Верность хромой собаки

— Ваше величество, вам не помешало бы отдохнуть, — сквозь стёкла очков взгляд Клода отражает в меру сдержанное беспокойство. — М, возможно, ты и прав, но пока не время, — Альберу, устало склонившись над столом, опирается головой на кулак, задумавшись. Его взгляд то и дело скользит по строчкам написанного им самим письма, перечитывая его вновь и вновь.       Какое-то время в поздней ночи кабинета секретарь неуверенно смотрит на склонённую голову короля, прожигая обеспокоенным взглядом его затылок. Как бы в душе Клод ни костерил Альберу, он никогда не сомневается в суждениях своего короля и принятых им решениях. В этот раз всё точно так же, просто… он чувствует лёгкий укол сожаления по двум людям, которые совершенно запутались в себе, но продолжают так ясно смотреть в будущее других людей.       Он помнит, что Альберу завербовал его ещё в двенадцать лет, когда обычные дети и не думали о сложной жизни впереди. Юный принц был настолько ослепительным и ярким, что Клоду оставалось только заворожённо наблюдать за этим выжигающим сетчатку светом. С первой встречи он принял в своём сердце: «Это мой король», — и неукоснительно следовал за своим решением, не жалея и не отступая ни на миг.       Лишь иногда наблюдает из первого ряда за тем, как солнце королевства светит для всех, но так тихо и тлетворно гаснет за закрытыми дверями своего кабинета. В полном одиночестве. Без возможности довериться кому-то полностью и искренне любить всем сердцем. В итоге, запутавшись в клубке противоречий между долгом и искренним желанием, Кроссман всегда выбирает не себя, а народ. Как король он заслуживает войти в историю, но как человек... ему оставалось только сопереживать. — Если позволите, я бы хотел дать вам совет, как старому другу, — вдруг говорит Клод и тут же прикусывает язык.       На его слова Альберу лишь поднимает голову и чуть прищуривает уставшие и стылые глаза, что не могут принадлежать живому человеку. Абсолютно пустые и холодные, без малейшей капли жизни. Клоду они порой напоминают стеклянные шарики, с которыми так любил играть в детстве его сын. Безмерно красивые, особенно на солнце, но полые. Будто тот испепеляющий свет, исходящий от него десятилетия назад, выжег в нём остатки человечности, сделав выдающимся правителем, но пустым человеком. Была ли это плата за власть? Клод не знает ответа. — У короля не может быть друзей, — вдруг отвечает Альберу, ребячливо улыбнувшись, однако эта эмоция никак не затрагивает его глаз. Они остаются всё такими же тусклыми. Крутя перо в руке, он рассеянно продолжает смотреть на едва просохшие чернила на бумаге. — Не может быть друзей.       «...и возлюбленных тоже», — словно не договорив нечто крайне важное, Альберу замолкает. Но его слова, как произнесённые, так и не озвученные, походят на брошенный камень в спокойную гладь озера. Расходясь кругами, эти странные эмоции тяжестью оседают на сердце тех, кто это слышит. — Тогда я буду говорить не как ваш друг, а как верноподданный, что неукоснительно следует за вами столько лет, — Клод почтительно касается своей груди рукой, там, где ровно и спокойно бьётся сердце, прежде чем склониться в лёгком поклоне. — И что же ты хочешь мне сказать? — Кроссмана немного веселит данная ситуация. — Я прошу вас всего лишь подумать ещё немного, — не поднимая головы, почтительно роняет Клод. Он прекрасно осознаёт, что уже переходит черту дозволенного, но не может остаться в стороне. — Подумайте ещё немного, что будет хорошо не только для королевства, но и для вас. — Для меня? — Альберу коротко смеётся. Задушено и болезненно, словно не способен сделать вдох полной грудью. Лёгкие сдавливает тисками из-за подавленных эмоций и чувств. — У меня нет такой роскоши, как думать о себе. Если можно избежать войн одним лишь политическим союзом, я сделаю это, не оглядываясь. Что значат чувства, когда мой народ так трагически и понапрасну погибает на полях сражений? Наш континент по воле Альянса лишь на первый взгляд мирный. Волки надели шкуры овец и только ждут возможности откусить кусок от наших территорий. Защитив тылы и наточив копья, я лишь желаю мирного процветания моему Роану, где мужья остаются дома, а дети не теряют отцов в бесплодных землях раздора. — Я понимаю, — всё так же не поднимая головы, согнувшись в полупоклоне, отвечает Клод. Однако он уже начал и не может остановиться. — Прошу, обсудите это с господином Хенитьюзом прежде, чем отправить письмо. — С возрастом ты стал дерзить, Клод, — Кроссман касается его плеча, заставляя выпрямиться. Они смотрят какое-то время друг другу в глаза, стараясь угадать мысли, спрятанные за этими взглядами. — Но это тебя не касается, тебе просто нужно отправить письмо. — Но господин Кейл, — поспешно бормочет Клод и резко замолкает под этим истлевшим взглядом голубых глаз. — А что Кейл? — разводит руками Альберу, откинувшись на спинку кресла. Его губы искажаются в самоуничижительной улыбке. — Он тоже не бессмертный, хотя сам, судя по всему, так не считает. На войне у оружия нет глаз. С возрастом даже самое крепкое тело слабеет, а удача... она достаточно переменчива. Я предпочту, чтобы он занимался своим бизнесом без опаски, наводя шорох по всем континентам, как интриган и стратег. А не носился, словно безумный, по полям сражений, как по заднему двору своей резиденции. Мне выгодней выплачивать бесчисленные репарации союзникам за шалости, чем оплачивать его же похороны. — Ваши слова звучат разумно, ваше величество, — кулаки Клода сжимаются против воли, но лицо сохраняет аристократичное спокойствие с утончённостью. — Но ведь и доверие между вами было непросто заслужить, не так ли?       Клод слишком долго наблюдает за отношениями этих двух смутьянов, чтобы остаться безразличным. Он может сколько угодно проклинать их про себя, но на деле желает лишь счастья. Столько потеряв, эти ублюдки смогли в итоге приобрести лишь эти странные и зыбкие отношения, отдаваясь друг другу без остатка, пока это их не погубит. Клод знает Кроссмана едва ли не лучше, чем самого себя. Поэтому прекрасно понимает, как важен для короля Хенитьюз. И всё же… — Я надеюсь, что он никогда меня не простит.       Эти простые слова настолько сильно впечатляют Клода, что он так и застывает на месте. С непониманием глядя на спокойного Альберу, что так нежно улыбается, дрожь ужаса проходит по телу секретаря. Глаза абсолютно пустые и тёмные, практически чёрные от бурного круговорота снедаемых Кроссмана чувств. — Доверие — это тоже непозволительная роскошь для меня. Король не может никому доверять, но обязан требовать доверия верноподданных, хах, — постулаты, что вырезаны на его костях, кажутся на практике немного глупыми и наивными. И если Кроссман готов своей силой заставить весь мир беспрекословно следовать за ним и верить каждому его слову, Хенитьюз опять же единственное исключение. — Я надеюсь, что он никогда не сможет доверять мне полностью и никогда не простит за предательство.       «…ведь так ему будет не так больно разочаровываться во мне в будущем», — с улыбкой думает Альберу, удивляясь собственной искренности сегодня. Возможно, он и впрямь немного устал.       И всё же та клятва, данная когда-то Кейлом перед богами, была высечена на руке Кроссмана как нестираемое напоминание о его ошибках. То, что должно было служить высшим проявлением доверия, стало тяжким бременем на плечах Альберу, которое он не в силах выносить. Вязь из символов жжёт кожу, каждый раз говоря: «ты снова подвёл его», наполняя Кроссмана сожалениями и виной. Лучше бы Хенитьюз никогда ему не доверял. — Но господин Кейл, — всё так же без устали гнёт свою линию Клод. — Сегодня и впрямь поздно, тебе пора отдохнуть, мой старый друг, — пресекает дальнейшие слова секретаря Альберу, прогоняя прочь. — Как прикажете, ваше величество, — вопреки словам Клод ещё какое-то время смотрит в безмятежно улыбающееся лицо Кроссмана испытывающим и долгим взглядом. Потом глядит на аккуратное письмо и стоящую рядом мусорную корзину, забитую скомканной бумагой. Неудавшиеся черновики официального предложения о браке.       Когда дверь за секретарём всё же закрывается, Альберу не сдерживает тяжёлый вздох и тупо смотрит на стол. Всё те же строчки слов, выведенные его почерком, всё те же бессмысленные слова, ломающие судьбы нескольким людям, но спасающие десятки тысяч жизней.       Однако передохнуть Кроссману не дают долго. Спустя чуть больше часа в ярком свечении полумрака кабинета на полу вырисовывается магический круг перемещения. Кейл появляется с помпой, к которой привык. Полы накинутого поверх плеч пиджака развиваются при каждом твёрдом шаге. Хенитьюз приносит с собой влажный и прохладный воздух, что не успевает развеяться перед телепортацией. Когда подходит совсем близко к Альберу, с привычной, чуть высокомерной усмешкой на губах, от него всё ещё пахнет жжёным песком и порохом. Альберу остаётся только гадать, в какую переделку этот графский ублюдок ввязался в этот раз. — Уже слишком поздно для работы, — вместо банальных слов приветствий, присев на край стола в претенциозной манере и с улыбкой, говорит Кейл. — Я как раз собирался идти отдыхать, — бросает взгляд на часы Кроссман, не споря. — Составишь мне компанию?       Услышав лишь тишину в ответ, Альберу поворачивается к Хенитьюзу и едва заметно вздрагивает. Тот с бесстрастным лицом, читая письмо, которое Кроссман попросту не успевает сложить в конверт, молчит. Альберу ждёт какое-то время, не издавая ни звука и заранее формируя в голове всё, что он может сказать на это вероломное предательство. Но почему-то именно в этот момент Кроссман как никогда ощущает себя глупым, не находя никаких слов. — Кейл? — осторожно зовёт его Альберу. — М? — спокойно отзывается тот, ни капли не меняясь в лице. Всё такое же холодное и бесстрастное, от былой игривости не осталось и следа. — Кейл, я могу всё объяснить, — тяжело выдыхая, Кроссман прикрывает в усталости глаза, и Хенитьюз впервые на него смотрит. — Зачем что-то объяснять? Я не слепой и отчётливо могу прочитать твоё предложение о браке и дату смотрин, — легко говорит Кейл, сворачивая письмо напополам и бросая на стол. Его по-лисьи хитрые глаза чуть прищуриваются, а на губах блуждает саркастичная улыбка. — Или есть второй лист письма, который я не видел? — Нет... его нет, — глядя в лицо Хенитьюзу, Альберу под притворным спокойствием пытается скрыть тревогу. Он ощущает себя нашкодившим псом, пойманным на месте преступления хозяином. — Ты больше ничего не хочешь сказать? — Смотря, что ты хочешь услышать, — делано хмыкает Кейл, смотря на него сверху вниз испытывающим взглядом, будто желая заглянуть ему в голову и узнать, насколько безумные мысли блуждают в этой венценосной голове. — Я могу так и на срок наговорить. За оскорбление королевской семьи. — Кейл... — вновь устало вздыхает Альберу, взмолившись. — Не то чтобы я не был к этому готов, просто это всё ещё странно и неожиданно, — силой ветра Хенитьюз поднимает письмо в воздух, кружа. По его лицу нельзя прочесть, что именно он испытывает в данную секунду. — Твои амбиции и впрямь не знают границ. Не знаю, восхищаться этим или злиться. — Кейл. — М? — его хладнокровное спокойствие пугало гораздо больше криков и яростного сопротивления.       Альберу говорил об этом раньше, и Хенитьюз даже кое-как принял этот факт, просто... тогда это казалось чем-то далёким, что наступит ещё очень нескоро. Сейчас же, когда он держит письмо в руке, мерещится, будто Кейл проснулся от долгого сна. Обида, злость и ревность скручиваются в один шипящий клубок потревоженных змей. — Прости, — с бессилием опуская плечи, словно больше не выдерживает этого леденящего кровь спокойствия, молвит Альберу. — А если не прощаю, ты изменишь своё решение? — спрашивает Хенитьюз, смотря прямым и бесстрастным взглядом. Они оба знают ответ заранее. — Прости меня.       От этого понурого вида Кроссмана Кейл почему-то смеётся вслух. Сухо и со злобой оттого, что не может ничего исправить. Всё с самого начала в его жизни шло под откос. Даже перерождение не спасает от участи быть брошенным. Такое глупое и детское чувство ненужности... казалось, что Хенитьюз никогда его больше не испытает. И вот сегодня он снова прочувствовал его каждой клеточкой своего тела. Крайне мерзкое и тщедушное. — Я тебя не прощаю.       Они слишком взрослые, чтобы играть с чувствами, оборачивая низменные и эгоистичные эмоции в красивые обёртки. Поэтому сегодня один без устали просит прощения, а другой честно и искренне не прощает. — Наверное, я тебя никогда не прощу, — шепчет с нежной улыбкой, полной шипов, желая уколоть побольнее. Хенитьюз идёт на поводу собственного импульса. Ему трусливо хочется отплатить другому в полной мере за всю обиду и кипящую злость. Он хочет причинить Альберу ту боль, которую приносят лишь близкие. Точно зная, на какую гноящуюся рану надавить, чтобы стало нестерпимо. — В будущем, — Кроссман не знает и сам, что хочет сказать. — Будущее? Я не знаю, — просто заканчивает за него Кейл, усмехаясь. — Сколько у нас в запасе ещё лет? Три года? Пять? Десять? — … — Альберу молчит и только смотрит, не мигая, запечатлевая образ человека не только в сердце, но высекая в костях.       Если этот вечер последний для них, он не хочет упустить ни секунды. Сейчас всё зависит от решения Кейла. Он не будет ни о чём просить и умолять. Потому что не имеет никакого права на это. — Чего же вы молчите, моё величество? Разве не вы славитесь своим непревзойдённым красноречием? — Хенитьюз улыбается с прищуром, отчего глаза-полумесяцы мерцают в тихой и тлетворной ночи в этом сумраке кабинета. — Не знаете? И я не знаю. — Прости, — перед этим взглядом Кейл всегда был бессилен, идя на уступки. Но не сегодня. — Не прощаю, — с ребячливой улыбкой повторяет Хенитьюз на те же бессмысленные слова. В нём нет веселья или живости, лишь бесконечная апатия и опустошение. Словно тщательно слепленный замок из песка смыло беспощадной волной. — Я ненавижу тебя, Альберу Кроссман.       Грудь Кроссмана болезненно распирает от этих слов. Глаза наливаются алым маревом, вот-вот и потекла бы тёплая, как у любого другого человека, кровь. Однако он не в силах выдавить из себя ничего, кроме жалких извинений. Бесконечно виноватый, он будет до конца жизни вариться в собственном аду без права на помилование. — Именно потому, что я тебя ненавижу — я тебя не прощаю.       В мёртвой тиши кабинета, где долгий и томительный сон рассеялся вместе с влажным ветром, двое сидели в безмолвном беспокойстве. Возможно ли, что не всем сказкам суждено иметь счастливый конец?