Двойное несчастье

Вечер действительно быстро подходит к концу: Чжэнси вскоре громко зевает и заявляет, что ему пора. Цзянь тут же подтягивается: да, говорит, мне тоже уже хватит зависать. Они оба начинают собираться как-то синхронно, и Рыжий невольно думает, что Хэ Тянь прав: нихера у них не получится обмануть ни себя, ни других. Между ними вот-вот рванет, и не хотел бы Рыжий в этот момент оказаться рядом с ними. Эти двое почти зеркально отражают друг друга, посылая по какой-то невидимой связи неприкрытые волны притяжения. Даже его этим притяжением накрывает. Или это не от них?.. Черный пиджак чуть поеживается рядом. Да неужто золотая жопа ощутила последствия своего разумного выбора столика. Хоть бы мажор примерз ею к стулу, чтобы Рыжий успел сбежать раньше, чем этот хрен выкинет еще какой-нибудь номер. Или раньше, чем сам Рыжий окончательно сойдет с ума и сделает какую-нибудь дикую хуйню вместо мажора. — Мы в подземку! — деловито поправляя очки, заявляет Цзянь. Тычет пальцем по очереди в белое и черное: — Кто куда? — Я к себе, — коротко отвечает Рыжий. — Я тоже, — кивает Хэ Тянь. Встает, лениво потягивается. Вот черт. Не примерзла все-таки золотая жопа. — Тоже к Рыжему? — Цзянь толкает богатея кулаком в плечо, подмигивая: подловил я тебя, а? — Да щас, — напряженно бросает Рыжий, жмакая в кармане сраные ультратонкие. — Ага, — спокойно отвечает Хэ. — Тоже к Рыжему. — Мечтай, — моментально парирует Рыжий. — Домой он пиздует. В студию свою распрекрасную. — Вообще-то нет. Видишь ли, малыш Мо, я забыл бумажник. — Смени пластинку, — морщится Рыжий, — я это сегодня уже слышал. — Но в этот раз я и правда забыл. Ну правда, — мудила вскидывает руки в примирительном жесте, — у тебя, возле банки с мелочью. У входа. — Попиздуешь на такси, значит. Тачку в приложении вызовешь. Расплатишься безналом. Бумажник пришлю по почте. — Хорошо. Только я еще шарф забыл. В кухне на столе. Рыжий, замерев, вспоминает: там, у “Удобного”, этот кретин действительно был в шарфе. А потом, когда они собирались уходить из подсобки, как-то ему не до того было, чтобы рассматривать богатея в деталях. Он, блять, настолько рассредоточен был, что схватил вместо сигарет гондоны. Воспоминание об этом еще более чем свежо. Оно подливает злости в смягчившееся было рыжее сердце. — Какого хуя ты делал в кухне с шарфом? — Я пришел вымыть руки. — Ладно. — Терпение Рыжего исчерпало сегодня свой годовой запас: он помнит, что когда этот мудень пришел вымыть руки, никакого шарфа при нем не было. — Шарф тоже пришлю по почте. — Не придется. — Мажор сокрушается деланно-серьезно. — Дело в том, что ключи от студии я тоже забыл у тебя. “Сегодня я усну рядом с тобой, что бы ты об этом ни думал”, — говорят его глаза. Рыжий сцепляет зубы и смотрит снизу вверх на стоящего рядом мудака. Вот что с ним делать? — Где? — В душевой. Они на крючке висят. — И? — И я должен буду поехать с тобой хотя бы затем, чтобы их забрать. Не оставишь же ты меня ночевать на улице? Рыжий смотрит на него и качает головой: да, Цзяню еще учиться и учиться так развешивать ружья. Каждое из них стреляет ровно в ту секунду, какую Хэ Тянь для этого запланировал. Одному только ему известно, сколько их развешано еще. Рыжий бросает взгляд на неразлучников: Чжань стоит, застегнув под горло синюю куртку и снова повесив на плечо чехол с гитарой. Цзянь переминается с ноги на ногу, запахнув на себе кардиган, и ритмично толкает Чжэнси плечом в плечо. Очень хорошо видно, что им не терпится уйти. Вместе. Почему же тогда Рыжий должен задерживать их своими сомнениями? И почему вообще он должен сомневаться? Тем более после тех игрищ со сливками, свидетелем которых неразлучники стали каких-то полчаса назад. Сомневаться-то не в чем осталось. Не оставит же он и в самом деле ночевать на улице человека, который перся к нему с другого континента. Влажное прикосновение которого все еще горит на губах Рыжего. И плевать, что все это закончится завтра же утром. Похуй, сколько всего еще придется переживать потом. Он и не такое переживал уже. Он вообще вроде как самое страшное пережил. А тут всего лишь ночь с мажором. Насрать, что всего одна. На второй чаше весов и вовсе пусто. Да и отступать после случившегося было бы глупо даже для Рыжего. Он тоже встает, задвигает стул, хмуро и сосредоточенно одергивает толстовку, расправляет складки на штанах. Поднимает голову, смотрит на Тяня: — Че пялишься? Пешком пойдем или все-таки тачку вызовешь? — Тачку. — Глаза у него похожи на густую патоку: искрятся, переливаются, кажутся очень горячими и сладкими. — Вызову через приложение. Расплачусь безналом. — Вот и славненько, молодцы, что решили все быстренько. И Рыжий, помни: йога по утрам — источник бодрости. Я тебе кину потом инвайт в игру в наш чатик. Как здорово, что мы теперь снова все вместе! Цзянь подскакивает к Рыжему, обдает его запахом сливок и черешни, порывисто обнимает и с размаху хлопает по спине. — Угу, — натягивая рукава толстовки на кулаки, отвечает Рыжий. — Я тебе потом тоже кое-че расскажу. Про вселенную. Три головы поворачиваются к Рыжему синхронно. Три пары глаз пялятся на него пораженно, будто Рыжий заявил, что женится на бамбуковом стволе. — Что ты сделаешь?.. Растерянный Цзянь, у которого не находится слов для очередной порции пиздежа — это что-то новое. Этот прием надо запомнить. Че он сказал такого-то? — Про вселенную расскажу. Про желания. Да что ты вылупился так на меня? Я же сказал, потом объясню. Цзянь снова подскакивает к нему и крепко обнимает еще раз, нелепо, прижимая руки Рыжего к его же корпусу. Тычет пальцем в горловину толстовки: — Рыжичек, как хорошо, что ты вернулся. А я знал, что на самом деле ты рад нас видеть, несмотря на твою кислую рожу! Знал! Чжэнси подходит и снова протягивает сжатый кулак. Рыжий легко касается его руки натянутой на сжатую ладонь тканью толстовки, но в этот раз Чжань задерживает и кулак, и взгляд. Говорит, бодаясь костяшками: — Не пропадай больше. — Угу, — хмыкает Рыжий. Он не собирается писать этим голубкам первым или тем более встречаться с ними, когда Тянь уедет. Но отвертеться от их сообщений в чате у него теперь вряд ли выйдет. И то ли это так действует на него вечер, укачавший его эмоции на качелях, то ли близость черного пиджака, то ли вся эта хуйня разом, но Рыжий с удивлением отмечает, что избегать неразлучников ему и не хочется. Наверное, он и правда потом напишет Цзяню. Посмотрит, как карта ляжет. Хэ Тянь хлопает Цзяня по плечу, ерошит бесцветные волосы. На прощание они устраивают шуточную потасовку: Цзянь касается Тяня мизинцем, а тот поднимает руки вверх, как бы показывая: сдаюсь. Рыжий смотрит на него и думает: хуй знает, чему там белобрысого учит Цю Гэ, но богатей сейчас и правда выглядит так, будто готов вырубиться от касания мизинцем. Рыжий вспоминает вечерний кетчуп и содрогается. “Сегодня я тебе не соперник”. Как много всего с тех пор изменилось. Но есть и кое-что, что не изменилось вовсе: то, как у Рыжего ноги подгибаются от одной мысли об этом соперничестве. С Хэ Тянем Чжэнси прощается так же, как и с Рыжим: коротко и сдержанно, но доброжелательно. Рыжий зачем-то долго смотрит вслед уходящей парочке. Сначала Цзянь идет спиной вперед, выкрикивая с безопасного расстояния весьма неоднозначные напутствия по слиянию черного и белого в единый серый, потом спотыкается, чуть не полетев тощей задницей на асфальт. Он и полетел бы, если бы не крепкая рука Чжаня. Тот хватает белобрысого за запястье, проводит ладонью по ладони Цзяня, на мгновение переплетаясь с ним пальцами. И сразу же отпуская. Кунг-фу Панде этого достаточно: он активно машет рукой на прощание, а потом разворачивается и полностью концентрируется на оси своего притяжения. Рыжий наблюдает за этим с легкой завистью. Вот как все выглядит, когда ты не наступаешь своим желаниям на горло. Или если наступаешь, то хотя бы не до хрипа. Берешь человека за руку, если хочется. Касаешься его кожи. Можешь даже обнять, как бы в шутку. Так мало и так много. Так легко, но так, сука, сложно, если тот, кого хочется вот так коснуться, обычно находится на другой половине планеты. Так что вот в чем состоит главный вопрос этого вечера: стоит ли размениваться на мелочи, если у тебя есть всего один шанс? — Такси будет через четыре минуты. Он слегка ежится в своем черном пиджаке. — А нахуя на улице место занял? — Рыжий зыркает на Тяня так, будто тот пожаловался на холод вслух. — Кретин. — Мне показалось, что внутри кафе тебе неуютно. “Неуютно — это оставаться с тобой наедине сейчас” , — чуть было не ляпает Рыжий, но вовремя останавливается. Ощущение и правда странное. Всего несколько часов назад, когда на город только опустились ранние зимние сумерки, Рыжий был один и планировал разве что гитарой развлечься. А получилось то, что получилось: внутри взорвалось фейерверком давно и старательно утрамбованное притяжение, появилась глупая обнадеживающая вера в то, что в мире возможно все. Вот вообще все. Что сам мир выходит далеко за рамки проблем одного человека. И что этот самый мир не рухнет, если человек с проблемами позволит себе на один вечер о них забыть. Зато легко может взорваться, если белое сольется с черным. Мажор задумчивое молчание Рыжего истолковывает по-своему. — Ну, знаешь, мне показалось, что ты все-таки ревнуешь меня, малыш Мо. Малыш Мо смотрит на этого довольного мудака в упор, изо всех сил стараясь, чтобы в золотых глазах читалось пожелание смерти. — Иди нахуй. Получается как-то блекло, даже не на оскорбление больше похоже, а на оправдание. Хэ Тянь с усмешкой кивает, будто принимая это оправдание. — Заедем по пути в Хуалянь. Мне нужно кое-что прикупить. — Это не по пути. — Хорошо. Тогда после душа я лягу спать без белья. А зубы почищу твоей щеткой. И уже никто даже не пытается делать вид, будто мажор едет к нему только затем, чтобы забрать забытое и упиздовать к себе. И даже сам Рыжий ни о чем таком не думает. Зато думает о том, что сказал богатей. Представляет это себе, очень ярко. — Ладно, — содрогается Рыжий, — заедем. Думает: как будто если ты ляжешь спать в белье, это от чего-то спасет. Рыжий не дурак, понятно? Он знает, что может случиться этой ночью. Что скорее всего случится. И Хэ Тянь знает тоже. Это явно читается в его плавных жестах, когда они садятся в такси. Мажор смотрит в окно на проплывающие мимо неоновые вывески, но рука его тянется к колену Рыжего. Ложится сверху, чуть сжимает. Рыжий стреляет взглядом в водителя: тот спокойно смотрит вперед, не отвлекаясь от дороги. На заднем сиденье темно. Можно не париться мыслью, что сидящий за рулем человек станет всматриваться, где находятся конечности пассажиров. Но руку Хэ Тяня он все равно сбрасывает: осторожно покачивает коленом в сторону, а потом, когда богатей убирает ладонь, Рыжий, зажмурившись, придвигает колено к ноге в серых брюках почти вплотную. И тут же отворачивается к своему окну, явно намереваясь свернуть себе шею силой собственного жеста. Чувствует, как колено мажора чуть потирается о его собственную ногу и тут же жалеет об этом своем решении, потому что запросы во вселенную приходится посылать очень однозначные. И короткие: быстрее, блять. Быстрее попасть в мастерскую. А там будь что будет. У круглосуточного супермаркета машина останавливается, и Тянь выходит, обещая вернуться как можно скорее. Рыжий кивает, водитель глушит движок и включает счетчик простоя, а когда дверца тачки захлопывается, остается всего одно простое дельце: попытаться не проклясть себя за то, что он уже сделал и за то, что сделать только собирается. Что он будет делать конкретно, Рыжему все еще неизвестно, но в том, что уже завтра, после отъезда мажора, он об этой своей решимости пожалеет, можно было даже не сомневаться. Одна нога снова начинает нервно постукивать пяткой о мягкий резиновый коврик. Рука сжимает пачку ультратонких в глубине кармана, и ладонь быстро становится скользкой. Да что там ладонь: он весь покрывается испариной от мысли, что сегодня, возможно, их придется все-таки распаковать. Скорее всего, нет, конечно. Но хуй знает. Живем лишь однажды. Разок можно и с ума сойти. Тянь не спиздел: возвращается он действительно быстро, почти торопливо — Рыжий даже проклясть себя так и не успел. Садится в машину — в этот раз гораздо ближе, чем десять минут назад, ставит шелестящий пакет на пол между разведенными ногами и тут же притирается одной из них близко-близко, почти врастает в бедро Рыжего. Говорит хрипло под звуки заводящегося мотора: — Я сэндвичи купил. — Угу, — отвечает Рыжий, сглатывая слюну. К сэндвичам она никакого отношения не имеет. — И новую термокружку. — Молодец. — Я ведь испортил твою старую. — Да. — И кофе. Вдруг у тебя нет. — Зачем? — Чтобы не уснуть. Рыжий рывком поворачивает голову к мажору. Рассматривает его. Он очень близко. — Хорошо. Они смотрят друг на друга в полумраке еще несколько мгновений, а потом синхронно отворачиваются, влипая глазами в стекла автомобиля. Чтобы не заискрило прямо внутри такси. Дорога занимает еще пятнадцать бесконечных минут. За это время Рыжий успевает полностью изучить взглядом каждый шов на серых штанах мажора и почувствовать прикосновения этих швов сквозь собственную штанину. Все внимание тела сосредотачивается на этой небольшой части ноги: она напрягается, чуть подрагивает, горит огнем и чувствует малейшие движения так, будто с нее содрали кожу — остро, обжигающе, почти болезненно. Тянь рядом дышит глубоко и как-то слишком размеренно, и от этих нарочито ритмичных вздохов у Рыжего внутри все колотится вместе с сердцем, пульсирует бешено, едва ли не трещит от напряжения. Из тачки Рыжий вылетает первым, как только она останавливается, сразу же бросаясь открывать дверь гаража. Руки дрожат, и попасть в разъем замка получается только с третьего раза. Хэ Тянь останавливается под фонарем, снова, и эта картинка — красивый холеный сукин сын с горящими глазами, стоящий с дешевым пластиковым пакетом в руках среди серого убожества промышленного квартала — отпечатывается в памяти, ярко, живо, и Рыжий почти уверен, что навсегда. Он торопливо открывает дверь подсобки, зажигает в ней свет, идет к выходу из гаража. Хэ Тянь стоит все там же и смотрит на него, щурясь от сигаретного дыма. Новые себе купил, значит. Ну да, ультратонкие особо не покуришь. А дожидаться, пока Рыжий достанет это ебучее “Двойное счастье” из второго, так и не разобранного, пакета, у мажора явно не хватило терпения. Рыжий его понимает: он видит, что пальцы, сжавшие фильтр, чуть подрагивают, как и его собственные. — Ну? Ты войдешь или все-таки до утра тут торчать будешь? — Боюсь, твоей выдержки до утра не хватит. — Хэ Тянь усмехается, но глаза остаются серьезными. Голодными. Очень уставшими, очень истосковавшимися, живыми. Сладкими. — Войду. И на это раз все звучит гораздо страшнее, чем пару часов назад. Медленно тушит окурок о фонарный столб, точным движением отправляет бычок в урну у вендингового автомата. Проходит рядом с Рыжим, чуть слышно коснувшись напряженной ладони горячими пальцами, и это заставляет выронить ключи на асфальт. — Вот блять, — дрожащим голосом бросает Рыжий. Поднимает с земли звенящую связку, смотрит, как мажор скрывается в подсобке, и думает: ну все. Назад дороги нет. Когда он возвращается в комнату, заперев гараж, он ожидает увидеть что угодно, кроме того, что видит: Хэ Тянь стоит полубоком у кровати уже без пиджака и гольфа. Берется за пряжку на ремне. Рыжий отмечает некстати: значит, ремень у этого идиота все же есть. Со стильной прямоугольной пряжкой. Но не хотелось бы узнать об этом так. Не то чтобы Рыжий думал, что они сначала будут пить кофе с сэндвичами, а только потом приступят, но и раздеваться вот так сразу он не может. — Ты че, блять, делаешь? — срывающимся голосом спрашивает Рыжий, а сам не может отлипнуть глазами от мышц на спине. — А на что это похоже? — спрашивает мажор, не оборачиваясь. — Ты ебанулся? Ты… ты что же, думаешь, я… вот так вот… — Я думаю, — низко отвечает Хэ Тянь в одних боксерках, приближаясь к сжимающемуся Рыжему, — что мне нужно в душ. Не хочу, чтобы ты запомнил меня потным из-за перелетов, малыш Мо. А из-за чего ты хочешь, чтобы я запомнил тебя потным? — думает малыш Мо, очерчивая взглядом поджатый живот и вздымающуюся грудную клетку. Но вслух говорит другое: боится, что если спросит то, что в башке вертится, получит четкий, честный ответ, к которому он еще не готов. Зато тело думает иначе: оно буквально кричит, что Рыжий готов. Если человек напротив опустит взгляд пониже пылающего лица, все пропало нахуй: этот крик разве что слепой не заметит. — Дай пройти. Достану чистое полотенце. Хэ Тянь неохотно отступает назад, пропуская Рыжего к металлическому стеллажу. Рыжий его взгляд чувствует всей спиной и затылком. Он и сам уже вспотел, и нихуя не из-за перелетов. Рваным жестом бросает на кровать гель для душа и зубную пасту — туда, где уже лежит новая зубная щетка. Да. Мажор тоже готовится. Готовится, блять. Сейчас он примет душ, почистит зубы, а потом придет сюда и завалит Рыжего прямо на эту вот постель. Пиздец. Он выдергивает пушистое полотенце из стопки чистого текстиля, радуясь мимоходом, что постиранным осталось то, что получше. Постельное он сейчас тоже сменит, наверное: нужно же на чистое заваливаться. Сменит. Если руки перестанут дрожать хотя бы немного. Разворачивается, протягивает полотенце мажору. Тот берет кусок ткани мягко, будто боясь спугнуть. Смотрит на Рыжего, а глаза у него совсем черные. Обдолбанные. Они у него всегда такие в моменты, когда ему хочется. Рыжий это помнит. У Рыжего от этого поджилки трясутся. — А пока я буду в душе, ты сделаешь мне кофе, малыш Мо. Возбуждение-возбуждением, но Рыжий — это все-таки Рыжий. Даже если стояк уже штаны продирает. — Ты мне тут еще, блять, покомандуй. Вежливости тебя в твоем престижном вузе не научили? И даже голос почти не дрожит. И, видимо, эта бравада служит для Хэ каким-то сигналом: можно начинать пугать. Он сгребает Рыжего в охапку, прижимается к нему так тесно, что дышать становится совсем нечем. — Будешь показывать зубки — раздену тебя прямо сейчас. Боюсь, тогда вспотеем мы оба. И...да. У него тоже продирает. И это заставляет Рыжего закрыть глаза и начать молиться. Без слов. Без четкого посыла. Вообще неизвестно о чем. Но то отчаянное стремление, которое сейчас его переполняет, ничем другим, кроме молитвы, он назвать не может. — Или ты это специально делаешь, малыш Мо? Да кто тут еще что специально делает: малыш Мо, который трясется весь от ощущения близости горячего, почти полностью обнаженного тела мажора, или этот самый мажор, сжимающий руки Рыжего за его же спиной? — Хочешь, чтобы я тебя попросил? Назвал старшим братцем, может? Интересно, этот бархат в голосе ему при рождении вручили или он это тренировал? Рыжий чувствует, как по спине течет капля пота. А Хэ Тянь ведет кончиком носа по алой мочке, а затем, сука, затем осторожно трогает ее языком. И от этого почти ломает их обоих. — Иди нахуй, — неразборчиво выдыхает Рыжий. Просто чтобы что-то сказать. Выходит очень жалко. Сбито. Особенно после того, как мажор сильнее прижимается к нему пахом. — Так настойчиво предлагаешь. Можем и так попробовать. Потом. Если тебе хочется. А голос у мажора тоже дрожит. И Рыжий молится, чтобы это богатей сейчас о старшем братце говорил. А не о, ну. Блять. — Старший братец Мо. — Выдыхает, опаляя скулу и висок Рыжего, а потом прижимается губами к ямке под челюстью и шепчет: — Тебе ведь хочется. Не ври, что нет. Но ты тоже должен будешь кое-что сделать для меня. — Что? — задыхаясь, спрашивает старший братец Мо. Хэ Тянь опускает одну руку на поясницу Рыжего, прижимаясь к нему еще плотнее. Если это продолжится еще хотя бы минуту, Рыжий спустит прямо здесь, у стеллажа с запчастями. Просто от этих вздохов полуголого сумасшедшего рядом. И от того, как две вздыбленные округлости там, внизу, обжигающе-остро касаются друг друга сквозь неплотные слои одежды. — Кофе. Рыжий замирает: у этого мудилы даже в такие моменты режим подъебов не вырубается. Очевидно же, что ему и самому башку срывает: дышит загнано, чуть вздрагивает и каменеет. И все равно подъебывает. Кретин. Рыжий наконец вырывается из сильной цепкой руки, сжимающей его предплечья за спиной. Почти отлетает назад, больно ударяясь поясницей о металлический стеллаж. Смотрит прямо в горящее лицо напротив и думает: съеби. Съеби — или я наброшусь на тебя сам. И тогда все случится быстро. Быстрее даже, чем в прошлый раз. — Вали уже в свой душ. Рыжий знает, что это звучит как просьба. Ну так это просьба и есть — почти мольба о спасении. Ему просто нужно еще немножечко времени наедине с собой. Такой вот он, Рыжий: постоянный. Даже если хочется чего-то до мандража, ему все равно понадобится немного времени, чтобы себя на это уговорить. И как ни странно, Хэ Тянь на эту мольбу реагирует. Видно, что ему приходится буквально за шкирку себя сгрести, чтобы отступить. Но он действительно валит. Сжимает зубы, делает назад шаг, потом еще один, разворачивается, сгребает одной рукой пузырек с гелем для душа, зубной пастой и щеткой и уходит в темноту коридора, оставляя ошалевшего Рыжего наедине с увиденным: блестящая от испарины спина, длинные подрагивающие пальцы с кольцом на одном из них, сбитое дыхание. Черные боксерки, оттопыренные каменным стояком. И горячие, живые, сладкие глаза.