***
Они попадают в тёмную комнату. За окнами глубокая ночь. Дин понятия не имеет, где они, да и зацепиться особо не за что. По мере того, как его глаза привыкают к темноте, он может рассмотреть, должно быть, маленького себя на кровати, стоящей возле одной из стен комнаты. Напротив стоит другая кровать, и маленький комочек под одеялом, должно быть, Сэмми. Это может быть чем угодно. Единственный сенсорный триггер в этом воспоминании — запах, на который Дин сначала не обращает внимание, потому что привлекает скорее само отсутствие запаха. Заметно не хватает затхлого дыма, плесени или чистящих средств промышленного назначения. Должно быть они в доме, в настоящем доме, в котором кто-то живёт, и за которым следят. Пахнет только что пропылесосенным ковром и чистыми простынями. Дин всё ещё перебирает возможные варианты, когда в коридоре за дверью слышится скрип, и тут всё внутри обрывается. Он забыл об этом. Ну, на самом деле, нет, не забыл, не совсем, но он никогда не думал об этом. Никогда. За все эти годы. Это даже не было осознанным подавлением. Просто это было так давно, и столько всего произошло с тех пор. Как он мог забыть об этом? Скрип в коридоре становится громче. И Дин… не может. Он правда больше не может, не в этот раз. — Нет, — шепчет Дин и пятится назад, открывая дверь, надеясь, что это сработает. И это работает. Дин и Кас снова в круглой комнате с дверьми, и Дин с силой захлопывает пятую дверь. Его сердце стучит слишком быстро. Он вроде как не может дышать. Они не могут его заставить сделать это. На самом деле, нет, он правда не может дышать. Что-то не так с его грудной клеткой. Дин не вернётся туда. Он не вернётся туда вместе с Касом, Господи. Он знал, что одна из дверей, должно быть, поднимет эту тему, что не получится избежать этой ядовитой части его прошлого, но начинать там, в той тёмной спальне… Дин, задыхаясь, прижимает руку к груди. Такое ощущение, что его сердце бьётся о что-то, каждый удар гудит в ушах. Кас стоит рядом, положив руку ему на плечо. — Думаю, со мной что-то не то, — Дин пытается успокоиться. Он слишком молод для сердечного приступа, не так ли? Он чувствует, как Кас прикладывает два пальца к его виску, а затем отодвигается. — С твоим сердцем всё в порядке, Дин. Боюсь, что у тебя паническая атака, — его голос слишком мягкий, слишком ровный. — Да, ясно, ты можешь прекратить это? — дыхание Дина становится прерывистым. Он побеспокоится о последствиях для своей гордости позже. — Мы в твоей голове, Дин. Я не могу ничего сделать. Точно. Дин вроде как забыл об этом. Он наклоняется вперёд, кладёт руки на колени. Он чувствует себя совершенно обезумевшим от страха. Это похоже на… это похоже на тот раз, когда он подхватил призрачную болезнь от того бедного мертвого сукиного сына на фабрике, когда призванный призраком ужас чуть не убил его. Что просто ненормально, потому что сейчас ничего такого не происходит. У Дина много недостатков, но он не трус. Такого с ним никогда не случается, если бы он вот так расклеивался в реальной жизни, он бы давно был мёртв. Может быть, этого и хочет это место. Изменить его. Сломать. Добить и так сломленного человека. Дин научился выживать, просто не думая об этом дерьме. Он знает, что слишком много пьёт и подвергает себя опасности, а иногда причиняет боль людям, которых любит, но это помогает ему оставаться живым, не погрязнув в своих худших воспоминаниях. Может быть, они всё ещё остаются там, словно напряжение под поверхностью, дамба, готовая прорваться, но Дину удаётся справляться с этим. Он справляется, сосредотачивая свои мысли на постоянном ожидании смерти. Эта жизнь, охота, опасность, не многие могут позволить себе такую роскошь, как старость и тихая спокойная пенсия, и поэтому, чёрт возьми, нет смысла проживать то немногое время, которое отведено, пытаясь разобраться в своих эмоциях, разложив их в аккуратные маленькие ряды. Алкоголь — это вполне неплохой вариант, и Дин пьёт, и отталкивает любимых людей, и ему снятся кошмары. Он готов это терпеть. Это лучшее, на что он может рассчитывать, и он принимает это. У него совсем невысокие ожидания. Поэтому видеть всё, спрятанное так глубоко годы назад, всплывающее одно за другим, в мельчайших деталях, разложенное на отдельные темы, это даёт очередную трещину в его голове. Дин тяжело поверхностно дышит, согнув колени, склонив голову к полу. Он не может этого сделать. Кончики пальцев Каса слегка касаются его плеч, и когда Дин не отталкивает его, ангел оставляет свои руки там, твёрдые и тяжёлые. — Я не могу, — Дин понимает, что произносит это вслух. Это случается непроизвольно на фоне непрекращающейся паники, оцепенение всё ещё охватывает его безумное сердце. — Я не могу. Я не могу. Боже, он как маленький ребенок, закатывающий истерику. Дин ненавидит себя, ненавидит терять контроль. Его сердце бьётся так сильно, что он чувствует себя словно вне тела. Руки Каса касаются его плеч, он чувствует лёгкое давление, а затем мягкие круговые движения через куртку и две рубашки. Он всегда носит столько защитных слоёв. Это метафора, наверное, в каком-то смысле. — Ты можешь, Дин. Ты прав… это невероятно говённое заклинание. Это забавно, всегда забавно слышать, как Кас сквернословит. Это так по-человечески. — Это жестоко. Ты не должен быть вынужден обнажать свою душу. Никто не имеет право принуждать тебе переживать эти травмы и говорить о них, пока ты сам не будешь готов. Это должен быть только твой выбор, даже если ты никогда не будешь готов. Это несправедливо, но ты можешь справиться с этим. Я знаю, что ты можешь. — Кас, мне нужно, чтобы ты остался. — Я никуда не уйду, Дин. Дин качает головой, делая усилие, чтобы выпрямиться. — Нет, я имею в виду, мне нужно, чтобы ты остался здесь. Я не хочу, чтобы ты был там. Я не могу… Я не хочу, чтобы ты видел это, — Дин на мгновение позволяет себе снова бросить взгляд на дверь. — Лучше умереть, — тихо продолжает он. — Я попробую, — неуверенно отвечает Кас. — Но я… Прости, Дин, я всё ещё в твоей голове, поэтому, думаю, что я привязан к тебе. Дин трясёт головой. Он весь вспотел. Ему нужно… Боже, ему нужно что-то, что угодно. Возможно, ему нужна боль. Именно боль обычно помогает ему прийти в себя. Он впивается ногтями в ладони. Недостаточно. — Дин, — пальцы Каса всё ещё массируют его плечи. Дин открывает глаза, Кас слишком близко, в его личном пространстве, глаза ангела сотканы из света и выглядят как мощное оружие. В голове у Дина неразбериха, он всё ещё в пространстве за пятой дверью, хотя и сбежал из неё. Он уже переживает то, что заклинание только собирается показать ему, и это заставляет его чувствовать себя сумасшедшим, отчаявшимся. Он сделает что угодно, абсолютно всё, чтобы почувствовать что-нибудь ещё, кроме этого. Дин принимает решение, которое имеет смысл в быстром биении его сердца, в непреодолимой, грызущей пустоте в его колотящейся груди. Он просто хочет почувствовать что-нибудь, что угодно, за пределами его головы. Даже если это уничтожит его после. Кас здесь, рядом. Этого достаточно. Кас стоит перед ним, очень близко, поэтому Дин обнимает его за шею, прижимается к нему всем телом, чтобы оказаться как можно ближе, и целует. Кас замирает. Его руки всё ещё лежат на плечах Дина, теперь сжимая их сильнее, напряжение распространяется по всему его телу. Его рот неподвижен под губами Дина, его грудь и бедра твёрдые, там, где Дин прижимается к ним, всё в нём напряжено. Это… Приятно. Если бы Дин остановился на мгновение, чтобы осмыслить происходящее, чего он, конечно, никогда не сделает, он бы… Признаться честно, у него была мысль, которую он никогда не признает, но, возможно, он думал о том, что Кас мог бы захотеть его поцеловать. Это глупо, невероятно глупо, потому что Дин знает, что он недостаточно хорош для Каса, определённо нет. И не то чтобы Кас когда-либо… Дин даже не знает, действительно ли Кас имеет сексуальную ориентацию, или даже правда ли — за одним или двумя исключениями — он действительно может испытывать подобное влечение. Дин отдёргивается от ангела, обхватывая голову руками. — Чёрт. Прости. Прости. Кас на секунду замирает, и Дин, чёрт возьми, не может посмотреть на него, поэтому он обхватывает себя руками и смотрит в пол, просто пытаясь вдохнуть воздух в легкие. Кас наконец убирает руки с плеч Дина. Он аккуратно приподнимает пальцами его лицо, чтобы установить зрительный контакт, и Дин невольно вздрагивает. Не то чтобы он надеялся, что Кас его ударит. Совсем нет. Некоторые парни, может быть, ударили бы, большинство парней, скорее всего. Но Кас слишком странный. Лицо Каса выглядит… Боже, Дин даже не знает. Он не может сфокусировать свой взгляд на нём. — Не так, — говорит Кас. Его тупой, грубый голос звучит ещё более хрипло, чем обычно. — Не в качестве способа навредить себе. Я не сделаю этого для тебя. Это… Чёрт. Иногда Дин забывает, что Кас буквально держал его душу в своих руках. Дин кивает, всё ещё ощущая пальцы ангела у себя под подбородком, и тяжело сглатывает. — Прости, — повторяет снова. — Я понимаю, — отвечает Кас, и это буквально худшее из того, что он мог сказать. — Всё в порядке. Кас колеблется, а затем перемещает пальцы из-под подбородка Дина на его лицо, почти обхватив ими челюсть, и проводит большим пальцем по щеке Дина. Дин закрывает глаза. Нежность гораздо хуже, чем боль, лучше бы Кас его ударил. — Кас, я… я не… Кас убирает руку. — Я знаю, — говорит он, что несправедливо, потому что даже сам Дин не знает, что собирался сказать. Затем следует неловкая пауза. Дин отрешённо понимает, что снова может дышать. Его сердце всё ещё бьётся слишком быстро, но ему больше не кажется, что оно может взорваться в любой момент. Дин запускает руку в волосы, прочищает горло. — Что ж, видимо, одно унижение вроде как помогает нейтрализовать другое, да? — неуверенно говорит Дин, пытаясь выдавить из себя улыбку. Кас не покупается на это, но Дин и не стремится продать. — У нас нет выбора, да? — Нет, увы, но нет. — Кас смотрит на высокий потолок с далёкими прорезями света. — Я не могу сказать, сколько времени прошло, но нам нужно двигаться дальше. Дин не может допустить, чтобы Кас умер. Его лучший друг уже достаточное количество раз погибал по его вине. Он кладёт руку на дверную ручку позади него и снова закрывает глаза. — Кас… В этот раз Кас не торопит его в поиске нужных слов. — Я… Это… Я никогда не говорил об этом. Это случилось очень давно. Всё это. Я не горжусь теми поступками, что совершал, выборами, которые я сделал. И ты будешь… ты будешь смотреть на меня по-другому после того, как это увидишь. И это ничего, это нормально, но просто… просто пообещай мне, что не расскажешь Сэму. Он не знает и не должен узнать. Никто не знает. Я… — Я не выдам твоих секретов, Дин. — Хорошо. — Дин поворачивается с прямой спиной. Эй, он видел Конец Света, он не может позволить своей долбанной голове победить. Он снова открывает дверь.***
Они снова оказываются в тёмной спальне. Дин знает, что ему восемь, он лежит поверх одеяла, прислушиваясь к тихому глубокому дыханию своего четырёхлетнего брата, спящего на соседней кровати. Пол в коридоре скрипит. Восьмилетний Дин нащупывает охотничий нож, лежащий у него под подушкой. Когда им с Сэмми приходится оставаться одним в мотелях на ночь, обычно он спит с обрезом, но в этот раз они ночуют у другого охотника, друга их отца, пока сам Джон уехал на очередную охоту, и Дин решил, что было бы странно принести огнестрельное оружие в чей-то дом. Но не настолько странно, чтобы быть совсем без оружия. Скрип усиливается, превращаясь в отчётливые шаги. Дверь приоткрывается, и от света из коридора темнота спальни немного рассеивается. Дин едва может различить силуэт Энди Беннета, охотника, у которого они ночуют. Он стоит в проходе какое-то время, и восьмилетний Дин не двигается, не зная, может ли Энди рассмотреть его в темноте. Спустя несколько минут Энди заходит в комнату, тихо закрывая за собой дверь. Он подходит к кровати Дина и садится на край. — Дин, — шепчет он. Почти беззвучно. — Ты не спишь? — Нет, — шепчет Дин в ответ после недолгой паузы. Энди ёрзает, и кровать издает тихий скрип. Больше он какое-то время ничего не говорит, а затем его пальцы, которые медленно ползли по одеялу, находят ногу Дина. В то время Дин научился спать полностью одетым, поверх одеяла, готовым вскочить в любой момент. Он не двигается, когда Энди прикасается к нему. Настоящий Дин не видит ничего из этого, стоя в самом тёмной и дальней части комнаты, но он и так всё слишком хорошо помнит. — Ты хороший ребёнок, Дин, — говорит Энди. Его дыхание совсем рядом с лицом Дина, и восьмилетний мальчик перестаёт дышать. — Хороший старший брат. Должно быть сложно постоянно приглядывать за Сэмом. Всегда быть рядом. Кто-нибудь присматривает за тобой, Дин? Дин не отвечает. Это не звучит как вопрос. — Я хочу присмотреть за тобой этой ночью. Ты позволишь мне? Позаботиться о тебе? И Дин… Это не первый раз, когда взрослый мужчина говорит ему подобные вещи. Джон вечно оставляет их в паршивых мотелях одних, чтобы напиться в очередном баре. Но это первый раз, когда Дину по-настоящему становится страшно, очень страшно. Он запускает руку глубже под подушку, крепче сжимая нож, но… Дин не знает, способен ли он убить человека. Он, конечно, уже убивал, он убил предостаточно всяких тварей для своих восьми лет, но человека? Друга его отца? — Тогда сейчас, — шепчет Энди, кладя другую руку на его грудь. — Ты будешь вести себя тихо, понял? Ты же не хочешь, чтобы Сэмми проснулся? Дин слышит в этом угрозу, не зная, правда ли мужчина вкладывает её в эти слова. Ему восемь лет, ему страшно от того, что происходит, но он выдержит. Главное, чтобы никто не навредил Сэмми. — Хороший мальчик, — говорит Энди, когда Дин достаёт руку из-под подушки. Энди придвигается ближе. — Мы будем очень тихими, — говорит он, запуская руку Дину в штаны.***
Воспоминание искажается и бледнеет, теперь Дину тринадцать, это мотель где-то в Джорджии, и менеджер заметил, что два несовершеннолетних мальчика живут в одной из комнат совершенно одни, и угрожает им позвонить в службу опеки. Дин врёт ему всё, что только может выдумать, он говорит, что ему шестнадцать, что значит он вполне способен присмотреть за младшим братом пару дней, говорит, что, конечно, отец живёт с ними, просто он работает на двух работах и возвращается поздно и уходит рано, поэтому никто и не видел его с того момента, как он привёз сюда мальчиков в прошлую среду. Но когда ничего из этого не работает, а Джон не отвечает на телефон, Дин засовывает свою гордость подальше и начинает умолять, предлагая помочь с чем-нибудь в мотеле, с чем угодно. Лицо менеджера смягчается в первый раз с момента начала их разговора, и он выходит из-за стойки, становясь напротив Дина, тринадцатилетнего, тощего, симпатичного, с ещё по-детски круглыми щеками. — Что ж, полагаю, — говорит он, его голос становится тише, — я смогу найти, чем занять такого симпатичного и болтливого мальчика.***
Теперь Дину четырнадцать, он стоит на улице, на углу какого-то паршивого бара в Теннесси, куря сигарету. Он размышляет о том, стоит ли вернуться внутрь ради ещё одной бильярдной партии, есть ли шанс, что он сможет развести посетителей на деньги во второй раз. Это всегда опасно. Но Дину вроде как очень нужны деньги. Джон оставил им около сорока долларов, и обычно Дин смог бы растянуть их на неделю, так что им с Сэмми вполне бы хватило на основные нужды. Но отец записал их в здешнюю школу, и спустя три дня Сэму предложили перейти в класс с углублённой программой, что означало, что ему нужны новые книги. Таких денег у них, конечно, не было, но Сэмми был настолько горд и доволен собой от того, что его определили в продвинутый класс, что Дин просто не мог разбить его надежды. — Всё в порядке, Дин, — сказал Сэмми своим грустным голосом, разбивающим Дину сердце. — Я просто пойду в обычный класс. Он тоже ничего. — Нет, брось, Сэм, школа права. Ты слишком умён, чтобы застрять там со всеми этими тупицами. Не переживай, я что-нибудь придумаю. Но у него, конечно же, и далеко не было той суммы, которую запросила школа, к тому же помимо мыслей о Сэме, он волновался о том, что в школе могли возникнуть подозрения, если они не заплатят. — Есть зажигалка? Мужчина в дорогом сером костюме, слишком вычурном для этой части города, подходит к Дину, стоящему на углу, с незажжённой сигаретой в руке. Дин вытаскивает зажигалку из кармана и протягивает её мужчине, который поджигает сигарету и делает глубокую затяжку. У Дина есть пачка Camel, которую он стащил у какого-то алкаша пару месяцев назад. Он не курил всё это время, но в такие ночи как эта… — Сколько? — спрашивает мужчина после второй затяжки. Дин отступает назад, неосознанно увеличивая расстояние между ними, его брови нахмурены. — Что? — Сколько? Скажем, за час. До Дина не доходит. — О чём вы говорите? — О, да брось, — отвечает мужчина, закатывая глаза. — Расслабься, я не коп. Он суёт сигарету в рот и достаёт из кармана толстый чёрный бумажник, такой же дорогущий, как и его костюм. — У меня есть номер в отеле через пару кварталов отсюда. Ты сможешь остаться там до утра, если захочешь. Мне нужен всего час. И Дин наконец всё ясно понимает. — Чувак, — говорит он, отходя ещё дальше, скрещивая руки в защитном жесте. — Я не… — Посмотри на меня. Ты можешь назвать свою цену. Это не проблема. Мужчина открывает кошелёк и отсчитывает небольшое количество купюр. — Давай упростим. Как насчет четырёх сотен? Дин пялится на наличку. Потому что… чёрт. Этого будет достаточно, ещё даже останется. Он сможет купить Сэмми книги, возможно, даже отвести его к стоматологу в какую-нибудь дешёвую клинику, чтобы убедиться, что ему не нужны пломбы или ещё что, возможно, он даже сможет купить себе новые ботинки, в которых не будет столько дырок в подошве. Дин способен заработать достаточно денег, чтобы Сэмми не голодал, а когда у него не выходит заработать, то он может украсть немного еды. Это не всегда легко, но так или иначе всегда срабатывает. В комиссионных магазинах можно по дешёвке купить или украсть нужные вещи, обувь или одежду. Но есть некоторые траты, такие как стоматологические осмотры или вакцинация, где Дин не может лгать и обманывать, а денег, выигранных в бильярд или карты, на них никогда не хватает. Когда они остаются с Бобби, тот обычно платит Дину за помощь с машинами, но они бывают в Южной Дакоте лишь изредка, а Дин слишком молод, чтобы учиться у других механиков. Когда Джон говорил Дину приглядывать за младшим братом, он имел в виду, сохранять Сэмми живым. Но Дин знает, что этого недостаточно. Он знает, что мама хотела бы большего. Поэтому он записывает Сэма ко врачам, когда может, обходится без еды, если нужно, и делает всё возможное, чтобы его младший брат был не только жив, но и счастлив. Дин ошарашен, смотря на четыреста долларов наличными, он думает, стоят ли они того, чтобы пересечь эту черту. Мужчина раздражённо вздыхает, скользя по Дину голодными глазами. — Ну, что ты, — снова говорит он. — Четыре сотни за час. Лучше предложения ты сегодня не получишь. Нам даже не обязательно трахаться. Я просто хочу отшлёпать тебя и, возможно, воспользоваться твоим ротиком. Волосы на руках встают дыбом. Настоящий Дин напряжённо наблюдает за своим молодым «я», принимающем это решение, он помнит, что четырнадцатилетний Дин думал тогда: «Со мной уже такое случалось за бесплатно. Я смогу пережить это по собственной воле за деньги». Четырнадцатилетний Дин берёт купюры и суёт их во внутренний карман куртки. Мужчина улыбается, отворачиваясь и идя вниз по улице, зная, что Дин последует за ним. И Дин идёт. Дину всего четырнадцать, когда он впервые позволяет кому-то наклонить себя над кроватью в отеле, уткнувшись лицом в пахнущие чистотой простыни, кусая собственное запястье. Ведь раз уж он зашел так далеко, какое это имеет значение? Он уже… отвратителен. Воспоминание не воспроизводит всё произошедшее, не заставляет Дина смотреть всё, просто показывает достаточно для того, чтобы он вспомнил, и он, конечно, помнит. То, что он старался не думать об этом, это не значит, что он забыл. Он помнит, что, после того как мужчина ушёл, он сидел на полу и тихо рыдал, уткнувшись лицом в свои руки. Потом он собрался с мыслями, принял душ в ванной отеля, оделся и заскочил за пиццей для них с Сэмми по дороге домой.***
Дину пятнадцать, когда у него случается первый поцелуй, что, конечно, абсурдно, учитывая все те вещи, что он делал раньше. Он никогда не озвучивал правила об отсутствии поцелуев, но никто из тех, с кем он был, и не стремился поцеловать его. Он почти сразу понял, что сам может выбирать себе «клиентов», если поймёт, где искать. Он всегда старался находить парней, которые выглядят грустными, усталыми, тех, кто, кажется, ищет успокоения, спасения, а не хочет причинить ему боль. Не то чтобы Дин не мог позаботиться о себе, но он бы предпочел, чтобы до этого не доходило. Это грустный, уставший, неуклюжий парень, который впервые целует Дина, который впервые хочет обнять его после того, как всё заканчивается. Он прижимает Дина к своей груди, их тела плотно прижаты друг к другу, он просто обнимает его. И больше всего на свете в этот момент Дин ненавидит осознание того, что он нуждается в чём-то вроде этого. Конечно, не в мужике в три раза старше него в пустой комнате мотеля на задворках Иллинойса, но… Дин ненавидит себя за осознание того, насколько сильно ему хочется внимания.***
Воспоминание перемещает их, превращаясь в хижину в лесах Монтаны. У настоящего Дина перехватывает дыхание. К тому моменту, когда ему исполнилось шестнадцать, они с Сэмом — ну, Сэм, в основном — разобрались, как мошенничать с кредитками. Он почти перестал заниматься своими подработками, только изредка, в тех случаях, когда нужна была наличка, оставляя данный вариант как один из многих запасных планов. Дин, настоящий Дин, знает, что это работа. Типа, настоящая работа, которой зарабатывают деньги, и Дин знает, что для некоторых людей это осознанный выбор, и он может уважать это. Чёрт, он и сам платил девочкам пару раз. Но по отношению к себе Дин ненавидит это. Ненавидит себя. Он даже не может винить тех, кто был с ним, правда, он всегда говорил, что ему шестнадцать или семнадцать, в зависимости от возраста согласия в штате, где это случалось. После того, как это произошло первый раз, он убедил себя, что теперь уже всё не важно. Он уже никчёмный, грязный, использованный. Итак, настоящий Дин знает, что они в хижине в Монтане. Воспоминание о восемнадцатилетнем Дине, развалившемся на старом потрёпанном диване, никак не связано с его подработками. Он ненавидит это место, это заклинание. Он не должен снова переживать это. Он не должен видеть всё это вместе с Касом, стоящим рядом с ним. Восемнадцатилетний Дин валяется на диване со стаканом виски в руке и смотрит, как в камине потрескивает огонь. Рядом с ним сидит ещё один охотник, лет двадцати с небольшим, лохматые каштановые волосы, карие глаза. Дин встретил Константина два дня назад, они оба отслеживали признаки демонической активности. Джон и Сэм были в Миссуле, искали книги о происхождении демонов или что-то в этом роде, а Дин как раз должен был провести разведку в нескольких городах. Но потом он столкнулся с Константином, и вместе они наткнулись на демона. Он сбежал, прежде чем они смогли изгнать его, черный дым клубился изо рта бедной жертвы. Парень, которым он владел, не выжил. Дин и Константин засолили и сожгли тело на краю владений Константина, его хижина находилась посреди акра земли. Константин пригласил Дина выпить, и тот согласился, потому что никто не ждал его в мотеле, а он явно не собирался ехать всю ночь до Миссулы. Рука Константина лежит между ними на диване. На его пальцах надето несколько железных колец, которые, Дин предполагает, можно использовать против призраков. В хижине приятно пахнет огнём и деревом. Дину нравится. Он думает, что, если однажды решит завести себе собственное жильё, где можно будет остановиться на время, оно должно быть именно таким. — Очень крутое место, чувак, — говорит он. Константин улыбается. Как и все охотники, он выглядит старше своего возраста, но он всё ещё красив, всё ещё сохранил в себе дух юности. — Спасибо, — отвечает он. — Единственная проблема здесь — это зимы. Может занести снегом и без должной подготовки придётся голодать до того момента, как кто-нибудь не почистит дороги. Прошлой зимой я застрял здесь на три недели. Под конец у меня остался только виски и маринованные огурцы. Он смеётся и делает глоток из своего стакана. — Запомни мою мудрость, лучше не смешивать этих двоих. Дин усмехается. Он знает всё о готовке в экстремальных условиях. — Мой брат Сэм ненавидит всё маринованное, но однажды всё, что у нас было на кухне — это сладкий маринованный лук и немного молока, срок годности которого, вероятно, истёк неделю назад. И я подумал: «Супер, французский луковый суп — это отличная идея». Не стоит даже говорить, что любви к маринованным продуктам Сэму это не прибавило. Константин снова смеётся. У восемнадцатилетнего Дина краснеют кончики ушей. Настоящий Дин помнит, как приятно он себя чувствовал, видя, что может заставить взрослого, независимого охотника так смеяться. Когда Константин наклоняется к нему и целует, Дин не особо удивлён. Это не неприятно. Он немного старше, да, но Дину уже восемнадцать, и он никогда не был с другим охотником. Ему нравится идея, нравится сама мысль, что он может не прятать часть себя от кого-то. Он понимает, что в их «бизнесе» не так много подобных парней. Или, по крайней мере, Дин пока никого не встречал. У Константина тёплые руки, на губах остаётся вкус виски, когда они опускаются на диван. Пока всё хорошо и приятно. Константин спрашивает: «Ты не против?», когда прикосновения становятся интимнее, Дин кивает и выгибается, чтобы встретить его, желая чего-то, к чему он на самом деле не привык. Настоящего Дина трясёт, он старается отойти как можно дальше, насколько это позволяет гостиная комната. Он не должен видеть это. Дину тошно от мысли, что рядом стоит Кас и тоже видит, как Дин по собственному желанию собирается заняться сексом с другим мужчиной. Он даже представить не может, что Кас думает об этом, о восемнадцатилетнем Дине, отдающемся другому охотнику. Дин украдкой смотрит на ангела, его лицо не выражает абсолютно никаких эмоций. Он почти уверен, что Кас видит Константина таким, каким его видел Дин, что он видит воспоминание, каким оно было глазами Дина, он не может увидеть истинное лицо Константина. Дина всё ещё трясет от стыда, гнева и чего-то, что он не может описать, пробегающего по его телу, угрожая вылиться бессловесным криком. Дин упускает момент, когда Кас берёт его за руку — или, что более вероятно, момент, когда сам Дин тянется к нему. Он просто медленно осознает, а затем вздрагивает от удивления, что его пальцы теперь находятся между пальцами Каса, крепко сжимая его руку, и Кас сжимает его в ответ, давая ему что-то, за что можно держаться. Дин не может объяснить, почему это приносит успокоение. В этот раз нет перемотки, нет пропущенных деталей, Дин проводит большую часть воспоминания с закрытыми глазами, но всё равно всё слышит, всё равно помнит. Он слышит, как Константин говорит: — Тебе же нравится, правда? И слышит как он сам стонет в ответ в качестве подтверждения. Он слышит, как Константин тихо смеётся, и затем: — Знаешь, о тебе уже расходятся слухи. И я, конечно же, тоже слышал о тебе, известный Дин Винчестер, идеальная маленькая копия Джона Винчестера. И Дин помнит, как до него не сразу дошло тогда, своё замешательство в середине процесса, когда Константин продолжает: — Так что ты только представь, как я был удивлён, когда до меня дошёл маленький слушок… И Дин помнит, помнит, как резко всё изменилось и появилась боль. — Что у известного Дина Винчестера есть маленькая тайна. Какой приятный сюрприз узнать, что ты и правда сладкая принимающая маленькая сучка. Прошлый Дин всё ещё не понимает всего, но он чувствует, что что-то не так, и пытается столкнуть Константина с себя. — Знаешь, что самое интересное? — Константин продолжает, удерживая Дина за запястья. — Ты ему правда нравился. Гораздо легче, когда ваши тела и так друг друга хотят. Дину даже не нужно смотреть, он знает, что глаза Константина чёрные, что на его лице отражается маниакальная улыбка. Пальцы Каса дёргаются в руке Дина, и тот понимает, что слишком сильно впился в них ногтями, что ранит их. — Вот так, детка, теперь ты мой, — смеётся демон в ответ на попытки Дина вырваться из-под него. Спустя секунду он кончает, всё ещё смеясь, на нём не было презерватива, и от этого осознания становится совсем тошно. Затем он хватает подушку, начиная душить Дина. — Мы можем как-нибудь повторить на том свете, сладкий. Восемнадцатилетний Дин перестаёт царапать руки демона, прижимающего подушку к его лицу, задыхаясь. Вместо этого он шарит рукой по полу в поисках своей одежды, брошенной туда ранее. У него кружится голова, когда он нащупывает ожерелье в кармане джинсов и вслепую суёт Звезду Давида в лицо демона. Настоящий Дин, наконец, снова открывает глаза. Демон кричит и отпускает подушку, чтобы схватиться за свою горящую кожу, ударяя кулаком о землю, но этого оказывается достаточно. Дин отталкивает демона от себя, опрокидывая его на твёрдый пол хижины. Он хватает Звезду Давида и сует её в рот демона, и пока тот задыхается, его язык обжигает, Дин произносит экзорцизм, который он знает наизусть, тот, который он должен был использовать ранее в тот день, когда у него была такая возможность. Чёрный дым начинает клубиться, издавая пронзительный звук, проходя через святой символ и растворяясь в воздухе в дрожи латыни. На полу остаётся лежать тело Константина, обнажённое, сломанное, и Дин задается вопросом, сколько времени он был смертельно ранен, что демон сделал с ним, когда у него появилась возможность завладеть его телом. Восемнадцатилетний Дин долго стоит на коленях над холодным трупом охотника, задыхающийся, заледеневший. Он не плачет.***
Воспоминания сливаются и смешиваются, и Дин думает, что на этом всё, но нет, они оказываются в очередном номере отеля, в одном из всех тех тысяч, что были в жизни Дина, но это пятизвёздочный, шикарный, элегантный люкс, и есть только один период в жизни Дина, когда он останавливался в подобных местах. Настоящий Дин не может найти в себе каких-то эмоций, наблюдая за своим демоническим «я», участвующем в групповушке с Кроули. Когда Кроули опускается на него, одна из блондинок в постели с ними ахает и говорит: «Боже, это так горячо», и сует язык в рот демона-Дина. И да, это демон-Дин наслаждался этим, наслаждался ими обоими, но это всё равно тело Дина, и он ненавидит вспоминать, что он с ним творил, что с ним творили, когда он, человек-Дин, настоящий Дин, был не у дел.***
Воспоминание скручивается, искажается и снова возвращает их в комнату с дверьми. Дин позволяет тяжести своего тела опрокинуть себя на колени, а потом и вовсе ложится на пол, закрывая лицо руками и чувствуя, как весь его мир рушится. Это несправедливо. Он не просил об этом. Он справлялся отлично без этого. Это должен быть его выбор, одна проклятая вещь во всём мире должна была оставаться его выбором, и это забрали у него, его самые тёмные части раскололись на куски, а его внутренности вывернули без его согласия. Лучше бы Дин выбрал смерть. Он чувствует, как Кас опускается на пол рядом с ним, чувствует его колени рядом со своей головой. Рука Каса мягко поднимает его голову и кладёт её себе на колени, Дин позволяет ему. Пальцы Каса неуверенно зарываются в его волосы, и Дин дрожит. Они молчат несколько часов, по крайней мере по ощущениям. — Прости меня, Кас, — наконец говорит Дин, всё ещё закрывая лицо руками. — Я думаю, мы умрём здесь. Кас не отвечает, его пальцы в волосах Дина двигаются сначала мягко, но потом становятся смелее, и это начинает походить на массаж головы. Дин не помнит, когда последний раз кто-то прикасался к нему так. На самом деле, Дин изо всех сил старается вспомнить, когда в последний раз у него был секс, и не может. Если не считать демона-Дина, то он не… Боже. Дин не помнит. Он понимает, что, очевидно, не может привести никого в бункер, но он мог бы подцепить официантку или ещё кого во время их поездок. Но он находит в себе лишь пустоту, и от этого его немного тошнит. Он обычно подбирал кого-то нового, в основном женщин, почти в каждую поездку. Он делал это, чтобы доказать себе, что он желанен, что он, по крайней мере, не полностью сломлен. К тому же это бывало весело. Но, Боже, последний раз, который он может вспомнить, ведёт прямиком к Бэнни, не правда ли? Это последний человек, в котором Дин уверен, но он наверняка был с кем-то ещё со времен Чистилища, наверняка где-то там была пьянка на одну ночь или поспешное свидание в грязной кабине в ванной. Потому что если последний раз был с Бэнни… Чёрт, Дин не знает, о чём это говорит. Дин не гей. На самом деле, он не знает, кто он. Возможно, би. Ему нравятся парни, нравятся девушки, возможно, и другие гендеры тоже. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять это, потому что, когда он занимался сексом с парнями за деньги, он всё ещё продолжал считать себя натуралом, и он знает, что у него всё ещё остаются трудности с принятием. Он по-прежнему отделяет секс с мужчинами и держит его в этом другом пространстве, подальше от связей с женщинами, может быть, именно там, где живёт эта травма. Ему нужно погрузиться в себя и развязать кучу узлов и предостерегающую ленту, прежде чем он позволит себе увлечься мужчинами. Дин никогда не говорил об этом с Сэмом, хотя он уверен, что его брат знает. В конце концов, они провели вместе почти всю их жизнь. Дин никогда не говорил об этом с Касом. Он ни с кем об этом не говорил, потому что это никого не касается. Это его дело, кто его привлекает, и те, у кого с этим проблемы, могут пойти на хуй. Однако, несмотря на всё, очевидно у Дина самого есть проблемы с этим. Дин глубоко вздыхает, надеясь, что, возможно, к концу он найдет слова. Но не находит, поэтому он просто говорит себе в руки. — Обещай мне, что не скажешь Сэму. — Я не скажу Сэму, — успокаивающе говорит Кас и замолкает. Дин боится этого молчания, боится того, о чём может сейчас думать Кас. — Но ты мог бы рассказать, знаешь. Я не говорю, что ты должен это делать, просто знай, что ты можешь. Дин фыркает в темноту своих рук. — «Привет, Сэмми, помнишь, когда тебе были нужны деньги, чтобы поехать на модель ООН в средней школе? Да, я профинансировал твои политические амбиции тем, что переспал с помощником сенатора, разве это не кажется ироничным?» Да. Это будет просто отлично. — Сэм не осудит тебя, — мягко говорит Кас. Его пальцы всё ещё гладят волосы Дина. — За это? Конечно, осудит. Он будет в ярости, чувак. Я имею в виду, что, да, я продал свою душу за его жизнь, так что неудивительно, что я продавал своё тело ради того, чтобы купить ему еды, но… — Прости, Дин. Ты не должен проходить через это. — Да уж. Что поделать. Кас осторожно кладёт свободную руку на грудь Дина, замирая над его сердцем, давая ему понять, что он уберёт её, если Дин попросит. Дин кладет одну из своих рук на руку Каса, позволяя себе это почувствовать. И ладно, это ненормально. Какая разница? Иногда в самой горькой, незащищенной части разума Дина он не может не обвинять Джона. За то, что оставлял их с незнакомцами, за то, что не обращал внимания на то, сколько едят подрастающие мальчики, за то, что видел только работу, а сыновьями пренебрегал. За то, что сделал Дина родителем, не дав ему инструментов, чтобы позаботиться о Сэмми. Дин старался. Чёрт, он так старался. Он бы отдал всё ради своей семьи, всё, что мог предложить. Дин делал все эти выборы, которые, как он думал, должен был сделать, единственные возможные выборы, которые, как он думал, у него были. Дин всё принял на себя, он никогда никому не рассказывал и никогда не жаловался. Снаружи, заглянув внутрь, Дин осознаёт, что он был всего лишь ребенком, который старался изо всех сил с теми исходными данными, что у него были. Он стремился выжить, и они с Сэмми в итоге живы, не так ли? Если не считать того, чтобы сбежать, пойти к Бобби или позволить органам опеки забрать Сэма, Дин действительно не знает, что ещё он мог сделать. — Могу я сказать кое-что, что понял для себя? — спрашивает Кас. Дин правда очень хочет сказать «нет», но, чёрт, кто знает, как мало времени у них осталось? — Да, наверное. — Это то, чего я никогда не понимал о тебе раньше. Ты помнишь тот день, когда мы впервые встретились? — Когда я пырнул тебя ножом? — Да, — Дин слышит улыбку в голосе Каса. — Я думаю, что это был довольно необычный, но безусловно очаровательный поступок. Но я помню, что был удивлён тому, как сильно ты сопротивлялся идее о существовании ангелов. Я тогда совсем ничего о тебе не знал, кроме того, что видел в твоей душе, и того факта, что ты Праведник. И исходя из этого, я не мог понять, почему ты не считаешь себя достойным спасения. Руки Каса оставляют тепло там, где они его касаются. — Дин, в детстве ты заслуживал спасения. Ты заслуживал быть защищённым. Это… Ладно, это… Дин издаёт еле различимый звук. — Угу, да. — Ты заслуживал спасения, Дин, — говорит Кас настойчиво. — Хорошо, Кас, я знаю. — Правда знаешь? Ты заслуживал спасения, Дин. Дин резко садится, отталкивая Каса, а потом поднимается на ноги. — Хорошо, я услышал тебя. Останови эту чушь в духе «Умницы Уилла Хантинга». Это не твоя вина. Это не твоя вина. Это не твоя вина. — Я не понял этой отсылки, — говорит Кас, тоже поднимаясь на ноги. — Но ты заслужил, Дин. Правда. Ты заслуживал спасения. — Заткнись. Дин… Дин словно дрейфует. Он думает о том, что иногда говорит Сэмми, о своем способе сказать ему, не говоря ничего вслух, о фразе из фильма Уэса Андерсона. Меня сейчас здесь даже и нет, я в Шайенне, Вайоминг. Дин даже представить не может, как сильно это собьёт Каса с толку, если он произнесёт эту фразу вслух, он в очередной раз удивляется, как умудрился стать лучшими друзьями с тем, кто не понимает ни одной его отсылки к поп-культуре. Возможно, он, на самом деле, не выбирал Каса, поскольку однажды просто проснулся и обнаружил, что Кас каким-то образом стал его семьёй, стал таким же близким ему, как Бобби, настолько близким, насколько кто-либо когда-либо вообще мог к нему подобраться. — Нет, — говорит Кас, это невозможно бесит, раздражает, выводит из себя. — Ты заслуживал спасения. В глазах Дина появляется жжение. Кас не прикасается к нему, не принуждает его, но он раскрывает свои руки, и Дин… Дин вроде как падает ему навстречу, позволяет Касу обнять себя, окутать, не столько объятием, сколько поддержкой, теплотой, силой и защитой. — Ты заслуживал спасения, — шепчет Кас, повторяет снова и снова, словно обещание. Дин вздрагивает, плачет, ломается в его руках. Дин никогда не был ребёнком. Он не был ребёнком. Потому что дети заслуживают спасения, защиты, любви. Он знает это. Единственный способ примирить веру в это и своё травмирующее детство — это поверить в то, что он был другим — более сильным, компетентным, несокрушимым. Взрослее внутри. Это казалось нормальным, потому что Дин был крутым, он мог это выдержать. — Ты заслуживал спасения. Ты заслуживаешь спасения. Я отдал бы всё, что угодно, чтобы иметь возможность защитить тебя. Настоящее время второго предложения Каса обескураживает Дина. Как будто в нём есть ещё что-то, что достойно спасения. Как будто Кас знает, что оно всё ещё в нём, понимает, что это заклинание так жестоко даёт понять, что какая-то часть Дина всё ещё живет в этих моментах. Кас — это тепло и сильные руки, и Дин думает о том, что было бы, если бы он встретил Кастиэля раньше — Кастиэля, ангела Господа, а не Каса, его лучшего друга. О том, каково это было бы быть защищённым, под его присмотром, спасённым им. Дин не нуждается в спасении. Он сам, чёрт возьми, может себя спасти. Он выживает. Выживания всегда было ему достаточно. Но он не может избавиться от мысли о четырнадцатилетнем Дине, худом, с впалыми щеками, с большими усталыми глазами, словно застывшими в ловушке, каково было бы видеть, как Кас улыбается ему так, как он смотрел на воспоминания о молодом Дине. Каково было бы узнать, как выглядит нежность. И внезапно Дин понимает, что Кас имел в виду под трансцендентной любовью. Это то, как Дин до сих пор живет в этих воспоминаниях, то, как он — и он никогда не признавал этого, никогда не использовал это слово — получил повторную травму из-за всего этого. Всё это так же реально для настоящего Дина, как и для его прошлого. Но может быть и наоборот. Если вся эта толпа прошлых Динов всё ещё является частью его, то, может быть, то, что он сейчас чувствует, отразится в них. Если поддаться представлению о том, как всё могло бы быть, как всё могло бы ощущаться, может быть, это свяжет всё воедино в той части Дина, которая держит всё это в себе. Это забота, а не отпускание. Это всё равно, что думать о мультивселенной. Возможно, есть параллельный Дин, который вырос в безопасности, Дин, который не застрял бы здесь, в этом месте. Возможно, чтобы чувствовать себя любимым, достаточно любить себя в самом акте этого воображения. Любовь есть парадокс. Дин всё ещё остаётся в объятиях Каса, когда пятая дверь загорается. Они оба ослабляют хватку друг на друге, оборачиваясь, чтобы посмотреть на неё, но ни один из них не отпускает полностью. Кас снова переводит взгляд на Дина, но Дин не готов, чтобы на него смотрели. Он прячет лицо обратно в плечо ангела, и руки Каса снова сжимаются вокруг его спины. Это просто… это приятно. Дин не знает, верит ли он на самом деле, что заслуживает спасения, не в стольких словах точно. Он не может поверить в это так быстро после целой жизни отрицания. Просто теперь он начинает понимать, что был ребенком. Просто глупым ребёнком, которого взрослый Дин непременно захотел бы защитить. Так что позволить Касу крепко обнимать себя, это отчасти… это глупо и странно, и он определенно никогда не скажет этого Касу, но это всё равно, что позволить Касу обнимать этого глупого ребёнка. Дин понятия не имеет, когда в последний раз его держали так крепко. Они всё ещё стоят неподвижно, когда Кас издаёт странный звук и вздрагивает. Нет другого способа описать это — всё его тело, его благодать мерцают, как помехи в телевизоре. Дин отступает, положив руку Касу на плечо. — Кас? Кас снова становится чётким, затем снова начинает мерцать. — Кас! — Дин знает, что его голос звучит отчаянно, но он не может. Он не может делать это в одиночку. Не сейчас. Кас снова становится чётким, приходя в себя, он отступает от Дина, глядя на свои руки. — Это был Сэм, — говорит он. — Я дал ему енохианский символ, чтобы он мог попытаться связаться со мной, если я не вернусь через два часа. Значит, прошло семь часов. Что, зная, насколько Небесам нравится символизм и симметрия, вполне может означать, что уже слишком поздно. Тогда, чёрт возьми, был ли смысл хоть в чём-то? Дин хватает Каса за руку и втаскивает его в шестую дверь.