Двойное несчастье

То, что посадить Хэ Тяня на мопед было плохой идеей, стало ясно с первой же минуты поездки. Едва усевшись сзади, этот придурок обхватил Рыжего поперек живота, предусмотрительно выдохнув рядом с ухом: — Я не лапаю тебя. Видишь, руки даже не двигаются. Так просто безопаснее: я, между прочим, без шлема. А если случится авария, мне не поздоровится. И виноват в этом будешь ты. Рыжий стоически закатил глаза: поездка предстояла не просто веселая, а развеселая. Получив желаемое, этот мудак умудрился не просто перевернуть все так, как удобно ему, но еще и ответственность за это переложить на чужие плечи. Однако стоило отдать мажору должное: данное пару минут назад обещание он держал, и его руки действительно не двигались. Ладони лежали на животе поверх оранжевой куртки уверенно и твердо, как примерзшие. Опасное желание скосить глаза и рассматривать пальцы, прижатые к собственному телу, лизало изнутри и живот, и все, что выше. Да и не только то, что выше: Рыжий вспомнил свои мантры полуторагодовалой давности и снова стал истово посылать во вселенную запросы об импотенции. “Только это, временно, не навсегда!” — спохватившись, бросил вдогонку. И чем там надо заканчивать, чтоб космос услышал? Аминь? Аллилуйя? Если там сверху кто-то есть, он должен быть несколько удивлен нерегулярностью и нестандартностью молитв Рыжего. Но чем реже просьбы, тем выше вероятность, что их исполнят. Да же? Так это работает? Как бы оно ни работало, Рыжему похуй, лишь бы работало. Лишь бы сейчас у него не встал, потому что если встанет, упрется прямо в ладони Хэ Тяня. И это будет последним, что случится в их жизнях, ведь после этого Рыжий просто разгонится посильнее и уебется прямо в какой-нибудь столб. Потому что такого стыда он точно не переживет. Ву со своими подъебами по поводу подарочков в сравнении с этим просто в конструктор играется. Руками Хэ Тянь его и правда не лапал, тут не спиздел. Зато лапал всем остальным. Прижался к его спине грудиной, животом, бедрами и всем, что между. Ерзал там сзади как-то невообразимо, как будто усесться никак не мог. В любой другой ситуации Рыжий поверил бы, что ему просто неудобно: сиденье мопеда значилось по документам как полуторное, так что никаких долговязых придурков по заводской задумке за водителем и не должно было быть. Несмотря на то, что Рыжий максимально сдвинулся вперед, Тяню все равно некуда было поставить ноги и не за что держаться. Хоть дорога и была ровной, постепенно непредусмотренный пассажир все равно съезжал назад. То есть должен был съезжать. И съезжал бы, если бы не вцепился в живот и не придвигался все теснее и теснее. Рыжий с нарастающей злостью прокручивает в голове, что такого ядовитого и резкого можно бросить мажору. Не прижимайся ко мне? Усядься уже? Хватит шевелиться? Все не то, на все у Тяня найдется ответ, а сами движения гарантированно станут на порядок интенсивнее и недвусмысленнее. А сказать нужно что-то такое, чтобы желание возиться у Хэ пропало окончательно. Но в голову ничего не приходит: там только гулко пульсирует, и разобрать, от злости ли или не только от нее, не представляется возможным. Рыжий, блять, еще и за дорогой должен следить. Хватает в городе ублюдков, которые этого не делают, и без него. Эта мысль будто разом вытравливает из головы все ненужное и лишнее, напоминая о действительно важном: в первую очередь — дорога. Если не ради собственной жизни, так хотя бы ради жизни мажора. Который, сука, все возится за спиной, доводя этими своими потираниями до полуобморока. И ради остальных людей, которые могут случайно попасть под колеса. Не хотелось бы Рыжему надевать свитер под горло и закрывать лицо руками во время приговора. У него, в отличие от убийцы матери, еще даже кольца на безымянном нет. И у уебка за его спиной, кстати, тоже. И не то чтобы Рыжий заботился о семейном положении Хэ, но брать на себя ответственность за жизнь богатея как-то неохота. Поэтому, останавливаясь на светофоре, Мо Гуань Шань делает то, чего делать так не любит. Поворачивает голову вправо, почти соприкасаясь щекой с лицом сидящего сзади человека, и глухо просит: — Посиди, блять, спокойно. Мне нужно следить за дорогой. — И, подумав еще секунду, выплевывает: — Пожалуйста. Тянь осторожно кивает — Рыжий чувствует это движение плечом — и негромко отвечает: — Хорошо. И вот он, настоящий рождественский подарок для Рыжего: понимающий Хэ Тянь. Хэ Тянь, который умеет не только упарываться по собственным извращенным подъебам, но и внимать просьбам окружающих. Правда, и в этой бочке меда находится ложка хэтяньского говна: прежде чем выполнить просьбу Рыжего, этот мудила трется о него всем телом, намертво прикипая животом к спине в оранжевой куртке, обнимает своими бедрами бедра Рыжего, упирается подбородком в лопатку и так замирает. Получается еще хуже: теперь тело сидящего позади даже через несколько слоев одежды ощущается до мелочей. До не-мелочей тоже: Рыжий пытается вспомнить, был ли у Хэ ремень, а если да, то какая там была пряжка. Была ли? Или это вот он не пряжку сейчас поясницей чувствует сквозь куртку? Аминь, блять! Вселенная, аминь! Из ошалевших мыслей его выдергивает настойчивый сигнал стоящего сзади автомобиля: красный свет сменился зеленым, и городу плевать на то, что там упирается Рыжему в низ спины. Город торопится жить. Люди спешат домой, машины в параллельных рядах проносятся мимо, выдергивая из мягкой темноты рождественские декорации магазинов и кафе. Откуда-то издалека доносится музыка, которую почти невозможно разобрать за шумом дороги. Все вокруг движется, вращается, рвется вперед. А у него вся спина в мурашках и во рту как-то резко пересохло. Рыжий давит на газ, и мопед с ощутимым рывком оставляет нетерпеливого автомобилиста позади. А вот другое “позади” никуда не девается: даже от резкого движения не съезжает, и Рыжий, неловко подавшись вперед, пытается освободить для Хэ Тяня еще немного места, заодно увеличив расстояние между их телами. Зря. Приросшая к спине ебучая коала начинает шевелиться, будто восприняв движение Рыжего как приглашение снова поерзать. Рыжий открывает рот, чтобы со злостью возмутиться, но не успевает: ладони, обхватывающие живот, сначала соскальзывают к самому его низу, а потом оглаживают бока, и дыхание перехватывает сразу, как по щелчку. — Что ты… — отчаянно начинает Рыжий, сбрасывая скорость, но тут же замолкает, когда чувствует прикосновение холодных губ к уху. — У меня руки замерзли. Длинные пальцы тянут за бегунки на обоих карманах, и две руки синхронно проскальзывают в карманы оранжевой куртки, обдавая Рыжего одновременно жаром и холодом. Осторожно гладят внутреннюю подкладку, будто случайно касаются напряженного пресса, ощупывают содержимое карманов. — Эй, не трогай мои вещи, — сипит на холоде Рыжий, чувствуя, как горло сухо сжимается от этих невидимых под плотной тканью прикосновений. — И не отвлекай меня, мать твою, от дороги, кретин. — О, что тут у нас? — с интересом тянет этот мудак, доставая из кармана правую руку. — Ммм, малыш Мо! Рыжий скашивает глаза в сторону со смесью страха и подозрения, предварительно окинув глазами соседние полосы: блять, ну что там еще такое? Очередной рождественский подарок? Выхватывает взглядом какую-то круглую красно-белую хрень и возвращается глазами к дороге, недоумевая, что это за ерунда и как она оказалась в его кармане. Потом вспоминает: точно, это же то ебаное подарочное кольцо, которое он схватил вместе с мелочью и чеком. Со звездой этой конченой в центре. — Дали в магазине в довесок к стиральному порошку. — Как мило, что ты тоже приготовил мне подарок на Рождество, — голос, доносящийся сзади, исходит сладкой патокой, и до Рыжего не сразу доходит, о чем говорит этот поехавший. — Что?.. Блять, нет, я от него избавиться хотел. Не успел просто! Сейчас же выбрось его или положи назад в карман, долбоеб! — Я согласен, — горячо выдыхает Хэ Тянь прямо в ухо Рыжему, и того по новой окатывает волной мурашек от затылка до самого копчика. Мопед подъезжает к очередному светофору, и пока Рыжий судорожно сжимает руль, мажор пользуется моментом: обхватывает поверх оранжевой куртки обеими руками, надевая это дебильное кольцо на безымянный палец левой. Мо Гуань Шань заторможено наблюдает за этим с колотящимся сердцем, а потом едва ли не кричит: — На что ты, нахуй, согласен? — Быстро поправляется: — Или с чем? С тем, что ты долбоеб? Сними его! — В точности мой размер, — низким голосом говорит Хэ, не отлипая от алого уха и полностью игнорируя все выпады Рыжего, — спасибо. Обещаю хранить твой подарок. Ты ведь мой тоже сохранишь? — Это не для тебя было, звезданутый! — Надеюсь, мой подарок тоже придется тебе впору. — Конченый. — И по вкусу, как мне — твой. — Щас попиздуешь пешком, и притом не ко мне, ясно тебе, еблан? Голос дрожит, и сейчас в нем совершенно точно есть злость. Не только она, но и она тоже. Хэ считывает ее безошибочно, трется подбородком о лопатку Рыжего и усмехается, когда плечо в оранжевой куртке нетерпеливо дергается и уходит в сторону. — Ладно. И возвращает руки в карманы, притираясь раскрытыми ладонями к окаменевшему животу. Рыжий хочет сказать что-то еще, но решает промолчать, только выдыхает рвано и снова давит на газ. Остаток дороги проходит в молчании и относительном спокойствии. Хэ Тянь притихает и почти не шевелится, только в левом кармане чувствуется какое-то копошение. Рыжий прислушивается к ощущениям, не желая снова затрагивать припадочного вопросами — мало ли куда на этот раз полезет в ответ — и пытается понять: что он там делает? Потом до него доходит. Этот ёбнутый кольцо ощупывает. Гладит его. Что за пизданутый, господи. Нашел какую-то завалявшуюся в кармане хрень и думает, что это Рыжий специально для него хранил. Как же. Носил, блять, полтора года при себе, не теряя надежды случайно встретить Хэ Тяня возле какого-нибудь магазина и подарить ему кольцо. Задав вопрос, на который напыщенный идиот должен будет ответить, согласен он или нет. На что тут можно согласиться-то. Уебок. Рыжему будто больше думать не о чем, кроме как о рождественских подарках заебистому мудаку. Как будто он вообще когда-то думал хоть о каких-нибудь подарках для него. Нихуя он ему ни разу не дарил: на дизайнерские украшения или другие приблуды типа того у него бабла никогда не было. Да и не представляет он себе ситуацию, в которой подарил бы что-то Хэ Тяню. Ну как это было бы? Пришел бы просто, протянул подарок и сказал — это тебе? Поздравляю? На память обо мне? Хуйня какая-то. Сам Хэ тоже использовал подарки только как верный способ взбесить Рыжего. Быть может, к ним и можно было бы относиться проще, если бы кое-кто дарил их иначе. Но куда там: церемония дарения всегда становилась именно церемонией, сопровождалась лютым пафосом, какими-то приказами или собственническими замашками, провокацией — словом, всем тем, что впивалось в самолюбие Рыжего как заноза и заставляло кусаться, вертеться и рычать. Первую подаренную Тянем сережку он вообще выбросил. Гигантский сендвич пинал с такой злостью, будто хотел, чтобы из поролоновой начинки кровь пошла. С гитарой, конечно, вел себя куда осторожнее. По сей день после игры протирает ее кусочком мягкой ткани, избавляясь от следов пальцев на лакированной поверхности. Вспомнив об этом, Рыжий морщится: гитара у него обычно стоит рядом с кроватью, и ожидать, что Хэ этого не заметит, может только законченный идиот. Мысленно перебрав возможные варианты подъебов по этому поводу, думает на мгновение: может, нахуй этого еблана? Высадить его около ближайшей станции подземки без объяснений и свалить. Не будет же мистер Черный Пиджак бежать за мопедом. Хотя в его голове это смотрится довольно забавно. Номера Рыжего у Тяня все равно больше нет, так что заебывать звонками или сообщениями не станет. Зато телефон братца у него есть наверняка, вот пусть и вызывает кого-то из его дружков или прислуги. Они и отвезут его домой, даже если этот ебанат реально бумажник где-то оставил. Пусть пиздует отсыпаться в свою распрекрасную студию, а потом уебывает назад в свой Гарвард. На том и разойдутся, и не придется Рыжему краснеть за его нынешнее жилье, а потом заново привыкать выживать в одиночку. Тело за спиной подтягивается чуть ближе, словно почувствовав намерения Рыжего. Едва ощутимо гладит ладонями изнанку карманов. Движение абсолютно невинное, но сердце с разбегу ухает вниз, и Рыжий отчаянно думает: хуй с тобой. Впущу к себе, но ненадолго. И если не дай бог ты пизданешь что-то о гитаре, в ту же секунду выставлю за дверь. А дверь железная, колоти в нее сколько влезет, хоть лоб себе разбей — Рыжему похер будет. Квартал-то нежилой, да и вечер перед Рождеством. Вокруг нет никого, так что исходи на говно в свое удовольствие — решит Рыжий выставить прилипалу, значит, выставит. Утешив себя этими размышлениями, он привычно сворачивает в переулок с тусклым фонарем, останавливается напротив автомастерской возле красного автомата с батончиками и газировкой и глушит мопед. Опускает одну ногу на землю, снимает шлем и говорит: — Приехали, отпускай уже. А этот ебнутый в ответ только прижимается сильнее, доставая руки из карманов и снова обхватывая его поперек живота. Говорит: — Ты такой горячий, что тебя и отпускать не хочется. Как маленькая печка. Под курткой, наверное, еще горячее. — Я тебе щас под глазом горячее сделаю. Ты понимаешь, что я все еще могу бросить тебя прямо тут и съебать? — напряженно спрашивает Рыжий, отвернувшись в сторону от прижатого к его лопатке лица. Глаза опять липнут к переплетенным на животе пальцам. — До утра так собрался сидеть? — Боюсь, твоей выдержки до утра не хватит, — неоднозначно тянет мудила и слезает наконец с мопеда. Рыжий сжимает зубы, откидывает вверх сиденье, достает пакеты и думает: мне до утра выдержка и не понадобится. Ты потусишь тут полчаса максимум и упиздуешь в свою высотку. Так и быть, дам тебе денег на такси из запасов на бензин. Один хуй в этом месяце почти никуда ездить не собираюсь, можно будет сэкономить. Ну а если, додумывает философски, ты пизданешь что-то лишнее, то и получаса в этом месте не проведешь. Хэ с интересом рассматривает окружающие здания и вывеску “Ремонт автомобилей”. — На. — Рыжий протягивает ему пакеты. — Хоть какая-то от тебя польза будет. — И докидывает через плечо, приседая у замка внизу вертикальной двери: — Не на что тут пялиться. Обычный промышленный квартал. Че, никогда твою золотую жопу в такие не заносило? — Ты здесь один живешь? — спрашивает Хэ, и Рыжий дергает тяжелую металлическую дверь вверх почти со злостью. — Нет, блять, с Лао-цзы. Ждет пару секунд у плавно поднимающейся двери, а потом хватает мопед за ручки и вкатывает его в неглубокий темный гараж. Оборачивается назад, и легкие сжимает непонятной болью: Хэ Тянь стоит у входа с пакетами в обеих руках, высокий, дорогой, красивый, совершенно лишний здесь, как золотой мотылек у грязного фонаря. Не место ему тут. Не место. Нахуя только притащил его сюда. А сейчас ведь надо будет не только наблюдать за тем, как он своими плечами практически потолок подопрет, а еще и на вопросы отвечать. Смотреть, как черная макушка вертится, разглядывая темные бетонные стены и скупые кучки вещей на лаконичных деревянных полках. А еще предложить ему надо будет что-то, а у Рыжего и нет нихуя. Ни выпить, ни накормить: хуй знает, угощают там хоть чем-то на этих международных рейсах или как? А может, и не придется выталкивать его за дверь. Может, он и порог этого места переступать откажется. И все проблемы отпадут сами собой. Кроме единственной: Рыжий останется в полутемной подсобке автомастерской один на один с коробкой нераспечатанных гондонов, к которым вряд ли прикоснется еще хоть однажды в жизни. Ну, была не была. Что тут думать-то уже, когда этот двинутый стоит у теперешнего дома Рыжего с его покупками. А уйдет, ну так и хуй с ним. Так даже лучше будет. Мо Гуань Шань проходит еще немного вглубь гаража, останавливается у двери с крошечным навесным замком и открывает его на ощупь. С улицы проникает совсем слабый свет, не позволяющий разглядеть даже очертания предметов.Тумблер включения света во всем гараже совсем рядом, но врубать его не хочется. Включить свет — значит сходу шокировать неискушенные такой убогостью глаза мажора. Нет, Рыжий не стесняется того, где и как живет. Он боится. Совсем немного — того, что у Хэ сейчас вдруг найдутся деньги на такси или какие-то неотложные дела, и он малодушно съебет сам вместо того, чтобы его выставил Рыжий. И сильно — очень сильно — боится того, что этот уебан рассмотрит все молча внимательно, а потом повернется к нему и убьет жалостью в своих ебучих серых глазах. Сделает что-то унизительное: предложит денег, обнимет снисходительно или скажет: “Мне жаль”. Боится, потому что нихуя эта жалость не исправит. Только расслабит, а это отдалит цель: вернуть себе дом, в котором он рос, жил с мамой, умел быть счастливым. Мог бы влюбиться. А в этом месте он только учился быть сильным, и нихуя некстати тут никакая жалость. — Ты заходишь или собираешься и дальше там стоять? А то на это у меня выдержки хватит. Закрою щас дверь и торчи за ней хоть до рассвета. Хэ Тянь молча входит в гараж, ступая в темноте осторожно и мягко, как кот. Проходит пару шагов и упирается в бок Рыжего. Тот отскакивает в сторону, приоткрывая дверь в подсобку, и говорит: — Сюда. Свет слева включается. Я ворота закрою и вернусь. Он и в самом деле уходит закрыть изнутри дверь гаража, но когда возвращается, подсвечивая себе обратный путь телефоном, застает долговязую фигуру на прежнем месте. Глупый страх, что Хэ свалит, так и не входя, бьет под ребра с удвоенной силой и отдается злостью в животе. — Ты глухой или слепой? Вот же дверь. Ее даже в темноте, блять, видно. Проходит мимо Тяня, грубо толкая его плечом, и распахивает дверь пошире, включая в комнате свет. Оборачивается назад: Хэ стоит на пороге, с ожиданием рассматривая лицо Рыжего. — Че застыл? — спрашивает Мо Гуань Шань с нарастающим недоумением, нахмурив брови. — Хэ Тянь, прием! Входи уже, блять! И этот уебок расплывается в такой улыбке, что у Рыжего желудок сначала плавится, а затем, после его слов, застывает и медленно осыпается острыми осколками в самый низ живота. — Просто хотел это услышать. — Одна бровь коротко взлетает вверх. — Чтобы ты попросил меня войти. Сам. И сам же впустил. Рыжий неотрывно смотрит в темные глаза напротив и думает: вот именно, блять. Сам же его и впустил. И что делать с этим дальше, ни малейшего представления не имеет.