Двойное несчастье

С недавних пор Мо Гуань Шань перестал верить в законы человеческой вселенной. Это началось задолго до всей этой параши с запросами. Примерно после маминой смерти. Все привычные правила жизни стали рассыпаться буквально на его глазах. Началось с малого: оказывается, зимой вполне себе может ебашить ливень. А в школе ему рассказывали, что зимний вид осадков — это снег. Уже тогда Рыжий начал думать, что где-то его наебали. Что не сходится его картина мира с реальной. Потом начались перемены посерьезнее: оказалось, что даже официально, по всем бумагам принадлежащее тебе у тебя могут запросто отнять. Легально, без всяких заламываний рук и шантажа. Например, потому что срок аренды истекает. И ты останешься без крыши над головой. “Ага, и так бывает тоже”, — пожимает плечами жизнь. И ты проглатываешь это, хоть и думал раньше, что бомжами становятся только планомерно, только законченные неудачники. Или торчки. Думаешь: ладно, может, и правда так бывает, а тебе об этом просто не рассказывали. Дальше — больше: однажды ты обнаруживаешь, что криминал не прячется в темных подворотнях. Он живет повсюду. Вот вообще повсюду. Выясняется, что грязными делами занимаются отнюдь не грязные люди. Совершенно обычные люди ими занимаются. Такие, как ты сам. Оказывается, байки о том, что на темном кровь не видна — полная хуйня. Видна она на темном. Те, кто знает, как кровь выглядит, везде ее заметят. Потому что у крови, оказывается, есть еще и запах. Оказывается ещё куча всякого мелкого дерьма, разной степени хуевости, о котором все вокруг пиздят: например, что в твоей комнате действительно может жить чудовище. Только не под кроватью, а прямо в ней. Чудовище падает в постель поздно ночью и ненавидит себя за то, что ему приходится делать. Или вот еще: боль — нихуя не сигнал опасности. Чаще боль — это как раз знак того, что ты поступаешь правильно. Что цифра четыре никак не связана со смертью, хоть и звучит это слово в китайском как “смерть”. Смерть приходит без связи с цифрами. И не случится нихуя, если в рис воткнуть палочки, хоть и похоже это на поминальную церемонию. Рыжий за этот год тысячу раз втыкал палочки в пустой рис. Хуже не становилось. Но и лучше тоже. Короче, оказалось, человеческая вселенная напичкана идиотскими суевериями и мнимой мудростью. А реальности люди предпочитают не видеть, рассматривая ее сквозь прижатые к глазам ладони. Но самое интересное, как всегда, остается напоследок. Это Рыжий раскусил позже всего. Вот что это: даже когда ты уже больше не можешь, нихуя ещё не кончается. И так почти всегда. То, что ты чего-то не вывозишь — исключительно твоя слабость, но совсем не гарантия того, что жизнь тебя пожалеет. И это совсем уж против всех законов человеческих и уж тем более против этого дебильного «человеку дается ровно столько, сколько он может вынести». Рыжий думает, что тот, кто это выдумал, был либо везунчиком, либо полным кретином. И скорее уж второе, чем первое. Рыжий перестал вывозить уже давно: когда взял в руки урну с маминым прахом. Когда осознал, что он может остаться на улице, без шуток. Когда впервые заявился на автосервис, весь перемазанный кровью. Когда отключился прямо в кольце жестких рук Чино. И — вот уже в который раз — сегодня. Прямо сейчас. В масле этом ебучем, в бензине, (влюб…), в одиночестве. Не вывозит он. Чувствует, что не может больше. Просто не может. Но это же, блять, еще не значит, что все вот так возьмет и прекратится. Он не знает, сколько времени ему потребовалось, чтобы это осознать, но чувствует, что ноги у него затекли. И вот еще одна тайна человеческой вселенной, которая открылась ему относительно недавно: всем насрать на твои переживания, если у тебя есть обязанности. Тем более если ты уже и так проебался. Рыжий представляет, как дамочка возвращается и смотрит на него, залитого от грудины почти до самых колен отработанной мутной жижей, и чувствует, как лицо само собой морщится. Но времени оттираться, принимать душ или менять одежду у него нет. Хуй знает, сколько он торчал тут на кортах перед этим дурацким лежаком после того, как мажор съебал. А у дамочки есть семья, к которой она вроде как торопится. А он вроде как пообещал ей, что она к этой семье успеет. И ни о чем больше ему думать не надо. Поэтому Рыжий проходится последний раз измазанной бензином и маслом тряпкой по уже скрипящему лежаку и встает, чувствуя, как в ноги впиваются тысячи иголок. Стоит, не шевелясь, с минуту, а потом медленно двигается в сторону стеллажа. Берет новый фильтр, масло, воронку. Ложится снова на лежак, чувствуя, как холодный воздух мерзко лижет густое пятно на его теле. А внутри этого тела кусается боль, грызет все, до чего может дотянуться. Ну да и похуй. Значит, он все делает правильно. Мо Гуань Шань меняет фильтр, нарочно резко выкатывается из-под тачки, чтобы не поймать дебильное дежа вю. Открывает капот, заливает в двигатель свежее масло. Вот и все. Больше страданий было. Правда, придется дамочке самой прогреть движок, если она не хочет, чтобы горе-механик пересрал ей обивку сидений жирными пятнами. А не захочет делать это сама — Рыжий прямо в масле в салон полезет. Терять ему нечего. Ну напишет она жалобу владельцу сервиса на одного из работников. Пару подъебов от Чино по поводу купания в масле он как-то уж стерпит. А оплату за этот заказ Чино все равно уже решил отдать ему целиком. На его памяти такого еще не было. Но на его памяти и мастерская не закрывалась еще ни разу за весь предыдущий год. А ведь с того дня, как он, окровавленный и помятый, появился здесь впервые, он был в мастерской ежедневно. А с тех пор, как Чино предложил ему переехать в мастерскую, Рыжий вообще торчал здесь круглые сутки. Ну, за исключением тех моментов, когда ему приходилось пиздовать на мойку. Но и тогда мастерская продолжала работать: случалось, что Чино выдергивал Рыжего с мойки прямо в мыле. Все, что для этого нужно было — простой звонок и немного непривычная интонация. Такая вот у них взаимосвязь установилась. Мажор бы позавидовал. С мажором он не говорил по телефону скоро уж год как. Новый номер Рыжий купил в тот же день, как переехал на сервис, окончательно заебавшись сбрасывать звонки из-за океана. Незачем им больше было общаться. Рыжий ремонтировал свои первые тачки, менял масло и рихтовал вмятины под присмотром Жоу. Чем там занимался Хэ Тянь, его не касалось. А через пару недель случилось то, что окончательно разделило их с богатеем миры. Подвело черту под тем, кем стал рыжий мальчик и кем должен будет стать золотой. Чино позвал Рыжего в свой кабинет, пригласил сесть в кресло напротив и какое-то время просто молча смотрел в рыжие глаза, растрепывая пятерней и без того торчащие волосы. Смотрел так, будто бы Рыжий предал его. Или предаст прямо сейчас. Рыжий почувствовал, как у него холодеет в груди. Вот сейчас, подумал он, все и сломается. Сейчас всему придет конец. Слишком уж хорошо все шло, слишком не по-рыжему. Сейчас Чино скажет: повелся, малый? Пришло время расплачиваться. За мопед, за две работы, за жилье и за мою к тебе доброту. И тогда жизнь взбрыкнет в очередной раз, выбрасывая из седла успокоившегося было Мо Гуань Шаня. Но Чино говорит другое. То, во что Рыжий сначала не верит, а когда начинает верить, первым же делом хочет отказаться. Слушает хмуро, как Чино, покачивая в руках полупустой стакан с крепким пойлом, говорит о еще одном типе подработок. Наблюдает за тем, как Чино тянется к лежащей на столе пачке “Двойного счастья”, закуривает одну прямо в кабинете и смотрит неотрывно в глаза Рыжего. Рыжий думает: ну нет. Только этой хуйни ему не хватало. А потом вспоминает, как сваливал мамины вещи в свою комнату и запирал ее перед тем, как сдать родной дом в аренду, и сжимает зубы. Кивает, соглашаясь. И думает: в каком-то смысле это и есть расплата. В каком-то смысле это и есть конец. Так открылся поток нелегальной подработки, и Рыжий добровольно окунулся в него глубже, чем жизнь окунула его в дерьмо. По звонку Чино к черному ходу мастерской подкатывались битые или угнанные машины, которые нужно было починить по-тихому, вымыть от крови, перекрасить, перебить номера или просто передержать ночь-другую в гараже, чтобы они по городу не отсвечивали. И в руки Рыжего впервые в жизни потекли бабки. Не миллионы, конечно, но ему и этого в руках никогда раньше держать не приходилось. Подсчитывая наличку в конце первого месяца нет-потока, он впервые подумал, что может быть — только может быть — у него появился шанс покрыть сумму ордера. Если он не будет воротить нос и жалеть себя. И он не воротит. И не жалеет. До одного собачьего момента. Как принято говорить в таких случаях, ничто не предвещало беды. (Как будто что-то когда-то ее предвещает, блять). Рыжий заменил пробитую шину на байке и почистил карбюратор внедорожника. И работа заглохла. Больше клиентов не было, и он подумал, что на мойке удастся перехватить чуть больше бабла. Тот месяц немного просел по теневым заказам, и несмотря на свою нелюбовь к ним, Рыжий понимал: если так пойдет дальше, возможность расплатиться за жилье помашет ему ручкой. Поэтому расслабляться было нельзя. С этими мыслями он постучал в створку приоткрытой двери кабинета Чино. Заглянул внутрь: растрепанная темная макушка склонилась над кипой каких-то бумаг. Чино поднял глаза вопросительно: — Что, малый? — Глухо тут. Не хочу сидеть без толку. Я поехал на мойку? — Ну давай, — Чино бросил взгляд на часы, — не задерживайся там дольше десяти. Дай и другим пацанам поработать. Бабки всем нужны. Рыжий кивнул и развернулся, на ходу стягивая рабочую куртку. Чино всегда так говорил, когда у Рыжего срывало тормоза по работе, и он понимал, что на самом деле владелец мастерской печется совсем не о том, сколько заработают в этот вечер другие мойщики. Чино не говорил Рыжему “Я тебе помогу” — вместо этого он говорил “Бабки будут, но придется впахивать”. Не говорил “Отдохни” — вместо этого Рыжий слышал “Дай поработать другим”. Фразы “Можешь на меня рассчитывать” тоже не звучало — ее заменяло простое “Звони, если что”. Но Рыжий и без уточнений знал, что это значило. Не знал, почему, но знал, что Чино и правда подставит плечо вдруг чего. Хоть и не скажет об этом никогда напрямую. И этим он слишком напоминал Рыжему его самого. Он думает об этом по пути на мойку. Думает, привычно доставая из-под крышки мопеда две пары перчаток: сначала теплые, потом резиновые. Думает, намыливая покрытую грязными пятнами тачку. Думает, надраивая пылесосом салон следующей тачки. Нахуя Чино все это? И не находит ответа. Ну, за исключением очевидного: Рыжий приносит ему пользу. Никто больше не проявляет готовности въебывать в любое время дня и ночи, предоставляя тачкам услуги разной степени легальности. Но ведь Рыжий пришел к нему с улицы, не умея буквально нихуя. Голым и босым почти что пришел. И хоть много позже Рыжий узнал, чем занимался Чино в тот час, который он провел с пакетом льда у разбитого ебала в наблюдениях за Жоу, рихтующим бок его мопеда (а занимался Чино тем, что пробил владельца мопеда по всем доступным ему каналам), все равно можно считать, что Рыжего он подобрал с улицы, как бездомную зверушку. Это потом уже Рыжий узнал, что та его исповедь в кабинете Чино была больше проверкой на честность, потому что все, что владельцу мастерской нужно было знать о сидящем перед ним пацане, он уже знал. И что честность Рыжего только сыграла ему на пользу: неизвестно, как все обернулось бы, не расскажи Рыжий про отца и про ордер. Но все равно: что мог Чино знать о малом, хоть и удалось ему почти всю недолгую рыжую жизнь изучить за тот час? Разве мог владелец мастерской знать, что Рыжий скорее сдохнет, чем раскроет чью-то тайну? Разве сухие факты из школьной характеристики могли хоть как-то намекнуть на его способность пахать, не жалея себя? Разве самая болезненная в его жизни метка — сын уголовника — хоть как-то характеризовала Рыжего? Хуй там. Но работу Чино ему все равно предложил. Задолго до того, как у Рыжего появился шанс показать себя. Экзамен, тоже мне, ему устроили: посидеть молча перед мужиком, который ремонтирует твой мопед, когда у тебя ноль бабок за починку эту заплатить. Не то это испытание, по которому берут в долю подпольных нелегальных дел. Ну, Рыжий так думает. Но его вот взяли. Рыжему всегда страшно думать об этом. Потому что как бы он эту ситуацию ни вертел, в конце концов он всегда упирается в одну и ту же стену: Чино вписывается за него на ровном месте. С первой минуты буквально. Помогает — по меркам криминального мира так и вовсе бескорыстно. Говорит, что он не благотворительная организация, но то, чем он занимается по отношению к Рыжему, иначе хуй чем назовешь. Разве что… Рыжему уже приходилось сталкиваться в жизни с похожей хуйней. Когда человек впрягается за тебя в любой параше. Когда он тащит тебя наверх, иногда даже вопреки твоим собственным протестам. Когда дает шанс добиться цели. Или измениться. Почти спасает. И почти ничего не просит взамен. И вот совсем не хочется ему думать о сходстве этих двух людей, но знакомый почерк “помогу-тебе-во-всем” слишком уж четко прослеживается и в их с Чино отношениях. Хуево это. Очень хуево. Потому что если Чино… как это называется? залип на малого, это просто самый настоящий пиздец. Рыжий зависит от Чино, со всеми своими потрохами, со всеми надеждами и целями. И если все это висит на волоске симпатии Чино к нему, не слишком-то надежным ему представляется собственное будущее. А если, думает Рыжий, Чино однажды хотя бы на шаг больше приблизится, чем можно, волосок этот моментально оборвется, и окажется Рыжий в полной жопе. И что будет с ним тогда, он не ебет. Потому что Чино классный чувак, умный и добрый даже по-своему, но ни о каком ответном притяжении к нему со стороны Рыжего и речи нет. Рыжего совсем в другую сторону тянет. Хотя лучше б уж тянуло в эту. Но будет ли у Рыжего выбор, если все его будущее повиснет на волоске симпатии Чино — вот в чем тут, блять, вопрос. И не хотел бы Рыжий оказаться в ситуации, когда ему придется на него отвечать. Вот почему, упираясь каждый раз в эту стену, Мо Гуань Шань отталкивался от нее, отгоняя от себя эти мысли. Думал: ну пока нихуя ведь не случилось. Вот случится — хоть бы нет — тогда и думать будем. А сейчас хорош. Есть о чем еще подумать. Подумать ни о чем другом не получается: примерно в девять ему звонит Чино, и Рыжий сразу понимает, что прозвучит сейчас в трубке. Он стаскивает перчатки одну за другой и отходит от водонапорной колонки в сторону. Поднимает трубку. — Малый. Возвращайся. — Ага, — отвечает Рыжий, вслушиваясь в голос Чино. Морщится: да, давненько уже не бывало. — Домыть тачку время есть? — Нет, — слова звучат как-то смято, и Рыжий знает, почему: Чино зажимает трубку плечом, а в зубах держит сигарету. — Двадцать минут. — Понял. Щас буду. Вот оно, снова: голос у Чино становится каким-то двойным, будто на самом деле ему другое хочется сказать. Да, это чувство и ему хорошо знакомо. Рыжий старается настроиться на грязную работу: после долгих перерывов каждый раз как первый. Старается не отвлекаться от дороги: это одно из правил его работы в мастерской. Еще в них — не попадаться даже с мелкими штрафами и проебами перед полицией, не драться в общественных местах. В мастерской и на мойке драться тоже нельзя. Случилось однажды. Потасовка вышла глупая, о ней забыли уже через пару дней. Но вот то, как она закончилась, Рыжему запомнилось надолго: Чино вылетел из своего кабинета, грубо оттолкнул Рыжего и вцепился Куану в грудки. Встряхнул его и бросил негромко: — Не лезь, идиот. Тронешь малого — ты труп. Запомни это с первого раза. Второго не будет. И сразу отпустил помятую рабочую куртку Куана, несильно толкая Рыжего в спину. Сказал ему жестко: — А ты уже не в школе. Здесь твоя работа. Чтобы больше я не видел этого. Или что-то вроде этого. Гораздо больше Рыжему запомнилась та первая фраза, адресованная Куану. Она раз за разом возвращала его к стене, от которой он снова и снова отталкивался. Но драк в мастерской больше не было. По крайней мере, с его участием. Рыжий подъехал к гаражу через пятнадцать минут. Вкатил блестящий ровными боками мопед за эстакаду, на ходу стянул куртку, прощаясь с Бао, и прошел к кабинету Чино через открытый рабочий вход. Столкнулся с ним у двери. — Ты вовремя. Переодевайся, я пока открою. Рыжий кивает и молча идет к себе. Возвращается в подсобку, быстро меняет шмотки на самые грязные. Понтоваться не перед кем. А отстирывать со шмоток кровь — то еще удовольствие. Не хватало ему только чтоб его в прачечной отказались принимать. Или чтоб полицию туда вызвали. И когда спустя пять минут он, переодетый, проходит по коридору, ведущему к пожарной лестнице, то понимает еще до того, как входит в узкое помещение у черного входа: отстирывать будет что. Запах крови он чувствует раньше, чем видит ее. Первое же, что он замечает, входя в пристройку с тачкой — это то, что Чино внутри нет. Рыжий бросает взгляд на тонкую щелку в запасной двери: значит, владелец гаража еще там, на улице, решает все нужные вопросы. Ну и ладно. У Рыжего как раз будет время рассмотреть, чем они сегодня заниматься будут. Он обходит тачку в лоб и только потом смотрит на нее. И мир начинает трещать по швам. Рыжий стоит перед серым Лифаном со смятым носом. В тачке нет почти ничего необычного. Ну, такого, чего Рыжему еще не приходилось видеть. Но дыхание все равно перехватывает, и какое-то время Мо Гуань Шань силится вдохнуть, стоя лоб в лоб с точно такой же машиной, как та, что лишила жизни его мать. Но вдохнуть не получается. И глаз от тачки оторвать — тоже: Рыжий пялится холодеющими глазами на поцарапанный капот, скользит глазами по смятому бамперу, а потом переводит взгляд на радиаторную решетку и чувствует, как его начинает трясти, всего сразу, крупно и безжалостно. В решетке радиатора застряли измазанные кровью волосы. Почти рыжие. Почти как у него самого. Как были у мамы. Рыжий вдыхает наконец, но как-то судорожно и неправильно, давится этим вздохом, пятится назад на дрожащих ногах, пока не упирается в стену напротив. Сползает по ней, стучась по бетону лопатками, и видит, что там, на днище, у тачки еще больше крови: с него даже капает, и прямо под карданом уже собралась темная лужа размером с тарелку. Рыжий видит, как в нее падает очередная капля, и по густоватой блестящей поверхности пробегает тошнотворная рябь. И это последнее, что он видит четко. В этот момент дверь черного хода хлопает, впуская владельца гаража. — Так, малый, времени у нас… Эй, эй, ты что, малый? Чино подлетает к Рыжему, сидящему на корточках напротив тачки-убийцы, и хватает его за плечо, чуть разворачивая к себе. Рыжий пытается сфокусировать взгляд на знакомом лице, но нихера не выходит: его тело продолжает сотрясаться, как от судорог, и в глазах мутно плывет. Чино хлопает его по щекам, один раз, второй, третий, но это не помогает. От этого у Рыжего только перехватывает дыхание еще больше, и он ловит воздух трясущимися губами, снова и снова возвращая нечеткий взгляд к испачканной кровью и волосами тачке. Чино говорит что-то. Он говорит, но Рыжий не слышит: уши у него будто ватой закладывает, и руки становятся какими-то ватными, и ноги тоже. Тело холодеет, как от ледяной воды, и он смотрит на эту ебучую решетку с застрявшими в ней волосами и не может отвести взгляд. Рыжий не знает, сколько он так сидит — может, минуту, а может, десять — и сколько мог бы просидеть еще, но он чувствует, как его трясущееся тело рывком поднимается вверх, и только тогда он поворачивается к стоящему рядом человеку, ловя размытым взглядом крепкие руки на собственных ребрах. — Щас, малый, щас. Давай уйдем отсюда, да? Вот так. Сейчас уйдем. Это все тачка эта чертова, да? Пошли. Это я виноват. У меня из башки вылетело наглухо про Лифан. Щас, малый, потерпи еще чуть. Да не сюда, ко мне пойдем. Рыжий слышит только половину слов, которые произносит ведущий его по коридорам Чино, а понимает и того меньше. Колотящееся тело сворачивает на автомате к подсобке, но владелец гаража тянет его в свой кабинет. И тело бредет туда, куда его тянут, рывками переставляя чужие ноги. Чино заводит его в свой кабинет и осторожно прислоняет к стене, хватая стоящий на столе стакан. Достает откуда-то бутылку виски, наливает янтарной жидкости на самое дно и подносит стакан к лицу Рыжего. Хватает его обжигающе-горячей ладонью за затылок и говорит: — Пиздец, какой же ты холодный. Встряхивает, заставляя взглянуть на себя. Говорит: — Пей. Встряхивает его башку еще раз. Повторяет: — Малый. Пей. И Рыжий пьет, стуча зубами по стеклянному краю широкого стакана. Морщится: напиток обжигает рот, лижет жаром горло, тягуче расплывается по животу. И Рыжий думает, едва успев проглотить остро пахнущую жидкость: не его это. Думает: больше он пить не будет. Думает как-то отстраненно, потому что в башке быстро мутится — то ли от виски, то ли от того, что в ней бесконечно наворачивается по кругу одна и та же картина: капля крови, падающая с днища тачки в собравшуюся лужу таких же капель. Чино забирает у него стакан, ставит его со стуком куда-то рядом, не отрывая одной ладони от шеи Рыжего, а потом хватает его еще и за подбородок. Встречается с его мутными глазами острым взглядом и говорит: — Дыши со мной вместе, ясно? Вот так: четыре такта на вдох, четыре — задерживаем дыхание, потом еще четыре — на выдох. Вместе со мной, понял, малый? Ну, давай. Рыжий пытается, но у него не получается: дышит он рвано, захлебываясь, и дрожь нихуя не прекращается. Глаза снова начинают бегать по небольшому кабинету, сами собой, но они нихера перед собой не видят: на повторе одна и та же картинка. Как анимация. Чино сжимает подбородок сильнее и говорит: — Смотри на меня. Малый, смотри на меня. Не отводи от меня глаз, ясно? Рыжему ясно. И он смотрит в глаза Чино так долго, как только может, стараясь по-дурацки медленно вдыхать и выдыхать вместе с растрепанным владельцем автомастерской, вцепившимся в его холодное лицо. Но потом ноги как-то слабеют и подгибаются, а в башке мутнеет окончательно, и последнее, что он слышит четко, это негромкое и испуганное “блядь”. А потом Чино подхватывает его сползающее по стене тело и прижимает к себе. И мир гаснет. Рыжий не знает, надолго ли. Приходит в себя постепенно: сначала несколько секунд болтается на грани реальности и пустоты, а потом медленно открывает глаза. Скользит глазами по собственному телу, полулежащему в кресле напротив стола. В мутную башку пытается прорваться та же картинка, и он снова резко хватает губами воздух, но перед его взглядом снова появляется лицо Чино, который поднимает широкие брови вверх и говорит: — Нет. Ты дышишь со мной, глубоко. На четыре. Давай, малый. На четыре, понял? И малый действительно дышит. На четыре, как учит его Чино. Медленно вдыхает, потом задерживает в трясущейся груди воздух, считает до четырех, а потом так же медленно его выпускает. И через какое-то время отпускает. Как только Рыжий чувствует, что в башке немного проясняется, он смотрит на полупустую бутылку с виски и говорит: — Если вот эту половину бутылки ты прикончил в таких же приходах, не завидую я твоей жизни. Чино нахмуривается, смотрит на Рыжего непонимающе, будто тот окончательно ебу дал, а потом прослеживает направление его взгляда и рассматривает бутылку с вискарем. Рыжий думает: давай, улыбнись уже своей скошенной улыбкой. Сделай вид, что этого не было. Потому что если ты сейчас станешь расспрашивать или утешать, все полетит в пизду. Как будто оно еще не там. Но Чино не смеется. Чино решительно приближается к Мо Гуань Шаню, наклоняется немного и рывком сгребает его башку в сильное полу-объятие, прижимаясь лицом к рыжей макушке. Говорит неразборчиво: — Как же ты меня испугал. Шумно вдыхает носом, замирает так на секунду, а потом легонько хлопает его горячей ладонью по затылку и отпускает. Садится за стол в свое кресло, зажимает рукой рот, качает головой. Потом трет ладонями глаза. Говорит: — Нет, малый, у меня таких приходов давно уже не бывало. Рыжий морщится, едва заставляя обессиленные мышцы двигаться. Будем считать, что эта кислая мина — попытка ухмыльнуться. Но потом он становится серьезным и говорит: — Десять минут, Чино. Я щас соберусь. Извини. Я не думал, что так будет. Чино отрывает кончики пальцев от закрытых глаз и поднимает веки. Переспрашивает: — Что? — Извини, говорю. Я сделаю, что нужно. Десять минут еще посижу только. Можно? Эмоции — эмоциями, а работа есть работа. Это Рыжий знает наверняка. Миру похуй, что ты там чувствуешь, если есть дело, которое ты должен сделать. Но не похуй Чино. Он опять качает головой. Спрашивает: — Малый, ты че, поехавший совсем? Сиди тут. Ничего ты сегодня больше делать не будешь. Рыжий тоже слабо качает башкой. Говорит хмуро: — А клиент сам приедет тачку от чужих мозгов отмывать, наверное? — Нет там никаких мозгов. — Чино поднимается из кресла, прихватывает стакан и бутылку, садится обратно. Рыжий наблюдает за этим и говорит: — Я видел кровь. И волосы. Чино наливает виски в стакан и на этот раз выпивает его сам, одним махом. Говорит жестко, доставая из пачки сигарету: — Это была собака. И поднимает на Рыжего непроницаемый взгляд. Рыжий хмыкает — горько, цинично, потом медленно кивает несколько раз подряд. Должно быть, это была чертовски большая собака с роскошной шерстью. Потому что от собак капоты так не мнутся. И застрявшие в радиаторной решетке волосы даже с большой натяжкой нельзя назвать шерстью. Но, глядя на Чино, Рыжий просто медленно кивает. И Чино, выдыхая в низкий потолок густой дым, кивает тоже. Какое-то время они молчат. Потом Чино докуривает сигарету и говорит: — Иди спать. Я сам все сделаю. — Я должен тебе помочь, — уперто выплевывает Рыжий, глядя на владельца мастерской исподлобья. Но Чино только покачивает растрепанной головой, наливая себе еще одну порцию виски, и отвечает: — Пожалей себя. — И, глядя, как Рыжий качает головой еще упорнее, добавляет: — Один раз. Ты знаешь, что один раз можно почти все? Он встает из-за стола, остро глядя на Рыжего сверху вниз, и уже собирается уходить, когда Рыжий спрашивает почти нехотя: — Нахуя тебе все это? Он почти сразу же жалеет, что спросил об этом: горло тут же сковывает страхом. Вдруг Чино скажет сейчас что-то такое, что подвесит всю его жизнь на тонкий волосок? Получится, что он добил все свои шансы собственными руками. И в какой-то момент ему кажется, что так все и будет, потому что Чино останавливается напротив Рыжего, молча заводит руки за спину и стаскивает с себя черную кофту, обтягивающую его тело. Рыжий пялится на это с холодеющим сердцем и думает: все, пиздец. Приехали. Но Чино спокойно вешает шмотку на свое кресло, поднимает левую руку локтем вверх, будто хочет почесать лопатку, и Рыжий видит то, что владелец гаража хочет ему показать. Порезано у него не только лицо: от грудной клетки почти до самой тазовой кости тянется еще один длинный косой шрам, а вокруг него по ребрам и животу разбросаны еще несколько рубцов, уже поменьше, круглых. Рыжий нихуя не шарит в шрамах и том, сколько им нужно времени, чтобы вот так затянуться, но думает, что эти раны были свежими не меньше десятка лет назад. Как они выглядели тогда, Рыжий даже представлять не хочет. Чино стоит так с полминуты, в упор глядя на то, как Рыжий рассматривает неживые рубцы на его теле, а потом молча натягивает кофту обратно и теперь уже точно собирается уходить. Говорит напоследок как-то надорвано, глубоко и остро: — Я тоже был беспомощным. В свое время. И мне тоже помогли. И взамен ничего не просили. Останавливается совсем рядом с Рыжим и смотрит на него. Но не касается и пальцем. — Считай, что я возвращаю долг, малый. Пробегается глазами по его лицу еще раз и уходит. — Но мне-то ты ничего не должен, — хмуро бросает Рыжий, не оборачиваясь. Шаги за спиной Рыжего замирают. — Так я и возвращаю не тебе. Молчит еще секунду, а потом добавляет уже из коридора: — Тебе в свое время тоже придется вернуть. И тоже не мне. Иди спать. Свет выключи, когда уходить будешь. И Рыжий сидит в пустом кабинете еще несколько минут, тупо глядя на пустой стакан, а потом и правда уходит. Выключает в кабинете Чино свет, проходит по узким коридорам почти на ощупь и падает на кровать в подсобке. И жалеет себя. Ровно один раз за все это время. Себя — и человека, смывающего кровь с днища чужой помятой тачки у черного хода гаража. Потому что один раз можно. Рыжий думает, что на этом сюрпризы с Чино заканчиваются, но это не так: получая бабки в конце месяца, он понимает, что в его руках лежат юани за все ночные выходы, включая тот, собачий. Он хмурится и стучится в кабинет владельца мастерской, чтобы отдать ему эту часть бабок, но Чино сходу перебивает его, говоря: — О, малый. Хорошо, что ты сам пришел. Прикрой дверь и садись. Рыжий легонько прихлопывает дверь и начинает, не успев еще дойти до кресла: — По поводу бабок: там лишние. — Нет там никаких лишних, — непререкаемым тоном говорит Чино и докидывает то, чего Рыжий никак не ждал: — Скажи мне, как ты собираешься легализовать доходы? — Че? — нахмурившись, растерянно спрашивает Рыжий. — Легализация доходов. Тебе девятнадцать, и твой единственный источник прибыли — работа в мастерской со смешной ставкой. Если ты расплатишься за дом налом, к тебе появятся вопросы у налоговой. Ты должен организовать все так, будто все деньги ты получил легально. Рыжий смотрит на Чино с окаменевшим ебалом и думает: да сука, иссякнет когда-нибудь в этом вашем взрослом мире фонтан бюрократических изысканий, способных утопить человека? — Я так и думал, — задумчиво кивает Чино, покачивая головой. Откидывается в кресле, трет рукой лоб. Указывает на Рыжего пальцем: — Давай так. Часть бабок откладывай на услуги юриста. Познакомлю тебя с одним нормальным. Перед самым концом срока аренды он тебе расскажет, как правильно все сделать. Может, придется склепать задним числом договоры на владение доли в мастерской. На реальную долю не рассчитывай, но для налоговой этого за глаза хватит. Рыжий растерянно мнет в кармане юани, с которыми пришел в этот кабинет, и нихера не понимает. Кроме одного: Чино в который раз прикрывает ему жопу там, где он даже не рассчитывал. И он не знает, как благодарить этого странного мужика. Поэтому просто сидит и ждет продолжения. Ждет какого-нибудь “а ты за это должен будешь....” или что-то в этом роде. Но никакого “должен будешь” не звучит, и поэтому Рыжий спрашивает об этом сам, глядя на завтыкавшего в пустоту Чино. — Что с меня за это? — Чего? Чино отрывает взгляд от поверхности стола и смотрит ему в глаза. — Я говорю, что я должен буду за это? — Мне почем знать? Юрист тебе скажет. А после того, как ордер оплатишь, надо будет с ним еще раз потолковать, чтобы он подчистил все. — Нет. — Рыжий напряженно поджимает губы, немного кусает нижнюю. — Конкретно тебе я что за это буду должен? Чино смотрит на него с каким-то весельем в глазах, а потом искренне ухмыляется, подпирая улыбкой косой шрам на щеке. — Ты совсем глупый? Ты ведь у меня трудоустроен. Будут вопросы к тебе — появятся и ко мне. А мне это нужно? — Он опять ухмыляется, но на этот раз уже как-то тоскливо. — Везде-то ты, малый, подвох ищешь. А он не везде есть. Выдыхай. Мне ты не будешь должен. Думаешь, я вечно буду терпеть тут твою малолетнюю жопу в подсобке? — Качает головой, не спуская с Рыжего глаз. — Отблагодаришь меня тем, что не свалишь сразу же после оплаты земельного ордера. А другой долг жизнь потом с тебя сама спросит. Ты поймешь, когда придет время. Рыжий морщится: классный Чино чувак, но вот эта философия в нем иногда кумарит. Говорит загадками своими, а ты хоть мозги все сломай — один хуй не поймешь, что он имеет в виду. Одно Рыжий понимает наверняка: шанс у него есть. Надо только продолжать барахтаться. И это, пожалуй, единственный закон человеческой вселенной, в который Рыжий все еще продолжает верить: даже если ты уже больше не вывозишь, ничего не прекратится, но шанс у тебя все равно есть. Если продолжать барахтаться. И Рыжий продолжает. Он достает из кармана испачканные маслом ключи, оттирает их бензином, бросает на стойку. Вытирает руки чистым куском материи и вписывает в бланк выполненных для дамочки работ замену масла и фильтра. Подбивает под чертой сумму за услуги, ставит печать на чек. И ни о чем не думает. Не думает. Но в башке все равно прокручивается на повторе отстраненное “С Рождеством, Рыжий”. Ебучий мажор. Да и сам Рыжий кретин ебучий. Нахера вот он к нему с поцелуем этим проклятым полез? Тем более после того, что он ляпнул утром Чино. Чино, который тоже помогу-тебе-во-всем. “Блять, — думает вдруг Рыжий, холодея, — а если Чино приедет не за документами?” Эта мысль ебашит по шарам так сильно, что он останавливается посреди гаража с измазанной тряпкой в руках. Сука. Не должен был он приезжать. Он же говорил, что его в городе не будет. А тут сразу документы какие-то нарисовались. В Рождество. Когда ни сервис, ни мойка не работают. И нарисовались они чудесным образом сразу же после того, как Рыжий пизданул свое “люблю”. Имбецил чертов. Он снова вспоминает “Пацан. Ты попал в аварию?”. Вспоминает “Тронешь малого — ты труп”. Ту ночь. Собачью. Как Чино прижал его макушку к своей груди и глубоко вдохнул, уткнувшись в нее носом. И теперь не он отталкивается от стены — стена отталкивает его. Да уж, нихуя у него не в порядке с чувствами. Слепой он, глухой и обоняние у него ни в пизду. Потому что здесь все, нахуй, очевидно. А может, дело все в том, что Рыжий непроходимо тупой. Или в том, что он трус. Он ведь видел все это. Замечал. И вроде как даже понимал. Не хотел просто думать об этом, пока самого не окатило тем же дерьмом. Он-то считал, что с его проблемой покончено. До тех пор, пока проблема не вручила ему пачку гондонов в качестве рождественского подарка. И его опять прижгло. А понял он это только после того, как ляпнул это Чино. А вдруг Чино так уже год жгло? Охуенно, конечно, если нет, но что, если все-таки да? Рыжему хочется разорвать себе ебало за то, что из него вырвалось. Теперь, когда через стенку нет никаких спящих мажоров, у него будто в башке прояснилось: совершенно ведь очевидно, что Чино едет сюда затем, чтобы вымандить малого. Чтобы сказать что-то вроде “нельзя ебаться в моей постели с другим человеком”. Рыжий представляет, как говорит в ответ: да не было ничего. Он просто уснул. Качает головой: в такую отмазку он бы и сам не поверил. Да и неважно, было что-то или нет. Рыжий, конечно, Чино не обещал, что никого на сервис приводить не станет, но и растрепывать о своих похождениях тоже не планировал. Но когда это планирование и его жизнь хоть как-то сочетались? А теперь вот Чино собирается приехать. За документами. А может, затем, чтобы выгнать его отсюда. Может же такое быть? Может, наверное. Может, никакой Чино не взрослый и не мудрый, не тот, который в первую очередь думает о делах, а потом уже о чувствах. Может, в этом ебучем мире вообще никаких взрослых не бывает, и Чино точно так же может психануть, как сегодня утром это сделал сам Рыжий. Может, он просто заливал все это время про эти долги кармические, а сам ждал удобного момента. А сейчас вот понял, что никаких моментов не будет. А может, думает Рыжий с онемевшим лицом, как раз сегодня и будет этот момент. Что, если Чино приедет, чтобы поставить его перед выбором? Вывалить наконец “Повелся, малый?”. Сказать ебучее “или”. Сказать: выбирай. Рыжему нихуя не хочется выбирать. Ему хочется только отмотать время назад и ответить на звонок Чино прямо там, лежа в кровати. Или хотя бы не сбрасывать его, а просто не ответить. А потом сказать, что как раз принимал душ. Потому что нихуя хорошего из его поступка не вышло. Уберег он сон мажора, чтобы поставить на острие ножа все свое будущее. А мажор еще и упиздовал в итоге. Чтобы не испачкаться. И это, нахуй, правильно. Так и должно быть. Он так и топчется посреди гаража с тряпкой в руках, когда в воротах появляется голубой плащ. Дамочка влетает в мастерскую как на крыльях, освещая бетонные стены ослепительной улыбкой, и буквально спотыкается о стоящего в бензиново-масляном облаке Рыжего. Улыбка на ее лице тут же сменяется беспокойством, и она хватает Рыжего за грязный рукав ладонью в чистой перчатке. И Рыжему одновременно приходят в голову сразу две мысли. Первая — что за ебанутая мода трогать людей без их на то согласия? А вторая — эта вот не побоялась испачкаться в масле. И от этой мысли ему в разы хуевее, чем от ее прикосновения. — Вы в порядке? В порядке ли он? Смешной вопрос. Он легко дергает рукой, вырывая локоть из ее перчатки, и говорит негромко: — Да. Вы испачкаетесь. — Это всего лишь вещи, — пожимает плечами голубой плащ и окидывает Рыжего взглядом. Добавляет сочувственно: — Вы ведь тоже испачкались. И случилось это по моей вине. — Не по вашей. Я сам виноват. И это в общем-то правда. — Испугался слишком громкого звука. Звука собственных слов, брошенных в телефонном разговоре. Они и вправду были довольно громкими. Рыжий разворачивается, запахивая на себе куртку Жоу, подходит к стойке и говорит дамочке уже оттуда: — Я не стал соваться в салон, чтобы не измазать вам сиденья. Но двигатель нужно прогреть. — Конечно, — она снова улыбается и легко взбирается по невысокой эстакаде к водительской дверце. Заводит машину и наклоняется к бардачку, ныряя туда аккуратно уложенной прической. Потом глушит мотор, позволяя Рыжему проверить уровень масла. Он кивает: все в порядке, и дамочка осторожно выезжает задом, останавливаясь у ворот гаража. Выбирается из машины и возвращается к стойке, копаясь в сумочке. Рыжий кисло протягивает ей чек с печатью мастерской и по привычке прикладывает к нему визитку с номером Чино. Дамочка заглядывает в чек, достает кошелек и кладет на стойку купюры. А поверх купюр кладет красную упаковку, перевязанную золотой лентой. Рыжий снова ловит пизданутое дежа вю, а потому шарахается от этой упаковки, как от чумы, и испуганно вскидывает на дамочку глаза. Спрашивает: — Что это? — Это вам. — Она виновато улыбается. — Я доставила вам массу неудобств. И ваша одежда испорчена. Пусть это хоть немного компенсирует несчастья, которые я вам принесла. Рыжий тупо пялится на эту упаковку и думает: чтобы компенсировать мои сегодняшние несчастья, красной коробочкой не обойдешься. Тем более, у него уже есть две. И ни одна из них нихуя не компенсировала. Говорит дамочке: — Не стоит. — Стоит, — она все еще улыбается и подталкивает коробку по стойке в его сторону уже настойчивее. — Я не хочу, чтобы сегодняшний день запомнился вам только неприятностями. Это всего лишь небольшой сувенир. Но мне хочется оставить его вам как напоминание о хорошем. О том, что хорошее бывает. Даже если утро Рождества вам уже испортили. И пока он пялится на эту коробку, сглатывая ком в горле, дамочка размашисто расписывается в его экземпляре бланка выполненных работ, подтверждая, что не имеет к нему претензий. Уходит, снова помахав Рыжему рукой у самого выхода, и говорит: “С Рождеством!”. — И вас тоже, — безразлично глядя ей вслед, негромко говорит Рыжий. Он молча закрывает гараж. Скидывает на скамейку куртку Жоу, сгребает со стойки ключи, купюры и коробку, прихватывает со стеллажа мобилу и бензиновую тряпку, идет в кухню. Застывает в ней, как изваяние, против воли прокручивая в башке события последних часов. Пиздец. Эта кухня не видела столько событий за все время своего существования, наверное, как за последние сутки. Хотя хуй знает, что тут было до него. Неизвестно, чем занимался в этой кухне ее владелец. Мысль о Чино сжимает Рыжему сердце грубой холодной рукой. Он бросает на стол бабки, ключи, телефон и подарок дамочки — прямо туда, где этим утром лежал шарф мажора. Блядский богатей. В пизду его. Из-за него все это началось. Из-за него Рыжий может проебать все, что ему удалось собрать. Рыжий думает безразлично, оттирая бензином лежащие в мойке перчатки, а потом и саму раковину, что будет с его жизнью дальше, если Чино реально обозлится и выставит его. Пизда всему будет, вот что: минус обе легальные работы и одна нелегальная. Минус жилье, потому что его собственный дом сейчас занимает другой человек. Минус все шансы на будущее, и все это только из-за мажора. Из-за того, что он согласился его подвезти. А потом все просто зацепилось одно за другое, покатилось, как снежный ком, и вот он где теперь. Вот где. А мажор даже не испачкался. А Рыжий даже не потрахался. Рыжий думает об этом, проходя по коридору в подсобку. Замирает на секунду перед тем, как войти в нее: слишком сильно ебашит дежа вю. Но он пересиливает себя и все-таки входит. Там все как обычно: звенящая тишина, бетонные стены, тяжелый металлический стеллаж. Идеально ровная поверхность кровати. Без малейшей складочки. Рыжий втыкает на нее, чувствуя, как в груди разбухает горячий комок. Подходит к ее краю, осторожно кладет ключи, мобильный и красную коробку рядом с нераспечатанной пачкой гондонов — еще одним его рождественским подарком. Садится рядом на корточки и смотрит впритык на то место, где всего несколько часов назад лежал рулет из одеяла с мажором внутри. Смотрит на это место, смотрит, будто дыру на нем хочет прожечь. А потом протягивает одну руку и касается кончиками пальцев холодного одеяла. Проводит по нему рукой. Раз, еще раз, потом еще. Сжимает ладонь в кулак, подносит его ко рту. Проезжается им по лбу. Потом разжимает кулак, проводит пятерней по волосам. Да, блять, не просто так он сказал Чино ту фразу. Не мог он ее не сказать: эта хуйня лезет из каждой поры на его теле, заставляет захлебываться, перемалывает кости. Уговаривает помечтать. Рыжий с радостью не испытывал бы всего этого. Но контролировать это у него просто не получается. Как бы он ни старался. А уж он, блять, старался. Зато кое-что другое у него получается просто охуенно: заставлять себя делать то, чего ему не хочется, Рыжий умеет как никто другой. Поэтому он медленно поднимается, достает с верхней полки жестянку с наличкой и бросает туда заработанные сегодня бабки. Берет с полки чистые боксерки, хватает полотенце. Смотрит на крошечную стопку чистых вещей: у него остались последние постиранные штаны. Если и с ними что-то случится, придется Рыжему встречать Рождество в одних трусах. Ну а если, думает он, направляясь в душ, Чино все-таки приедет сегодня, вполне может случиться так, что Рождество он встретит в одних трусах на улице. В душевой Рыжий с отвращением стягивает с себя липкие влажные шмотки. Бросает их прямо в мусор. Он уже нихуя с ними сделать не сможет. Встает под горячие струи воды с наслаждением, будто оттаивая, и несколько минут просто стоит так, чувствуя, как тугие потоки воды ебашат по шейным позвонкам. Качает головой, горько хмурясь. Знает, что нельзя так думать, но все равно думает: хуже этот день уже не может стать. Хмыкает устало, думая: ну вот, сейчас он, кажется, заказал себе еще одну порцию пиздеца. А впрочем, она и без его заказов подъехала бы. И это один из немногих законов человеческой вселенной, в которые он верит, потому что обнаружил их сам: жизнь без пиздеца невозможна. Просто у каждого свои масштабы катастроф. Рыжий смывает с себя остатки масла и бензина. Закручивает кран, медленно вытирается и сгребает в полотенце щетку и оставленные тут с ночи принадлежности. Как там было? Представим, что это нормальный санузел в нормальном жилье? Рыжий кривится, глядя на то место, где еще утром лежала зубная щетка мажора. Теперь там пусто. Не бывает в его жизни ничего нормального. Пора бы уже к этому и привыкнуть. Он натягивает боксерки, открывает дверь и проходит по узкому коридору в подсобку, думая: надо пожрать. Вот вам еще один тупой закон человеческой вселенной: похуй, что случилось с твоей жизнью. Тебе все равно придется жрать, чтобы существовать. Рыжий думает, надевая спортивки и футболку: наверное, в холодильнике все еще лежат сэндвичи. Те самые. Мажор их не сожрал, потому что не было ведь ничего. Потому что он привык жрать после ебли. А ебли не было. Рыжий опять цепляется взглядом за нераспечатанные ультратонкие, чувствует, как горло сухо сжимается, и думает: в пизду. Не может он опять пойти в кухню. Не может он жрать сейчас. Тем более жрать-то и нечего, кроме этих злоебучих сэндвичей. Он представляет, как давится ими в бетонном одиночестве, и по телу идет дрожь. Нахуй. Лучше поспать, пока Чино не приехал. Неизвестно, что будет дальше. Неизвестно, где он будет спать этой ночью и будет ли. Может, Чино все-таки выгонит его. Или, что еще хуже, потянется к нему. Рыжий устало отдергивает одеяло и с размаху падает в кровать. Подгребает с комода мобильный и сует его под подушку. Думает: хуй я усну. Но засыпает почти сразу же, так крепко, что когда слышит вибрацию, не понимает, день сейчас или ночь, а если день, то какой. Достает телефон из-под подушки и пялится в экран. Поднимает трубку. — Малый. Я на перекрестке. Буду через пять минут. Есть дело. — Ладно, — хриплым голосом отвечает Рыжий. Эта фраза вырывает его в реальность одним махом, заливая внутренности холодом. Конечно, у Чино есть дело. Не может не быть. Какие уж тут нахуй документы. Он даже не пытается подготовиться. Думает, подтягиваясь на руках: шмотки мне собирать недолго. Если что, за полчаса справится. Потирает ладонями лицо. Поворачивает башку, смотрит на тумбочку. Достает одной рукой учение о компатибилизме и накрывает им обе красные пачки. Бросает сверху связку ключей. Думает: не хватало только, чтобы Чино увидел это сразу. Вот веселье будет. Он вылезает из постели, когда слышит, что дверь гаража открывается. Почти сразу же в подсобку коротко стучат, и вслед за этим на пороге комнате появляется Чино, взъерошенный даже больше, чем обычно. Пиздец, думает Рыжий, просто пиздец. Кажется, Чино летел сюда. Наверное, все еще хуже, чем он думал. Наверное, нет у него никакого выбора. Но он все равно будет честным. Потому что только честности Чино и заслуживает. В первую секунду ему кажется, что Чино злится. Потом понимает: нет, он просто обеспокоен. Владелец мастерской впивается взглядом в стоящего у постели Рыжего и говорит коротко: — Привет, малый. — Привет, — просто отвечает Рыжий, думая: не затягивай. — Как-то не слишком ты доволен как для того, кто проснулся сегодня со своим человеком. Рыжий кисло морщится, поджимая губы. — Все пошло не по плану. Думает: если уж решил что-то делать, делай сразу, без лирических вступлений. Потому что рвать нужно резко. Если тянуть, будет только больнее. Но Чино, кажется, не собирается ничего рвать. Не собирается рассказывать Рыжему о том, что нельзя спать в его постели ни с кем другим. Что нельзя ему никого любить, потому что он, Чино, не на это рассчитывал. Он не бьет себя в грудь со словами о предательстве, не бросается с поцелуями и ультиматумами — вместо всего этого он просто смотрит, и Рыжего будто сдавливает прессом. Потому что не этого он ждал, а чего-то другого. Чего именно, он не знает, но точно не игр в гляделки. Но Чино именно этим и занимается. Он осматривает Рыжего как-то разом, будто ощупывая. Скользит глазами по открытой шее, чуть наклоняет голову, чтобы немного заглянуть под челюсть, разглядывает скрытые футболкой плечи и спотыкается взглядом на отпечатке зубов чуть повыше запястья. Рыжий прослеживает, куда втыкает Чино, и потирает следы собственного укуса ладонью другой руки, будто пряча их. Чино приближается к Рыжему, хватает его за укушенное предплечье крепкой рукой и спрашивает, сжимая ладонь: — Это что? Рыжий морщится. Да ебаный рот. Ну неужели без показательной казни нельзя обойтись? — Сам не видишь, что это? — вяло огрызается Рыжий, отводя взгляд в сторону. — Вижу. Как так получилось? Рыжий прикрывает глаза и качает головой. Думает: сказать ему, что это были его собственные зубы? “Я укусил себя, чтобы нервы в порядок привести?” Да кто в такое дерьмо поверит? Рыжий бы и сам не поверил. Спал я не один, а укусил себя сам. Ха-ха. — Спроси что попроще, а. Чино смотрит еще секунду на вспухшие красные отпечатки зубов, а потом и правда спрашивает. Спрашивает кое-что настолько простое, что и ответить можно очень просто: либо “да”, либо “нет”. Но у Рыжего получается не сразу. Чино поднимает взгляд, встречается с золотыми глазами и говорит: — Ладно. Ты сам-то этого хотел? Рыжий замирает, втыкая в глаза напротив, а потом горько усмехается, все так же качая головой. Он прекрасно понимает, о чем говорит Чино, но ответить ему нечего. Хотел ли он? Хотел. Даже сейчас, стоя перед человеком, на волоске симпатии которого повисло все будущее Рыжего, он пиздеть не стал бы. Хотел, блять. Только вот не того он хотел, что получил. А не получил он нихуя, кроме одного поцелуя с металлическим привкусом. Не то это, ради чего можно было все проебать. Но выбора у него особого нет. Никогда не было. Да и Чино пиздежа не заслуживает. И похуй, чем это закончится: не сможет Рыжий себя переломать в обратную сторону, даже если владелец гаража поставит ему ультиматум — он или человек. Рыжий выбрал бы человека. Если бы имел право выбирать, конечно. — Малый. — Чино жестко встряхивает его руку. — Это случилось по твоей воле? Рыжий вздыхает и отвечает затраханно: — Да. Не будет он тут в детский сад играть и пускаться в объяснения, рассказывая, что ничего не было. Бессмысленно это. Не сейчас, так потом Чино с него спросит, если уж собрался спрашивать. Но Чино, кажется, не собирается. Он опускает руку Рыжего и говорит, усмехаясь: — Ну поздравляю тогда. Протягивает ладонь и ерошит рыжие волосы. Добавляет: — Я даже боюсь представить, что там у тебя под одеждой. Рыжий смотрит на Чино заторможенно, пытаясь вычленить из его слов или взгляда угрозу. Или злость. Или еще хоть что-нибудь, что может все сломать. И не может: Чино подпирает улыбкой свой шрам, и Рыжему кажется (может, и правда только кажется), что ему только немного грустно. Но выгонять малого он точно не собирается. И Рыжий вздыхает с облегчением, чувствуя, как в животе разжимается тугая спираль страха. Говорит негромко: — Нет у меня ничего под одеждой. — Ну да. Так оно обычно и бывает. — Ухмылка чуть растягивается. — Ладно. Я вообще-то по делу. Дело такое: раз уж не вышло у тебя сегодня выходного, тут еще один заказ нарисовался. Очень непростой к тому же. Тачка вроде новая, но где-то стучит. Хер пойми, на что похоже. Говорит, только на поворотах слышно. И по описанию странно, то ли масло, то ли карбюратор, а может свечи. Придется сделать круг по кварталу, чтобы послушать. Может, перебрать придется почти все, чтобы понять, что там. Но и рисков выше крыши. Я таких тачек еще не видел. Вот ты мне скажи, возьмешься или мне все-таки вызвать Бао? Я сам не могу сегодня, и так еле вырвался на полчаса. Я пойму, если ты откажешься. Но возьмешься — бабки твои. Все. Праздник все-таки. И я почему предлагаю: бабок там, малый, — тебе и не снилось. Рыжий непонимающе хмурится, охуевая попутно от суммы заказа. Что, неужели и правда все? На этом все выяснения и закончились? Неужели Чино реально по делу заскочил? — Да возьму, конечно. — Он проводит укушенной рукой по затылку, чешет его. — За такие бабки-то. Только если все перебирать, это ж почти на всю ночь работы. — Потому и спрашиваю. — Чино достает пиликающий телефон — слава богам, не кнопочный, обычный, — и говорит: — О, вот и клиент. Пошли. Посмотришь и скажешь, берешь или нет. — Че смотреть? — Рыжий пожимает плечами. — Как будто я тачек не видел. Чино качает головой: — Эту надо видеть. Рыжий хватает оранжевую куртку, на ходу влезая в ее рукава, и выходит через открытые ворота гаража вслед за Чино. Думает: что ж там за тачка такая, которую надо видеть. Может, и правда лучше отдать этот заказ Бао? У него опыта побольше. Вот только не хотелось бы дергать его по пустякам в Рождество. Рыжий представляет, как Бао колесит по кварталу, вслушиваясь в неизвестный стук, и проклинает Рыжего. Он бы даже не обиделся на проклятия эти. Но, выходя к стоящей под фонарем тачке, Рыжий понимает: по этому пустяку Бао придется все же дернуть. И хуй с ними, с бабками — он за починку этого авто и пальцем не возьмется даже под угрозами. Он выхватывает взглядом только жопу тачки и обмирает, не в силах заставить взгляд скользить по машине дальше. Потому что перед их занюханной мастерской стоит настоящий Стирлинг Мосс. Рыжий такие видел, конечно. На картинках. На самых охуенных, на фоне самых дорогих отелей мира, с самыми дорогими телками в лакшери-салоне. У этой тачки каждый болтик стоит дороже, чем вся его жизнь. Ее ремонтировать должны на заводе Мерса специально обученные люди в белых шелковых перчатках, а не двадцатилетний пацан в гараже китайского промышленного квартала. Как Чино вообще мог согласиться браться за такое? Он отлипает взглядом от жопы тачки и уже поворачивается к владельцу гаража, напряженно всматривающемуся в автомобиль, чтобы сказать “Тут даже Бао не справится”, когда слышит за спиной голос, от которого позвоночник с хрустом осыпается под ноги. И замирает, не веря в то, что все это не шутка и не глюки. Рыжий почти молится, чтобы это его парами бензина накрыло. Но куда уж там. — Добрый вечер. Я вовремя? Нет, блять. Этого просто не может быть. Рыжий медленно поворачивается и смотрит с омертвевшим лицом на стоящего у коллекционной тачки мажора. Мажет взглядом по его длинным ногам, широким плечам, породистой роже. И думает, проглатывая нервный смешок: ты еще никогда не бывал так не вовремя. Он с первобытным ужасом наблюдает за тем, как Хэ Тянь, даже не глядя в сторону Рыжего, неторопливо подходит к Чино, слегка склоняет голову в знак приветствия и спрашивает, выстреливая хищным взглядом ему в лицо: — Это ведь вы владеете автосервисом? Меня зовут Хэ Тянь. Рад познакомиться. Я наслышан о вас и вашей мастерской. Рыжий переводит ошалевший взгляд на Чино и чувствует, что еще совсем немного — и ему опять понадобится дыхание на четыре такта. Потому что такое он точно не вывезет. Он отводит глаза от Чино, с вежливой улыбкой склонившего голову в ответ, и закрывает их. Думает: все. Приплыли. Это ебучий крах. Он больше никогда в жизни не использует фразу “Хуже уже быть не может”. Потому что сраная вселенная все-таки слышит его. И она отвечает ему. Говорит: о, малыш, хуже быть очень даже может. Сейчас ты даже увидишь, насколько. Устраивайся поудобнее: шоу начинается.