***
Воспоминания расплываются, искажаются, изгибаются и кидают Дина обратно в комнату с дверями. Он шатается, и Кас ловит его, поддерживая за руку. Дин снова резко отталкивает его. Это невыносимо. Когда он так себя чувствует, это прикосновение — это… Это равносильно насилию. Дин не в своём теле, не в настоящем, он словно не может сказать «нет». У него мурашки по коже от мысли о пальцах на его искусственном, словно глиняном лице. А ещё есть та часть глубоко внутри, эта отчаянная, упрямая, стремительная, безрассудная частичка себя, которая думает, что лучше чувствовать что-то, чем вообще ничего. И, Боже, в прошлом это приводило Дина к очень большим ошибкам. Дин знает, что ему нужно что-то отдать этому месту, найти в себе какое-то откровение, но он пуст. Он не может придумать ничего стоящего. Итак, все бросают его. Все умирают. Отец время от времени избивал его. Он всё это знает. Всё, что он делает, абсолютно бесполезно, может быть, даже хуже, чем бесполезно, может быть, он обуза. Может быть, они всё неправильно поняли, и заклинание не требует какого-то тщательного исследования его чувств, может быть, оно хочет, чтобы Дин изгнал их раз и навсегда, отрезал их, как рудиментарные конечности, и бросил гореть в огне. По крайней мере, это было бы в духе того, что обычно Небеса требуют от них. Время выходит, и Дин одновременно не чувствует ничего и чувствует что-то похожее на притуплённую панику. Это словно вода, текущая подо льдом. Это внутри него, вызывает суету в его нервной системе, но его тело словно не связано с сознанием. Дин понимает, что Кас старается дать ему как можно больше времени, чтобы он мог прийти в себя, но в конце концов ангел прочищает горло, привлекая к себе внимание. — Дин, посмотри на меня. Дин не особо задумывался о том, где до этого блуждали его глаза, но теперь, когда Кас просит о таком, трудно повернуться к нему. Это требует огромных усилий — встретиться с ним взглядом. Все, что он может видеть, — это тот последний раз, когда Кас безжизненно лежал перед ним, Дин стоял на коленях, словно в молитве, позволяя пустоте заполнить себя. Но Кастиэль здесь с ним, в голове Дина, ловит его взгляд. Они молча смотрят друг на друга. Это же нормально, правда? На самом деле Дин не знает. На самом деле Кас — его первый друг. Они слишком много переезжали, когда он был маленьким, и, кроме того, он никогда не был похож на других мальчиков. Он слишком много знал. Когда он был немного старше, мальчиков-подростков волновали совсем другие вещи, неинтересные ему. Дин этим не гордится, но он никогда даже не думал о том, чтобы подружиться с девушками. Сейчас он чувствует себя отвратительно из-за того, что даже в свои двадцать лет он видел в девушках лишь тела, а не людей. Дин чувствует себя виноватым хотя бы потому, что знает, каково это — быть объективированным, сексуализированным. Конечно, Дин ведёт себя дружелюбно по отношению ко многим людям. Он очаровательный, симпатичный, харизматичный и может перепить кого угодно. Раньше он постоянно находил себе однодневных приятелей во время однодневных остановок, где угодно, среди других охотников, среди ребят из колледжей, которые потом тащили его в общежитие вместе с собой, чтобы закинуться чем-нибудь покрепче, среди хозяев баров, дружба с которыми никогда не бывала лишней. Но Дин никогда прежде не строил действительно крепкой стабильной дружбы, отчасти потому, что на следующий день он обычно уезжал, но и отчасти потому, что иметь настоящих друзей — это значит быть готовым доверять, а Дин не был. Не надолго. Да, возможно, это не нормально. Возможно, для Дина это всегда было всё или ничего. Вы либо семья, либо нет. Кас, Чарли, Гарт, они есть, или были, его семьёй. Они — его люди. Возможно, другие люди могут иметь «просто друзей», но Дин не видит в этом смысла. Ему нужны люди, за которых он готов умереть, а не с которыми можно сходить на поздний завтрак. Глаза Каса голубые, как летнее небо над Вайомингом. Они голубые, как отражение на воде. Это голубой цвет, который, на самом деле, ни на что не похож, этот цвет напоминает Дину тот факт, что у греков не было слова, обозначающего синий или голубой. Этот цвет существует и не существует одновременно. За пределами своего сосуда Кас — существо, сотканное из света, а голубой — это просто свет, преломляемый таким редким в природе способом, что целая цивилизация никогда не упоминала о нём. Глаза Каса — это свет, видимое напоминание о Свете Невидимом. Возможно, это нормально, позволять себе подобные мысли о своём лучшем друге. Дин пытается притворяться, что это нормально. Он смотрит на Каса, а Кас на него, и это не должно ничего значить, не должно на него так влиять, но чертовски влияет, потому что через несколько минут у Дина перехватывает дыхание, и он проигрывает это странное состязание, закрывая лицо руками. — Я знаю, каково это, — нерешительно начинает Кас. — Потерять себя. — Кас… — Но я здесь, Дин. Я с тобой, и Сэм тоже, и мы какая-никакая, но всё-таки команда Свободной Воли, да? Я знаю, что вторгаюсь в твоё личное пространство прямо сейчас, и тебе не нужно, чтобы я рассказывал, сколько ты потерял, или что ты чувствуешь об этом, но Дин, тот факт, что ты просыпаешься по утрам после всего, через что прошёл, достоин восхищения. — Ты сказал мне однажды, что я должен отпустить тех, кого не могу спасти, потому что это прямая противоположность тому, что делаешь ты сам. Что, на самом деле, было крайне плохим советом. Кас слегка улыбается ему, это лёгкое движение около уголка его рта, но это… помогает. — Знаешь, чему я на самом деле у тебя научился? Не тому, что просто отпустить когда-либо работает. Работает сам факт заботы, любви. Это как… есть слово в енохианском. Я не знаю, как выразить это на английском. Это как… путешествие во времени. Это словно вернуться в прошлое и повлиять на будущее — выбор, колеблющийся в трех точках времени. Он существует в действии прошлого, решении настоящего и влиянии будущего. Но он существует и вне времени. Это изменение, которое вы вносите, меняет настоящее, которое влияет на ваши решения, которые в свою очередь могут изменить то, как вы будете взаимодействовать с прошлым, чтобы повлиять на будущее. Отсюда и случаются парадоксы, понимаешь? — Кас, я не… — Любовь существует вне времени, — настойчиво продолжает Кас, перебивая его. — Я… то, что я пытаюсь сказать, это то, что я продолжаю заботиться, потому что чувство потери и вины — это моё настоящее, но моя любовь — это одновременно прошлое, настоящее, будущее. Это больно, потому что это и должно быть больно. Но я продолжаю бороться, потому что есть будущее, в котором эта борьба, эта забота имеет значение. И есть прошлое, в котором всё уже произошло. Думаю, это… трансцендентность. Имеет ли это смысл? — Боже, Кас, я не знаю, — Дин правда не может переварить всё сказанное и понять, что хочет донести до него Кас. — Ты пытаешься сказать, что абсолютно не важно, что все наши друзья мертвы до тех пор, пока мы продолжаем любить их? Потому что, как по мне, это полная чушь. — Нет, — Кас печально встряхивает головой. — Конечно же, нет. Конечно, это имеет значение. Я не… Я даже не говорю, что от этого осознания должно становиться проще. Я имею в виду, что важнее всего то, что это имеет значение. Я переживаю, забочусь, люблю вместо того, чтобы отпустить, потому что это делает меня чел… Кас замирает на мгновение с грустной улыбкой на лице. — Ну, по крайней мере, ближе к людям. Для Дина, который всё ещё ничего не чувствует, это действительно имеет смысл. Иногда это его бесчувствие включается автоматически режимом выживания, а иногда Дин сам скорее стремится погрузиться в него, чтобы ничего не чувствовать, но… Эмоции не рудиментарны, так? Они эволюционируют, как и всё остальное. В этом вся суть Дина — заботиться, даже когда это становится чрезмерным, даже когда от этого ему хочется умереть. Да, он слишком многое потерял, видел слишком много смертей, но, чёрт возьми. Он будет хранить это в себе, пока оно его не убьёт. Он будет заботиться, пока это его не уничтожит. Четвёртая дверь вспыхивает.Видимое напоминание о Свете Невидимом (Дверь четвёртая)
12 марта 2021 г. в 10:47
Примечания:
Видимое напоминание о Свете Невидимом - цитата из поэмы Т.С. Эллиота «Камень».
Предупреждения к главе: cмерть, горе, диссоциация, упоминание суицидальных мыслей.
Итак. Номер четыре — это дверь смерти.
Дин смутно помнит, что в некоторых культурах число «четыре» ассоциируется со смертью, но он не может вспомнить где именно и почему. Вот Сэм точно знает.
Кас, скорее всего, тоже знает, но Дину становится всё труднее смотреть ему в глаза.
Способность Дина дистанцироваться начинает давать сбои, это невыносимо, быть вынужденным столкнуться со всем этим дерьмом, видеть его разложенным по полочкам и выданным ему обратно маленькими порциями, словно серией брошюр по психическому здоровью в офисе врача.
Дин чувствует себя подавленным. На грани. Он словно снова стал грёбаным подростком, которого насильно вернули в место, где он был вынужден выживать с помощью лжи и адреналина, где каждый неправильный выбор грозил падением в пустоту.
Боже. Ему нужно выпить.
Иногда с Дином случается нечто такое, для чего он долгое время не мог подобрать слов. Но он и так знал, что с ним что-то не так, предполагал, что это просто очередная трещина где-то в его черепе.
Иногда Дин просто ничего не чувствует.
Раньше это заставляло его считать себя психопатом. Они могли сидеть где-то вместе с Сэмми, дразнить и подшучивать друг над другом, заниматься чем-то весёлым, и Дин заставлял свой рот открываться, изображать смех в ответ на шутки Сэма, но на самом деле он был слишком далёк от всех этих эмоций, выражение его лица было словно слеплено из глины каким-то неплохим мастером. Или он мог быть на охоте, и Дин физически чувствовал прилив адреналина, но его мозг не знал, как его интерпретировать. Это ничего не значило. Он мог быть кинутым на землю оборотнем, царапающим его запястья, и не было бы ничего — ни страха, ни волнения, только глухой стук в груди, говорящий, что ему делать.
Словно та область его мозга или сердца, которая должна была отвечать за распознавание и обработку эмоций, просто исчезла, и Дин остался сам по себе, на автопилоте.
Дин вроде бы думал, эй, он и так уже сломан кучей способов, какая разница, если он иногда впадает в оцепенение? Это не самое страшное, что могло бы быть. После Ада Дин отдал бы всё, чтобы иметь возможность контролировать это, навсегда отказаться от способности чувствовать, если бы это помогло забыть, что это место сделало с ним.
Основная проблема отсутствия чувств в том, что это оставляет его совершенно пустым. Боли нет, но нет и надежды. Это заставлят его чувствовать себя оторванным от мира — он не сумасшедший или, по крайней мере, не в бреду. Он понимает, что мир реален, что он существует в нём, и что он должен что-то чувствовать по поводу всего этого. Просто в моменты, когда он ничего не чувствует, он словно находится вне своего тела. Или, может быть, заперт где-то очень глубоко внутри. Где-то, где он словно отключен от центрального процессора.
Что ему однажды сказал Голод? Внутри тебя лишь пустота. Ты не голоден, Дин, потому что внутри ты уже мёртв.
Пару лет назад одним вечером Дин стащил ноутбук Сэма и немного погуглил. Он не пытался ставить себе диагноз или заниматься психоанализом, он просто хотел убедиться, что он не был…
Это случилось после того, как Сэм вернул себе душу, после его худших галлюцинаций. И Дин просто… он пытался убедить себя, что его собственная душа функционирует как надо. Он хотел попросить Каса проверить, но Кас тогда тоже был сломлен.
Оказалось, что судя по всему, Дин склонен к диссоциации. Он не может это контролировать, иногда его эмоции просто отключаются, и всё вокруг словно происходит не с ним.
С Дином происходит это прямо сейчас, когда он видит воспоминание о смерти матери, разыгрывающееся перед ним и Касом. Снова четырёхлетний Дин, стоящий перед их горящим домом, прижимая к себе Сэмми маленькими ручками, пока его брат плачет и крутится. Он изо всех старается удержать его, но брат слишком тяжёлый, а руки Дина слишком слабые.
Закончив разговор с пожарными, Джон подходит к ним уже совсем другим человеком. Он подхватывает обоих мальчиков одной рукой, обнимает их, усаживая на капот Импалы. Он прижимает Дина к себе, одной рукой держа его за запястье, принимая на себя часть веса Сэма. Джона трясёт. Он крепко держит своих сыновей, они с Дином смотрят, как перед ними догорает их дом, их жизнь.
Это последний раз за долгое, долгое время, когда кто-то держит Дина так крепко.
Теперь они в больнице, Джон распластался на полу, двадцатишестилетний Дин, только вернувшийся из могилы, опирается на плечо Сэма и чувствует, как его мир снова рушится.
Настоящий Дин отстранённо наблюдает за происходящим. Он помнит абсолютное опустошение, которое принесло с собой его горе, оно накатывало волнами, угрожая уничтожить его; он помнит чувство потери, настолько сильное, что хотелось содрать с себя кожу, лишь бы это прекратилось. Он помнит, что потом все остальные чувства поглотил гнев, ярость, которые он выместил на машинах на свалке Бобби.
Снова наблюдая смерть Джона, Дин чувствует, что на самом деле он не там, не в этом моменте.
Теперь это Сэм падает на колени с перебитым позвоночником. Момент, который сломил Дина, как никакой другой.
Дин был в Аду, был демоном, терял всё, что когда-либо имело для него значение более одного раза. Но если и был момент, когда его жизнь преломилась, когда сам Дин разделился на «до» и «после», то это именно он.
Кас пытается положить руку ему на плечо, но Дин грубо отталкивает его.
Теперь это Кас, в первый раз взорванный Рафаэлем.
Это запах керосина, взрыв, в котором погибли Эллен и Джо.
Это Сэм, выстрелы из дробовика прямо в грудь в гостиничном номере, за мгновение до смерти самого Дина, до их попадания на Небеса.
Это Кас, снова взорванный уже Люцифером.
Снова Сэм. Сэм и Адам, вместе падающие в яму. Лицо Сэма такое спокойное. Дин никогда не задумывался о том, как выглядело его лицо, когда Сэм попал в Ад. Тот Дин настолько сломлен, настолько окровавлен, избит и покрыт синяками, что его едва можно узнать.
Это Кас, захваченный левиафанами и входящий в воду, как в каком-то ужастике про Иоанна Крестителя.
Это Бобби. И, чёрт возьми, что можно сказать о потере человека, который впервые показал Дину, каким должен быть настоящий отец?
Снова Кас. И снова.
Дин слышит, как голос его прошлого «я» обрывается на имени Каса, он тянется к лицу бывшего ангела, опускаясь рядом с креслом на колени, смотря на зияющую в груди рану от ангельского клинка. Он позволяет себе думать о том, что если бы не был сейчас заперт в собственном теле, его бы смутило это очевидное бесконечное отчаяние, отражающееся на лице.
И теперь Дин наблюдает, как исчезает последний луч света в глазах Каса, как он сам снова падает на колени рядом с ангелом туда, где Люцифер оставил его растянувшимся на земле. Он даже не может взглянуть на лицо собственного воспоминания — это лицо человека, который сдался. Того, кто готов позволить миру сгореть, кто готов к смерти.
Настоящего Дина это сбивает с толку — уровни его отстранённости от разыгрывающихся перед ним воспоминаний разнообразны. Он вне памяти, смотрит внутрь, но он также и вне себя, вне всех версий Дина.
Единственная вещь, в которой он уверен наверняка — Дин не может никого спасти.