Огни юга

Олаф и Герда выбрали свой путь, и Шибальба поглотила их. Идоу остался один. Он сбросил ботинки и повыше подвернул покрывало, чтобы не замочить. За время скитаний от одежды чоли он успел отвыкнуть и теперь она казалась неудобной, хотя раньше он тосковал по простым и просторным тканым покрывалам. Теперь придётся приспосабливаться к жизни своей суровой родины, к жизни без подсказок самого мудрого из богов — Повелителя безумия. Но он выстоит, выстоит вместе со всеми. Идоу двинулся по дороге из гноя. Ступни не погружались в него, но на коже всё равно образовывались зловонные язвы. В раны забирались чёрные пиявки — болезни тела. Суставы крутило, жар сменялся ознобом, но Идоу не останавливался. Он уже ходил этой дорогой, ходил один, без покровительства Папы Легбы. Юный, наивный ученик шамана, жаждавший доказать свою силу и покончить с терзавшей его болезнью духа. Тогда было в сотни раз тяжелее, ведь он не знал, что победа возможна. А сейчас достаточно было лишь отгородиться молитвой с длящимся до бесконечности звуком «Ом-м-м». Пещерный свод огласило хлопанье крыльев, рычанье и уханье. Но ни звуки, ни хоровод хищных теней над головой не пугали. Три тысячи шагов Идоу сделал по реке людских грехов и преступлений против природы, пока не выбрался в огромный круглый зал. Посреди него на постаменте для саркофага лежал Пернатый змей. Его тело сковывали ледяные глыбы, а голова горела алым пламенем. Шаманская болезнь. Инициация. Чтобы пройти её, Идоу учился с самого рождения, когда на его пупке заметили тайный знак. Учился у вождя, отца Вицли-Пуцли, который в отличие от сына обладал удивительной мудростью и рассудительностью. Его наставления помогали Идоу не только в Шибальбе, но и на протяжении всей жизни, куда его ни выбрасывал бы шторм. Пернатый змей тоже наверняка учился у наставников, раз замечал то, на что не обращал внимания его высокопоставленный, но на удивление невежественный братец. Те наставники знали намного больше, чем недалёкие шаманы чоли и одновременно не знали ничего. Учитывая незаурядные способности и силу, его инициация должна проходить гораздо жёстче, чем было у Идоу. Он должен послужить проводником в этой сложной церемонии, хотя всё, что он мог делать — это спрашивать. — Как твоё имя? Ты помнишь своё имя? — позвал он. — Ты называл меня Пернатым змеем. Пускай будет так, — отвечал тот ровным, мёртвым голосом. — Расскажи, что с тобой произошло. — Это будет долгий и страшный рассказ, пускай даже в нём нет ничего запретного. Ты действительно этого хочешь? — Да! — Меня подхватила в железные когти матушка Белая Птица и унесла за океан. Посреди его безбрежных вод я увидел одинокий остров. На нём росла огромная сосна, верхушку которой венчало гнездо. В него могло уместиться с два десятка человек. Белая Птица оставила меня там. Я попытался выбраться, но со всех сторон на меня набросились демоны. Те, которых я убил раньше. Чьи страдания стали клеймом моей кармы. Демоны рвали меня на части, полосовали живот, доставали внутренности, вырезали глаза, уши, нос, язык. Бросали их в громадный кипящий котёл. Добавляли для вкуса кристаллы кварца и расплавленный свинец. Когда блюдо приготовилось и остыло, они разобрали мои останки и съели всё до последней косточки. Я стал духом без тела. Передо мной простёрлась лестница из огней Червоточины. По ней я поднялся над миром. Я хотел покинуть пределы своих страданий — пределы Девяти сфер, проткнуть макушкой барьер и исчезнуть. Но проносясь мимо погибшего Благословенного града, что обратился в тучу пепла, я услышал строгий голос. Он просил меня не сдаваться, ведь моё дело ещё не конечно. Я вернулся в гнездо. Демоны били в бубны и отплясывали, выплёвывая мои косточки. Я сломал ветку дерева, обтянул её собственной кожей и стал танцевать вместе с ними, напевая мелодию, что шептали волны и ветер. Со мной пела листва и древесные соки, все птицы, рыбы и звери, все травы и камни, все мошки. Даже звёзды, что манили меня, теперь звенели прощально. Я слышал голоса каждого, я понимал их наставления. Демоны, видя мою силу, подчинились мне. Они стали мной: моим позвоночником, внутренностями, глазами, ушами, носом, языком, головой, руками и ногами, кровью и плотью. Только сердце оставалось собственным — волшебством, подаренным во время сотворения самим мирозданием. «Мы твои боль и страх. Мы твои девять загубленных жизней», — говорили демоны. Ши с обезображенным лицом, инистая змея-вьюга, огненный мелькарис, одноглазый пастух, хозяйка пущ с оленьими рогами, тролль-колдун, клыкастый нетопырь, волк-притворщик, зелёная лошадь из болот. «Ты одолел нас, и теперь наша сила, наши знания часть тебя. Используй их мудро, и ошибки прошлого перестанут довлеть над тобой. Одна жизнь у тебя осталась. Её заберёт палач, и эта смерть станет последней». Они замолчали. Прилетела Белая Птица и выбросила меня из гнезда, как выбрасывают подросших птенцов, чтобы те научились летать. Но никаких крыльев я не чувствовал, хотя она дарила их мне когда-то давно. Я падал долго, целую вечность, на дно самой глубокой бездны, куда уходят те, кому нет места ни в Шибальбе, ни в Стране незабытых. Там я блуждал, в зеркальных лабиринтах меж пепельных пустошей. Чем больше проходило времени, тем больше я убеждался в старой истине: «Верх там, где низ». Первая сфера гибели и одиночества — отражение мёртвого Благословенного града. Лишь осознав это, я повстречал отца. Он учил меня мудрости, хотя и говорил не те слова, что я жаждал услышать. За ним приходили все мои предки и предки моих предков. Их череду не могло представить даже моё буйное воображение. Они показывали мне историю от сотворения и дальше, когда они и людьми-то не были. Они открывали мне все знания нашего мира и немыслимые законы других миров, тысячи тысяч из них. Ни один, даже самый развитый разум не выдержал бы такого потока. Моя голова вспыхнула. Она разрывалась, а призраки всё шептали и шептали. Я взмолился о пощаде. Белая Птица перенесла меня сюда остывать. Умершего и воссозданного. Расплавленного и перекованного. Узнавшего всё и забывшего даже больше. Теперь я обездвижен. Боль терзает меня ещё больше, чем раньше. Она настолько непереносима, что я молю о смерти, хоть умирать не должен. Из молодого мужа, не изведавшего небесной жены, я превратился в немощного старика. Всё, что у меня было, я готов отдать за избавление. Пернатый змей истощённо смежил веки. Огонь трещал, дрожали языки. «Кап-кап-кап», — медленно таяла ледяная глыба. — Твой страх оказался слишком велик, потому и не вышло, — задумчиво изрёк Идоу. — Мы поможем тебе, если ты согласишься. — Переложить свою ношу на чужие хрупкие плечи? — скептично ответил он, не открывая глаз. — Вместе даже самые слабые из людей совершают подвиги, а самая тяжёлая ноша становится легче. Твой урок — простые премудрости Дольнего мира. Прими их — они станут твоим избавлением. — Я вижу путь, что вы прошли. Вы несли меня на своих плечах, и я шёл с вами бок о бок. Я принимаю ваш подвиг, но Мрак разрастается над вашими головами из-за близости со мной. Страх за вас толкает меня назад. — Тогда прими его. Пропусти сквозь себя, проживи до конца и отпусти. Прими своё несовершенство и несовершенство мира. Несовершенство вовсе не так плохо, как тебе кажется, ведь именно оно позволяет нам развиваться. А когда мы замираем в тщеславии и гордыне, то откатываемся назад. Нет, не к новорождённой чистоте, ибо она блага, а к застою и загниванию. Из них путь один — признать свои ошибки, сделать шаг из порочного круга, не боясь перемен, и отыскать неторный путь. Правильный только для тебя одного. Идоу протянул руку: — Ну же! Даже у Повелителя безумия запас мудрости подходит к концу. Сделай шаг. Пробудись для новой светлой жизни без терзаний духа и плоти! Пернатый змей запрокинул голову. Огонь перекинулся с головы на лёд, подтапливая его, пока от него не осталась только мокрая лужа. Пернатый змей спустил ноги с постамента и тяжело опёрся на них. В его глазах ещё мелькали видения бесконечности, но он уже был больше тут, чем там. — Во мне ничего не осталось. Ничего из того, что я здесь получил. Последние капли Горнего мира стекают с меня вместе с водой. Моё настоящее имя Николас. Другого у меня нет. — Ошибаешься. Твоя сущность лишь засыпает на время, пока твоё тело и разум перестраиваются и привыкают. А имя у тебя такое, какое сам выберешь, — Идоу подставил ему плечо, и тот опёрся на него. — Мой отец! Я забываю и его наставления, а ведь мне так хотелось их услышать, — посетовал Николас. — Когда будешь готов, ты вспомнишь. Всё, что ты здесь обрёл, останется с тобой навсегда. Пернатый змей вымученно улыбнулся. Стоило им ступить за порог зала, как всё исчезло. Спасённый Николас в том числе. Хотя нет, он впереди, у перевёрнутой лодки. Спит, а с двух боков от него лежат его товарищи. *** Плескалась вода в реке, звала обратно в Дольний мир. Дороги Шибальбы закрылись. — Вставайте! — крикнул Идоу. Троица сонно заворочалась. — Что? Где мы? — ошалело вертел головой по сторонам Николас. Он из последних сил пытался ухватиться за странный сон, но тот ускользал от него. — Ты лишился чувств и не приходил в себя. Нам пришлось вернуться в Шибальбу, чтобы излечить тебя, — объяснил Олаф. — Кажется, мы так устали от борьбы, что заснули вместе с тобой. — Но вы же победили? Я жив? Или мы все мертвы? — оставив безнадёжное занятие, Николас прикрыл тревогу сарказмом. — Если бы мы умерли, то вряд ли встретились бы на Тихом берегу, — заметила Герда и едва слышно добавила: — Почему ты не сказал, что болен? — Не сейчас, — шикнул на неё Николас. Олаф и без того смотрел на них подозрительно. — Разговоры будете разговаривать в лодке. Нужно возвращаться, — поторопил их Идоу. Ноги ослабли настолько, что казались тряпичными. Если бы Олаф с Гердой не поддерживали его с двух сторон, подняться бы не получилось. Он уже так привык чувствовать себя калекой, что почти не стыдился этого и принимал помощь с благодарностью. Идоу перевернул лодку и спустил её на воду. Николаса усадили первым и запретили напрягаться. Герда с Олафом устроились по бокам от него. Идоу грёб в одиночестве. — Это ещё один вход? — недоумевал Николас. — Да. Сожительство в одном теле с хозяином Шибальбы имеет положительные стороны, — отшутился Олаф. — Ты что-нибудь запомнил? — Да. Мне оставили сувенир, похожий на твой, — он показал своё запястье. На нём была вырезана руна «турисаз». — Что бы это могло значить? — Тёрн. Она разрушает всё старое, что мешало двигаться вперёд. В книжке вычитала, — подсказала Герда. — Может, она поможет тебе вырваться из порочного круга прошлых воплощений? — Хорошо бы… — задумчиво ответил Олаф и уставился на Николаса. — А что означает руна «перт»? Ну, кроме как тайну. — Странника, ищущего истину. Либо смерть, уход от суетного мира и перерождение в новом качестве, — задумчиво изрекла она и тоже посмотрела на Николаса. «Девять загубленных жизней», — вспомнилась брошенная Безликим фраза. О чём они разговаривали тогда? — Я тоже помню, но рассказывать не буду. Слишком личное, — ответила Герда на незаданный вопрос. — А я, когда пытаюсь вспомнить, упираюсь в глухую стену. За ней только расплывчатые тени, — посетовал Николас. — Теперь ты знаешь, как себя чувствую я, — засмеялся Олаф. — Так он излечился? Мы все излечились? — Это не болезнь, — Идоу направил лодку к берегу. Солнце уже закатывалось. — Если вы сбросите маски, неразрешимые противоречия перестанут вас терзать. По крайней мере, вы больше не будете сомневаться, какую сторону принять и как поступить правильно. — Сомнения не так плохи, ведь именно они заставляют докапываться до истины, а не принимать на веру то, что приятно разуму, — хмыкнул Олаф. — Мой совет тебе остаётся прежним. Хочешь вырваться из порочного круга — поступи не так, как привык. Твой друг смог, — он указал на Николаса. — Значит, и у тебя есть шанс. Шанс — хорошо бы. Николас уже смирился со скорой смертью, а, оказалось, что судьба не предрешена. Если он разгадает самую страшную тайну, то выживет. Только для чего? Чтобы угодить под меч Белого Палача или на эшафот? Они причалили уже в сумерках. Из деревни доносился бой барабанов и песни. Видимо, праздник продолжался. Хорошо, что земля здесь такая богатая, что после всех бедствий дикари не думают о голоде. Они высадились и пошли на площадку, где снова жгли костры и пахло жареным мясом. Прежде, чем они спустились, на лестницу выскочил Гилли Ду и с радостным визгом бросился к Николасу. Он прыгал, вилял хвостом и оставлял слюнявые поцелуи на одежде, где мог дотянуться. Николас потрепал его по голове. Надо же, не поймёшь, как все тебя любят, пока не побываешь на Тихом берегу. Как только они вышли на свет костров, раздались радостные возгласы матросов. — Вернулись! — обняла Герду Малинке. — Я всё узнала по тростнику. Они дружно засмеялись. — Когда поплывём на корабль? — осведомился Николас, усаживаясь на нижнюю трибуну. Голова всё ещё немного кружилась. — Матросы уже выздоровели, судя по их цветущему виду. — Ахелухей! — кричали они вместе с дикарями и пили по кругу из огромного рога. — Как в них столько влезает? — хмыкнула Герда. — Привычка, — пожал плечами Олаф. — Теперь нам придётся ждать, пока выздоровеешь ты. — Не нужно! Я в полном порядке! — Угу, на ногах не стоишь. Ты задержишь нас гораздо больше, если свалишься в дороге. Здесь хотя бы тебя вылечат. — Бросьте меня, если я свалюсь. Уже и так слишком много времени потеряли. Капитан Люсьен мог решить, что мы сгинули и уплыть. — Без меня им придётся поселиться здесь навсегда, — возразил Олаф. — Тебя я не брошу ни при каких обстоятельствах. Вот что я вынес из путешествия в Шибальбу. Николас с Гердой удивлённо переглянулись. — Идоу же сказал, что я не болен. — Если хотите, можете плыть через день, — разрешил он их спор. — У нас есть снадобья, которые быстро поставят тебя на ноги. — Хорошо, — сдался Олаф. — Но ты ничего делать не будешь. Николаса накормили куриным бульоном и напоили горькими лечебными зельями, от которых начали слипаться глаза. Хелева с Малинке проводили его в хижину и долго растирали мазями. Кожа то леденела, то горела. В конце концов его сморил сон, хотя бодрствовал Николас всего несколько часов. Разбудили его ближе к обеду, когда вновь пришли Малинке и Хелева. Герда и Олаф сидели на пороге с мисками маисовой каши и наблюдали за происходящим через дверной проём. После порции бульона Николаса снова принялись поить зельями и мазать снадобьями. На этот раз они бодрили. Он даже смог размяться, собрать вещи и прогуляться по деревне вместе с Гердой и Олафом. Они пересказывали ему последние новости и вместе мечтали о том, как вернутся на «Музыку». Матросы показали плоты, которые смастерили за время отсутствия Олафа. Начали собирать провиант, воду в бурдюках и сувениры от дикарей: украшения, талисманы, статуэтки. Николасу и Олаф достались пышные плюмажи из красных и зелёных перьев. В головных уборах они выглядели, как дети, решившие поиграть в дикарей. — Это знак почёта, — заметив их ехидные перемигивания, сказала Малинке. — Носите с достоинством. Они аккуратно сложили их в мешки ко всему остальному. На рассвете следующего дня Николас чувствовал себя более-менее здоровым: земля не уходила из-под ног и боль почти ушла. Конечно, к погоням и битвам с демонами он ещё готов не был, но знал, что не свалится во время сплава. Плоты спустили на воду и загрузили вещами. Прощались с дикарями неприлично долго. Матросы пустили слезу, обнимаясь с новыми друзьями. Троица пожимала руки вождям. За неделю после свержения Вицли-Пуцли их лица посвежели, а спины расправились. Теперь дикари выглядели высокими и поджарыми, полными страсти. — Езжайте с миром, — объявил Идоу и по-отечески положил руки на плечи парням. — Надеюсь, своё вознаграждение я отработал. — Мы, между прочим, помогли вам от тирана избавиться, — начал торговаться Олаф. — А мы вас лечили, кормили, поили, развлекали и водили в Шибальбу, — напомнил Идоу. — Не забывайте моих советов — и у вас всё получится. — Ты нам только веселиться советовал, — снова заспорил Олаф. — Это очень важный совет. Относитесь к жизни проще, и проблем у вас поубавится, — рассмеялся он. — Не привязывай себя к натоптанным тропам, откройся новому, сходи туда, куда никогда не ходил. Твой друг это умеет. Олаф недовольно обнял себя руками: — Зачем ты будишь во мне дух соперничества? — Если тебе мешает его превосходство, то вы вовсе не друзья, — заметил Идоу. — Нет, это ты постоянно вбиваешь между нам клинья. Думаешь, я не замечаю, когда мной манипулируют? — У него тоже полно недостатков. Ведь так? — Идоу пихнул Николаса в бок. — Что? Я всё пропустил. Извините. — Вот! Он слишком погружён в свои проблемы. А ещё он очень скрытный и замкнутый, поэтому не делится этими проблемами даже с самыми близкими. А те страдают без его внимания. — Я принимаю себя таким, — пожал Николас плечами. — Но если я кого-то не устраиваю, то всегда могу… — Нет! — оборвал его Олаф. — А ещё он любит бегать от этих самых проблем, когда они кажутся неразрешимыми. Николас закатил глаза и раздражённо ответил: — Я стараюсь исправиться. Олаф знает. — Поэтому перестань говорить, что вот-вот сбежишь, — ответил тот. — Прими себя до конца, прими то, чего ты боишься. Открой лицо, научись говорить всем правду. Ты уже сделал это в Шибальбе, — советовал Идоу. — Это не помогло. Половину не запомнил Олаф, половину забыл я, — развёл Николас руками. — Ещё поможет, — заговорщически дёрнул бровями Идоу. — Расскажите всё друг другу искренне и будьте начеку. Это мои последние наставления. — А как же я? — вмешалась Герда. Девушки сплели для неё венок из красных орхидей и обернули вокруг плеч красно-синее покрывало с разноцветными кисточками. — Какие у меня недостатки? — Деточка, какие у тебя могут быть недостатки? Ты само совершенство! — Идоу низко поклонился ей. Олаф с Николасом сделали то же самое. — Не смейтесь надо мной! — насупилась она и убрала за ухо выбившуюся прядь. — Мы даже не думали, — попытался успокоить её Олаф. — В некоторых вещах что наши грозные воительницы, — он бросил короткий взгляд на сосредоточенных Малинке и Хелеву. — Что ваши нежные орхидеи очень похожи. — Да ну вас! — махнула Герда рукой и пошла прощаться с остальными. Парни продолжали следить за её мягкими, плывущими движениями с улыбкой. Умела же она снимать тяжесть с души, и даже с неудобного разговора. Николас поймал Гилли Ду и, прижимая к себе его трясущееся тельце, ступил на плот. Матросы оттолкнули его от берега, забрались наверх и налегли на шесты. Течение подхватило плоты и понесло прочь от вычерчивавших ладонями прощальные круги дикарей. Гилли Ду тыкался носом Николасу в ключицу и едва слышно скулил. Герда сидела рядом и исподтишка бросала на них тоскливые взгляды. Он должен что-то сказать, объяснить всё, хотя бы часть. Она этого заслуживала. Но сейчас не время. Несмотря на грохот воды их могли услышать. Удерживать плоты на бурном течении и обходить пороги оказалось не так просто, но благодаря сноровке моряков к вечеру они добрались до места стоянки и причалили к северному берегу. Впереди слышался грохот и в воздух поднималась сырая дымка. — Водопады близко. К низовью нужно спускаться пешком, — сообщил новый старшина матросов Хаггерт. Крупный, костистый и более зрелый, чем Оуэн. Его смуглое лицо бороздили крупные морщины, щёки покрывала сизая щетина, а на макушке сверкала лысина. Старожил в команде, ему уже приходилось сплавляться по реке, поэтому он умело руководил гребцами. Конечно, помощников назначал капитан Люсьен, но Хаггерт очень надеялся, что и команда, и Олаф замолвят за него словечко. Гилли Ду, ступив на сушу, задрал хвост и умчался по своим делам. Матросы разбили лагерь на ночь. Олаф с Николасом и Гердой отправились осматривать местность. Солнце ещё не успело закатиться, как они вышли на вершину горы, откуда река низвергались в ущелье огромными каскадами. Грохотало так, что уши закладывало, и влага оседала на лицах. — Как красиво! — восхищённо выдохнула Герда, разглядывая зелёную долину внизу. Через ущелье словно мост вела окутанная дымкой радуга. Николас скинул сапоги, закатал штанины и прошёл по воде к самому обрыву. Здесь оказалось довольно мелко — каменные глыбы образовывали в русле естественную ванну. Николас встал так, чтобы его носки нависали над пропастью, и раскинул руки в сторону. Герда наблюдала за ним с тревогой и неодобрением. Олаф зашёл в воду и потянул Николаса назад за шиворот. — Что ты творишь?! — Наслаждаюсь. Как же здорово всё-таки жить! — Николас вырвался из его хватки и подпрыгнул, играя на нервах товарищей. Герда сжала губы в полоску и обняла себя руками. Она знала, что ветроплав не даст ему упасть, но сверкала глазами так, словно хотела оторвать ему голову. — Прекрати! Или хочешь погибнуть, едва мы вытащили тебя с Тихого берега? — отчитал его Олаф. — Раз уж вытащили, так позвольте дышать полной грудью. Николас закрыл глаза и расставил руки, ловя в ладони мокрый воздух. Как же остры все ощущения на краю обрыва в темноте сомкнутых век! А если открыть глаза и посмотреть вниз, где скрывается в густой дымке река, то кажется, что паришь вместе с орлами и до Девятых небес можно достать рукой. — Олаф, давай уйдём. Я боюсь высоты и этого грохота, — заныла Герда. Ничего она не боялась, просто поняла, что он хочет побыть один. — Ладно, — смирился Олаф. — Только не упади, молю. Твоя самоуверенность совершенно неуместна. Он выбрался из воды и вместе с Гердой вернулся в лагерь. Как только их ауры исчезли, Николас шагнул с обрыва и воспарил. Жаль, на одном ветроплаве далеко не улетишь, а рубашку матушки Умай он с собой не брал. А какие петли удалось бы закладывать среди хрустальных каскадов. Может, плюнуть на всё и остаться здесь? К демонам Сумеречников и Лучезарных. А Мрак ему не страшен. «Перестань бегать от себя!» — настырно повторял в голове Безликий, пускай это и был совет Идоу. Герда с Олафом не простят, если он бросит их после всех ужасов, что им пришлось пережить в Шибальбе. Николас вернулся в лагерь в темноте. Несмотря на то, что Проклятые земли они уже миновали, матросы всё равно дежурили во время сна по двое. Утром двинулись в путь. Привязали вещи к плотам, накинули лямки себе на спины и поволокли их вниз по склону в обход водопадов. Николасу и Герде помогать не позволили, поэтому они шагали впереди и следили за дорогой. За день добраться до низовий они не смогли и разбили лагерь у небольшой поляны. Пока матросы трудились над обустройством, Герда попросила: — Можно, я прогуляюсь? — Я пока занят. Не знаю, освобожусь ли до темноты, — ответил Олаф, отвлёкшись от пересчёта поклажи. — Морти сходит со мной. Николас встал рядом и широко улыбнулся. Да-да, это отличная идея! — Он ещё до конца не оправился, — поцедил сквозь зубы Олаф. — Если что-то случится, некому будет защитить вас обоих. — Перестань обращаться со мной так, будто я вот-вот растаю, — заспорил Николас. — Если будешь держать меня на коротком поводке, я сбегу. — Какой же ты… — фыркнул Олаф. — Не говори, что ты об этом не знал. Были бы они одни, Олаф швырнул бы в него подушкой, но под внимательными взглядами матросов пришлось сдержаться. — Идите. Только будьте осторожны, умоляю! — Мы всегда осторожны! Они бодро зашагали в лес. Склоны вокруг реки покрывала пышная зелень: папоротники, увитые лианами фикусы, низкорослые пальмы, заросли акаций и стройные кипарисы. Они выбрались на узкий уступ и двигались по нему гуськом, пока не добрались до ещё одного водопада. Как хорошо, что сезон дождей закончился. Если бы камни промокли, то дорога стала бы опасно скользкой. — Зачем мы здесь? — спросила Герда. — Чтобы никто не подсмотрел, — подмигнул Николас и, нырнув под каскад, потянул её следом. Внутри оказался просторный грот, скрытый от глаз потоком воды. — Откуда ты узнал об этом месте? Ты же тут впервые, — удивилась она. — Доверился чутью, — Николас улыбнулся. Герда зарделась и отвела взгляд. — Что ты хотела сказать? Она облизывала губы и нервно перебирала пальцами. — В Шибальбе я видела Шквала, призрачного кота. Он велел отрубить ему голову мечом, похожим на твой. Сказал, что ты выживешь благодаря этому. В детстве он был моим единственным другом, — тихо всхлипнула она. — Никак не могу забыть, как заносила меч над его склонённой головой. Шквал — одно из обличий Безликого. Возможно, с его смертью пропала часть сил бога, и телу стало легче её вмещать. Хотя Идоу говорил, что дело в масках, а не в переизбытке сил. — Духовные сущности живут по иным законам. Шквал был бы благодарен тебе за то, что ты выполнила его волю. Я… успокаиваю себя этим. Николас погладил её по щеке, а потом взял за руки, чтобы она перестала мучить свои пальцы. — Почему ты ничего не говорил о болезни? — подняла она на него покрасневшие глаза. — Я старался изо всех сил, чтобы у нас получилось. Но обстоятельства оказались сильнее. Прости! Николас прижал Герду к себе, чтобы прекратить её мелкую дрожь. Она замерла и медленно размякала в его объятиях. Не было в этом никакой нарочитости и неудобства. Был только покой и сладкая нега. — Не скрывай больше ничего. Это так больно — видеть, как ты мучаешься, но не понимать причины. Я не была с тобой из жалости. Я… Николас приложил её ладонь к губам и стал целовать каждый пальчик по отдельности. Ловил её настроение и пытался понять, наслаждается ли она или просто уступает перед его напором. В её глазах заблестели слёзы. Николас собирал их губами, шепча: — Мне трудно смириться, что я не всесилен и не могу смести все препятствия. Хотя теперь мне кажется, что я воздвигаю их сам. Герда вскинула голову и улыбнулась. — В этом есть доля истины. — Я хотел сказать… что люблю тебя, — последнюю фразу они произнесли вместе. Коснулись друг друга лбами, смеясь. — Если… — Николас начал сбиваться, чтобы глотнуть побольше воздуха. — Если можешь меня простить, если принимаешь… — Мудрые женщины советуют не покоряться и помучить тебя, чтобы ты почувствовал всё то, что чувствовала я, — мягко промурлыкала Герда. — Нельзя стелиться перед мужчинами. Нельзя бросаться им на шею и показывать, что ты жить без них не можешь. Им будет неинтересно добиваться тебя, они не будут тебя ценить и уйдут к первой встречной. Мужчин надо манить и держать на расстоянии вытянутой руки, напоминая, что ты лишь снисходишь к ним. Они должны очень постараться, чтобы заслужить тебя. Николас кисло скривился: — Фу! Терпеть не могу жеманное притворство! В Дюарле наелся им до тошноты. Это дворец Лучезарных на тебя плохо повлиял или общение с дикарками? — Разве кто-то, кроме тебя, может на меня повлиять? — поиграла бровями Герда, передразнивая его саркастичное выражение. — Припоминаешь мне праздник у шилайю? — догадался Николас. — Прости! Я говорил то, чего на самом деле не думал. Ты прекрасна и когда танцуешь, и когда смущаешься, и даже когда плачешь. Но больше всего на свете мне нравится твоя искренность. — Потому что тебе самому её не хватает? — Герда сложила губы бантиком, глядя на него с кокетливым недоверием. — Так я твоя жена? Он взял её за руку, на которой до сих пор висел верёвочный браслет, и переплёл с ней пальцы. — Я считал тебя своей женой с тех пор, как ты сказала «да» на корабле Сайлуса. Если ты всё ещё этого хочешь, то я твой муж. Герда поднялась на цыпочки и обвила руками его плечи. Не хотелось никуда торопиться и оглядываться в страхе по сторонам. Хотелось наслаждаться каждым мигом, каждым вздохом, предвкушать сладость поцелуя и щемящую нежность рук. Время замирало, прошлое втекало в настоящее, настоящее переплеталось с будущим в страстном танце языков. Разгорячённые тела туже прижимались друг к другу. Лишь тонкая ткань не давала им слиться воедино. С губ Герды сорвался томный стон. По спине скользнул полный ненависти взгляд. Николас повернул голову к выходу. Послышался шёпот Мрака, но слов разобрать не получилось, и таинственный соглядатай исчез. — Что-то стряслось? — с сожалением спросила Герда. — Ничего. Просто… всё может зайти слишком далеко, здесь не место для этого, — не решился тревожить её Николас. — Я отыщу что-то более подходящее. Она поцеловала кончик его носа: — Люблю тебя. Почему нельзя хотя бы на пару мгновений забыть о Мраке и прочих неприятностях? Как будто он, и впрямь, не заслужил счастья. Они зашагали обратно в лагерь. — Надо рассказать всё Олафу. Мне невыносимо лгать ему и делать что-то за его спиной, — поделилась своими переживаниями Герда. — Не стоит, — покачал головой Николас. — Думаешь, он разозлится и прогонит нас? Ну, и ладно. Уйдём жить в джунгли. Да хоть в каменные деревни. Идоу ведь говорил, что к северу от реки их встречается ещё много. — Нет. Олаф нас не отпустит, а скорее снова упадёт в обморок и ничего не запомнит. К тому же, ты сама хотела спасти его от Мрака. — Если мы продолжим лгать, то кто-то другой откроет ему правду. Как случилось с мной. Я слишком любила тебя, чтобы поверить злым наветам. А Олаф… боюсь, он возненавидит нас и впустит в себя Мрак. Уверена, только наша искренность убережёт его от этого. — Да. Но надо дождаться, когда он сможет её принять. В Шибальбе я нашёл слова, которые Олаф услышал. Идоу сказал, что со временем мы всё вспомним. И он, и я. Тогда он встанет на нашу сторону и излечится, как и я. — Я просто боюсь. За тебя боюсь больше всего. Пускай даже это эгоистично и неправильно. Герда потупилась и спрятала руки за спиной. Когда они сошли с узкого уступа, Николас приобнял её. — Вместе мы выстоим. Всё будет хорошо. — Если всё время это повторять, то так и будет? — встрепенулась она. Он устало улыбнулся и кивнул.