Двойное несчастье

Закрывая гараж, Рыжий мечтает только об одном: чтобы этот день поскорее закончился, и желательно без вот этих острых взглядов. Ну и еще чтобы Хэ Тянь не доебывал его по пути в свое сраное местечко. Но это ж невозможно, чтобы Хэ Тянь — и не доебывал. Он начинает почти сразу же после того, как они сворачивают за угол и оставляют автомастерскую позади. — Метро далеко? — Нет. — Тебе не холодно? — Нет. — Ты голоден? — Нет. — Любишь черешню? — Ты можешь, блять, помолчать немного? — всплескивает руками Рыжий. Они идут по полутемным улицам, плутая между почти одинаковыми промышленными двухэтажными зданиями. За те пять минут, что они прошли, свет пока не горел ни в одном. Заебись. Вернется назад, врубит усилитель и сыграет, чтобы этот ебучий день немного отпустил его. Привычка заглядывать вперед у него появилась относительно недавно, около полугода назад. Когда стало казаться, что взятый ритм его сломает, что по ночам он не успевает не то что отдохнуть, а хотя бы выдохнуть. Когда впереди маячил только очередной такой же до охуения сложный день. Вот тогда-то Рыжий и стал думать о будущем, в котором всего этого не будет. В совсем невыносимые моменты Рыжий представлял: он снова дома, спит в своей постели и знает, что не должен держать телефон всегда включенным и быть готовым по первому зову подняться и пиздовать разгребать чужое дерьмо. Это как-то помогало ему переживать почти любую хуйню, поэтому быстро превратилось в привычку. Она автоматически включилась и сейчас: не хотелось ему никаких встреч со старыми друзьями, никаких общих чатов и никакой ебучей черешни, а поэтому, чтобы легче все это пережить, он стал представлять, что будет делать, когда все закончится. За мыслями о гитаре маячило простое и глупое осознание: Рыжий боится этой встречи. Как будто там, куда они придут, его поставят на стульчик и заставят отчитаться, почему он так резко пропал с радаров и совсем не подумал о друзьях. И ему придется рассказывать, как его жизнь треснула пополам, и как он из этого выпутывался и продолжает выпутываться, и что самое сложное еще впереди. Вот так, стоя на стульчике, под критикующими взглядами. И слушать, что скажут старые друзья: как бы поступили на его месте они и где он по их мнению объебался. А потом, если он хоть чуточку расслабится, в его бокале появится мамино отражение и вздохнет разочарованно. Скажет: я ожидала от тебя большей серьезности, Мо Гуань Шань. В общем, хуйня какая-то. Рыжий знал, что неразлучники в курсе случившегося. Свой новый номер он, конечно, оставил госпоже Мао, строго-настрого запретив ей делиться им с кем бы то ни было. Объяснил это просто: его будут искать плохие люди. В детали не вдавался, но сообщил доверительно, что эти люди могут назваться его друзьями, чтобы получить его контакты. Технически это не было даже ложью: он знал, что его действительно будут искать, и назвать инициатора поисков хорошим человеком у него язык бы не повернулся. Не стал бы хороший человек после всего случившегося заебывать вопросами о черешне. Госпожа Мао посмотрела на него так, будто он сообщил, что умрет через сорок минут. Она негласно взяла над ним своеобразную бюрократическую опеку: подсказала, как перевести мамин счет в банке на его имя, позаботилась о том, чтобы квартира не пустовала без Рыжего и исправно вносила за постояльца ежемесячные платежи на этот новый счет. Хуй знает, зачем ей это было надо: Рыжий никогда не дружил особо с ней, да и как подружиться подростку с женщиной за сорок? Ну, помогал он ей иногда починить что-то в доме или переставить тяжести, если мама просила его об этом. Вот и все общение, которое их связывало до того злополучного дня, когда Рыжий постучал к ней с зажатой в руках бумагой-приговором. Жизнь распоряжается человеческими судьбами, будто насмехаясь: Рыжий лишился матери в девятнадцать, а у этой женщины никогда не было детей. А если и были когда-то, то больше не осталось. Возможно, именно поэтому она всеми силами пыталась помочь ему. Так что когда он выдал, что его будут искать нехорошие люди, она пообещала не говорить ни слова даже под пытками. Рыжий представил, как на пороге дома госпожи Мао появляется Цзянь и забрасывает его соседку расспросами. Подумал: это реально пытка та еще. И даже благодарно улыбнулся доброй женщине. Но Цзянь так и не появился: к тому времени уже пропал, и никто не знал, где он. И потому Рыжему было еще проще поставить точку. Порвать все связи он решил осознанно: в первые пару недель после маминых похорон почти полностью игнорил телефон, сбрасывая звонки Тяня. Потом случилась автомастерская, и все очень быстро завертелось. Много времени на раздумья ему не понадобилось: жить той жизнью, которую он выбрал, и продолжать при этом общаться с Хэ он не мог. В этом не было смысла ни для него, ни тем более для самого мажора: нахуя тянуть резину и тосковать, только отсрочивая неизбежное? Но убедить Тяня в том, что он должен прекратить названивать, можно было даже не пытаться. Поэтому Рыжий почти без сомнений купил новый номер, навсегда вырубил старый и с того дня пытался освободиться сам и отпустить на свободу кретина за океаном. Первое получалось не так чтоб здорово: раз в несколько дней он искал в вичате профиль Тяня и рассматривал его. А потом гасил экран телефона и закусывал угол подушки. Но главное оставалось неизменным: никакой связи между ними не было, так что мажорный ублюдок, где бы он ни был, мог строить свою жизнь без Рыжего. Пару раз заходил и в профиль Чжэнси: так и узнал, что Цзянь вернулся. Белобрысый то тут, то там появлялся на фотках с неизменной бутылкой пива и размазанным взглядом. Видеть его таким вживую не очень-то хотелось. Он и не видел. Зато видела госпожа Мао: как-то раз она позвонила, чтобы сообщить, что утром к ней постучал светловолосый парень и засыпал градом вопросов о Мо Гуань Шане. Рыжий сжал переносицу пальцами и молча слушал, размеренно пиная носком грязного кеда изрезанное колесо байка. Соседка сказала только, что сообщила парню о смерти госпожи Мо и о том, что ее сын бесследно пропал вскоре после похорон, а их квартиру теперь занимает новый жилец. Ну вот и ладненько. Цзянь узнал — а это значит, что узнал и Чжэнси, и мажор. Рыжий поблагодарил госпожу Мао и сказал, что она все сделала правильно. Правильно ли поступил он сам, сомнений не было. До сегодняшнего вечера все шло по плану. И вот пожалуйста: стоило этому кретину свалиться Рыжему на голову, все полетело в пизду. Чудом подловил его у супермаркета, напросился в гости, зажал, обшарил телефон и теперь вот тащит на встречу со старыми друзьями. И Рыжий даже не злится на него так, как должен бы. Он думает, не сломался ли в нем генератор злости от перенапряжения. Представляет на секунду, что это Ву или кто-то из мастерской копался в его мобильном. Все в порядке: организм отвечает бешенством и правильным желанием счесать о наглую рожу кулаки. А этого козла он даже не въебал как следует: так, толкнул легонечко. Для Хэ Тяня это и вовсе выглядит, как ласковое поглаживание, наверное. И сейчас вот они еще и в какое-то местечко тащатся. Как будто Рыжему что-то из этого было нужно. А этот дебил еще и вопросами своими заебывает. Мудачила. Рыжий косится на Тяня: тот все еще пялится на него. — Малыш Мо, почему ты так напряжен? — Да что ты хочешь от меня? — злобно дергается Рыжий, отпихивая в сторону придвигающееся ближе тело. — Чтобы ты немного расслабился и ответил, любишь ли ты черешню. — И после этого ты от меня отъебешься? — Нет. Это называется общением, понимаешь? Люди задают друг другу вопросы и отвечают на них. — Спасибо за этот ценнейший ликбез. Блять, за что мне все это, а?.. — Рыжий смотрит в ясное высокое небо. — Не люблю я ебучие черешни. Не люблю, но жрать могу, если надо. — Хорошо. Кто такой Чино? Рыжий рывком поднимает голову и сталкивается взглядом с чёрными глазами. Он совсем близко. Забрасывает руку на плечо, как раньше. — Откуда ты?.. Ну конечно, блять. Телефон. И единственное имя в списке входящих и исходящих. — Что у тебя с ним? —Тело, притирающееся боком к телу Рыжего, очень горячее. Это ощущается даже через черный пиджак. А вот голос у пиджака очень холодный. Рыжий вспоминает обжигающую ладонь Чино на своём затылке, вкус виски на языке и крупную дрожь, колотящую тело. Если бы ты только знал, мажор. Если бы ты только знал, что у меня с ним. Хорошо, что не узнаешь. — Не твоё дело. — Мое. Он твой парень? — Если этот тон упадет еще чуть ниже, он перейдет на вибрации. Или заморозит Рыжего к хуям. — Что ты несёшь? —Глаза закатываются сами собой. Потому что и правда, что он такое нахуй лепит? — Почему он звонит тебе по ночам? Контраст между тем, как отстраненно этот идиот задает вопросы и тем, как вцепился в Рыжего, просто разительный. Они и не заметили, как остановились посреди полутемной улицы, и теперь Тянь схватился за плечо в белой толстовке, пытаясь воспламенить взглядом вязаную шапку, натянутую почти на самые глаза. Рыжий качает головой, отворачивается: — Не лезь в это. — А переписка с ним вообще пустая. — Ты хотя бы постеснялся признаваться в том, какой ты мудак, — лицо презрительно морщится, но глаза так и смотрят в сторону. — Где еще лазил? Что интересного нашел? — Рыжий. Я спрашиваю тебя, кто это? Рыжий вырывает наконец плечо из железной хватки и напряженно идет вперед. — Я сказал, не лезь. Тебя это не касается. Хэ Тянь остается на месте всего лишь секунду. Потом идет вслед за Рыжим, и почти слышно, как собственный голос царапает ему горло. — Хорошо. Тогда я просто позвоню ему и спрошу его обо всем сам. Рыжий резко оборачивается и замирает на месте. — Ты что, ебанутый? — Ты не оставляешь мне выбора. — Хэ Тянь разводит руками и фальшиво-широко улыбается, но глаза у него снова умирают. Как полчаса назад, когда Рыжий вошел в комнату без футболки. — Не думаешь же ты, что у меня все еще нет его номера? Рыжий представляет, как Чино отвечает на незнакомый номер и слышит в трубке голос Хэ Тяня, вопрошающего, что у него с Мо Гуань Шанем. Представляет лицо Чино. Тело холодеет. Он тычет пальцем в белый гольф: — Хэ Тянь. Не лезь, блять, в это. И не вздумай ему звонить. — О, как ты заволновался, малыш Мо. — Голос исходит ядом. — Беспокоишься, что Чино станет тревожиться? — Господи, какой ты долбоеб. — Что это вообще за имя-то такое дурацкое — Чино. — Тянь кривит губы презрительно-холодно. — Это не имя, — раздраженно вырывается у Рыжего. Хуй знает, как — он даже не собирался это говорить. — Что тогда? — Навес. Говорю тебе ещё раз: наши с Чино дела тебя не касаются. — Ммммм, — буквально взрывается протяжным грудным звуком Тянь, — ваши с Чино делаааа. Ясно. А если я скажу тебе, что меня касается все, что касается тебя? — А если я скажу тебе, что это вот уже год нихуя не так? — выпаливает Рыжий, дергая башкой, будто лающий пес. — Это ты так думаешь. — Взгляд у него все еще мертвый. А голос — голос живой. В нем пульсирует злость и какая-то отчаянная ухмылка, хотя на лице нет ни малейших следов веселья. — Что ты несёшь… — качает головой Рыжий. Да что ж это за дерьмо такое? Лучше бы этот уебан про черешню расспрашивал. — Ты поэтому сменил номер? Потому что Чино? — Тянь пристраивается рядом, идёт шаг в шаг с Рыжим и пытается заглянуть ему в лицо, но смотреть в эти глаза не хочется: Рыжий знает, что они сейчас угольные. Жуткие. А вот нехуй было лезть, куда не просят: Рыжему обо всем этом самому говорить страшно. Ну а влез — получай теперь. Греби в этой луже — ни уплыть, ни утонуть. Что, мажор, каково оно — оказаться в шкуре простого смертного, который не шарит, как добиться желаемого? Страшно, да? Рыжему тоже. А в ответ на страх в нем неизменно включается фирменная эмоция — злость. — Да отьебешься ты от меня со своим любопытством? Думаешь, можешь вот так просто припереться и выяснить все, что хочется? Все, что твоей золотой жопе вздумается узнать? Так вот прикинь, это не сработает. Больше не сработает. Хоть угрожай мне, хоть по ебалу заедь, все равно не выйдет нихуя. — Малыш Мо. Рыжий. Кто такой Чино? Тянь не угрожает и даже не думает заезжать Рыжему в рожу. Он делает кое-что похуже, и от этого внутренности в очередной раз за этот бесконечный день сжимаются. Тянь просит. Осторожно касается на ходу одним пальцем мизинца Рыжего, и это тот же удар по затылку: заставляет буквально примёрзнуть к асфальту и выбивает из легких весь воздух. Тянь тоже останавливается, встает напротив, очень близко — почти так же, как совсем недавно в комнате. Но теперь между ними нет страсти. Нет тягучего замедления времени, ничего не магнитится, а наоборот — пружинит, будто отталкивается. Немудрено: полярности у них со временем становятся только все больше противоположными. Теперь между ними бьется тоска, невысказанная горечь, какая-то примороженная боль. Тянь смотрит на него требовательно и как-то надрывно. Рыжий очень легко читает в этом взгляде горячую просьбу. Скажи. Позволь узнать. И пусть ответом будет «нет». Скажи, что этот Чино — не твой парень. Кем бы он ни был, скажи, что ты не отвечаешь на его ночные звонки. Рыжий даже “пожалуйста” в этом обезумевшем взгляде читает. В этой едва ощутимой дрожи ладони, которая касается его руки легко, но остро, будто жалит. Хэ Тянь умеет хорошо просить. И это единственная вещь, с которой Рыжий не может сделать ровным счетом ничего. Это запрещенный прием, и если бы Хэ Тянь использовал его хоть немного чаще, Рыжий бы уже давно пропал. Рыжий мог драться, неистово, до алых соплей и переломов, хоть и знал, что этот мудила сильнее. Мог щетиниться, отталкивать и убегать. Или исчезнуть на целый год. Но когда Хэ Тянь вот так становился перед ним и трогал его ладонь, Рыжий просто на куски разваливался. Не мог он видеть мажора таким. Не мог — и все тут. Горло моментально сжимал страх: а вдруг этот ебнутый сейчас что-то еще сделает? Не то “еще”, которое заставит Рыжего снова краснеть и глаза закатывать, вроде подхватывания на руки или жарких объятий. А то, которое заставит смотреть, не отрываясь, до кровавых слез. Вдруг самовлюбленный кретин напротив возьмет его руку и прижмется к ней щекой. Ткнется, как собака, башкой своей чумной под его нижнюю челюсть. Или медленно подтянет свои серые брюки вверх и опустится на колени, не отрывая взгляда от Рыжего. Умоляя ответить. Если бы случилось что-то хоть близко похожее, Рыжий бы умер прямо здесь. Повалился бы на грязный асфальт и больше никогда не поднялся. Если бы черный пиджак сделал что-то из этого и попросил бы Рыжего, чтобы тот перерезал себе горло, малыш Мо только спросил бы, резать вдоль или поперек. Но он не просит ничего такого. Все, о чем просит Хэ Тянь — это чтобы Рыжий рассказал ему о Чино. И Рыжий, не отрывая взгляда от черных, по-настоящему страшных глаз, шагает в их пропасть. Говорит резко: — Чино — владелец мастерской. И еще автомойки. На ней я работаю по выходным. В будни работаю на сервисе. Он по ночам звонит, когда нужно сделать такую работу, которую днем делать нельзя. Усек? Говорит и смотрит, не отводя взгляда от почти мертвого лица напротив, с облегчением наблюдая, как оно оживает, оттаивает с каждым следующим словом. — Никакой он мне не парень, дебила ты кусок. Он меня из такого дерьма вытащил, из которого я бы сам никогда не выбрался. И продолжает вытаскивать. Впустил меня в эту подсобку пожить за копейки. Вычитает из зарплаты. И еще кое с чем помогает. Ясно тебе? Долбоеб. Если ты позвонишь ему со своими расспросами, мне пизда. — И между вами ничего нет? — Он мой работодатель. Это “ничего”, по-твоему? — Ты с ним спишь? — Да ты ебанулся? — Рыжий морщится недоверчиво, качает головой. — Нет. Кажется, этот конченый вздыхает с облегчением. Да что там с облегчением — Рыжий видит, как черный пиджак моментально расслабился, и как-то резко расслабляется и сам, будто самое страшное уже позади. Но общение еще и близко не подходит к концу. — Почему ты живешь здесь? Тянь не шевелится, по-прежнему стоя очень близко и обхватывая мизинец Рыжего указательным пальцем. — Потому что так удобнее. Он звонит мне и говорит: через пятнадцать минут будет работа. — Рыжий даже немного гордится тем, как технично отделяет от правды только малую ее часть, не ступая на опасную территорию. И пиздеть особо не пришлось. Пока что. — Я за пятнадцать минут успеваю раздуплиться. Приезжает тачка — я уже на работе. — И ночью? — хмурится Хэ. — Так это ночью и есть. Днем я на месте всегда. — Когда же ты спишь? — Следующий вопрос. — Рыжий, я серьезно. — И я, блять, серьезно. Ты думаешь, я бесконечно буду тут стоять и трепаться с тобой? Это реально то, на что тебе хочется мое терпение потратить? — Что с твоим домом? Кто там живет? — Кто-то. — Рыжий. — Хуижий, — огрызается он, чувствуя, что уже можно: нихуя уже с этим ебанатом не случится, не сломает он его своей резкостью. — Я не ебу. Мне соседка с этим помогла. Она маму мою хорошо знала. Кто-то из ее родственников там живет, платит по счетам. Все мамины вещи закрыты в моей комнате. И мой хлам тоже. Я доплачиваю за то, чтобы комнату не трогали. — Ладно. Расскажи о своей работе. Рыжий недовольно пожимает плечами: — Тачки. Байки. Чиню, мою. Хули рассказывать? Ты че, не представляешь, что делают на сервисе и мойке? Тянь наконец замолкает, смотрит пристально, изучающе. Рыжий думает: хватит, хватит, заткнись, не спрашивай больше ничего. Достаточно и этого: незачем тебе узнавать вообще обо всем. Не спрашивай, с чем еще помогает Чино. Не интересуйся, почему Рыжий доплачивает за неприкосновенность его вещей вместо того, чтобы получать деньги за аренду. Рассказ о земельном ордере он сейчас просто не вывезет, и так уже нервы на пределе. Так что пока в башке мажора не начали рождаться вопросы, на которые ему пришлось бы отвечать ложью, Рыжий поторапливает его: — Ну? Все? Хэ Тянь поджимает на мгновение губы, а потом открывает рот и все-таки убивает Рыжего искренностью. — Мне очень жаль твою мать, Рыжий. Она была замечательной женщиной. — Угу, — нарочито грубо отвечает Рыжий, убирая наконец мизинец из капкана указательного пальца. Чешет нос. — Мне тоже. Пошли уже к твоим старым друзьям. — Малыш Мо. — Хэ Тянь снова хватает Рыжего за рукав и осторожно тянет к себе. Наклоняет голову, чтобы поймать взглядом золотые глаза. — Мне правда очень жаль. Рыжий поворачивает голову нехотя, смотрит вопросительно и с вызовом. Но Тянь не останавливается, привлекает его к себе, обхватывает грубовато и сильно. И вот в этом объятии совсем нет страсти: вопреки грубости, оно получается каким-то ласковым, успокаивающим, пронзительным. И лучше бы вырваться, наверное, но что-то парализует Рыжего. Тепло, исходящее от белого гольфа, передается в грудную клетку, сжимает сердце мягкой лапой, тяжелым комком подпирает голосовые связки. Обжигает глаза. Напоминает о временах, когда Тянь был рядом. Заебистый, надоедливый, вездесущий, порой — жесткий, но был. Подрался за него с Шэ Ли, отхватив сразу два шрама: один на шею, второй — поперек ладони. Притащил на себе бессознательное тело Рыжего в больницу, когда его в переулке уебали битой по хребту. Подцепил его голодный взгляд у витрины музыкального магазина — и благодаря этому у Рыжего сейчас есть единственная отдушина. И о чем ни вспомни, этот настырный уебок всегда был рядом. Подставлял плечо, хватал за руку, прижимал к себе. Поддевал, дразнился, изводил. А иногда раздирал перед Рыжим грудную клетку и доставал оттуда свое черное сердце, признаваясь, как умел. “Ты не боишься тьмы”. “Не оставляй меня”. “Я боюсь, что ты когда-нибудь меня забудешь”. И Рыжий, вздохнув, бездумно делает то единственное, чего ему по-настоящему хочется. Зажмуривается крепко-крепко, и, поколебавшись всего секунду, нерешительно обнимает Хэ Тяня в ответ, думая: жизнь — странная штука, а люди — самоуверенные идиоты. Люди думают, будто сами выбирают, как им поступать, поддаваясь при этом чувствам. А что чувствовать, люди не выбирают. Вот так и живут, решая все и одновременно не решая ничего. А потом Рыжий чувствует прикосновение широкой ладони к макушке: она осторожно укладывает его голову в теплой вязаной шапке куда-то между горячей шеей и плечом. Ладонь остается сверху, прижимая лоб Рыжего к белому вороту гольфа, и еле слышно поглаживает. И мягкая лапа, сжимавшая сердце, отпускает, взамен хватая его за горло. — Мне тоже жаль, — глухо шепчет Рыжий, хватаясь за черный пиджак. — Мне очень, очень жаль.