Двойное несчастье

Пауза затягивается так сильно, что ее можно было бы назвать резиновой. Это единственное, что прилетает Рыжему в башку, и от этого он захлебывается воздухом, чувствуя, как горячая волна поднимается от самых пяток и колет тело. Бросает взгляд на Хэ Тяня: тот сидит, приподняв брови, и с интересом смотрит на картонную коробку, лежащую посреди стола, как будто это ебаный экспонат на выставке. Перехватывает ошалевший взгляд Рыжего и закусывает все еще влажную губу, вопрошающе кивая, а брови его придурочные ползут еще выше. И добивает: — Перекурим, малыш Мо? А у самого кадык дергается бесконечно снизу вверх и плечи подрагивают. — ИДИ ТЫ НАХУЙ! — с нажимом выдыхает Рыжий, резко тянется за ебаной пачкой и толкает ее в сторону Тяня тыльной стороной ладони, как будто она может ему пальцы обжечь. — Забери их! — Почему я? Это же ты их принес. — Это ты их купил!! — орет Рыжий, остро ткнув Хэ пальцем в грудь. А этот ублюдок ничего не отвечает, только зажимает рот рукой, и в глазах у него черти пляшут. Рыжий лихорадочно соображает, как ультратонкие могли оказаться в его толстовке. Мудила подложил их, пока Рыжий обнимал его, исповедуясь в отношениях с Чино по пути в проклятое местечко? Исключено. Рыжий помнит, где были руки мажора: одна поглаживала макушку, вторая сжимала плечи. Значит, раньше. Он отматывает вечер назад, к моменту, когда он вышел с едва поутихшим пожаром в штанах и переоделся. Рыжий натянул толстовку, Хэ Тянь всучил ему телефон, переписка, перепалка… Желтая шапка. Блять, да он сам достал эту коробку из пакета с покупками, думая, что это сигареты. Сам. По просьбе мажорного мудака, но сам. Своими руками. И своими же руками сунул эту злоебучую коробку в карман толстовки. Хэ Тянь наблюдает за Рыжим, буквально тая от восторга. Может, конкретно в этой ситуации он и не виноват, но удовольствие от нее получает дикое. Рыжий прямо видит, перескакивая взглядом из одного бездонного зрачка в другой, как Хэ Тянь наслаждается этим его лихорадочным румянцем, как тащится от злой дрожи в голосе. Вокруг этой самодовольной рожи, кажется, сейчас сияние появится. Или из башки полезут крошечные, но острые черные рога. — Неловко прерывать ваши страстные гляделки, — самым непосредственным тоном произносит Цзянь, — но если вы так и не определились, кому ваше двойное счастье принадлежит, может, вы и без него обойдетесь? А я могу себе их забрать. На благо нуждающихся, так сказать. И тянется через весь стол к красной коробке, за что тут же получает легкий тычок под ребра от Чжэнси. — А что такого, Сиси? Нет, ну ты посмотри на них: они крепкие. Рыжий вон даже не ожидал, что настолько! А вдруг меня опять похитят? Не так-то просто выжить на необитаемом острове, знаешь ли! А между тем, в презервативах можно хранить то, что не должно промокнуть. Они же резиновые, Чжэнси! И потому не-про-мо-ка-е-мы-е! В них можно положить телефон или зажигалку. Или фотографию любимого человека. Знаешь, как тяжело жить на острове без фотографии любимого человека? Гораздо тяжелее, чем без презервативов, я тебе скажу! Или вот опять же, сигареты в них можно спрятать. Ну, с этим мне все ясно, нет-нет, Рыжик, я уже понял, ты не куришь. Нет, Хэ Тянь, у тебя я даже спрашивать не буду. У вас, я так понял, гм, гм-гм-гм, одни сигареты на двоих. Ай, Сиси, ну ты мне прямо по почке попал! Ты знаешь, что при травмах поясничной области жировая капсула почки может лопнуть, и тогда у человека из-за нарушения кровообращения в тазу может появиться импотенция! А нам это нужно? Ай! Чжань Чжэнси, ну не по лицу же! Вот как раз тут находится височно-нижнечелюстной сустав, и если по нему хорошенько ударить… Под бесконечный пиздеж Цзяня Рыжий самую малость расслабляется, хватает злоебучую красную пачку и заталкивает ее поглубже в карман. Как вообще можно было так объебаться? Он думает с ужасом, пусто глядя перед собой: я же мог ее вытащить где угодно. У кассы, например. Представляет, как Тянь просит у него сигарету прямо перед платежным терминалом, прежде чем упиздовать искать свободный столик. Как он, точно так же не глядя, вот как только что, сует руку в карман и достает коробку, протягивая ее стоящему рядом мажорному уёбку. Как миловидная девушка за стойкой впивается взглядом в красный картон, а потом шокировано рассматривает двух стоящих перед ней парней. Пиздец. Цзянь все еще рассказывает о том, что будет, если повредить человеку этот височно-какой-то там сустав. Рот, говорит, может не открыться больше никогда. Чжэнси предлагает ему заткнуться уже настойчивее, буркнув, что своим рассказом Цзянь только увеличивает собственные риски получить по этому самому суставу. На что тот отвечает бесхитростно: — Но Сиси, тогда тебе придется самому как-то открывать мне рот, а это ведь будет очень неудобно! АЙ! Рыжий скорее догадывается, чем ощущает, как с лица чертовски медленно сходят горящие пятна, и даже чувствует благодарность к Цзяню за его непрекращающийся словесный понос. Думает: просто продолжай пиздеть. Пизди бесконечно, дай этой ситуации отпустить меня, потому что сейчас кажется, что этот позор никуда не денется даже целую вечность спустя. Он закрывает лицо ладонями, трет глаза, шумно выдыхает сквозь сжатые пальцы. И слышит, как Хэ Тянь рядом невозмутимым голосом спрашивает у Цзяня, откуда у того такие познания об анатомии человека. Врачом он, что ли, собирается стать? — О, — сразу как-то тушуется Цзянь, — это, это… Цю Гэ делится опытом. — Твой Цю на досуге анатомию изучает? Или травматологию? — Скорее, гм, боевые искусства. Ну, частное их применение. Практическое. Вы никому не расскажете? — Голос опускается почти до шепота. — Мой отец вроде как… — и тут же вскрикивает: — МАФИОЗИ! — Цзянь И, — устало вздыхает Чжэнси, — просто заткнись уже. — Честное слово! — обиженно-громко тянет Цзянь. — И он вроде как поручил Цю Гэ меня обучить всяким прикольным штукам, мы с ним еще в школе заниматься начали, помните? Ну так вот: сначала это была самозащита, а теперь вот начались другие приемчики. Ну, на поражение. Я теперь могу вырубить человека, даже не ударив его. Одним пальчиком, как Кунг-Фу Панда. Мизинчиком! Прикольно, да? Рыжий убирает руки от лица, складывает их на груди, потом потирает кончиками пальцев одну бровь, возвращает руку на место и смотрит в сторону. Быть может, в двадцать первом веке и правда никого не удивишь лежащей на столе между четырьмя парнями пачкой гондонов. Не удивишь ими и этих двоих, которые пять минут назад там под столом друг у друга руками шарились. Но Рыжего… Рыжего таким не удивить можно, а убить просто. Наглухо. Вот так, как сейчас, когда у него все тело окоченело. Чтобы хоть как-то разогнать этот ступор, он мелко-мелко стучит пяткой по асфальту, не отрывая ногу от земли целиком. Дрожь от этого движения передается вверх по телу, встряхивает зажатые мышцы и слегка расслабляет. Но все моментально обливается холодом и снова напрягается, когда на его колено ложится чужая горячая ладонь. Он останавливает движение ноги и поворачивает голову так резко, что в шее что-то хрустит. Хэ Тянь смотрит на него прямо и честно, без тени улыбки и следов пляшущих в глазах чертей. Смотрит вопросительно: ну чего ты? Рыжий фыркает, отворачивает лицо, резко дергает коленом в сторону — так, чтобы сбросить эту прожигающую ткань штанов руку. Возвращает ногу на место и снова начинает постукивать ею по земле, скользя невидящим взглядом по рождественскому декору вокруг. Сцепляет челюсти, когда ладонь ложится на то же место и крепко, почти до хруста сжимает колено. — Что, блять? — раздраженно цедит он сквозь зубы, переводя полный злости взгляд на Хэ Тяня. — Чего ты так дергаешься? — просто спрашивает этот придурочный. — Чего я дергаюсь? — неверяще переспрашивает Рыжий, неосознанно подаваясь вперед. — Чего я дергаюсь? Я вместо твоих ебучих сигарет взял гондоны, которые ты мне подсунул, вот почему я дергаюсь! — Ты же их сам из пакета взял. И сам же в этот пакет и бросил. — Сам, — злобно огрызается, — но притащил-то их ты. И взять с собой ты попросил. А я их на стол вывалил, хотя я, блять, даже не курю! И не трахаюсь, мысленно добавляет он. Но вслух этого не произносит. — Это была просто шутка. И я просил тебя взять сигареты, а не презервативы. — Иди нахуй, — морщится Рыжий, снова краснея от одного этого слова. — Прекрати предлагать. Я ведь могу и согласиться. Рыжий с ненавистью зыркает на Хэ Тяня и закатывает глаза. — Малыш Мо, это тоже была шутка, — покачивает головой этот идиот. — Иди нахуй. — Ты повторяешься. — А ты заебал. — Вы такие милые. А другую прелюдию не пробовали? — вклинивается в эту перепалку Цзянь, но его внимание тут же отвлекает то, как Чжэнси между прочим облизывает палец, испачканный сахарной пудрой, и белобрысый затыкается, не успев сочинить очередной подъеб. Рыжий понимает, что на его колене все еще лежит ладонь Тяня: уже не сжимает до боли, а скорее просто удерживает на месте, не давая запустить новый виток дрожи. Теперь от этой ладони по окоченевшему телу расползается необъяснимый жар, и Рыжий снова покачивает коленом в сторону, разрывая контакт, но уже не так резко, как в прошлый раз. Смотрит с вызовом в глаза напротив: не буду я больше дергать ногой. Не буду. Доволен? Хэ Тянь доволен, но не до конца. Руку он убирает и кладет ее расслабленно на стол. — Вот и все. Нет повода нервничать. Ну вот нахуя ты это сказал, а? — Сука ты, — Рыжий подается всем телом вперед и наматывает на кулак белый гольф. Приближается к спокойному лицу, думает отчаянно: ну так дай мне этот повод, уеби меня первым. Кулак немного дрожит. — Нет повода нервничать? Сначала ты приперся к “Удобному”, опозорил меня там со своими гондонами, а теперь еще и тут! Да все сейчас подумали, что ты меня…что мы с тобой… Голос низко вибрирует злостью, и Рыжий силится, но не может закончить. И сгорает от стыда, потому что сказал то, чего говорить не собирался: ты меня. Ты — меня. Потому что он знает, что подумал бы каждый, взглянув на них двоих и лежащую между ними красную картонную пачку. Кто угодно подумал бы, что между людьми, безразличными друг к другу, нихуя так не искрит. Что они все-таки трахаются, и не просто “они” — что именно Тянь его трахает. Не он Тяня — Тянь его. И от этой мысли лицо опять загорается огнем. Потому что даже он сам именно так все и представлял. Хэ хмурится, но совсем немного, и отвечает тихо, почти в тон Рыжему: — Да кто все-то? — И, глядя на то, как Рыжий стреляет глазами в сторону неразлучников, делает совсем уж нелогичную херню: подается вперед, сокращая расстояние между их лицами. Кулак Рыжего с зажатым внутри гольфом теперь оказывается почти лежащим на груди Тяня. А тот не останавливается, продолжает тянуться вперед, чтобы прошептать прямо в алеющее ухо: — Эти, что ли? Рыжий, очнись: они сами если еще не трахаются, то начнут уже в ближайшее время. Возможно, даже сегодня. Разве не видишь, как они друг друга отвлекают каждый раз, когда кто-то из них прекращает втыкать на другого? Они бы только порадовались. За нас с тобой. А больше никто и не видел. “За нас с тобой”. Сука, и говорит об этом так легко, будто это не просто невозможно и бессмысленно, а прямо планируется. Неразлучники порадовались бы за них. За Рыжего и за этого мудака. Если бы они потрахались. Рыжий сглатывает пересохшим горлом, отпихивая от себя чужое тело, и потерянно смотрит то на Хэ Тяня, спокойно расправляющего на груди помятый белый гольф, то на Цзяня с Чжэнси. Последнему реально похер, кажется: он влип в свой мобильный, лежащий на столе слева от тарелки, и только изредка поглядывает на кусок торта. Цзянь наконец начинает реагировать на их мини-потасовку, но как-то вяло и заторможено — его хватает только на смазанное “Ну вы давайте еще прям здесь потрахайтесь”. Рыжий привычно открывает рот, чтобы огрызнуться, но замечает, что Цзянь даже не смотрит в их сторону. Он возится под столом, укладывая ногу на ногу, и Рыжий, кажется, понимает, в чем дело. А еще он понимает, что опять не видит левую руку Чжэнси. Рыжий думает, что попозже надо бы рассказать белобрысому про запросы во вселенную. Цзяню сейчас было бы абсолютно насрать, даже если бы Хэ Тянь и вправду завалил Рыжего на стол и оттрахал прямо здесь. Он все равно продолжал бы смотреть на своего драгоценного Чжэнси так, будто мир сейчас взорвется. Возможно, и собственный мир Рыжего уже тоже близок к этому. На секунду Рыжий зачем-то представляет эту картинку: он лежит на столе, больно упираясь позвонками в лакированную поверхность, а Хэ Тянь ложится на него сверху, совсем как пару часов назад в подсобке мастерской, только на этот раз все-таки впивается ртом в сжатые губы. И мир действительно взрывается. В паху резко дергает, и Рыжий с ужасом ерзает на стуле, забрасывает ногу на ногу, точно как Цзянь, боясь поднять взгляд. Одна пятка снова отрывается от земли, мелко подбрасывая лежащую сверху вторую ногу, и этот мудила рядом еле слышно вздыхает. Рыжий представляет, как Хэ Тянь снова кладет окольцованную ладонь ему на ногу, и сердце заходится от страха, смешанного с желанием. Сжав зубы, он со всей дури прижимает пятку к асфальту и больше не дергается. А потом наконец поднимает взгляд и видит кое-что, от чего у него в груди горячо царапает чем-то острым. Хэ Тянь с наслаждением прикрывает глаза и медленно улыбается одним уголком рта. И теперь все правда совсем как в старые и еще добрые. Они сидят вчетвером в каком-то уличном кафе, ведут себя как обычные подростки и делают вид, будто никто еще не хлебнул дерьма. Будто начало жизни еще впереди, будто завтра они снова соберутся вместе, будут пиздеть об их собственной группе, мечтать втихомолку каждый о своем и верить в лучшее. В то, что жизнь не наподдаст, а поддастся. В то, что вселенная отвечает на каждый запрос, если научиться формулировать их правильно. В то, что непоправимых вещей не случается, что любое событие на их пути — не наказание, а возможность, пусть иногда и жестокая. Что дружбу — или не только дружбу — все-таки можно пронести сквозь время и расстояние, и неважно, сколько между ними четырьмя того или другого. Что человеку нужен человек, и так правда просто бывает, и может же быть такое прямо здесь и сейчас? Вопреки всему дерьму, что успело случиться сегодня, к горлу подкатывает жгучий комок, и сглотнуть его никак не удается. Впервые за чертовски долгое время Рыжему остро хочется замедлить время не затем, чтобы успеть побольше заработать или еще чуть дольше поспать. Впервые — затем, чтобы остановиться и впитать в себя все это: мелодичную рождественскую музыку, доносящуюся из сувенирной лавки неподалеку, скользящие по столу мягкие огни, чуть покалывающий кончики пальцев холод. Все еще вертлявого и пиздливого Цзяня с очень знакомо, очень по-взрослому заебанным взглядом. Чжэнси, вроде бы абсолютно отстраненного, но ненароком пачкающего ебаной сахарной пудрой то пальцы, то губы каждый раз, как только Цзянь от него этот взгляд отводит. Сидящего рядом человека с голодными глазами, уставшего, уже полусонного, улыбающегося. Не спавшего сутки, чтобы успеть на два международных рейса с пересадками. Торопившегося увидеться с ним до Рождества. Ощущение жара на собственном колене от прикосновения его горячей ладони. Остаться здесь, хотя бы мысленно, навсегда. В моменте, когда ты веришь, что кроме бесконечных потуг и подъебов в жизни случается и вот такое, теплое. Давно забытое, бывшее когда-то привычным. А внутри все может крошиться не только от боли. Но скоро все это закончится. Рыжий знает, что закончится, чувствует это: все подходит к концу, и у него появляется необъяснимое ощущение, что вместе с этим вечером закончатся и его силы грести дальше. Упиздуют неразлучники, отталкиваясь друг от друга и притягиваясь снова. Уйдет все-таки и Хэ Тянь, поправив свой черный пиджак и сморозив напоследок какую-то пошлость. Поедет к Хэ Чэну праздновать Рождество. А что останется Рыжему? Память об этом вечере, двойном несчастье с ебучими гондонами и коротких, но острых моментах: прикосновение к губам, исходящий от белого гольфа жар, влажное касание языка к пальцу. И чтобы снова собрать себя в кулак после того, как бесконечная гонка только-только опустила глотку и позволила вдохнуть почти полной грудью, этих мелочей не хватит. “Один раз живем, — думает Рыжий. — И живем, как оказалось, очень недолго”. И каждый по-своему борется за свое право быть счастливым. Кто-то фотографирует взглядом знакомого в метро, одновременно и боясь, что этот взгляд поймают, и надеясь на это. Кто-то касается смазливого посетителя кафе, указывая на свободные столики — вдруг удастся заполучить не только чаевые? Кто-то берет быка за рога и решается просто подсесть за столик к симпатичному человеку. А есть и те, кто ловит каждую секунду, не стесняясь на виду у всего мира коснуться чужих губ, испачканных сливками. Так что… его-то кто осудит? Часто моргая тяжелыми веками, Рыжий медлит всего мгновение, а потом чуть поворачивается и недовольно говорит, обращаясь к черному пиджаку: — Дерьмо это, а не местечко. Салфеток вон даже не дают. А что, если я испачкаюсь? Хватает дерганным жестом свою вилку, отламывает кусок пирожного и под недоверчивым жарким взглядом Хэ Тяня намеренно криво сует его в рот, измазывая нижнюю губу и угол рта сливками. Прикусывает пару раз мягкие коржи, даже не чувствуя их сладости, а затем, натужно сглотнув почти непережеванный торт, все-таки поднимает взгляд. И встречаясь с ошалевшими, совсем черными глазами напротив, думает: “И это тоже хочу запомнить навечно. Аминь”.