно. Наверное, она положила в рюкзак всё основное. А её куртка? Вдруг она решит вернуться, а я не буду знать, когда? А если я буду приходить и ждать её, а вдруг за дверью я уже не увижу этого побережья? Она решила всё бесповоротно? Я собираю жемчужинки, стараясь не пропустить ни одной. Чувствую, как ветер щиплет мне глаза, и яростно тру их, шмыгаю носом и неловко поднимаюсь. Я быстро натягиваю одежду — нагота сейчас добавляет мне ощущения одиночества. Элен медленно уходит в темноту. Звёзды как будто погасли все до одной, и вода застыла холодной тёмной глыбой. Я догоняю её. Волосы мои прилипли ко лбу, и я нетерпеливо убираю их. — Лена. Она глубоко вздыхает и смотрит на меня. Глаза её сейчас такие же тёмные, как океан. Она идёт очень медленно, но мне кажется, что мне уже не хватает дыхания. — Лена, я, кажется, поняла. Скажи, что я самовлюблённая эгоистичная дурочка, если я ошибаюсь. Это из-за этих моих способностей? Ну, погода, всё такое. То, что я вижу сквозь стены, что мне языки так стали даваться… И ты чувствуешь себя ущербной из-за всего этого. Мне достаётся, а тебе нет. Мне везёт, а ты делаешь всё сама. Но правда, мне ничего этого не нужно! Поверь! Ты себя стала чувствовать никчёмной, когда у меня всё это появилось? Лена, помнишь, я тебе говорила, что я за все эти способности расплачиваюсь? Так вот: то, что ты сейчас отстраняешься, будет самой большой ценой, которую я за всё это заплачу. Это слишком плохо. Хочешь, я не буду пользоваться этими способностями? Тогда ты передумаешь? Серьёзно, я… — Ты правда ради меня готова этим пожертвовать? Я киваю несколько раз — для убедительности. — Очень просто. Мне это не нужно. Знаешь, как мне было тоскливо в первый месяц лета? Лена идёт ещё медленнее, а потом останавливается. — Знаешь. Это с моей стороны будет слишком эгоистично. Требовать от тебя отказаться от всего этого. Да и просто нечестно. Наверное, я побыла бы некоторое время одна, смирилась бы с этим. Обдумала. Да и если по справедливости, я видела, что ты и для меня используешь свои способности. Это так глупо, что я тебе наговорила. Я беру её за руку: — Не глупо. Мне печально, что я не смогла понять, что у тебя на душе. Может, нам просто иногда говорить друг с другом откровеннее? — Может, да… — Если тебе нужно будет побыть одной, я пойму. Сколько угодно. Я знаю, что я могу надоесть. — Не можешь. Хочешь честно? Я хотела подождать, пока ты уйдёшь, а потом вернуться к двери и попробовать еще раз. В Париж, Прагу, куда угодно. Мне нужна была перезагрузка. Я устала от этого снега на улице. — Глупо, но я такие снегопады устраивала, а могла бы для тебя весну устроить. — Анж. Если бы ты для меня устроила весну, я бы тебя ругала последними словами. Потому что тебе пришлось бы за это расплачиваться, как ты это не понимаешь. Причём, я подозреваю, очень сильно расплачиваться. Она ругает меня, а я стою и улыбаюсь, потому что она назвала меня «Анж». Я робко дотрагиваюсь до её локтя — у неё рукава рубашки высоко закатаны — и Элен правильно понимает моё движение. И крепко обнимает меня. Мне хочется расплакаться от облегчения, но в груди что-то такое, что мне дышать трудно. Я тихо втягиваю в себя воздух, и Элен отстраняется, массирует мне кисти рук и плечи, пока я снова не начинаю дышать по-человечески. — Ты… Ты всё же останешься тут? — Нет, мы пойдём в этот дурацкий снежный город. Но иногда мы будем приходить сюда. — Будем,— я снова убедительно киваю.— И часто, если только дверь не замуруют. Кстати. А если бы ты сама попробовала с этой дверью, если бы не получилось? Вдруг эта дверь так работает, только пока я рядом? — Это бы ещё раз доказало, что я законченная неудачница. — Да ну чёрт. Ну не так это совсем, и ты знаешь об этом. Просто ты хочешь всё и сразу. И ты слишком творческая, тебе нужно признание. Но поверь, я готова быть толпой твоих фанатов на первое время,— почти серьёзно говорю я.— А потом ты уже не будешь знать, куда деваться от поклонников. Мы, шлёпая босыми ногами по воде, идём по отмели в сторону деревни. Песок под водой мягкий, и мы при каждом шаге увязаем в нём. Нужно было бы завернуть джинсы повыше, потому что половина штанин снизу мокрая, но не хочется нарушать хрупкость этого момента. Я говорю: — Когда мы вернёмся в триста шестнадцатую, мы не сразу пойдём домой. Я загадаю, чтобы там был Париж, за дверью. И ты погуляешь по его улицам. Элен внимательно смотрит на меня: — Видишь, ты меня отлично чувствуешь и понимаешь. — Да, когда ты не закрываешься в своей скорлупке. — Скорлупка успешного и вечно довольного человека. — Это всё из-за того, что у тебя дома, Лена? — Перестань называть меня Леной. Я Элен, ты меня всегда так звала. А то «Лена» сейчас твоим дрожащим голосом звучит как-то ужасно, сочувствующе и жалко. А у меня всё в порядке. Нужно было выговориться. — Обещай мне выговариваться почаще. — Обещаю. Но буду нарушать обещание, потому что боюсь навязываться. — Я понимаю, что ты хочешь казаться храброй маленькой разбойницей. И ещё я понимаю, что ты думаешь, что право на проблемы есть у всех остальных, но не у тебя. И ещё ты привыкла к своему образу. — Все три утверждения в точку, балбесина. — Кто ещё из нас балбесина,— я грустно улыбаюсь.— Знаешь, я рада, что у тебя не складывалось с теми мальчиками. С Костей, с Зефиром, с Василием. — Это почему? — Потому что оценить они тебя не могли по-настоящему. Если бы ты с кем-то из них сейчас была, я бы тебя потеряла. — Ты поэтому так тянешь с Русланом? Он тоже не в состоянии оценить? — Поэтому. Нескромно, но да. Я ему ужасно нравлюсь, и он мне, но что-то не так. Как будто я дорогая нефритовая статуэтка, и ему хочется обладать ею, просто потому что она драгоценная. А когда обладаешь ценностью, очень хочется, чтобы её никто больше не увидел. — Красиво сказала. Мы какое-то время молчим и стоим по щиколотку в воде. Деревня совсем рядом — на верёвках развевается постиранная одежда, и хлопают плохо прибитые фанерные листы. Луна выглянула из-за облаков, и деревня как нарисованная в сдержанном серебристом свете. — Да и ты права в любом случае,— неожиданно говорит Элен.— Три дня я бы восхищалась экзотикой, ещё неделю бы продолжала тут жить из-за того, что совестно было бы уходить, а потом бы сбежала и мучилась бы этим всю жизнь. И с тобой бы не разговаривали ещё полгода. — Это точно. — Нужно уйти ночью. А то утром они будут все такие хорошие, что я не смогу распрощаться. Мальчишки восхищались моей камерой. Я киваю, и мы идём напрямую к деревне. Мокрые ноги облеплены песком, под рубашку задувает ветер, и я застёгиваю её на все пуговицы. Рюкзаки на террасе, нам даже не нужно собираться. Я вынимаю блокнот, тихо отрываю один листок и пишу на нём крупными буквами по-малайски слова благодарности. Надеюсь, они поймут. Я кладу листок рядом с циновкой, а чтобы он не улетел, прижимаю его двумя плитками шоколада. Элен садится рядом на колени, берёт у меня ручку и дописывает на краешке листка: «Вы очень хорошие». Мы поднимаемся и идём в сторону от деревни. Элен оборачивается и говорит куда-то в темноту: «Передавай всем спасибо! Мы ещё придём» — тоже по-малайски. Я удивляюсь: — Это ты кому? — Там за нами мальчик один наблюдал из рыбаков... — Мальчик? — Ну, нашего возраста. Тот, которому я понравилась. — И… давно наблюдал? — Пока мы плавали и разговаривали. И пока шли к деревне. — О господи... Я чувствую, что краснею. Мы ускоряем шаг и идём к скалам.