WARP YEARS

Тоска наплывала волнами – Атсуши чувствовал приближение каждой издалека и уже знал, что нужно делать в таких случаях: завершить все срочные дела, рассчитаться со всеми обязанностями, сесть в машину и сначала бездумно ехать куда-нибудь по полупустому ночному шоссе, а когда окончательно припрет, запереться дома с парой бутылок чего-нибудь высокоградусного. Если бы была… он запретил себе думать о ней, но мысли сами невольно возвращались к тому году, полному блаженства и радости. Конечно же, он помнил, что переживаний и даже боли было не меньше, чем счастья, но сейчас, издалека, из беспросветного мрака этот год в ласковых объятиях казался почти идеальным. По крайней мере, тогда у него была отдушина – и нежность любимой женщины, и ее же бескомпромиссная властность, правильная жесткость, высекающая из его тела любой намек на топкую, вязкую тоску, в которую он чем дальше, тем глубже проваливался. Тогда эмоции были яркими, даже болезненные – обида и злость вспыхивали и гасли, сменяясь такими же стремительными счастьем и трепетом. А боль физическая дарила ни с чем не сравнимое облегчение. Наверное, ему все-таки не хватало этой боли не меньше, чем нежности, но достаточно доверительные отношения ни с одной из подружек у него больше не складывались, а в который раз просить о помощи Саюри было нечестно. Тем более, что у нее, кажется, как раз все начало налаживаться с личной жизнью. Конечно, можно было бы пригласить профессионалку – у Атсуши хранились адреса и телефоны специальных клубов, он их тщательно коллекционировал, но никогда не посещал из страха быть узнанным и, наверное, неуместной в его случае стыдливой неловкости. Да и сама идея платить не за секс, а за то, что рождается только из глубочайшего доверия между двумя людьми, казалась ему тошнотворной. У него бы просто не получилось расслабиться, и это стало бы обычным избиением без возможности защититься. А с его прошлым и другими особенностями так недолго и опять в больницу попасть – этого Атсуши точно не хотел. Просто секс тоже позволял на какое-то время снять напряжение, но чем дальше, тем больше себя приходилось сдерживать. Фрустрация перерождалась в агрессию, и хотя его обычные партнерши никогда не имели ничего против жесткого секса, Атсуши начинал пугать самого себя. Пока ему удавалось сохранять контроль, но что будет дальше? Перед глазами все чаще всплывала чудовищная картинка из детства: разъяренный отец, испуганная мама, он хватает ее за руку и буквально швыряет в комнату, с треском задвигает дверь. А потом брат зажимает ему уши, но он все равно слышит: и сдавленную ругань, и тихий плач, и отрывистое дыхание… Тогда Атсуши не знал, что происходит за хлипкой бумажной дверью, но понимал, что это что-то очень страшное и отвратительное. Он не мог позволить себе стать таким. Только не таким. Поэтому в какой-то момент он просто перестал заниматься сексом с живыми женщинами, которым мог бы причинить вред, – и фантазии стали еще разнузданней и жестче, будто бы подсознание отыгрывалось за вынужденное воздержание. В каком-то смысле это было даже на руку: Хисаши придумал для них новое развлечение, и теперь они записывали совершенно безумные песни вместе с совершенно безумными иностранцами. Реймонд Уоттс, которого Атсуши помнил еще по старому увлечению Имаи, сочинял довольно пугающие и болезненные вещи – и его собственное безумие сексуального помешательства встало в обойму совместной деятельности как будто так и предполагалось изначально. А еще Реймонд смотрел. И не стеснялся трогать – не так, как сам Атсуши трогал Имаи на сцене – напоказ и отрепетировано. Реймонд трогал их обоих явно для удовольствия: наверное, они казались ему милыми экзотическими игрушками, от которых трудно держать руки подальше. Хисаши как всегда делал вид, что не замечает этих тисканий, а когда все-таки не выдерживал, то начинал смущаться, будто девица, которую зажали у стенки. Это только раззадоривало Реймонда, и он принимался щекотать, дуть в уши и делать всякую такую ерунду, от которой Имаи совсем сворачивался в клубочек – розовый от прилившей к щекам крови, улыбающийся и невероятно трогательный. В такие моменты и сам Атсуши был готов сожрать его живьем, откуда-то из глубин просачивалась неведомо как зародившаяся в нем ревность, и захватчик начинал вызывать явное раздражение. Надо сказать, что сам Реймонд эти моменты как-то отслеживал и раздражение чувствовал, но, видимо, интерпретировал его иначе, потому что переключался со своими приставаниями на самого Атсуши. С ним, правда, он так развязно себя уже не вел, прикосновения и поглаживания становились более сдержанными и… дразнящими. Может быть, у Атсуши уже крыша ехала от недотраха, но он заводился помимо собственного желания, и Реймонд чуял это звериным своим чутьем. Ничего не предпринимал, правда, но смотрел все более голодно и откровенно. К тому моменту, как начался тур в поддержку выпущенного наконец альбома, Атсуши чувствовал себя одновременно выдохшимся и дико наэлектризованным от многомесячной неудовлетворенности. Алкоголь притуплял желание – а пили они много и постоянно, иностранцы оказались теми еще алкоголиками, и это было как нельзя кстати, – и даже рядом с яркой и резкой Арианной получалось держать себя в руках, не позволяя себе расплыться перед ней лужей жаждущего внимания желе. На сцене, правда, приходилось поддерживать относительную трезвость, но там вступали в игру совсем другие правила: самое крепкое вино на глазах у зрителей чудесным образом превращалось в кровь и обжигало только губы, а самые откровенные объятия под лучами софитов вызывали только пульсирующий восторг и никакого телесного возбуждения. Наверное, поэтому Атсуши так любил выступать перед публикой – на сцене не было места его вечным проблемам и зависимостям, и он мог играть с ними как заблагорассудится, не боясь того, что они возьмут над ним власть, не прячась от самого себя. Вот только когда он возвращался домой или в номер отеля после… его слабости начинали отыгрываться за показательное пренебрежение. Дрочить было уже привычно – грубо, почти больно, на результат, выкручивая себе соски, царапая грудь и пытаясь поймать хоть отзвук того чудесного, дымчатого блаженства, которое, он помнил, должна приносить сексуальная разрядка. Получалось плохо, вымученно и блекло, и после слабого оргазма накатывала такая оглушающая тоска и отвращение к себе, что оставалось только уткнуться лицом в подушку и тихо выть на одной ноте. Это бесило, раздражало до безумия, заставляло идти на отчаянные меры: после очередной бессонной ночи, проведенной в бесплодных попытках самоудовлетворения, Атсуши сделал огромную глупость. Почему он решил, что пойти работать с пробкой в заднице – хорошая идея? Наверное, понадеялся, что дискомфорт и чрезмерная стимуляция доконают его, позволят наконец хоть что-то почувствовать… И в конечном итоге он оказался прав, только не так, как предполагал. Реймонд, уже несколько дней круживший над ним, как стервятник над подыхающим животным, сделал стойку сразу, как только он вошел в гримерку перед концертом. Следил за Атсуши, не сводя глаз, пока они собирались, а потом подошел и встал сзади, почти прижимаясь, глядя в упор на отражение его лица в зеркале. – Классно пахнешь, – сказал он непривычно тихо. – Новый парфюм? Атсуши фыркнул – его попытки замазать синяки под глазами были такими же смехотворными, как этот неуклюжий подкат. – Ага, душ забыл принять с утра, – это было правдой, утром он был озабочен только тем, чтобы встать с постели и запихнуть в себя чертову игрушку. Которая, кстати, уже ощущалась не слишком приятно. К лучшему. – Что же ты делал ночью, если на утро так пахнешь? – Дрочил, – так же честно ответил Атсуши и замер, потому что Реймонда будто качнуло к нему волной. Соприкосновение так и не состоялось, но так было даже хуже: ощущение опасности холодком пробежало по спине, волоски на загривке встопорщились. Атсуши автоматически облизнулся, встречаясь с ним взглядом в зеркале – черный, совершенно безумный взгляд. – Значит, так ты пахнешь после секса, – медленно сказал Реймонд, едва не касаясь его уха губами. Дернуло, продрало нутряным возбуждением – чертова пробка совсем не помогала держать себя в руках. В конце концов, сколько он еще вытерпит? Дело было не в Реймонде и его странных заскоках, дело как всегда было только в самом Атсуши. Когда он, наконец, сдастся, измученный, и зверь внутри получит свое? Сколько вреда он причинит? Насколько сильно разрушит его жизнь? А если это реальный шанс скормить его другому зверю – здоровому и сильному, свободному, привыкшему брать? В конце концов, это просто секс, и если у Реймонда получится быть достаточно жестоким, возможно, Атсуши сумеет, наконец, хотя бы ненадолго вынырнуть из топкой трясины тоскливой непринадлежности. И Атсуши опустил глаза, признавая свою капитуляцию. Отклонился чуть назад, достаточно, чтобы упереться лопатками в грудь Реймонда. Услышал его сорванный вздох и оттолкнулся, отшатнулся, спохватываясь, оглядываясь по сторонам – было не время. Не место. На них не смотрели – остальные были заняты своими разговорами и сборами, только Имаи сидел в углу, задумчиво пощипывая струны гитары, и когда Атсуши кинул на него взгляд, тут же поднял лицо, будто слышал каждую его мысль и только и ждал обращения. – Потом, – сказал Атсуши Реймонду, сам толком не понимая, что в этом «потом» – обещание? Угроза? Желание отделаться и забыть? Ему сейчас стоило думать о работе, о том, как он полтора часа собирается провести на сцене со стоящим членом, утянутым плотными брюками, с давящей на простату пробкой и кипящим от раздражения мозгом. Надо отдать должное Реймонду – он отступил сразу же, не пытаясь прикоснуться или как-то задержать. И во время выступления старался не трогать Атсуши больше необходимого – было заметно, как ему рвет крышу, как он старается сдержаться. Самым странным в этой ситуации было то, что Атсуши и сам чувствовал что-то схожее, даже при том, что волнение сцены привычно убило все зачатки возбуждения, оставив только азарт и хлещущий из всех пор адреналин. Атсуши захватила, закрутила, понесла отвязная атмосфера истинного рок-н-ролла, и уже смешными казались собственные сомнения и метания. Алкоголь, казалось, испарялся с их кожи раньше, чем попадал в кровоток, они все вели себя как безумные, и несущиеся одна за другой песни смешались в пульсирующий горячечный калейдоскоп: скользкая и верткая Арианна то прижималась к нему плотным, почти жестким телом, то отстранялась; Хисаши в своем обычном почти лунатическом состоянии практически не обращал на него внимания, но неумолимо точно улавливал все нюансы происходящего вне поля его зрения; Реймонд… в какую-то минуту Атсуши показалось, что тот вдребезги пьян, и от этого стало так смешно, что он понял, что незаметно опьянел сам. Ему казалось, что он все прекрасно контролирует, и он и правда контролировал голос и почти не забывал слова к песням. Вот только, когда Реймонд в нужный момент обнял его перед публикой, Атсуши развернулся к нему и поцеловал – откровенно и открыто. Уши тут же заложило от крика толпы, но Реймонд, несмотря на всю свою нервную дрожь и очевидное возбуждение, целовал очень аккуратно и не теряя головы. И вот это почему-то решило все: когда они после финального поклона уходили за кулисы, Атсуши просто схватил его за мокрую от пота руку и потащил за собой. Им по регламенту полагалась вторая гримерка – для Арианны – но она с первого же дня предпочитала переодеваться и готовиться в общей, вместе с остальными. Вторая комната обычно стояла открытой и пустой, иногда в нее заносили и оставляли слишком большие сумки, тут же мог передохнуть стафф во время выступления. Сейчас же Атсуши заволок в нее Реймонда и захлопнул дверь, надеясь, что никому не придет в голову зайти сюда в ближайшие минуты – ключа у него, естественно, не было. Реймонд тут же обхватил здоровенными ручищами, стиснул, заглядывая в лицо – получилось немного пугающе, но горячий толчок внутри дал понять, что это ровно то, что ему сейчас было нужно. – Скажи, что не хочешь? – прошептал Реймонд ему в губы. Прозвучало это почти умоляюще, что в сочетании с выкаченными покрасневшими глазами и привычным запахом перегара вызвало краткосрочный прилив тошноты, но Атсуши быстро затолкал отвращение поглубже. – Хочу, – сказал он упрямо и снова поцеловал Реймонда, теперь уже жестко прикусывая, вталкиваясь языком, заставляя бороться за контроль. И тот предсказуемо повелся: жесткими пальцами сдавил предплечья, притягивая к себе, как игрушку, втерся пахом в пах, у него стояло жестко, член был большим, он почти с анатомической точностью обрисовывался натянутыми кожаными штанами, и Атсуши успел мимолетно удивиться тому, что вот это – точно не вызывает отвращения, только легкое удивление. И предвкушение. Он хотел это – в себя. Наконец-то можно будет заняться сексом с живым человеком, неважно уже, с кем конкретно. Впрочем, в том, что это был именно Реймонд, нашлись свои плюсы: с ним можно было не сдерживаться. Атсуши кусался и тискал его, как только хотелось, не боясь навредить – тот был достаточно крупней и сильней, чтобы постоять за себя, если Атсуши перегнет палку, – и с никогда еще не испытанным наслаждением прогибался и подставлялся. Руки у Реймонда были огромные, и он мял Атсуши как глину, целовал жестко и бескомпромиссно, а в какой-то момент просто подхватил под задницу и завалил на стол. Игрушка внутри чувствительно сдвинулась, и Атсуши вскрикнул, не удержавшись. – Что? – тут же вскинулся Реймонд, глядя на него безумно. – Больно? – Немного, – проскрипел Атсуши, задыхаясь. – У меня там… штука. – Что?.. Атсуши поморщился – это было… стыдновато. – Игрушка, – пояснил он. – В заднице. Лучше бы не делать таких резких движений. Реймонд выглядел оглушенным – он неверяще посмотрел вниз, туда, где прижимался пахом к паху Атсуши, будто надеялся что-то там увидеть. А когда перевел взгляд обратно, на его лице читалось восхищение. – Ты ебнутый, – сказал он слабо. – И давно она там? – Весь вечер. С самого начала. – Ты совершенно, в конец, пиздецки ебнутый… – повторил Реймонд, задыхаясь от возбуждения, и снова обрушился на него с поцелуями и ощупываниями. Наверное, именно в этот момент Атсуши и поплыл окончательно. Все, что он помнил, это было то, как скрипела кожа штанов Реймонда под пальцами, когда он тискал его за зад, и собственное дурнотное удовольствие от ощущения чужого веса на себе, жадного языка на своей шее, неуемный зуд внутри от натирающей игрушки и тяжелое, почти болезненное напряжение в паху. Он стонал, не сдерживаясь – в ушах звенело, и свой голос он слышал будто сквозь вату, но почему-то очень четко различил щелчок двери и звук шагов – почти сразу же оборвавшийся. – Аччан, – произнес голос Хисаши тихо и далеко, но очень ясно. Атсуши с усилием заставил себя вынырнуть из захлестывающей волны, пихнул Реймонда в плечо и приподнялся на локте. – Все хорошо, – сказал он, глядя в бледное, расплывающееся лицо Имаи. – Мы сейчас свалим. Извини. Хисаши моргнул, а потом кивнул, отступая за дверь, закрывая ее за собой. – Проблемы? – прохрипел Реймонд. – Нет. – Атсуши аккуратно сполз со стола и подтянул штаны. – Поехали отсюда. Хочу трахаться в нормальной постели. А не на виду у всех. Реймонд хмыкнул и тут же облапил его за задницу. – А я думал, ты любишь на виду у всех. – Ты пока и понятия не имеешь, что я люблю. Реймонд выглядел заинтригованным, и Атсуши поцеловал его еще раз прежде чем направиться к выходу из гримерной. Целоваться с ним, кстати, было не противно совсем – может, потому что от Атсуши несло тем же перегаром. А, может, потому что хотелось настолько, что было уже все равно. Постель в номере была все так же разворошена, приглашающее распахнута, растрахана безуспешными попытками самоудовлетворения, но хотя бы тяжелый дух пота и виски выветрился в открытое окно. Табличка «Не беспокоить» осталась висеть на ручке двери с одной стороны, с другой на ней повисла майка Атсуши, которую Реймонд стянул с него сразу же после того, как щелкнул замок. Можно было, конечно, позажиматься немного в прихожей у стены, но это будило ненужные ассоциации, да, к тому же, уж очень хотелось наконец вытащить из себя чертову пробку. – Подожди тут, – сказал Атсуши, пихнув Реймонда в грудь так, что он плюхнулся в постель. Осклабился, развел ноги в стороны, демонстрируя выпирающий сквозь кожаные штаны стояк. – А меня с собой не возьмешь? Я бы тебе помог вытащить эту штуку из задницы. Атсуши только молча покачал головой и заперся в ванной. Сознание было на удивление ясным, даже остаточное опьянение и почти болезненное возбуждение не мешали действовать четко и быстро: прохладный душ, промыться, смазаться – тело действовало само по давно включенному протоколу. Внутри дергало от излишней стимуляции, ощущение внезапной пустоты после игрушки тянуло за собой старую тоску отчаянных запоев последних лет. – Не ной, – сказал Атсуши собственному отражению в зеркале над раковиной. – Тебя сейчас трахнут. Как ты хотел или даже больше. Отражение посмотрело в ответ затравленным взглядом – иззелена-желтая кожа, мешки под глазами, наливающийся синяк от укуса над губой. Атсуши отвернулся – не стоило себя разглядывать. В конце концов, он сегодня не один, и на самобичевание нет времени. Реймонд уже ждал его в постели голым, и Атсуши на секунду замер, рассматривая его и позволяя рассмотреть себя. Тот был удивительно шерстистым – ну, это было понятно и раньше, – белокожим, с удивительно длинными конечностями и неправдоподобно крупным членом. На секунду даже стало неловко, но Атсуши мотнул головой, отгоняя сомнения и сравнения – мокрые волосы хлестнули по лицу, – развел руки в стороны, демонстрируя себя, глядя на Реймонда вопросительно: пойдет? Не передумал? – Иди сюда, – почти прорычал тот. Ноздри дрогнули, а здоровенный член, казалось, стал еще больше и темней. Атсуши шагнул к кровати, и тут же упал в ворох душных простыней – Реймонд дернул его к себе за руку, завалил на спину и тут же навалился сверху, распластал, прижал, обтерся всем телом. Его пальцы, казалось, были одновременно во всех местах: впивались в плечи, зарывались в волосы, стискивали ребра, теребили соски. А когда Атсуши, не в силах терпеть, требовательно застонал и развел ноги, эти пальцы втолкнулись в него под яйцами и одуряющее приятно провернулись внутри, будто пробуя его на ощупь, оценивая. Дальше все произошло быстро и неожиданно больно: Реймонд приподнялся, почти садясь на пятки, подхватил его под колени и насадил на себя как куклу – воздух застрял в горле, все тело непроизвольно дернулось, пытаясь уйти от проникновения, но ничего не получилось. Реймонд только жестче взялся за его бедра, удерживая. Он гладил его пах, что-то бормотал успокаивающим тоном, но Атсуши не разбирал ни слова, его гнуло и трясло от непривычной боли так, что звенело в ушах. На мгновение даже мелькнула пустая, отстраненная, будто бы чужая мысль, что он не сможет так, нечего было и пытаться – ни с кем, кроме… Но почти сразу же стало гораздо легче, и получилось наконец выдохнуть – с длинным жалобным стоном. А потом Реймонд наклонился и поцеловал в приоткрытый рот, вылизывая, посасывая губы и язык, и это вышло так нежно и ласково, что Атсуши не мог не ответить. А дальше получилось будто бы само собой, что Реймонд трахает его, сложив пополам, и целует так, что последнее сознание отключается. Атсуши гладил его жилистую спину, сильные руки, зарывался пальцами в спутанные влажные кудри – и тихо вскрикивал с каждым толчком внутрь. Боль причудливо мешалась с едким зудом крайнего возбуждения, казалось, будто огромный член обдирает внутри все до мяса. Это было почти неприятно – но не переходило ту границу, за которой удовольствия бы не осталось вовсе. В какой-то момент Реймонд замер, дрожа и стискивая его бедра до кровоподтеков. А потом с усталым рыком отстранился, выдернулся из натертой задницы, и Атсуши зажмурился от непривычного ощущения – из него потекло, медленно и тягуче. Это было противоестественно стыдно, хотелось зажаться, закрыться, заплакать от острой неудовлетворенности. Но Реймонд снова втолкнул внутрь пальцы, а другой рукой накрыл изнемогающий член, сжал, провел несколько раз, нажал внутри на самое истертое и болезненное местечко, и Атсуши наконец выгнуло. Оргазм не принес никакого облегчения, только слегка притупил потребность. И, кажется, Реймонду тоже было мало, потому что он перевернул Атсуши на живот, вздернул на колени и вошел снова. Теперь было уже не так больно, и можно было попытаться разобраться в ощущениях. Реймонд трахал его долго, то выходя и пережидая какое-то время, то опять до предела наполняя членом задницу. Атсуши чувствовал себя невероятно растянутым, каким-то резиновым. Казалось, что если Реймонд захочет вместо члена впихнуть в него руку, она тоже войдет и даже не причинит особого дискомфорта. Удовольствие в этот раз подходило медленней, потихоньку отвоевывая себе тело кусочек за кусочком: сначала истома поползла от паха вверх по животу, потом закололи, заныли соски, потом знакомо перехватило горло, засаднили губы и поджались пальцы на ногах. Он просунул руку между бедер и начал гладить себя в такт движению титанического члена внутри, а Реймонд наклонился и принялся целовать его шею и плечи. Он опять что-то говорил, и его голос вливался в блаженный звон накатывающего оргазма – теперь он получился долгим, сладостным и опустошающим. Атсуши лежал на животе, бездумно глядя сквозь Реймонда и пытаясь отойти от слишком интенсивных ощущений. Кровь все еще бурлила, будто по венам текло игристое вино, и пузырьки щекотали кожу изнутри, переполняя зудом немедленного желания движения. Тяжелая горячая ладонь легла ему на спину, и Атсуши невольно выдохнул, прогибаясь под ней. Все-таки с мужчиной было… иначе. Ему даже отдаваться хотелось яростно и эгоистично. Для себя. Для собственного удовольствия. Наверное, это было ровно то, что ему сейчас нужно. Реймонд провел пальцами по коже, цепляясь подушечками за давние шрамы. – Вот почему ты носишь по две майки за раз, – сказал он с идиотски глубокомысленным видом, и Атсуши невольно хрюкнул, стараясь не рассмеяться. Почему-то было очень легко и свободно. – Ну да, – сказал он. – Это как бы… личная территория. Только для избранных. – Любишь боль? – Реймонд неожиданно остро посмотрел в глаза, и Атсуши кивнул. – Не то чтобы люблю. Это просто часть меня. Мы хорошо уживаемся вместе. Реймонд приподнялся на локте, внимательно разглядывая его спину. – Выглядит, будто тебя кошки драли, – проворчал он. – Дилетантство. Атсуши не выдержал и рассмеялся, уткнувшись лицом в подушку. – А ты, я смотрю, профессионал, – сказал он сквозь смех, на что тот поцеловал его в шею и провел ногтями по ребрам, чувствительно царапая. Атсуши невольно застонал, улыбаясь – приятно. – Ну нет, я даже не любитель. Не с этой стороны, если ты понимаешь, о чем я. Просто терпеть не могу, когда портят красивое. Хорошо, что ты не позволяешь упражняться на своем лице. Это было бы непростительно. – Лицо мне все-таки нужно для работы. А спину никто не видит. – Даже случайные партнеры? – Я редко снимаю рубашку. Я вообще редко раздеваюсь для секса со случайными партнерами. Реймонд замер над ним, а потом рухнул набок рядом, заглядывая в лицо. – Значит, мне повезло? Что-то было в его взгляде тревожное и трогательное, что Атсуши выпростал из-под подушки ладонь и прижал к его щеке. – Ты не случайный. Мы семь лет знакомы. – Но раньше ты мне не давал, – пожаловался Реймонд, прижимаясь губами к его пальцам. – И даже не снимал при мне рубашку. Атсуши снова рассмеялся, потянул его к себе, и тот с готовностью придвинулся, перевернул Атсуши на спину и принялся целовать – уже без давешней жадности, но глубоко и так чувственно, что в паху опять потяжелело. – Что ты со мной творишь, – выдохнул Реймонд, с трудом от него отрываясь и судорожно облизываясь. – Невозможный. – Вообще-то это ты начал. – Я? Нет. Нет. Не я вышел на сцену с этой… штукой в заднице. Атсуши застонал, закрывая лицо ладонями в притворном смущении. На самом деле неловко было только вначале, а сейчас… ему просто не хотелось объяснять свои мотивы. Просто потому что это все будет довольно трудно объяснить. – Ты бы не узнал, что у меня в заднице, если бы не полез проверять, – все-таки резонно заметил он, стараясь не улыбаться до ушей. – Я не мог не полезть, – Реймонд покачал головой, не сводя с него взгляда. – От тебя так фонило… А я так давно тебя хотел. Атсуши опустил взгляд, чтобы не выглядеть чересчур самодовольным. Это было чертовски приятно – и желание Реймонда, и его откровенное, такое простодушное признание. – Я же спрашивал Имаи о тебе… – сказал тот негромко. – Раньше. Он сказал, что тебя интересуют только женщины… Атсуши молча посмотрел на него, улыбаясь – их расположение в пространстве в данный момент говорило само за себя. Реймонд поколебался, но все-таки спросил: – Он соврал или просто… ты не интересовался конкретно им? Атсуши хмыкнул. Какой дотошный. И – ревнивый? – Он не соврал. Я не спал с мужчинами до… – он выразительно обвел рукой всклокоченную постель и голые волосатые ноги Реймонда, торчащие из-под одеяла. – До всего этого. Реймонд выглядел озадаченным. – Погоди, но… У тебя там, – он сделал рукой неопределенный жест, – все такое… гладкое. И… В общем… – Растянутая дырка, – подсказал ему Атсуши, с удовольствием наблюдая, как тот неожиданно краснеет. Забавно все-таки общаться на неродном языке, любая непристойность звучит просто горячо и не вызывает таких судорожных приступов неловкости. – Моя девушка любит играть с моей задницей. – Твоя девушка? – Теперь Реймонд выглядел обеспокоенным. – У тебя есть девушка? Атсуши осекся. Эта часть легенды уже выглядела не слишком-то правдоподобно – сейчас, спустя два года. – Была, – сказал он тихо. – Она… ушла. – Бросила тебя? – Уехала за границу. По работе. И мы… вернее, она решила расстаться. Говорить о том, что произошло до этого, он все еще не мог. Все еще чувствовал себя слишком уязвимым. Реймонд неожиданно нежно провел пальцами по его щеке. – Ну и дура. Как можно было уехать от такого… от тебя. Атсуши скептически фыркнул. – Точно так же, как ты уедешь через месяц. Во мне нет ничего такого, чтобы оставаться. Подходящую растянутую дырку можно найти где угодно. От нарочито грубых слов было и горько, и сладко одновременно, щемяще больно, но это была правильная боль, и когда Реймонд с отчаянным «Молчи, молчи!» попытался зажать ему рот, Атсуши только застонал и лизнул его в центр ладони. – Хочешь сказать, – сбивающимся голосом сказал Реймонд, глядя на него бешено, – что ты никогда не брал в рот? – Смотря что, – ответил Атсуши, когда тот убрал руку, и облизнул пересохшие губы. Пожалуй, ему действительно хотелось сейчас взять в рот. Что угодно. Наверное, впервые в жизни Атсуши секса было слишком много. Он даже отправил Реймонда ночевать в свой номер, а на следующий день уехал на работу раньше – не из-за боязни, что их увидят вместе и догадаются. Кому интересно, уже и так все поняли, не было смысла думать о приватности после того, как на глазах у всех тащишь в свой номер здоровенного иностранца, попутно лапая его за все части тела. Ему просто было нужно побыть одному. Подумать. Оценить произошедшее. Несмотря на то, что Атсуши всегда теоретически оставлял для себя такую возможность, в реальности он не думал, что когда-либо переспит с мужчиной. Вернее, не то чтобы не думал… Не задумывался на эту тему. Одно дело обниматься и даже целоваться с кем-то по-пьяни – это было просто забавно и никогда не приводило к серьезным последствиям. Глубинно же он был уверен, что секс с мужчиной для него возможен только в случае настоящих отношений. Любви или хотя бы ближайшей дружбы. А мужчин-кандидатов на отношения в его жизни было только двое, и оба не проявляли никакой заинтересованности в отношениях конкретно с ним. Секс с Реймондом же получился спонтанным, немного безумным и совершенно, ни капли не вызывающим никаких чувств. Да, он был благодарен Реймонду, но это была не та душная, спазмическая, уничижительная благодарность, которую он испытывал к женщинам, даже тем, с кем не заходило дальше быстрого перепиха в туалете клуба. Он не трепетал, не ощущал потребности целовать чужие пальцы, вставать на колени, отдаваться до слез на глазах, удовлетворять чужие желания. В сексе с Реймондом он в первую очередь хотел удовлетворения для себя. Ему даже сосать не слишком понравилось. Атсуши, конечно, постарался все сделать по-честному, но, когда Реймонд кончил и взялся за оказание ответной услуги, быстро понял, что на такой уровень вовлеченности в процесс претендовать не сможет никогда. Да и черт с ним, собственно. С другой стороны, их взаимодействие не было чисто техническим. Была страсть, было сладкое ощущение беспомощности, была боль, которой Атсуши так давно не хватало. Кожа горела под поцелуями Реймонда, его хотелось заполучить, рядом с ним было приятно лежать, соприкасаясь обнаженными телами, его тяжесть вызывала головокружение и желание затихнуть, распластаться и получать удовольствие… Идя по коридорам очередного концертного зала, он автоматически раскланивался со встречными, а в голове все крутилось и крутилось то, что произошло вчера. В гримерке пока были только немного опухший Эндрю, чахнущий над бутылкой минералки, и сонный Хисаши, который сидел у гримировального стола и смотрел на себя в зеркало с немного недоуменным выражением лица, словно сам не понимал, как тут оказался в такую рань. Атсуши попытался присесть рядом, но острая боль его переубедила. Лучше уж было постоять. И думать в следующий раз головой, что и в каких количествах запихивать себе в задницу. Если он вообще случится – этот следующий раз… – Я думал, это будет Арианна, – внезапно сказал Имаи, окинув его взглядом искоса. Атсуши криво усмехнулся. – Реймонд успел первым. Имаи промолчал, и Атсуши неожиданно кольнуло беспокойством. – Ты… против? – Нет, – тот даже головой помотал для убедительности, все так же не глядя в его сторону. – Но тебе не стоит… не стоит к нему привязываться. – Я знаю, – Атсуши вздохнул и шагнул к нему ближе, обнимая со спины, зарываясь лицом в спутанные обесцвеченные пряди. Имаи сначала замер в его руках, а потом быстро, как-то разом расслабился, растекаясь и становясь мягким. Таким, что совсем не хотелось отпускать. – Мне просто так хотелось, чтобы меня кто-нибудь обнял. – Вряд ли тебе хватило простых объятий, – пробурчал Имаи, но его голос звучал так, словно он улыбался. – Судя по тому, что ты сейчас сидеть не можешь. Атсуши рассмеялся и чмокнул его в затылок, отстранился и потянулся. – Это было хорошо. Но все-таки… – Что? – Имаи даже обернулся, глядя на него с любопытством. – Женщины лучше. – Поверю на слово. – На слово? – Ну, может, когда-нибудь доведется сравнить. – Ох, Хисаши… – он снова наклонился к Имаи, делая вид, что собирается поцеловать, но тот, смеясь, оттолкнул его. – Не с тобой. – Почему это? – притворно возмутился Атсуши. Было весело и немного горячо – они с Хисаши уже давно не дурачились. Но тот посмотрел на него неожиданно серьезно. – Потому что с тобой сравнивать бессмысленно. Ты единственный в своем роде. Так не выявить никаких закономерностей. Это прозвучало настолько внезапно, что Атсуши тут же растерял все веселье. Он опустился на колени рядом с Имаи и положил голову ему на колени. Закрыл глаза, когда волос осторожно коснулись пальцы. – Значит, пары для меня не существует, – сказал он тихо. Хисаши хмыкнул. – Это была моя реплика. Эндрю, о присутствии которого они забыли, деликатно кашлянул, и Атсуши тихонько стукнулся лбом о колено Имаи и поднял голову. – Я боюсь даже представить, что он обо мне думает. – Выглядит так, будто ты от меня гуляешь, – хихикая, сказал Имаи. – А сейчас пытаешься просить прощения. Тьфу ты. Атсуши поднялся, с показным неудовольствием его разглядывая. – Не дождешься. Имаи ржал, и Эндрю уже смотрел на них со сдерживаемым любопытством. – Он просто придурок, – сказал Атсуши по-английски, и Эндрю с готовностью улыбнулся, но промолчал – он мудро предпочитал не встревать в их отношения. К тому моменту, как в гримерку влетел проспавший все на свете Реймонд, все остальные были уже в сборе и готовы к саундчеку. И последующий концерт прошел на том же драйве – едва ли не задорней, чем вчерашний. После него они уже не зажимались, как спермотоксикозные подростки, а спокойно переоделись, умылись, со всеми попрощались и поехали в отель. И снова трахались чуть не до утра – и снова Атсуши было хорошо и невероятно свободно. Ему казалось, что он еще никогда не ощущал себя настолько свободным. Как истинный джентльмен Реймонд предложил поменяться ролями уже на второй их раз, и Атсуши с любопытством согласился. И с некоторым разочарованием понял, что это все-таки не совсем его – мужское тело вызывало интерес, но почти никакого возбуждения. Зато чужое желание, направленное на него самого, рождало моментальный отклик – вот и еще одно проявление «женского характера». Было приятно чувствовать чужую влюбленность – легкую, радостную, вдохновляющую. Реймонд не унывал и не терзался, он просто брал то, что ему давали, и был счастлив этому. Атсуши даже не мог сказать, что сам ничего не чувствует в ответ. Была и симпатия, и странное, немного наигранное, но все-таки такое реальное желание. И совершенно не было тоски и отчаянья от невозможности каждую секунду быть вместе, принадлежать друг другу, влезть к другому под кожу и контролировать каждый его шаг… Его не пугало даже скорое расставание. Он просто не думал об этом, каждый вечер падая в постель и ахая под весом тела Реймонда. Раздвигая ноги и подставляя губы под прожорливые поцелуи. Люби меня. Грей меня. Трахай меня до медовой истомы во всем теле, когда кончаешь даже не столько от напряжения и стимуляции, сколько от чувства огромной надежности и доверия. Вот в чем, наверное, было дело. Он доверял Реймонду. Тот был честно похотлив, честно восторжен и абсолютно искренне шептал в моменты, когда ему совсем сносило крышу: «Oh baby… oh my baby…» Быть чьим-то и при этом ни от кого не зависеть было настоящим кайфом, и Атсуши купался в нем весь недолгий тур Schwein. – Не знаю, как я теперь буду без тебя, – вздохнул Реймонд под утро последней ночи. Атсуши благодарно погладил его по щеке. Это было приятно, хоть и понятно – как он будет. Как обычно. Повспоминает пару недель, может быть, подрочит на особо яркие моменты (Атсуши точно собирался так сделать), а потом суета привычной жизни возьмет свое. И будут новые увлечения, новые радости и новые влюбленности. – Я не смогу о тебе забыть, – сказал Реймонд, будто прочитал его мысли. – Я о тебе тоже, – абсолютно искренне ответил Атсуши. Он и не собирался забывать. Такие моменты следует хранить в памяти бережно, как редкие сокровища, перебирая в моменты уныния и самобичевания – вот, смотри. Тебе было хорошо. Тебе может быть хорошо. Просто хорошо с кем-то без обязательной боли и ненависти к себе. Ничем не омраченные воспоминания – величайшая ценность. Отчаянье и ярость ненадолго отступили, и какое-то время Атсуши пытался честно радоваться жизни, пускай эта радость была немного истеричной, доводящей до предела: работа до обморока, секс до изнеможения, выпивка до отключки. Реймонд подарил ему на прощание несколько колец, и Атсуши носил их почти постоянно, периодически сжимая унизанную металлом руку в кулак, глядя, вспоминая. «Свиной кастет» берег его как броня, напоминал о собственной сущности, придавал сил идти против тугого течения, в которое превратилась его повседневная жизнь. И Атсуши неплохо справлялся, с учетом всех обстоятельств. Он встречался с женщинами, даже закрутил стремительный роман с одной иностранкой, с которой познакомился по работе, – почему-то после Реймонда ему суеверно казалось, что с человеком другой культуры возможно повторить это ощущение легкости и необязательности. И правда, с этой женщиной было легко – они плохо понимали друг друга, но отлично совмещались в постели, много смеялись ни о чем, и так же легко расстались – она уехала домой через три месяца после их знакомства. Атсуши немного сожалел о скоротечности их романа, но скучать не выходило – что-то постоянно происходило вокруг него, так что думать о том, что происходило внутри, было некогда. В какой-то момент Атсуши даже позволил себе решить, что вылечился. Отвязался от всех призраков прошлого, и теперь, легкий как воздушный шарик, мотается без привязи – куда прибьет ветром. Ему даже было любопытно, что произойдет дальше. Опыт говорил, что все изменения возможны только к худшему, вечная опаска нашептывала, что обязательно произойдет что-то ужасное, с ним же всегда происходит только плохое. Интуиция просто звенела, как пожарная тревога, но Атсуши старался не слушать, заглушая шепоты и знаки лошадиными дозами алкоголя. И, конечно же, поплатился за свою беспечность и веру в лучшее. Звонок раздался вечером одного из дней, когда все шло не так, как надо. Он был на взводе и в первый раз просто поднял трубку, нажал кнопку сброса и положил обратно, прихлопнув поверх ладонью – разговаривать не хотелось ни с кем, и он хотел, чтобы об этом знали. Минут через десять телефон настырно затрещал снова. Атсуши сел напротив и смотрел на него с ненавистью около минуты – он не затыкался. В мутном зеленоватом окошке базы отображался какой-то номер – судя по всему, международный… Атсуши будто огнем обожгло – Реймонд? Даниэла? Он поспешно схватил трубку. – Да? – Аччан, – произнес голос, услышать который он ожидал меньше всего. – Здравствуй, – взгляд заметался по сторонам, будто бы откуда-то сейчас могло прийти спасение, рука сама потянулась к пачке сигарет. – Здравствуй, – согласилась Юми. – Извини, что я так без предупреждения. – В такой ситуации и предупреждение было бы очень внезапным сюрпризом. – Да, ты прав, – она сегодня постоянно соглашалась, это нервировало даже больше, чем сам факт ее звонка. – Что-то случилось? – спросил Атсуши как можно ровней, зажав трубку плечом и доставая сигарету из пачки. Руки особо не тряслись – уже хорошо. – Нет, – кажется, она улыбнулась. – Просто хотела спросить, как у тебя дела. Просто. Просто спустя несколько лет решила поинтересоваться, как у него дела. – Нормально. Все хорошо, – он поколебался, но все-таки спросил. – А у тебя?.. Юми молчала секунду или две, и этого хватило, чтобы под желудком противно заныло от беспокойства. – Ко мне недавно приезжали знакомые из Японии, – медленно, будто бы она была не уверена в том, что собиралась сказать. – Я попросила привезти какие-нибудь записи твоих концертов. Они нашли в магазинах только последний. Одна жизнь – одна смерть. Я его посмотрела и… забеспокоилась, все ли у тебя хорошо. Атсуши поморщился от досады. Ну конечно. Они полтора года были в отношениях, но она не послушала ни одной его песни, не пришла ни на один концерт… А тут они уже несколько лет как разошлись, и она просит знакомых привезти ей записи… И как нарочно – это запись того концерта, после которого Атсуши отправился в больницу с жаром. Как будто ее друзья специально выбрали именно то, где бы он выглядел максимально жалким… – У меня была небольшая простуда, – сказал он, чувствуя себя неимоверно глупо. Ему еще никогда не звонили бывшие с другого конца света, чтобы поинтересоваться его самочувствием. – И проблемы с голосом из-за этого. Так что я был, вероятно, довольно зол. – Понятно. Юми немного помолчала, и Атсуши молчал тоже, потому что понятия не имел, что тут еще можно сказать. Вернее… внезапно оказалось, что ему много что есть сказать, но этого точно говорить не стоило. По крайней мере до того, как станут понятны окончательно ее мотивы. Что это – запоздалая жалость? Внезапно вспыхнувшая ностальгия по ушедшему? Или, как это часто бывает, очередная любовная неудача заставляет открывать старую записную книжку и перебирать бывших, с которыми, как теперь кажется, было не так уж и плохо?.. – Я поняла, – наконец сказала Юми, – что зря избегала твоей музыки. Ты очень… ты совсем другой на сцене. Будто бы на сцене ты даешь волю своему второму «я», которое в обычной жизни никому не видно. Может быть, если бы я тогда видела тебя всего, в комплексе… А тогда мне казалось, что если я увижу своими глазами то, о чем все говорят, то, как ты отдаешься публике каждый раз, как выходишь на сцену… Я думала, что буду ревновать. А это глупо и недостойно – ревновать к работе. Атсуши почувствовал, что легкие жжет от недостатка кислорода и судорожно вздохнул – он и не заметил, как задержал дыхание. – Может быть, ты была права, – заставил он себя сказать. – Одна женщина пыталась вынудить меня бросить работу, мотивируя как раз ревностью. Это и правда было глупо. Но, если честно… меня задевало то, что тебе не интересно. – Мне было интересно, – тут же сказала Юми. – Я читала интервью. Я слушала музыку – никому об этом не говоря. Мне всегда нравился твой голос и всегда пугали твои тексты. – Ты не говорила. – Мне это казалось неуместным… в нашем формате отношений. Ну да, подумал Атсуши, чувствуя, как знакомо пусто, выстужено становится внутри от ее слов. Наш формат отношений – это секс-свидания в редкие свободные от других занятий ночи. Юми считала близость неуместной, а Атсуши боялся просить, чтобы не быть чересчур навязчивым. – А эта женщина, – неожиданно сказала Юми. – Которая хотела заставить тебя… Она была до меня? Или после? – До тебя, – ответил Атсуши. Черта с два он бы кому-то после Юми позволил даже предположить, что она может им распоряжаться. Было слышно, как она перевела дыхание. – А сейчас? У тебя… кто-то есть сейчас? Наверняка есть. Атсуши усмехнулся. Ее слова неожиданно уязвили в том месте, где, как он считал, давно наросла жесткая броня. – Конечно. Я – та еще шлюха. – Я не это имела в виду. – А я – это. – Атсуши зажмурился, пытаясь удержать в себе злое, обиженное. Но молнией прострелила мысль: а зачем сдерживаться? Юми сделала ему больно, пусть и давно, но эта боль до сих пор не истлела. Она живет в нем все эти годы, подтачивает его, не дает покоя. Он тоже может. – Я спал с мужчиной, – сказал он как можно более небрежно, чутко прислушиваясь к тому, как у нее сбивается и замирает дыхание. Зажигалка чиркнула, горьковатый дым потек в легкие, принося мимолетное облегчение. – В общем-то… можно сказать, мы встречались. – Это было не один раз? – спросила Юми глухо. – Значит, тебе понравилось… – Да, – честность и злорадство дарили извращенную радость. – Из меня вышла отличная девочка. Ему понравилась моя растянутая дырка. Я сказал, что это ты меня готовила. Тебе не подошло, зато ему было в самый раз. – Аччан… – Он трахал меня каждый день, – перебил ее Атсуши. Потребность выплеснуть, рассказать была чудовищной. – И член у него был гораздо больше всех игрушек, что ты дарила. И… сначала было не очень. Слишком больно. Но потом я распробовал. Ты же знаешь, я умею привыкать к боли. А когда тебя трахает живой человек, а не кусок пластмассы, на это подсаживаешься. На чужое тепло. На звуки дыхания рядом. На щекотные поцелуи в шею перед самым пробуждением… – Прекрати, – сказала она жестко. – Аччан, это… – Ты сама позвонила, – он усмехнулся через силу, чувствуя, что слезы текут по лицу, судорожно затянулся так, что сигарета затрещала. – Что ты хотела услышать? Что я все еще тоскую по тебе? Что я каждую ночь дрочу, вспоминая, как было хорошо с тобой? Что я все еще твоя неудавшаяся девочка? – Прости меня, – сказала она. – Пожалуйста, Аччан. – Ты уехала и не вспоминала обо мне больше двух лет. А теперь звонишь и спрашиваешь… есть ли у меня кто-то. Да, Юми. Я не считал всех, с кем переспал за это время. Я даже не все лица помню. Их было много, почти все женщины. Мужчина был только один. Мне… если честно, мне не нравится вкус спермы. Вылизывать женщин гораздо приятней. Они сладкие. И так кричат. Он еще раз глубоко затянулся, вслушиваясь в пустоту. Юми молчала. Не было слышно даже дыхания. Пожалуй, если бы она заплакала сейчас… если бы она хотя бы просто раскричалась, стала ругаться, обзывать его… наверное, ему стало бы легче. Но Юми молчала. И это ее вечное отстраненное молчание заставляло чувствовать себя таким маленьким и ничтожным… – Прости меня, – сказала она, наконец, подрагивающим голосом. – Я очень виновата перед тобой. Атсуши ткнул сигарету в пепельницу, ломая пополам, обжигая пальцы. – Не стоит, – сказал он без эмоций. – Это было давно. Я вообще удивлен, что ты обо мне вспомнила. Неужели голландские женщины еще хуже меня? – Перестань. – Что перестать? – не выдержал Атсуши, почти крича. – Я до сих пор не знаю, почему ты спала со мной, Юми! Потому что отец не одобрит, если ты будешь встречаться с женщиной, а я – вроде как компромиссный вариант? Поэтому? Ты же терпела меня только пока твоя настоящая Аччан не дала тебе, наконец. Я все время был заменителем, ты заботилась обо мне, позволила себя полюбить, а потом выбросила, как надоевшее животное… – Неправда! – рявкнула она, наконец, и Атсуши осекся. – Какой же ты идиот! Я любила тебя! Я до сих пор тебя люблю! – Тогда почему ты уехала? – Потому что… ты же сам сказал, чтобы я уезжала! Я подумала, что ты не простишь меня. Я не хотела… не хотела на тебя давить. Хотела дать тебе время. Атсуши истерически рассмеялся, мотая головой. – Да, – сказал он, наконец. – Времени ты мне дала предостаточно. Да и себе тоже. – Аччан. – Что? Хочешь сказать, что у тебя никого не было все эти два года? Кто тебя так разочаровал, что ты решила позвонить мне? В трубке послышался длинный вздох. – У меня никого не было, – сказала Юми терпеливо. – Можешь не верить. Но я правда думала, что тебе будет лучше без меня. – Мне отлично без тебя. – Я понимаю. И… я, наверное, рада этому. Я очень хочу, чтобы ты был счастлив, Аччан. Атсуши замер, зажмурившись. Это было слишком. Перебор. Он не выдержит. Просто не сможет. – Я счастлив, – сказал он, наконец. – Тебе не стоит обо мне переживать. Я выжил. Я всегда выживаю. Он нажал кнопку сброса и аккуратно положил телефон на тумбочку. Выбил еще одну сигарету из пачки и не с первого раза прикурил – руки дрожали. Встал и, как можно медленнее шагая, дошел до бара, достал первую попавшуюся бутылку, свинтил крышку и глотнул из горлышка. Рот обожгло, но он упрямо глотнул еще. И еще. Водка катилась по пищеводу едко, как кислота, и горячей тяжестью падала в желудок. Если пить размеренно, глоток за глотком, то можно удержать мозг вот таким – пылающим и опустошенным. Не подпустить ни одной мерзкой мысли. Ни одного черного сожаления. Ни единой капли ненависти к собственной слабости, зависимости, недостойности… Она сказала, что все еще любит. Она ни разу не говорила этого раньше. А вдруг это правда? Вдруг ей тоже плохо, вдруг она правда хотела вернуться, а Атсуши все испортил, наговорил гадостей, бросил трубку… Он бессильно опустился на колени, утыкаясь лбом в прохладное стекло дверцы бара. Сигарета колко обожгла сжавшиеся пальцы, на секунду стало больно, и он закричал – во весь голос, надсадно, совсем несоразмерно этой мелкой колкой боли. Ударил кулаком по стеклу и едва успел отпрянуть от брызнувших к лицу трещин. Лицо следовало беречь. Лицо – единственное, что у него оставалось. Единственное, что не удавалось испортить. И ведь нельзя сказать, что он не пытался… Наверное, Атсуши просто не стоило на что-то надеяться. Как только он пытается отстраниться, забыть, пытается построить свою жизнь как-то… хоть что-то привести в порядок… Реальность тут же догоняет его, берет за шкирку и макает головой в собственное дерьмо. Ты всегда будешь один, Аччан. Ты не умеешь любить. Ты умеешь только брать, только выпрашивать, только нанывать себе – секс, заботу, доброе отношение. Ты ищешь себе мамочку, ты ищешь себе добрую хозяйку, только ты уже давно не ребенок и точно не милая зверюшка. Никто не обязан любить и жалеть тебя просто потому что ты существуешь. Никто не будет с тобой, пока ты не научишься… пока ты, черт тебя возьми, не начнешь любить хотя бы себя… Слезы катились по щекам, и облегчения от них не было никакого. Атсуши сунул руку между ног, стискивая член, сжал бедра и согнулся пополам, утыкаясь лицом в колени. В этом не было любви. В общем, ее ни в чем не было. Были только красивые и уродливые слова, порхающие вокруг бесплотным облаком в бесконечной пустоте. И был посреди этого всего Атсуши – голый, маленький и потерянный. Совершенно один. Всегда – совершенно один. Только на следующее утро он нашел в себе достаточно сил, чтобы перезвонить по последнему номеру. На том конце провода трубку сняли после второго же гудка, и бодрый мужской голос профессиональной скороговоркой сообщил Атсуши, что его приветствует кто-то там и чем он может помочь. Отель. На просьбу соединить с номером Савада Юми в трубке сначала чем-то зашуршали, а затем тоном ниже с сожалением сообщили, что мисс Савада уже выписалась. Атсуши положил трубку с удивившим его самого спокойствием. Где-то очень глубоко звенела до предела натянутая нить истерики, но он знал, что не сорвется. Не сейчас. В конце концов, ничего нового не произошло. Очередное напоминание о том, что не случилось, не удалось – привычное и привычно же болезненное. Но это все… это все было давно. Та часть его жизни закончилась еще два года назад, погибла и была оплакана. – Я выжил, – сказал он сам себе. – Я всегда выживаю. Почему-то эти слова опять прозвучали как проклятие.