Двойное несчастье

Рыжий выдыхает только тогда, когда слышит, как в дно душевой кабины ударяют струи воды. Думает, что сейчас должно отпустить, но отпускает что-то слабо: тело дрожит почти в панике, а башка не варит абсолютно. Срывает ебучую шапку, швыряет ее куда-то на стеллаж с запчастями. Хватается за пиджак Хэ Тяня, видит надпись “Мо” на бирке, пришитой изнутри к воротнику, и отбрасывает шмотку так, будто она ему руки обожгла. Хватается за пакет: надо все-таки сделать мажору кофе. И еще там сэндвичи. Он уже почти уходит в кухню, но потом вспоминает, что хотел сменить постель. Бросает пакет на пол, выдергивает с полки чистый комплект белья и понимает: руки он еще так и не вымыл. Потом смотрит на ноги: и обувь тоже нихуя не снял. Рыжий прекращает метаться, останавливается посреди комнаты, рывком задирает рукав толстовки и со всей дури прикусывает кожу на предплечье. Боль немного освежает мысли, и, потирая укушенное место тыльной стороной другой руки, он раздельно говорит себе: обувь. Пакет. Кухня. Руки. Сэндвичи. Кофе. Постель. Вдох-выдох, медленно и глубоко. Вот так-то лучше. С четким осознанием того, что ждет тебя впереди, всегда проще. Вот бы и то, что дальше предстоит, так же уверенно разложить на пункты. Можно прикинуть: мажор придет, облапает, сунет руку в трусы Рыжего, засосет его. Нет, нихуя не проще. К колотящемуся под языком сердцу прибавляется еще и опавший было стояк. Обувь, блять. Пакет, нахуй. Кухня. По узкому коридорчику, ведущему в кухню, Рыжий почти пробегает, будто дверь душевой в любой момент может распахнуться и убить Рыжего, но не ударом, а наготой стоящего за ней человека. Конечно, ничего подобного не случается: богатей плещется себе там спокойно под теплой водичкой. Убивать Рыжего он будет позже. И будет это не в душевой. Шарф мажора действительно лежит на кухонном столе. Придурок. Рыжий щелкает кнопкой чайника, моет руки, заглядывает в пакет. Хэ Тянь и правда купил сэндвичи. Вот только нахуя? Можно подумать, он реально сейчас жрать собрался. Неужели у него во рту не пересыхает, как в пустыне, от этих их зажиманий? А может, ему всегда пожрать хочется. Ну, после всего. Об этом лучше бы не думать, конечно, но дебильные мысли уже полезли в башку, обливая сердце злостью: ясен хуй, мажор знает свои привычки. Знает, что после ебли ему пожрать надо. Наверное, в хостеле своем студенческом он всегда держит в холодильнике пару-тройку сэндвичей. И пачку ультратонких, конечно. Только их не в холодильнике, а где-то под рукой. И запасы и того, и другого приходится пополнять регулярно. Это ясно, как белый день. Рыжий закидывает пластиковые коробки с бутербродами на полку холодильника почти с ненавистью и снова открывает пакет. Целая пачка со стиками растворимого кофе, термокружка, пара простых черных боксерок. Технически они еще ничьи — на них вот этикетка даже болтается. Но вид этого куска ткани с головы до ног окатывает липким страхом, и очень скоро Рыжий понимает, почему: либо этот кретин как-то незаметно взял с собой еще одни, либо он выйдет из душа совсем без одежды. Ну пиздец. Чайник и не думает закипать — шипит только еле слышно, и Рыжий несется в комнату, сжимая в руках пакет с кружкой и новыми (ему даже мысленно это произнести тяжело) трусами Хэ Тяня. Черт бы его побрал. И времени остается все меньше: с каждой минутой вероятность того, что мажор вернется, все выше, а Рыжего почему-то все больше трясет. Руки, сгребающие с матраса простынь, дрожат так, будто его током уебало. Постельное он все-таки меняет кое-как, судорожно натягивая пододеяльник на одеяло с такой жестокостью, словно эта тряпка денег ему должна. Зря он там в тачке хотел побыстрее сюда примчаться. Примчался вот — и че? Колотит его, как собаку под проливным дождем. Только тело само не понимает, холодно ему или жарко: ледяные ладони пробивает холодным потом, а спина покрывается жаркой испариной. Он заводит руки за спину и хватается за плотную ткань толстовки, стягивая ее нахуй и бросая на кровать. Вообще-то в подсобке не холодно, но горячему телу воздух кажется почти морозным. А ещё прибавляет мороза осознание того, что вот этот шорох, который он слышал, снимая толстовку - это ультратонкие в своей картонной коробке скребутся. Он достаёт их из кармана и тут же откладывает. Блядские гондоны. Двойное, нахуй, несчастье этого вечера. Че с ними делать? Спрятать? А нахуя? Или на видном месте оставить. Они ведь все равно могут пригодиться, да? Могут и нет, но ведь могут и да. Короче, пусть здесь вот и лежат, прямо поверх философского трактата Чино. Символично: сначала ебля, потом — философия. Пусть под рукой будут. Как мажор и привык. И будут гарантией решимости Рыжего. Придёт этот смазливый из душа, посмотрит на них и сразу все поймет. И деваться Рыжему будет некуда. От этих мыслей его пробивает новой испариной. Почему это ему вдруг показалось, что здесь холодно? Тут же дышать нечем. Он сгребает толстовку с кровати, бросает ее в пакет с грязными шмотками. Вслед за облитыми чаем штанами и мокрой кофтой. Ему тоже нужно в душ. Очень нужно. И не только затем, чтобы помыться: Рыжий расправляет трясущимися ладонями чистый пододеяльник, а потом выпрямляется, поймав за хвост очередную окатившую стыдом мысль. Оттягивает резинку штанов вместе с бельем и заглядывает вниз. Краснеет отчаянно, поджимая пресс от касания собственных холодных пальцев, и сгребает с полки старенький бритвенный станок. Ебаный Хэ Тянь. Как ты не вовремя. Покупка новой бритвы планировалась только на следующий месяц. Хватает полотенце, бросает на него свою мочалку, чистые боксеры и зубную щетку. Остальное перехватит у богатея, когда тот выйдет. Хотя вот бы он не выходил оттуда еще пару лет. Сворачивает полотенце со всем скарбом в рулет, который завязывает в узел: не хватало сейчас только вывалить из дрожащих рук свое белье прямо под ноги мажору. Как ебаный вызов на дуэль. Только трусы вместо перчатки. Скрестим оружие, так сказать. Просто пиздец, что в башке творится. Рыжий бросает скрученное полотенце на стол и снова несется в кухню, прислушиваясь к происходящему в душе. Мажор еще плещется. Вот пусть и продолжает: может, за это время отдышаться получится. Или отключиться: он слышал, что от слишком частого и глубокого дыхания организм перенасыщается кислородом, и мозг будто пьянеет. Кажется, это называется гипервентиляцией. Кажется, именно это с ним сейчас и происходит. Он тянет трясущимися руками за картонный язычок кофейной упаковки, снимая с нее верхушку. Пытается оторвать болтающуюся полоску бумаги, но не рассчитывает силы: разрывает пачку почти пополам, и скользкие пакетики кофе с шелестом разлетаются по бетонному полу. “Да сука ты”, — с отчаянием шепчет Рыжий, бросаясь собирать блестящие плоские стики. Так, ну все. Надо взять себя в руки. Не убьет же мажор его. В худшем случае трахнет. Или это лучший случай?.. Говорил же он, что не выдерживает этих ваших сексуальных приключений. Сердце выскочит вот-вот, дышит неровно, тело трясется все. Он вспоминает некстати, что именно в таком же состоянии был, когда Чино дал ему выпить. Что он сказал тогда Рыжему? Четыре такта — на вдох, четыре такта задержки, еще четыре — на выдох. Плеснул обжигающего янтарного напитка на дно широкого стакана. Сказал: пей. Положил горячую руку ему на затылок. Крепко схватил за подбородок, выстрелил в лицо прицельным взглядом. Сказал: не отводи от меня глаз, ясно? И Рыжий не отводил так долго, как только смог. А потом Чино прижал его к себе, и мир погас. Он понимает, что остановился посреди бетонной кухни, сжимая в мокрых руках мятые стики. Нахуй сейчас-то об этом вспоминать, еблан. Можно подумать, ему без воспоминаний о той ночи и поволноваться не о чем. Еще как есть: в душевой стихли звуки льющейся воды. Рыжий кое-как всовывает влажными пальцами гладкие упаковки с кофе в надорванную картонную коробку и ставит ее на стол рядом с закипевшим наконец чайником. Выхватывает с полки кружку, разрывает один стик, высыпает его содержимое на керамическое дно. Смотрит на это секунду, а потом хватает еще один стик и высыпает в чашку и его тоже: пошли вторые сутки, как мажор не спал, плюс перелеты и разница во времени. Хуй его знает, когда он может вырубиться. Пусть не поспит еще хотя бы немного. На “много” Рыжего все равно не хватит. Заливает двойную порцию кофе кипятком, быстро размешивает, колотя ложкой по бокам чашки. Хватает ее, вырубая попутно свет, и несется по коридорчику в подсобку, отчаянно боясь столкнуться с мажором в узком пространстве. Будто расстояние его от чего-то спасет. Да и от чего спасаться-то, бля? Он же решил уже, что и сам хочет не спастись. Волнуется просто. Это волнение простреливает тело сверху вниз, когда Рыжий слышит, как клацает щеколда, запирающая дверь в душевую. Он ставит дымящуюся чашку на стол и складывает руки на обнаженной груди. Потом сует их в карманы. Потом опирается одним сжатым кулаком о поверхность стола. Хватает второй рукой свернутое в моток полотенце. И обмирает, когда в дверном проеме показывается мажор. Слава богам, он обнажен не полностью, а лишь почти полностью. Но это не делает его появление менее эффектным. Он будто шагнул в это убогое место прямиком из рекламного ролика. Неясно только, что он рекламирует: гигиену? Сексуальность? Эм… человеческий вид?.. Рыжий думает, что если бы он был не человеком, то после такой рекламы обязательно захотел бы им стать. Ему еще не приходилось видеть существа красивее: белоснежное полотенце, обернутое вокруг узких бедер, подтянутый живот, широкий разворот ключиц, рельефные руки. Черные волосы, падающие отдельными влажными прядями на правильный лоб. Светлая кожа с блестящими на ней капельками воды. И голодный, цепкий взгляд, которым этот человек окидывает его самого. Горячая вода заметно разморила Хэ Тяня: он даже двигается с ленцой, за которой Рыжий четко различает усталость. От этого в груди сжимается еще сильнее: он мог бы сейчас отсыпаться в своей студии, а не торчать в этой бетонной коробке вместе с Рыжим, трясущимся и колючим, не подпускающим его к себе по-человечески. Мог бы и позже прилететь, с комфортом. Или не прилетать вообще, как делал все это время. А может, он и прилетал, но в прошлые разы ему не так везло в поисках Рыжего. Так или иначе, он сейчас здесь. И он просто охуеть какой красивый. Хоть в одежде, хоть без нее. Почти-обнаженное тело останавливается очень близко. — Ты все-таки сделал кофе, малыш Мо. Или теперь мне всегда нужно называть тебя старшим братцем? И тянется к Рыжему. Наверное, чтобы поцеловать. Рыжий отшатывается, ударяясь бедром об угол стола, отскакивает, трясет головой. Нет, нет, нет. Ему тоже нужно в душ. А если мажор сейчас коснется его хоть пальцем, о душе можно будет забыть. Не железный же он, блять. — Эй. — Он приближается, немного нахмурившись. — Не дергайся ты так, Рыжий. Я ведь не собираюсь делать с тобой ничего плохого. Только очень, очень хорошее. Рыжий пятится, все так же покачивая головой. Сглатывает пересохшим горлом. — Я тебя не обижу. Ага. Всего-то трахнешь. — Не прикасайся ко мне. Лицо мажора холодеет, будто ледяной коркой покрывается. Поэтому Рыжий через силу добавляет: — Пока что. Лицо снова оттаивает, становясь даже горячее, чем раньше. — Мне тоже в душ нужно. Пей свой кофе. Я вернусь скоро. И уже собирается уходить, когда в спину ему прилетает: — Жаль, я сливок купить не догадался. Рыжий замирает на секунду, стоя в дверном проеме. Чуть поворачивает башку: — Тебе че, мало их было за сегодня? — Я никогда раньше не пробовал их с твоих губ. Эти слова влетают в уши и по каким-то скрытым каналам текут прямиком в пах, запуская там нужную реакцию. — Я пошел. — Не задерживайся, малыш Мо. Я хочу провести каждую секунду этой ночи с пользой. Это Рыжий слышит уже из коридора и морщится горящим ебалом: да как можно-то такие пафосные фразочки сейчас бросать. Достаточно уже и того, о чем он напомнил: сливки, отсутствие салфеток, жесткое касание влажного пальца. И охуевшие взгляды неразлучников. Рыжий закрывает дверь в санузел, смотрит на умывальник: там лежит зубная паста и щетка мажора. Это царапает грудину, как тупой нож, потому что выглядит так естественно и нормально. Ну, как вся эта хуйня с двумя зубными щетками в общем стаканчике. Может, если бы Хэ Тянь не съебывал за океан, рано или поздно Рыжий приперся бы в студию, а его там уже щетка ждала бы. Или сам мажор заявился бы в дом Рыжего с каким-нибудь позолоченным стаканчиком и сказал бы: вот здесь будет стоять моя щетка. И твоя. И Рыжий думает, стягивая с себя штаны, что даже позволил бы это, наверное. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. А в том, что они с мажором — это именно история, Рыжий не сомневался до сегодняшнего вечера. Он был почти уверен, что оставил это позади. Жизнь у него шла своим чередом. Взрослая, серьезная, полная проблем. И вот на тебе: приперся Хэ Тянь, схватил Рыжего за подбородок и выдохнул ему в лицо крепкий сигаретный дым. И Рыжий вдохнул. Не дым — его самого. Вдохнул каждый жест, взгляды эти мажорские, жгучие, цепкие, впитал прикосновения, объятия, все это мелкое дерьмо типа улыбочек одним углом рта, поглаживания красно-белого кольца, мелкой дрожи пальцев в касаниях. И оказалось, что нихуя это не в прошлом. Он рывком стаскивает белье, бросает на крышку толчка, разматывает полотенце. Закидывает бритву с мочалкой на узкую угловую полку душевой кабины, туда, где стоит оставленный Тянем гель. Осторожно кладет зубную щетку на тюбик с пастой. Рядом с мажорской. Один раз можно представить, будто они в общем стаканчике. Никому ведь от этого хуже не станет. Смотрит на крючок: там реально болтаются ключи Хэ Тяня. Этот больной вот так махом поставил на карту все. Рыжий все-таки мог и не пустить его к себе переночевать. Мог ведь? Ну, в теории. И тогда богатею пришлось бы пиздовать в студию без ключей. Хотя там на ресепшене точно есть еще один комплект. Бля, и правда ведь, сто процентов есть. А он повелся, как дурак. Конечно, никто не остался бы ночевать на улице, даже если бы Рыжий не позволил Тяню зайти только затем, чтобы забрать ключи. Но все это уже неважно: Хэ Тянь сейчас там, в подсобке. И он ждет Рыжего. И на нем нет белья. Какое-то время Рыжий просто бестолково втыкает на ключи мажора. Потом достает из кармана штанов связку собственных и вешает их на тот же крючок. Контрольным, чтобы шлифонуть лежащие рядом щетки. Начнем постепенно, с малого: сначала друг друга коснутся принадлежащие им вещи, а совсем скоро, когда Рыжий чуть привыкнет к этой близости, друг друга коснутся они сами. И он даже не рассчитывает на то, что к этому времени у него мандраж пройдет хоть немного. Рыжий встает под тугие горячие струи воды, пытаясь расслабить напряженные мышцы. Думает: он же был почти свободным человеком. Совсем взрослым. Практичным. Как так получилось, что мир буквально за несколько часов перевернулся с ног на голову, превратив его опять в подростка? Выходя из «Удобного» около пяти вечера, он думал о будущем. О том, что ждёт его совсем скоро. О важном: он, блять, дом может потерять. Не станет же он до конца жизни у Чино в подсобке жить. А если продолжит, жизнь его продлится не очень долго. Чино классный чувак. Умный, добрый даже по-своему. И честно говоря, Рыжий не понимает, нахуя владельцу автомастерской и мойки носиться с безродным пацаном вроде него самого. А Чино носится. И хоть Рыжий ему за это очень благодарен и обязан, долго он ещё в таком темпе не протянет. Ему не хватает сна, который никто не прерывает ночными подработками. Не хватает личного толчка — такого, который не приходится мыть после всех работников мастерской, если тебе хочется жопу на сиденье примостить, а не висеть над ним на полусогнутых. Своего холодильника не хватает. В котором весь хавчик будет его, Рыжего. Который не придётся открывать почти не глядя, сгребая с выделенной для него полки тарелку с засохшей вчерашней лапшой, тогда как другие работники оставляют на соседних полках свежую, ароматную домашнюю еду в аккуратных контейнерах. Не хватает места банально для красного Гибсона — пожалуй, самой дорогой для него сейчас вещи. Рыжий никогда не ходил в баловнях судьбы, но то, как ему приходилось жить в последний год, даже по его скромным меркам было жесткачом. И несмотря на то колоссальное везение, которым обернулась для него встреча с Чино, его теперешняя жизнь тянулась в режиме выживания. Рано или поздно силы тащить на рыжих плечах две работы, одна из которых не так чтобы до конца легальна, иссякнут. Быть может, случится это очень скоро. Он и не знал до сегодняшнего вечера, как сильно ему не хватало вот таких моментов, в которые можно просто попиздеть с людьми, хотя бы похожих на беззаботных. Не о работе, не о тачках и поломках в них, не о бюрократических заморочках с жильем. О чем-то смешном и теплом. Он и забыл уже нахуй, что это теплое в мире существует. Не догадывался, как истосковался по простым прикосновениям — до тех пор, пока прикосновений не захотелось так отчаянно, что он добровольно измазал рот ебучими сливками. Воспоминание об этом отзывается жаром внизу живота, и горячая вода резко теряет свою температуру. Нихера эта вода не знает о том, что такое горячо на самом деле. Горячо — это когда ты одним махом проваливаешься в глаза напротив, а они почти осязаемо прожигают твои испачканные губы. Когда ты чувствуешь на своем подбородке сильную ладонь, а большой палец проходится по измазанному углу рта жестко, с нажимом. Ты смотришь с онемевшим лицом, как жадный язык слизывает с этого пальца собранные с твоих губ сливки, а потом видишь, как ладонь тянется к тебе снова, чтобы стереть их остатки. И покорно ждешь этого, задержав дыхание. Знаешь, что палец, который коснется тебя сейчас, еще влажный от чужой слюны. Чувствуешь, как он трогает твой рот снова, чуть надавливая на нижнюю губу, и думаешь: да какого хера. Все ведь и так уже проебано. И осторожно, едва ощутимо гладишь на выдохе этот палец своим языком. А потом дрожащая ладонь исчезает с подбородка, и ты видишь, как чужие губы обхватывают испачканный твоей слюной палец. И сильнее проходишься языком по своим собственным, чтобы почувствовать вкус непрямого поцелуя. Не отрывать в этот момент глаз от двух черных пропастей напротив — вот что такое горячо. Воде такое и не снилось. Так, так, так. Стоп. Эти мысли нельзя пускать в башку. Вообще нихуя не удобно бриться со стояком. Лучше о чем-то другом подумать. Таком, чтобы отвлечь могло. Он вспоминает, как посмотрел на неразлучников: те пялились на них с Хэ Тянем так, будто в их руках оказалась кнопка запуска ядерной бомбы. Будто они на эту кнопку нажали. Цзянь уже открыл рот, чтобы выдать что-то восторженно-осуждающее. Это по бровям его белобрысым понятно было: они взлетели над очками, комично наморщив гладкий лоб. Но Рыжему было похуй, что там Цзянь сочинил: он подорвался с нагретого стула, бросил предупредительное “Идите-ка вы нахуй” и, не оборачиваясь, быстро скрылся внутри здания. Спросил у той самой на входе, где у них туалет. И лишь оказавшись в небольшой чистой кабинке, с облегчением поправил белье. Пиздец, блять. Он только что чуть не кончил от простого прикосновения к губам. Не языком даже — просто влажным мажорским пальцем. Или от того, что сам коснулся этого пальца своим языком. Вот что он понял в той кабинке: даже если ты ебашишь, как проклятый, на двух работах, мало спишь и плохо питаешься, у тебя все равно может колом стоять от мелочей, если тебе девятнадцать или около двадцати. Даже если ты уже и забыл, когда дрочил последний раз. Правда, только если мелочи эти касаются единственного человека, на которого у тебя может просто от взгляда встать. Выходя спустя несколько минут в торговый зал, Рыжий снова увидел, как та самая в переднике у входа пялится на сидящего за их столиком мажора сквозь прозрачное стекло. Подумал: она тоже должна была видеть то, что случилось только что. Прислушался к себе: че там внутри по стыду? А оказалось, что нихуя. Оказалось, что там, внутри, и не стыд был вовсе. Там было одно только слово. Короткое и горячее: еще. Именно тогда он впервые подумал о том, что Хэ Тянь все-таки может заночевать сегодня у него. Еще до представления с участием бумажника, шарфа и ключей от студии. Это потом уже он смотрел в теплые полусонные глаза этого двинутого и думал: кто вообще помнит, где забыл то, чего при нем не оказалось? Где сигареты свои забыл, не сказал ведь. Кретин ты этакий. Поехали уже. И они поехали. Рыжий думает, закрывая кран: какая же это нахуй история, если его так торкает. От истории так не бывает. Никакое прошлое не заставит руки вот так дрожать. Конечно, в идеальном мире он должен был бы подумать сейчас хорошенько, стоит ли ему делать то, что он собирается. В идеальном мире согласие на одноразовый перепихон — всегда самое хуевое решение. Ну так он не в идеальном мире живет. Если жизнь в подсобке автомастерской — это идеальная версия вселенной, не хотелось бы ему оказаться в неидеальной. Что там? Жизнь на полигоне ядерных отходов? Есть и еще кое-что, что невозможно игнорировать. Он понимает это, когда касается своей зубной щетки, лежащей рядом с мажорской. Это кое-что пугает до пизды, но куда его подевать, раз уж оно есть? Вот что такое это “кое-что”: эта ночь для него — вообще не про одноразовый перепихон. Конечно, он не думает, что смазливый кретин там, в подсобке, хочет отношений. Он и сам на них не рассчитывает. Что за слово-то вообще такое дебильное. И мысль сама дебильная тоже — отношения между ним и красавчиком-мажором всегда казались ему чем-то нереальным. Тем более сейчас, с его-то образом жизни. Так что не думает он, что богатей будет хранить ему верность в своем заокеанском кампусе. Но то, что никого другого не хочется самому Рыжему — чистая правда. И если уж не Хэ Тяню побывать сегодня в его постели, значит, и нахуй ему эта постель не нужна. С этой мыслью он споласкивает рот, кладет щетку назад к мажорской, вытирается и натягивает дрожащими руками чистые боксерки. Сегодня он оставит все душевые принадлежности здесь. Сделает вид, что эта бетонная комнатушка — нормальный санузел в нормальном жилье. Сделает вид, что выходить вот так из этой комнатушки в одном белье навстречу красивому парню — обычное для него дело. И то, что случится позже, ему тоже не в новинку. Рыжий проходит по темному коридору на негнущихся ногах, перекинув полотенце через плечо. Сжимает в руках грязное белье. Входит в комнату с колотящимся за самыми зубами сердцем и обмирает. Он ожидал увидеть что угодно: полностью голого мажора со стояком. Кретина, который щелкает содержимое своих трусов телефоном Рыжего. Стоящего на одном колене с гитарой, набрасывающегося на Рыжего сразу же в дверном проеме, голодного, высокомерного, заведенного, любого. Но Хэ Тянь шокирует Рыжего уже второй раз за последние полчаса. Он просто лежит на краю кровати, повернувшись лицом к стене. И спит. Рыжий ошеломленно смотрит на пустую чашку из-под кофе, стоящую рядом с упаковкой ультратонких. Проводит взглядом вдоль расслабленного тела мажора. Голова покоится на локте согнутой руки. В какой-то момент Рыжему даже кажется, что Хэ Тянь прикалывается над ним. Что сейчас он повернется, улыбнется с издевкой, блеснет глазами и спросит хрипло: повелся, Рыжий? А потом все-таки сожжет его страстью. Но какое уж тут “повелся”. Человек, лежащий сейчас на краю самодельной кровати, спит крепко, сном младенца. Горячего, сильного, заебанного младенца. Разочарование затапливает Мо Гуань Шаня с ног до головы, разбухает в груди, обжигает горло. Он переминается с ноги на ногу в дверном проеме, думая: че делать-то? Будить его? “Просыпайся, чувак, мы ведь не потрахались еще”? Закрывает глаза, качает головой. Да уж, блять. Спасибо, вселенная. Вот уж быстрее так быстрее. Рыжий проходит к пакету с грязными шмотками и думает: ему все равно придется бросить белье в пакет. Беззвучно это сделать не получится. Да, вот так он мажора и разбудит. Будто бы ненароком. Он хмурится с сожалением и чуть виновато, а потом громко шелестит пластиком, закидывая боксерки к остальным шмоткам. Но мажор даже не шевелится. Рыжий останавливается напротив металлического стеллажа, складывает руки на груди и смотрит на спящего Хэ Тяня. Думает: ебать. Чего угодно ожидал, только не того, что богатей все-таки вырубится, несмотря на двойную порцию кофе. Ясно, что засыпать он не собирался: скорее всего, просто улегся на кровать поверх одеяла, подставив ладонь под свою еще слегка влажную башку. Но усталость сделала свое дело, не оставив тут дел для Рыжего. Он смотрит на мирно посапывающего идиота еще несколько минут, а потом со вздохом стаскивает с полки чистые штаны и майку. Привычно запирает на замок дверь в подсобку, громко хлопнув ею — не в надежде разбудить все-таки Тяня, просто она по-другому не закрывается. А Тянь просто ожидаемо не реагирует на этот звук. Че там было по худшим случаям? Он устал настолько, что продолжал бы спать даже в случае, если бы Рыжий с кем-то еще в этой же кровати кувыркаться начал. Как в плохой порнушке: спящий муж, неверная жена. Он хмыкает, и в звенящей тишине подсобки этот звук получается почти скорбным. Оказывается, самое плохое порно — это несостоявшееся. Хотя есть у него ощущение, что в целом его сегодня все-таки выебали. Сама жизнь. А нихуевое у этой сучки чувство юмора. Попробуй это не признать. Он подходит к кровати, осторожно берется за свободный край одеяла и укрывает им спящего человека. Подворачивает его под самый бок мажора. Для него самого одеяла не остается, да и хуй с ним. Все равно здесь не холодно, а спать одетым ему не привыкать. Берет с тумбочки свой телефон, включает фонарик. Подходит к выключателю, оборачивается в последний раз к кровати. Залипает пару секунд, а потом вырубает свет. Забирается на кровать как можно осторожнее. Опускается неслышно рядом с мажором, бросает телефон между подушками. Смотрит на лежащего рядом человека и думает: раскрыл ты теорию компатибилизма в самом нужном и правильном месте. Все верно: ты можешь делать, что желаешь. Но выбрать, чего тебе желать, не можешь. Можно сколько угодно биться башкой в стену и огрызаться, но сути это не изменит: сердце контролировать нельзя. И это самое рыжее сердце сейчас вылетает навстречу спящему в его постели Тяню, который перся с двумя пересадками с другого континента почти в самое Рождество, просто чтобы успеть провести этот вечер с ним, с Рыжим. Ну вечер-то он и провел. А сейчас уснул, потому что он всего лишь человек. Потому что у него есть тело, а у тела есть свои порядки: как бы сильно тебе ни хотелось провести каждую секунду ночи с пользой, если в предыдущие сутки тебе не удалось поспать, можешь засунуть свои планы себе в зад. Ты просто уснешь. Уснешь и все проебешь. Можно только представить, как сильно расстроится утром Хэ Тянь, когда проснется и поймет, что упустил единственный шанс уломать Рыжего. Да и хули ломать-то было: он же сам выложил пачку с гондонами на тумбочку. И Рыжий, хмыкнув, на секунду даже ловит себя на мысли “Попытаться разбудить его все-таки, что ли?”. А потом смотрит на спокойно сомкнутые веки, сухие губы, тени под глазами и думает: и что дальше? Разбудит он его, чтобы что? Смотреть, как мажор борется с собственным телом, разрываясь между желанием коснуться Рыжего и потребностью уснуть? Хуево звучит. Не стоит оно того. Желания своего сердца контролировать нельзя. Но им можно не поддаваться. Рыжий скользит взглядом по мерно вздымающейся груди и понимает: нихера он не сделает. Не потревожит его сон. Незачем потому что. Уставший, проваливающийся в сновидения Хэ — это не то, что ему хотелось бы запомнить перед разлукой неизвестной длительности. Потому что не совсем уж Рыжий долбоеб и не думает он, что Хэ Тянь там только развлекается. Он и не представляет, сколько времени и сил нужно для учебы в том престижном университете, в который — Рыжий уверен — Тяню и без отцовской помощи удалось бы поступить. Хуй знает, высыпается ли там Тянь, жрет он или нет — вон щеки ввалились. А может, это просто тень так ложится. Рыжий не понимает толком: он ведь так давно не видел этого двинутого. Тем более спящим. Зато теперь можно рассмотреть его. Хоть всю ночь втыкай в эти тени на щеках. Кошмары еще эти его ебучие. Чего ему стоит строить свое будущее и не проебывать шансы? Рыжий в душе не ебет, но не думает, что это намного легче работы в автомастерской. Так что да, смазливый богатей там не только развлекается. Но и развлекается тоже. Не может не. Он взрослый, до охуения привлекательный, свободный. Наверное. Должен быть, раз уж он лежит сейчас в постели Рыжего. Отчего бы ему не позволить себе покупать упаковку вот таких ультратонких на каждый уикенд? Никто ему не запретит. Разбуди он мажора, может случиться что угодно. Потому что сам он тоже уже не ребенок и понимает, чего хочет. И даже согласен на все это. Не казнить же себя за эти желания. Гей он или нет, Рыжий не ебет — но к Хэ его тянет, и тянет так сильно, что суставы выворачивает, сшибает этой тягой все преграды на пути. Как раз сегодня он этому притяжению поддался бы. Но Тянь уснул, а Рыжему знакомо, каково это — просто заебаться, так сильно, что ни кофе, ни желания никакие не помогут телу отогнать сон. Вселенная организовала все как лучше. По его же, между прочим, собственной просьбе. Мир сам свернул в почти-идеальность, где люди выбирают правильные решения. Какие у Рыжего варианты? Стать одним из развлечений Тяня и хранить память об этом до конца жизни? Потому что он не уверен, что когда-нибудь ляжет в постель еще с кем-то, если сейчас между ним и Тянем что-то случится. Нет уж, хуй с ним. Пусть спит. Не станет он его будить. Хоть и хочется этого, очень хочется. Знает (даже не представляет), что теряет, но… не всем желаниям суждено сбыться. Уж это-то Рыжему известно. Кое в чем Хэ Тянь все-таки проебался, дурень этакий: хватит выдержки Рыжего до утра. Хватило же ее на целый год молчания. Столько раз он набирал выученный наизусть номер и гипнотизировал взглядом экран, а потом стирал эти цифры, и пальцы у него почти не дрожали. А тут всего каких-то несколько часов. Еще и прикасаться можно. Пусть не так, как хочется, но — можно. Поэтому он только осторожно протягивает руку и легко касается большим пальцем едва заметного шрама над левой бровью Тяня. Усмехается краем губ, вспоминая, как этот шрам появился: они пытались расколоть грецкий орех, найденный Цзянем в ботаническом саду, и этот злодей отскочил из-под двери прямо в глаз Хэ Тяню. Рыжий тогда испугался не на шутку: подумал, что покалечил красавчика. Сначала схватил его за щеку, отводя прижатую к лицу ладонь. Он тогда впервые прикоснулся к смазливой роже добровольно — не затем, чтобы оттолкнуть, подколоть или ударить, а чтобы позаботиться. Потом вцепился в рукава его рубашки и дрожал, боясь отпустить нагретую мажорским телом ткань. Вспоминает, как пластырь этот дурацкий ему тащил и как дико разозлился, когда увидел, что вокруг него уже вьется какая-то телка, пытаясь помочь. “Ну и нахуй” — злобно подумал Рыжий тогда, чувствуя, как внутри разверзается черная пропасть. А он-то заказал доставку аптечки на последние бабки. Кретин. Не надо было: о Хэ Тяне всегда будет кому позаботиться, кроме него. Но он не мог иначе: чувствовал, как от взгляда на красное пятно над бровью и слезящийся глаз у него разрывается сердце. Потому и пообещал заботиться об этом идиоте, если тот ослепнет. А потом сердце все-таки разорвалось. Когда Хэ Тянь догнал его и увидел в руке Рыжего ебучий пластырь. И улыбнулся так, будто в мире не было ничего важнее этого смятого куска липкой ленты. Спросил: можно я тебя поцелую? Вот тогда-то мотор у Рыжего и дал трещину. И лежа в колючих кустах, он подумал еще раз, наверняка: я бы о нем позаботился. “Вот и забочусь, — думает Рыжий, поглаживая шрам, пока в груди что-то обрывается и разрастается болью. — Как и обещал. Потому что это ж, блять, как слепота — притяжение это ебучее. Но ни мне, ни тебе, мажор, от него лучше не станет. Не гондоны твои ультратонкие двойное несчастье, а мы с тобой. Как есть мы. Нихуя между нами не будет, и так даже лучше. Видишь, вышло все, как ты хотел: я у стенки, ты с краю. Спи, мажор. Спи. А завтра поезжай к Чэну, а потом пиздуй назад в свой Йель. Или где ты там, блять, учишься. А я продолжу барахтаться тут в своем дерьме. Оставим все как есть. Сделаем вид, что живем в идеальном мире, где люди поступают правильно.” И вот еще один ценнейший урок, который он получает от Хэ Тяня за этот бесконечный день: иногда ты понимаешь, что от своих желаний лучше отказаться, даже если они уже почти у тебя в руках. Потому что твои желания нихрена не значат в сравнении с тем, как все должно быть на самом деле. Потому что желать чего-то — еще не значит иметь на это право. — С Рождеством, мудила, — беззвучно шепчет Рыжий, все так же поглаживая крошечный шрам над темной бровью. Любит он все-таки этот праздник. Любит.