Любовь — это не шутка.
«КИНО» - «Любовь — это не шутка» Вот… Казалось бы, сейчас, в абсолютно безмолвной идиллии, сопровождаемой только шумом весенней стихии при едва заметном блеске звезды по имени солнце сквозь чёрные-чёрные тучи, крепко и надёжно меня прижимали к тёплой мужской груди, вздымающейся в размеренном дыхании. Моё прислонённое замёрзшее ушко с упоением, неким блаженством слушало симфонию огромного сердца, унося своей мелодией в тот самый идеальный мир, где всегда хорошо. Где люди не болеют, где люди любят, где люди всегда счастливы. Объятия были, для меня, весьма сокровенным актом, уютным жестом, заставляющий сильно-сильно сблизиться с человеком. Родители обнимали меня как беззащитного малыша. Прятали в любви от враждебного мира, утешали в этом безопасном положении. Обнимали, когда хотели мне показать, как они сильно меня любят и рады, что именно я их дочь, что я у них есть. Также обнимала их в ответ, забывая о том, насколько сильно болезненна и беспощадна эта ненавистная со всеми своими серыми красками реальность. А Андрюша обнимал меня по-другому и по-особенному, даже, не совсем, как младшую сестру. Скорее, как единственное и последнее на этой грешной печальной Земле сокровище, что рано или поздно себя исчерпает в этих краях. Заключал меня в свои юные крепкие руки сильно-сильно, боясь потерять и оторвать от себя. Любил прятаться в моих волосах, а я обожала находиться близко-близко, совсем рядом со стучащим сердечком. От биения сердца обнимающих тебя людей внутри разливается особенным теплом, что согревает изнутри и даёт счастливую надежду на всё-всё грядущее, что тебя будет ждать. Вся мерзкая промозглость влажного дня спешно улетучивалась в компании этого желанного каждой частичкой моей души жара Мишиной груди. Я наслаждалась этим моментом, смущённо поглядывая вниз, на свои старые потёртые кеды оливкового оттенка, привезённые кем-то давно мне из Чехии. Аккомпанировал холодному дождю сильнейший ветер, завывая, как волки в ночи. Колыхал раскидистые деревья в незнакомом дворе, кружил в тревожном вальсе оторванные листья. Я робко и очень неуверенно обвила его талию. Стыдливо зажмурилась, боясь смотреть ему в глаза.Большие блестящие карие глаза, только не смотрите на меня с укором и убийственной своей строгостью, что обезоруживает и обнажает всю ту детскую уязвимость мою пред тобой…
Что мне до плачущих очей небес? Что мне до свиста ветра? Что мне до чёрного занавеса туч? Какое мне есть дело до суеты этой всей вокруг? Андрей Болконский, лежал на поле боя раненый, и только тогда, под мирным, чистым голубым небом Аустерлица вкусил всю радость жизни без суеты, без славы людской и бесполезных мыслей о Тулоне. Вот и сейчас… Уткнувшись носом в промокшую насквозь футболку… Готова оглохнуть полностью, чувствуя только своим сердцем быстрый ритм чужого в ответ. Готова расстаться со всеми лаврами «гимназистки-отличницы», чтобы погрузиться с головой в захватывающую дух сказочную историю с загадочным тёмным принцем, не владеющим замком, но играющим на гитаре, поющим сказания о чудовищах, мертвецах и сумасшедших людях. Только недавно, в разбитых чувствах я выслушивала обидные речи, с паникой вжимаясь в стену под напором враждебной пьяной фигуры, а сейчас … Да каждый уже понял, что сейчас всё совсем, совсем иначе, нежели тогда. Нет… Мне очень совестно находиться с ним в такой близости… А как же Анфиса? Я не разлучница, и не чёртово яблоко раздора. Тогда зачем же это делает Миша? Согреть меня после ливня? Мне очень приятно его неравнодушие … Но… Но сейчас, думаю, стоит мне отстраниться. Женатый человек, есть женатый человек. Он всё равно после брака никому не принадлежит и никогда никому принадлежать не будет, но выбор свой должен уважать, если глубоко и сильно любит. Если терпит, то тогда пусть не мучает никого… Пусть говорит обо всём сразу. Я почувствовала себя виноватой и сильно. Внутри что-то больно дёрнуло и заныло. Я решилась разорвать крепкие объятия, чуть отстранившись и поставив руки на грудь, на влажную футболку, уставилась на слегка растерянного Мишу, тот тоже был в долгих удручающих раздумьях, судя по такому выражению его прекрасного лица. Гляжу на него внимательно, исподлобья строго, как директор школы на школьного хулигана. Следила за настроением его глаз… Пыталась поймать хоть капельку вины и сожаления за свой поступок. Зачем? Глупо же, скажете, бессмысленно и странно. Зачем же взрослому самостоятельному человеку чувствовать себя виноватым за столь невинный жест… Я просто не хотела быть одинока в собственных угрызениях совести. Мне не симпатична Анфиса… Отнюдь, совсем. Но… Он её выбрал, он её любит. Она ему важна, дорога. Он дал клятву где бы там ни было, «И в горе, и в радости… И в бедности, и в богатстве…» Не мне его и осуждать. Никого осуждать в бытовых вопросах таких нельзя… Если это не вред жизни и здоровью человеку. Я сама не ангел, коли уже готова просто отдать разбитое сердце своё даже женатому… Другу моего лучшего друга. Смешно, смешно … Невольно только вспоминается повесть Достоевского «Белые ночи». Мечтатель-рассказчик— это я, Миша — это Настенька, а Анфиса… Тот самый некий новый жилец, с которым Настя очень сильно желала обвенчаться. Правда Мишка совсем иной человек, нежели эта Настенька… Иногда, за те слова его берут своё прежние злоба и обида, до ран на ладонях от впивающихся в них ногтей. Для меня он непредсказуемый персонаж, со своим уникальным характером. От него никогда не сможешь ожидать, что сейчас он скажет… В ту секунду я в напряжении упиралась руками в его грудь, смотрела на него снизу вверх, готовясь к любым словам. Будь то к самым расстраивающим, или самым приятным. Видимо, мои остановившиеся пустые глаза его очень сильно смущали, и Миша впервые за долгое время нарушил тишину своим вполне ожидаемым вопросом: — Ты меня боишься или ненавидишь, не могу понять чёт, - в недоумении он вскинул тёмными длинными бровями, широко распахивая глаза. Этот вопрос не относился к тем двум категориям, скорее просто был забавным, умилил меня, отчего-то. — Не боюсь и не ненавижу, просто остерегаюсь слегка, - я нахмурилась в недоверии, не понимая всё равно, почему Михаил именно это спросил у меня сейчас, и наконец-то отстранилась от него. Совесть больше не позволяла подобной близости. — А чего меня остерегаться? Страшный я только, когда пою, - громко рассмеявшись, «по-горшенёвски», он уставил руки в бока, подобно «чайничку». До чего же очаровательна беззаботность этого смеха, что в моих ушах эхом раздавался ещё три повтора. Какое-то время стоим молча, дождь пока не задумывался о своём прекращении, ожидание его конца было томительным. Чувство вины и беззащитности не покидало меня, даже в таком спокойствии. Словно птенца общипали, что только оперился. Мне казалось, что сейчас я совершила страшное преступление, просто отвечая на объятия человека, пытавшегося меня согреть. Отдаляюсь от Андрея, что всё для меня делает, не ценю его должным образом… Как человека и друга. Маме родной не помогаю, что потеряла мужа и очень нуждается в моей поддержке. Сейчас и в будущем, а я даже и не думаю что-то делать для этого. Отмахнулась от всех этих университетов, институтов. Не ценю ту жизнь, что дана нам единожды. Не проживаю её, как счастливые люди живут. Просто существую, как абсолютно бесполезный элемент бесчисленного пазла. Размышления натолкнули меня на неожиданный для Мишани вопрос, что я задала ему спустя какое-то время очередного молчания: — Как ты думаешь, я плохой человек? Я развернулась к Горшку, оставляя позади изрядно надоевший серый дождливый пейзаж. — С чего такие мысли? Я не считаю тебя плохой, просто ты замкнутая очень. Надо из дома выходить почаще, да общаться с новыми людьми, - Миха отряхивал мокрую копну волос, спокойно и вдумчиво отвечая мне. Ничего нового не услышала. Оттого и больше злиться хотелось. На себя. Что своим образом жизни даю людям только такие пожелания, и представления. — Понимаю, слышу всю жизнь об этом от всех. А просто не хочется совсем, но не осуждай меня, прошу, как тогда. Чтобы ты сейчас не сказал, ты во всём только прав окажешься, - тяжело вздохнула, заметила, что ещё совсем недавно, чёрные тучи рассеиваются по немного, впуская на наши питерские земли яркое солнышко. Протянула руку из-под козырька — бесконечный дождь заканчивался. Сзади слышу неопределённые мычания, будто мой собеседник что-то хотел сказать, но не стал. О чём же он, интересно, умолчал? Одному только Богу известно теперь. — Ты хорошенькая очень. Будет грустно, если одна останешься, - будто продолжил ту не озвученную мысль: голос звучал в неясном мне до конца сожалении. Не глядя, в голове представляется только грустная улыбка или даже горькая усмешка. Дождь стихал, открывая голубые небеса перед нами. На асфальте свежие-свежие лужицы самых разнообразных форм и размеров. И этот аромат, который романтики так и характеризуют «чудесный вдохновляющий запах после дождя», хоть на самом деле, по-научному, это считается не более, чем запахом озонового слоя. Я осторожно вынырнула из под крыши чужой парадной, рефлекторно выставляя ладошку — ни единой капельки. Миша следовал за мной, не произнося ни единого слова. В неловкой, я бы выразилась точнее, в убивающей тишине, порождающей ещё больший конфуз, вопросы, волнение и неудобства, мы двинулись в то место, откуда бежали. Та улочка с магазинами, в том числе и с несчастной «Барабулькой.» Из знакомой двери со звоночком изящно появляется Андрюша, с увесистым пакетом в руке. Широко улыбаясь с одной только поднятой светлой бровью, деловито этот пакет зацепил на один пальчик, как пиджачок, да перекинул через плечо, опасно звякнув купленным только что добром. Другую руку в карман штанов, и вот, как актёр, спускается к нам по ступенькам «Барабульки» важно, с долей романтики в каждом движении. — Ну я вас заждался!, - театрально возмутился Князь, смотря на нас обоих, будто строгая мать. — Блять, да ты видел, как ливануло-то?! Мы сразу бросились туда, что первое увидали — козырёк чьего-то подъезда, - пожимал плечами ворчащий Миша, тщательно выжимая футболку. — А я тут пережидал. Поболтал с наимилейшей продавщицей и парой бедолаг, что так же попали, - по-доброму и даже по-детски наивно отвечал хмурому Мише Андрей, довольно ухмыляясь. — Ой, смотрите, радуга!, - моё внимание обратила яркая дужка над высокими многоэтажными домами вверху, всеми своими красками переливаясь на почти ясном небе, недавно плачущем. — Красота неописуемая, - Княже поравнялся со мной, внимательно наблюдая своими голубыми глазами за явлением природы. — Будто половинка колечка, - хихикнув, я была счастлива расслабиться и отпустить пока на время все свои лишние мысли, мешающие мне ещё минуту назад спокойно дышать. У парней было пиво. У меня пока было хорошее настроение. С таким набором мы и вернулись в квартиру Князевых, решив дружно вспомнить песни из советских мультфильмов, что смотреть мы с Андрейкой очень любили вместе друг у друга в гостях. Сначала, вдохновившись образом многоцветной яркой радуги, в голову приходила «Идём дорогой трудной…» из «Волшебник изумрудного города». Сразу каждый начал примерять на себя ту или иную роль персонажа. Я себя короновала Трусливым Львом, когда же Андрей мне, напротив, заявил, что я больше похожа на чуткую и бесстрашную Элли. Андро назвал себя Железным Дровосеком без сердца, с этим уже не согласна была я. Миша недолго думал, да взял последнюю роль — чучело Страшила без мозгов… Сошлись на мнении, что ни один герой нам не подходит, да подхватили новую песню, «Ничего на свете лучше нету…». Из любимых «Бременских музыкантов.» А ведь сами музыканты, звери с трубадуром уж очень были похожи на группу… Мне так казалось. Трубадур вылитый Андрей, а вот с остальными запутаться легче. Мишка то ли осёл, то ли кот. А может ослик Балу, да и на пса он похож. Хохоча втроём над всем, что в головы наши бестолковые и молодые только успело приходить, мы вернулись домой. Радостные, довольные, я и Миша промокшие, Андрей сухой, да с пивом. И все мысли и эмоции удручающие, до этого душившие, теперь, к тому моменту, были будто бы мертвы.***
— Я не нуждаюсь в твоей лицемерной благотворительности, - женщина крепко держалась за дверную ручку, с неподдельным страхом и тревогой бегая изумрудными глазами по недоброжелательному силуэту собеседника. — Алис… Ну какое здесь может быть лицемерие! Я люблю тебя. Работать учителем, стараясь прокормить дочь, долго не проживёшь. Тебе былая стабильность необходима… Мужская забота, поддержка. Я могу всё тебе дать… Море любви, обеспечение… Да что только пожелаешь! Могу стать для Светланы твоей отцом, если только меня попросишь об этом, - расширенные зрачки высокого худощавого человека блестели безумными искорками, что ещё больше заставляли маленькую даму вцепиться в дверь, дрожать всем худеньким телом. Только от его взгляда. — Ты… Ты никогда не станешь для неё отцом. Её отец, на небесах, - женщина подняла глаза кверху, перекрещиваясь тремя перстами, — Отправился туда, благодаря тебе. И я… И я… Я не прощу тебе этого, ни в этой жизни. Бог всё видел, Бог и простит. Прошу покинуть этот дом и более, сюда, не возвращаться. Ни при каких обстоятельствах , - она грозно и серьёзно, непоколебимо устремила взгляд зелёных глаз на белокурого мужчину пред собой, что с высоты своего большого роста склонился над ней, словно хотел украсть, словно хотел спрятать в сумку. Положение светловолосой женщины окрепло, кулак её маленький сжался, готовясь в случае чего напасть, но она себя заставляла этого не делать. Не опускаться до такого, избавить себя от компании нежелательного господина только словами. Никакого насилия… Тот лишь, сверкнув злобой сумасшедших серых очей, поправил сизый пиджак. Развернулся чётко на каблуках лакированных ботинок и молча зашагал в сторону лестницы. Только стук каблука этой дорогой изысканной обуви по ступенькам свидетельствовал о том, что незваный гость наконец-то удалился, позволив женщине вздохнуть спокойно, хоть и с огромной тяжестью в груди после долгих минут непрерывного страха и томительного неведения.***
Дождь больше о себе не напоминал. Позволяя происходить творческому процессу в спокойствии и тишине. Я принялась снова за чтение «Подростка», Достоевского. В тот раз забыла одолжить книгу у Князевых, думала совсем о другом. Под звуки «англосаксонского» сменялась страница за страницей интересной истории. Дальнейший досуг обещал быть вполне сносным, даже приятным, в кой-то веки. Не предвещал сей вечерний час никаких сторонних конфликтов, что нарушили бы весь заданный тон. Помузицировав ещё минуту, Князев отложил в сторону свою тетрадь с теми самыми стихами и рисунками*, сцепил руки в замок и очень внимательно уставился куда-то перед собой. Миша просто озадаченно смотрел на него, подкручивая колки своего инструмента, чтобы струны звучали чище и лучше. Андрей бормотал себе под нос набор фраз: «Не то… Нужно другое! Это уже устарело! Надо сочинить что-то новое…» В последнее время, со слов Горшенёва, их ненаглядный текстовик то и дело летал в облаках, совершенно забывая порой о необходимости нахождения в реальности. Группа не ждёт. Слушателям нужны новые песни, альбомы. От кассет и пластинок тоже шли неплохие доходы и нарастала популярность. Я с интересом вслушивалась в их дела, анализируя все планы, как бывалый «экономик». Была бы постарше и поуспешнее, хотела бы отбить себе местечко бухгалтера «Король и Шут». Под мягкие гитарные переборы жёстких струн, я удалилась на кухню, Андрей и Миша попросили взять им колбасы припрятанной где-то на закуску. Время зря не теряла, сама решила отпить немного воды. После дождя, на улице стояла духота, воздух был очень влажным. Вышла бы туда — мои волосы бы закрутились в волны. Прохожу мимо двери — слышу за ней шумную возню, кто-то там бранился на повышенных тонам, судя по звукам. Прислушиваюсь, почти прилипаю вплотную. Как оказалось, не страшная ругань, но один голос звучал отчаянно, с презрением. Некоторые нотки были особо жалостливыми, и кажется, я стала понимать наконец, кто обладателем сего голоса была. То была моя мама. Слышалось, что-то вроде «Я не нуждаюсь…» Не успела она и договорить мысли, как её грубо и спешно отрезал мужской тон, звучал он заискивающе… Нет, фальшиво и нарочито слащаво, уже профессионально отточенный в этой мерзкой и тошнотворной интонации. Говорящий, видно, любил принуждать, убеждать, заигрывать и искусно скрывать свои истинные намерения. Смотрю в глазок: и правда, моя матушка стоит. С пакетом в одной из рук, в нём лежали тетради с домашней работой, документы, материалы к уроку, книги; с дамской сумкой в другой. Собеседники видели и слышали только друг друга в тот момент , поэтому, я рискнула приоткрыть дверь, решившись проследить за дальнейшим разговором. В голове промелькнула мысль «Если он нападёт, тут напротив я, выбегу настолько быстро, насколько смогу. Пока добегу, у мамы будет возможность замахнуться на него тяжёлым пакетом…» А неизвестный стоял ко мне спиной. Высокий, длинный, но пропорциональный по всем «стандартам и параметрам» мужчина, голова белокура и кудрява, как у Сергея Есенина. Рост внушителен, как у Максима Горького. Стоял уверенно и гордо, словно петух на бойне. Руки, наверно, были скрещены на груди. Мама моя его очень боялась в ту минуту, становясь всё бледнее и меньше, почти падая, беззащитно, у самой нашей двери. Незнакомец поменял своё положение, развернувшись «ко мне» а-ля анфас. И я лицезрела уже его полностью. Деловой, на вид, костюм, цвета грязных голубиных перьев. При себе в руках ничего не имел, ни барсетки, ни портфеля, ни хотя бы портмоне ради вида приличия. На лице играла жуткая ухмылка, взгляд пылал… Глаза серые так и кричали «Я бросаю тебе вызов! И я одержу победу, ведь, я же лучший!» Не знаю, что представляла моя мама, говоря об этом человеке … (если это тот, о ком я тут же вспомнила) Не красивый он был, и даже не смазливый. Лицо его было сморщенным, даже косым, мимика была небось очень подвижной, вот тебе и последствия. Глазёнки навыкате, как у хамелеона. Пальцы рук тонкие и кривые, будто сучья засохшего старого дерева. Чуть разомкнул свои тонкие дрожащие губы — обнажал пожелтевшие зубы, плотно стиснутые. Несмотря на то, какими они были ровными( ни одной щербинки или кривого зубика!) этот оскал вызывал всяко больше отвращения, чем просто отсутствие их у Миши. Но красоту и обаяние Мишки «беззубие» вовсе не портило, и смотрела я на его улыбку всегда с удовольствием, самой хотелось улыбаться до ушей. А этот чёткий забор, слаженная линия из клыков, резцов… Я чувствовала, что вот-вот он ими кого-то или что-то перегрызёт в безумном упоении заядлого каннибала, маньяка. Преобладали в его чертах ненависть, злоба, немыслимое бешенство, что тоже никак не могли никак и никого привлекать. А кто на это вёлся… Спешу его огорчить, он, видно, в ссоре с головою. Одет был прилично, да и только. Звуки были приглушены, вслушиваться было сложновато, слышала обрывки: «Её отец… На небесах… Я не прощу… Прошу покинуть этот дом…» Кусочки странных фраз сложились для меня в единое целое. И точно подтвердились мои мысли — уродливый мужчина тот был Евгением Берёзовым. И вряд ли, с лучшими побуждениями здесь оказался. Стою за приоткрытой дверью, успела проследить, как «горе-ухажёр», развернувшись на бесконечно длинных ногах своих, ушёл наконец. И в ушах стоял только чёткий стук каблуков его начищенных ботинок.Цок.Цок.Цок
***
С началом учёбы никакой «новой жизни» не случилось. Возобновилась только надоевшая рутина. И снова слышу постоянно «Где же твой музыкант-кавалер?» Но, хочу признаться ( и мне очень приятно это вспоминать), не ленивый только не замечал, что у меня «щёчки порозовели», «глазки радостно блестят». После этих частых замечаний, некоторые подмечали, мол «Что-то хорошее с тобой произошло(?)» Я лениво пожимала плечами в ответ, повторяя «На каникулах отдохнула просто». Великолепно провела отдых, да, Света, да! Идеальные les vacances*. Познакомилась с панк-группой, успела влюбиться, нажить соперницу, попробовать алкоголь, и приобрести, вдобавок, более приятные для себя связи. Фаина, Александра… Но, только в последнее время, меня беспокоил неприятный парадокс. Мне грустно, когда другие радуются. Мне неприятно, противное чужое счастье. Вот расходятся все после занятий… Девчонки, мои одноклассницы, хлопая длинными пушистыми ресницами и накручивая на маленькие пальчики блестящие мягкие длинные волосы, уходят в обнимку с не менее красивыми молодыми людьми. Все улыбаются широко, смеются в унисон. Стройные девичьи ноги в коротких юбках, крепкие мужские руки на женских талиях… Во всей этой гармонии я чувствовала себя очень ущербной. И не могла себя унять, избавить от навязчивых грустных мыслей. И вновь, я думаю об этом, покидая станцию метрополитена. Раскрываю чёрный зонтик, чтобы потеряться в многолюдной толпе тысячи таких же чёрных мрачных зонтов. Хмурые и злые люди сновали туда-сюда, озабоченные чем-то. Приходилось очень и очень ловко лавировать между сердитыми личностями, дабы обойтись без единого столкновения. Я смогла без происшествий добраться до скучного Гостиного двора. Матушка моя попросила присмотреть в старых торговых рядах ей новую сумку, на замену нынешней. А поход сюда, никакого удовольствия не смог принести. Может раньше, бывало, петербуржцы приходили сюда толпами за редчайшей букинистикой, как было описано в повести Фёдора Михайловича Достоевского «Бедные люди», когда Варенька приобретала полное пушкинское собрание для своего студента-гувернёра. Или же за чем-то ещё необходимым. Сейчас, в наши нелёгкие времена, там тоже торгуют всем, что только придётся, чтобы заработать на жизнь копеечку. Главное, чтобы это было что-то полезным и законным, а не губительным и страшным, подобным тому, что ищет по всем тёмным и падшим, грязным уголкам Питера Анфиса. Скучающе и нехотя прохожу по рядам Двора, ищу глазами повсюду отдел с заветными кожаными сумками с оригинальным и стильным дизайном. Иду, невольно зеваю широко, потряхивая промокшим зонтиком. И слышу, как меня кто-то окликает: — Светочка! Дружочек, привет! Поворачиваюсь, с недоверием оглядываюсь, пытаясь найти того, кто меня звал. Или же я ошиблась, может где-то рядом существует ещё одна загадочная Светлана. А, нет… Звали меня, меня… Лазурные, словно моря с полотен Айвазовского, глаза, чуть скрытые под огненно-рыжими волосами. — Фаина?, - с надеждой, почти утверждающе спросила я. — А кто же ещё? Говорила же, встретимся ещё, и уж точно… в Гостином дворике, ха-ха!, - парировала Гранатова, вынырнув из-за стеклянного прилавка с впечатляющим изобилием парфюмерных флаконов. — Рада тебя видеть…, - Рябина заключила меня в крепкие объятия. Положив голову на плечо, заметила за прилавком смущённую Александру, заплетающую свои длинные каштановые локоны. Она неловко помахала мне в приветствии, я помахала ей в ответ. — А ты постриглась?, - заметила я, неопределённо водя руками где-то чуть ниже своих ушей. — Да! Начала новую жизнь, наконец-то. Скоро жара настанет, если в сыром Петербурге это возможно когда-нибудь… Не хочу, чтобы шея моя была всегда потной, а иначе…, - оживлённо жестикулируя, задорно играя ямочками на веснушчатых щеках, она рассказывала это. И я чувствовала, как светится Фаина от благоприятных последствий долгожданной белой полосы в жизни. Но из-за спины, неожиданно и для меня, и даже для Александры, к ней подошла до боли знакомая и презренная мной недавно высокая фигура. — А иначе, мне будет весьма неловко её целовать, - со спины за талию приобнял её мужчина средних лет, с морщинистым неприятным лицом и жёлтыми ровными зубами.«Чёртов Берёзов!Матерь Божья, откуда, ты… Откуда ты взялся, урод?!»
Саша в своём уголке напряглась, я же непроизвольно вскинула бровями, не хуже Андрея, в удивлении. Поражении. Шоке! Я была в ужасе, мягко говоря. — О, позволь представить… Мой любимый человек, моя поддержка, любовь и будущее… Хотим пожениться через месяц, наверно…, - засмущалась счастливая Гранатова на этих словах, — Евгений. Частично, моя жизнь стала налаживаться, и дела идти в гору, благодаря ему… Этот тип ещё шире заулыбался, переводя взгляд жуткий на меня. К горлу подкатил ком. Было досадно, что в сети свои, возомнив себя кровожадным пауком, он поймал солнце этого мира… Девушку Фаину. Доверившись однажды людям, она потеряла все деньги, документы, шансы на нормальное существование. Но удалось повстречать на пути неравнодушную Александру, теперь они работают здесь, в парфюмерном отделе. Но вот, именно Берёзов. Никто иной, ворвался в её жизнь смерчем, и с удовольствием разрушит. Сердце долго поистязает, растягивая своё же удовольствие, а затем безжалостно, бездушно, бессердечно… Без единого намёка на любовь и сострадание, разорвёт его, растопчет. И всё. Моя нервная улыбка рисковала раскрыть тот факт, что я, вот, совсем не рада была этой нежданной встрече. Губы предательски затряслись, зрачки, небось; расширились и заполнили всю радужку. Белобрысый ловелас увлёк Фаину наиглупейшей беседой, привычным сладким голосом, не забывая поглаживать девушку по плечу, словно жаждал загипнотизировать, чарами подчинить. Юркнула я за прилавок, чтобы найти поддержку хотя бы в единственном свидетеле сего вопиющего безобразия. По моему грозному неодобрительному взгляду, Саша поняла, о чём могу спросить её. Она только шепнула мне: — Мне он с самого начала доверия не внушает, настораживает. Я переживаю. Не хочу, чтобы снова в её жизни что-то испортилось, тем более, из-за неразделённой любви с этим… Он не посмеет разбить её хрупкое большое сердце!, - Александра стала с того вечера выглядеть увереннее, здоровее. Шёпот звучал гневно, тревожно. — И не посмеет… Одну судьбу он уже сломал, точно знаю… Вторую, пока я жива, не разрушит… Не позволю!, - прошипела я злобно сквозь зубы, заставив Сашу отстраниться даже от меня резко. — Он хуже Палачова. Начальника моего бывшего, ну… Того, толстого. Его ваш музыкант ударил ещё сильно… Короче, этот галантный искуситель на деле, наверняка же скользкий подлец и ветреный бабник, - правильно предполагала Саша, протирая с задних полок пыль, вида ради, чтобы болтающие «влюблённые» ничегошеньки не заподозрили в нашем «непринуждённом разговоре». — Не знаю, каков ваш этот Палачов… А уж Берёзов — самый, что нарочно ни придумаешь, отвратительный мужчина в нашей жизни… С тех пор, как он ушел Лет десять прошло Всюду парень был Весело он жил Но по дому загрустил... Детка, как дела? Как ты тут жила? Чего сидишь в молчанье у окна? Не злись на меня, задержался я И понял, нет мне счастья без тебя