***
Тем временем в гостиной охотников наша троица уже собралась, дабы выслушать ликования победителя. Джозеф сидел на своём любимом месте, то бишь кресле, и распинался о своём «подвиге». — Выходит, остался только Сё Биань? — бывшая королева глянула из-под веера на охотника, намекая про спор. — Вот увидишь, фотограф, я точно ничем не уступаю тебе в силе, — белый гордо задрал голову, копируя повадки Джозефа. — И кстати, Джозеф, у тебя под дверью лежало письмо. Судя по красной печати, оно от хозяйки, — Мэри взяла конверт, что лежал от неё сбоку, и вручила в руки получателю. Охотник подозрительно повертел в руке конверт, а затем вскрыл печать и достал содержимое. Спустя секунд двенадцать лицо француза приобрело злой вид, а пальцы буквально впивались в пожелтевший пергамент, будто нарочно пытаясь его порвать. — Да пошли они все к чёрту! — мужчина громко выругался, сминая в руках листок бумаги, откидывая куда-то в угол комнаты. От такого неожиданного поступка друга Мэри вздрогнула, прикрывшись веером. — Боже правый, что там такого написано, что ты так негодовать начал? — девушка пошла в угол комнаты, куда полетело скомканное письмо, и аккуратно его развернула. Немного вникнув в написанное, Мэри бросила удивлённый взгляд на Джозефа. — Ты... Искалечил выжившего?.. — Не искалечил, а поставил на место... — теперь на кресле сидел не гордый своей победой маньяк, а сгорбившийся в три погибели, подавленный мужчина. — Ха-Ха-Ха! Вы только посмотрите на личико этого мальчика! Бедного наказали! Снова! Ха-ха-ха! — гвардеец залился громким смехом, судорожно дёргаясь и держась за живот. — Да что с тобой происходит? Как только Эзоп появился в рядах выживших, ты стал сам не свой. Ты ни с кем так не враждовал, как с ним, — Джозеф тяжело вздохнул, закатывая глаза, ведь он прекрасно понимал, что сейчас Мэри начнёт читать по этому поводу нотации. — Я, в отличии от тебя, не сюсюкаюсь с выжившими и не собираюсь! Я хочу сохранить свой статус охотника, а не стать нянькой для выживших! — после завершающей фразы фотограф быстро поднялся с места, выхватив бумажку из рук бывшей королевы, направился к себе в комнату. — Как думаешь, он и вправду это... — Сё тихо шепнул на ухо Мэри. — Что? — Ну... — Терпеть не могу, когда люди тянут, говори уже... — девушка кинула злобный взгляд на союзника. — Ну то, что он влюбился? — кровавая королева сначала помолчала пару секунд, а затем стала смеяться во весь голос. — Да не смеши! Он и влюблённость — совершенно несовместимые вещи. Он словно подобие льда в королевстве вечной мерзлоты, которое трудно растопить, — последнее предложение она произнесла не спеша, пыталась выделить главную мысль сказанного, а в конце, томно вздохнув, добавила. — Он сложный человек, не факт, что найдётся тот, кто сможет его понять. Да и вообще, откуда взялась такая мысль?...***
«Возможно, я и вправду веду себя, как дитя... Пускай я и ненавижу всех ему подобных, но наше противостояние со стороны выглядит очень банально.» На белоснежных простынях кровати лежал охотник, что-то без остановки бормоча себе под нос, задумчиво вглядываясь в серый потолок, на котором легко покачивались тонкие нити белой паутины. По всей комнате были разбросаны старые чёрно-белые фотографии, на которых кто-то изображён. Честно признаться, даже сам Джозеф, что когда-то делал эти снимки, уже не помнит, кто все эти люди. Возле зашторенного окна стоял сам фотоаппарат, накрытый пыльной красной тканью. Да и в принципе вся комната была в сплошном беспорядке и огромных слоях пыли. Впервые за столько лет Джозеф испытал чувство вины перед кем-то. Ну, или что-то похожее на стыд. Такого явно никто не ожидал, даже он сам от себя. От мысли, что придётся перед кем-то извиняться, Джозеф скорчил лицо от отвращения. Он с самого детства не умел просить прощения, и чаще всего его заставляли это делать родители, либо же брат-близнец Клод. От резкого наплыва воспоминаний о брате и родителях глаза фотографа были уже на мокром месте, но кое-как ему удалось сдержать неукротимые слёзы. Сейчас уже никто не заставит Джозефа приносить извинения, поэтому ему самому предстоит сделать выбор: переступить границы своих нравственных принципов и найти в себе силы извиниться, либо же игнорировать и жить с чувством вины. Ну, вообще, Джозеф мог бы уже давно объяснить Эзопу, почему на него напал этот порыв агрессии, да если бы только он не был выжившим. Фотограф считал, что это может навредить его репутации. Такой он уж был высокомерный... Да и плюс, кто знает, какой тот Эзоп. Может, если раз нормально поговоришь с ним, тот ещё и подружиться захочет... Но, пожалуй, немного зайдя наперёд, боюсь, его замучает совесть, и остаток правильности в нём даст о себе знать. Мужчина вертелся из стороны в сторону, пытаясь найти себе место, отчего приводил неубранные под собой простыни в ещё больший беспорядок. «Будь ты проклят, чёртов Эзоп!» — мысленно выругавшись, Джозеф резко подорвался с кровати, принимая сидячее положение. — Пусть это будет самое жестокое моё наказание!***
Отлёживаться на койке делом было скучным. К Эзопу часто заходил кто-то из товарищей, и те в свою очередь пытались каким-то образом поднять больному настроение, но эти неуклюжие попытки "поднять настроение" ещё больше выводили из себя бальзамировщика. До того момента, пока его не посетил поистине неожиданный гость... Эзоп молча смотрел пустым взглядом на серые стены, размышляя о том о сём, пока его размышления не прервал скрип двери. Обернувшись на источник звука, его удивлению не было предела: перед ним стоял не кто иной, как господин Джозеф своей единственной персоной. — Что, не ожидал? — фотограф медленно закрыл за собой дверь, подходя к кровати Эзопа, оставляя небольшое расстояние между ним и койкой. — Что тебе нужно? — Почему ты решил резко перейти на ты? — затем повисло недолгое молчание, после чего Джозеф, кашлянув в кулак, продолжил. — Я пришёл, чтобы извиниться за своё поведение на ранговом матче. — И я должен после этого тебя простить? Ты нанёс мне серьёзные ранения, на восстановление которых уйдёт немало времени, а потом ты заново меня искалечил? - Насчёт «немало» я сомневаюсь, ты всё же кукла... Кхм... Если хочешь, на следующих матчах я не стану тебя трогать вообще, — на этом моменте их взгляды встретились, и беловолосый улыбнулся, словно пытаясь внушить собеседнику доверие и правдивость его слов. — Во-первых, это будет казаться другим игрокам несправедливым, да и подумать про нас могут что-то не правильно... — конечно, Эзоп не против предложения фотографа, но ему больше хотелось немного потрепать нервы Джозефа. — Ладно, я понял, — мужчина уже начал считать, что зря предложил эту затею Эзопу. — Тогда чтобы тебе и другим выжившим не казалось это «несправедливостью», я буду бить несильно, пойдёт? — Да, думаю, вполне, — после заключительной фразы Джозеф улыбнулся в знак одобрения и, развернувшись спиной к больному, собрался уходить. — И ещё кое-что, — фотограф остановился и обернулся назад. — Прошу, не трогай меня и моих товарищей вне матча. — Ох... — Джозеф уже готов был наброситься на Эзопа со словами: «Не слишком ли ты много хочешь?!», вырвать ему пуговицы из глаз и снова «преподать урок». — Ну... Раз я перед тобой провинился, так и быть, — теперь француз уже шагал быстрым шагом, дабы поскорей уйти и незаметно метнуться на свой этаж. — Спасибо, — Эзоп тихо прошептал вслед уходящему охотнику. Когда дверь с грохотом закрылась и бальзамировщик остался наедине с собой, он переменил сидячее положение в лежачее, устраиваясь по-удобнее на подушке, стал рассуждать: - Что, если он и вправду не такой плохой человек? Может, просто я преувеличил? Как только Джозеф вышел за дверь, как на зло он столкнулся с Илаем, который только что хотел зайти проведать Эзопа. — Опа на... Вот так встреча... — Илай встал перед фотографом, загораживая тому путь. Пускай он нормально увидеть выражение лица охотника не мог, но чувствовал злобу и удивление француза. — Что уставился? Дай пройти, убожество, — беловолосый грубо толкнул пророка, освобождая себе путь, напоследок отвращённо взглянув на выжившего, быстро удалился.