Мой космос

– Он тупой, – сказал Араки презрительно. Имаи отвел взгляд и с неудовольствием посмотрел на друга. – Откуда ты знаешь? – Только тупой будет якшаться с Мацудой. И вообще. Только посмотри на него. Имаи снова обернулся. Сакураи – встрепанный, с торчащими дыбом волосами, со свежей ссадиной на брови,– смотрел в окно с отрешенным видом, не замечая ничего вокруг. Красивый. Яркой, откровенной, опасной красотой. И он совсем не выглядел глупым, просто максимально отстраненным и незаинтересованным. – Думаешь, с таким лицом его еще не оприходовал Янаги? Думаешь, его там вообще для чего держат? – Он высокий и сильный, – пробормотал Имаи. – Может быть, он хороший боец. – Даже если он и хороший боец… Были бы у него хоть какие-то амбиции, он бы не ходил в этом тряпье и вел себя совершенно иначе. Но, поверь мне, его держат в банде явно для развлечения. Имаи стиснул зубы, пережидая нетипичный для себя приступ злости. – Я понимаю, что ты пытаешься сделать, – сказал он наконец. – Но не говори так о нем, пожалуйста. Араки посмотрел на него с тревогой. – Если ты попытаешься к нему подкатить, Янаги узнает, – сказал он тихо и настойчиво. – Тебе достанется. А Сакураи достанется еще сильней – он сейчас там остался самым младшим, и если Янаги уже заявил на него права, никто не вступится. Это была откровенная манипуляция, но Араки знал, о чем говорил: его старший брат провел в банде пять лет, пока не взялся за ум и не ушел – пришлось уехать в другой город, на самый север Хоккайдо, где его никто не знал. Араки хорошо представлял себе, как функционируют такие группы изнутри, знал, как строятся отношения между членами, знал, какого типа люди прибиваются к ним. Араки не одобрял его увлечения, потому что был слишком пристрастен, а Имаи вот уже несколько месяцев не мог думать ни о чем, кроме как о Сакураи. Атсуши. Аччан – так его называли редкие приятели. Нет, конечно же, это было преувеличением. Он мог думать и думал о других вещах: о химических опытах, о прочитанной манге, о выведшейся на днях из куколки бабочке, о новой музыке, об очередной поездке в Токио и о том, как купить нелегальную выпивку для выходных, когда они с Араки и еще парой знакомых запланировали поход в горы. Но один взгляд на Сакураи, один его взмах ресниц – густых, отбрасывающих сизую тень на высокие смуглые скулы, одно движение его рта – крупного, с прихотливо вырезанными губами, с подрагивающим в презрительной усмешке уголком – и в голове Имаи оставалась гулкая пустота с далеко бьющимся пульсом. Он еще никогда такого не испытывал. И он не мог принять то, что человек, вызывающий в нем такие чувства, может оказаться глупым. В их с Араки картине мира глупость считалась одним из самых отвратительных пороков, и Сакураи мог быть каким угодно: жестоким, заносчивым, обслуживающим хоть всю банду Мацуды, но только не глупым. В глубине души Имаи все равно был уверен, что Сакураи идеален, прекрасно осознавал, что необъективен, и чихать хотел на объективность. Он не собирался ни к кому подкатывать: судя по всему, Сакураи даже не в курсе его существования, а Имаи не хотел выглядеть нелепо и жалко рядом с ним. Но смотреть ему никто запретить не мог. Случай, огромная удача. Накануне он ходил с друзьями в храм помолиться о благополучном исходе предстоящих экзаменов и вытащил омикудзи, обещающее большую удачу. Имаи особо не верил в предсказания, но ему одному из всех достался настолько счастливый билет, так что он его припрятал, просто на всякий случай. Когда на следующее утро по школе разлетелась новость о том, что банда Мацуды допрыгалась, и все ее члены отправились в разборку… Имаи тогда сидел за партой, упершись взглядом в исчерченную поколениями учеников столешницу, и в каком-то тотальном душевном онемении пытался уложить в голове факт, что Сакураи – нет. Больше – нет. Все. Теперь не имеет значения, каким он был, потому что Имаи этого уже никогда не узнает… К счастью, он так и не успел осознать эту мысль до конца, – Сакураи вошел в класс с привычным холодно-независимым видом, ни на кого не глядя прошел между сторонящихся одноклассников в дальний угол и сел за свою парту. Разговоры возобновились не сразу, некоторое время все молчали, глядя ему вслед. Но Имаи не обернулся, как многие. Ему было достаточно, что Сакураи жив вопреки всем слухам. Удача сработала. Он не помнил, как прошел урок, потому что думал только о том, как все могло закончиться. Человек, в которого он влюблен (Имаи предпочитал быть с собой честным), мог умереть, а он даже не попытался с ним заговорить, ни разу. А что, если боги послали ему шанс? Более ясного послания и выдумать нельзя: иди и сделай наконец что-то. Однако, оказалось, что удача богов чудесным спасением Сакураи не исчерпалась. Во время перемены они курили и обсуждали произошедшее с Араки, первоклассником Ютой и его молчаливым другом, имя которого Имаи никак не мог запомнить. Вернее, обсуждал Юта, потрясенный случившимся; оказалось, что он хорошо знаком и с Сакураи, и с Мори – другим участником банды Мацуды. Имаи только внимательно слушал, ему всегда было интересно узнать хоть что-нибудь новое про Сакураи, но по понятным причинам демонстрировать этот интерес не хотелось. И в самый драматический момент, когда Юта пересказывал услышанные где-то сплетни об отношениях Сакураи и Мори, и как тот кроваво отбивал симпатичного кохая у жадного до мальчиков Янаги, и как Сакураи всегда ездил на байке только с Мори, и что это на самом деле значит, и о том, какой этот Мори красивый, богатый и все такое… Имаи, кажется, впервые в жизни корежило от ревности и желания попросить Юту заткнуться, но он опять же не мог этого сделать. И именно в этот момент Сакураи собственной персоной вывернул из-за угла и хмуро уставился на них, явно не ожидая здесь увидеть. Хигучи едва не захлебнулся на полуслове, но быстро сориентировался и разулыбался. А Имаи внезапно понял, что ему не страшно и даже почти не трясет от волнения. Он просто предложил Сакураи закурить, а тот сразу же согласился. Хигучи как обычно болтал, Сакураи отвечал привычно сдержанно, но отзвуки досады и не до конца отпустившего страха читались в его ломких интонациях. А когда Имаи прямо и откровенно, при всех, предложил если не дружбу, то хотя бы приятельство… Во взгляде Сакураи мелькнуло что-то, что он не смог тогда расшифровать. А потом – сильно потом – понял, что это была растерянность. И надежда. – Большая удача, – с горьким сарказмом заметил Араки тем же вечером. – Омикудзи не соврало. – О чем ты? – Сакураи лишился вожака и покровителя и сейчас в поиске новых. Это твой шанс. – Когда ты так говоришь, это звучит мерзко. Араки помолчал, явно пытаясь удержаться и не сказать все, что он думает. – Я просто надеюсь, что узнав его поближе, ты в результате разочаруешься в своем идоле, – произнес он наконец. – А, может, наоборот, ты очаруешься? Ты ведь тоже ничего о нем не знаешь. Араки прикусил губу, мрачно глядя на него, но потом через силу кивнул. – Возможно, ты прав. Честно, я буду рад, если ты окажешься прав. Имаи тогда улыбнулся и даже потрепал его по плечу, что между ними было особо не заведено. Араки был хорошим другом. Лучшим. Он правда беспокоился, и Имаи старался прислушиваться к его мнению, понимая, что сам сейчас катастрофически субъективен. Они с Араки дружили с первого класса начальной школы. Как встали в первый же день в пару, идя за учительницей по коридорам в класс, так с тех пор почти и не разлучались. Наверное, Араки был единственным, в ком Имаи сразу же признал своего. С кем он начал разговаривать. Со стороны так, наверное, не казалось, но на самом деле он был общительным. Вернее, ему все время был нужен рядом кто-то, с кем можно обсудить новую информацию, поделиться идеей, показать, что получилось. Имаи мало разговаривал, но без чужого внимательного присутствия рядом ему было пусто и… бессмысленно? Зато вдвоем они моментально начали изобретать массу увлекательных занятий: сочиняли истории, рисовали мангу, слушали музыку и даже собирали настоящего робота. Притом, что сам Араки вне их общения был тоже ребенком замкнутым и тихим, первое время их матери считали, что они оба придумали себе воображаемых друзей. И даже немного беспокоились, пока, наконец, не познакомились и не выяснили, что и Имаи, и Араки – вполне себе настоящие ребята. До недавнего времени у них было общим почти все: взгляды, увлечения, планы. Они органично уравновешивали друг друга: Имаи узнавал новое, придумывал схемы и объяснял, как они работают, а Араки подкидывал идеи, питал своим энтузиазмом и объяснял, как работают люди вокруг. Потому что за прошедшие десять лет знакомства Имаи так и не стал лучше понимать других. Те детские недоверие и страх, которые зародились в нем после смерти котенка, постепенно ушли, но, вероятно, сказались годы, когда он мог общаться по душам буквально с одним единственным человеком – он привык. Это было удобно, и даже когда в старшей школе вокруг Имаи начал крутиться разный народ, менее близкими с Араки они не стали, скорее даже наоборот: теперь во множестве социальных взаимодействий он еще сильней нуждался в поддержке друга и еще больше интересных штук мог придумать из-за увеличившегося потока поступающей информации. Даже когда Араки влюбился и какое-то время встречался с девушкой, ничего между ними не изменилось, просто в их походы в горы и поездки в соседний Такасаки или Токио добавилась девушка. Имаи был уверен, что, когда влюбится сам, это тоже пройдет безболезненно для их дружбы… Но его угораздило влюбиться в Сакураи, и покладистый до этого Араки буквально взвился на дыбы. Ему не нравилось в Сакураи все: его характер, его поведение, его отношение к учебе, его манера говорить, даже его внешность. И это абсолютное, непримиримое отрицание странным образом будило в душе Имаи протест и еще более острое любопытство к предмету своего увлечения. Да, он старался прислушиваться к словам Араки – за все время их общения тот очень редко ошибался в своих оценках других людей. Но… Время шло, Сакураи приходил к нему домой, сначала в компании, потом иногда и один. Они не особо тесно общались, тот тоже был замкнутым и молчаливым, но, как Имаи ни присматривался, он не мог найти в объекте своей любви ни одного отталкивающего качества. Наверное, это говорило только о том, что эмоции и физическая тяга подчинили его разум, но Сакураи – Аччаном – невозможно было не любоваться. Он был красивым. Самый красивый парень из всех, кого Имаи когда-либо видел, даже если считать айдолов с телеканалов. И никаких неприятных хулиганских замашек, которых опасался Араки. Аччан был удивительно эстетичен в каждом своем жесте. Он не мог позволить себе шмыгать носом, или по-дурацки заржать, или замереть с комично приоткрытым ртом, или сделать еще что-то некрасивое. Было ощущение, что он контролирует каждый свой шаг, каждую улыбку и фразу. И это у него почему-то выходило совсем не натужно, очень естественно. Так вели себя красивые девушки, которые знают себе цену. Аччан, в общем, больше походил поведением на девушку. В его взглядах и медленных улыбках было что-то плавно-текучее, ускользающее, от чего щемило сердце. При этом он мог вскинуться на любую сомнительную фразу в свой адрес, и в такие моменты его глаза загорались настолько темным огнем, что Имаи спешил вмешаться и погасить начинающийся конфликт в зародыше. Ему совсем не хотелось узнать, на что способен Аччан, когда чувствует угрозу. В первый раз он даже опасался, что тот не захочет отступить – Имаи бы не знал, что делать в такой ситуации. Драться он точно не умел и не хотел. Но темный огонь Аччана послушно гас от первого же тихого слова Имаи, он, как одернутый пес, отступал к ноге хозяина и с подчеркнутым презрением отворачивался от раздражителя. Это немного пугало – и всегда готовая выплеснуться агрессия, и демонстративное повиновение. Но вместе с тем и кружило голову. Араки был прав: Сакураи искал нового вожака и нашел его в лице Имаи, иногда это ощущалось слишком ясно, чтобы отрицать очевидное, и Имаи не знал, какие чувства испытывать по этому поводу. – Радуйся, – посоветовал ему Араки, чем далее, тем более скептично настроенный в отношении его влюбленности. У него самого взаимодействие с Аччаном не складывалось, тот избегал сближения, звериным чутьем отсекая негатив в свою сторону. – Теперь ты вместо Мори или Мацуды. Только пальцами щелкни, и он перед тобой ноги раздвинет. Как же Имаи это злило. И то, что Араки так говорил, и то… что он мог оказаться прав. Проблема была в том, что Имаи не знал. Он не понимал, как устроены люди, что их побуждает, что поощряет, а что, наоборот, обижает или отталкивает. С самого раннего детства рядом с ним всегда был Араки, который объяснял чужие реакции и подсказывал, как себя вести, и до сих пор у них не было никаких разногласий. Имаи никогда не злился на него, никогда не надеялся так страстно, что Араки окажется неправ в своих предположениях. Дело было даже не в том, что вот такой Аччан, ищущий покровительства и готовый платить за него телом, стал бы в его глазах чем-то плох или негоден. Нет, Имаи был далек от морализаторства и никогда никого не осуждал за сделанные в жизни выборы – у всех свои обстоятельства, у всех свои причины. Дело было только в том, что Имаи не чувствовал себя готовым к отношениям на подобной основе, даже дружеским, что уж говорить о романтических. Если честно, из него хреновый вожак, у него нет страсти подчинять людей, командовать ими, он никогда и ни в одном коллективе не был лидером – понятия не имел, как себя для этого нужно вести. Да и не хотелось ему. И если Аччану обязательно требуется крепкая рука… Имаи тут точно в пролете, невзирая на свою бушующую влюбленность… А влюбленность прогрессировала с каждым днем, с каждым часом. Чисто физическое влечение чем дальше, тем сильней обогащалось другими чувствами, клокотавшими внутри как коктейль в шейкере. Сочувствие, нежность, желание защитить, уважение – почти каждая их встреча добавляла что-то новое в этот калейдоскоп. К огромному облегчению и тайному восторгу Имаи, Аччан оказался совсем не глупым. Мало начитанным и насмотренным – да, но он с необычайной жаждой и признательностью поглощал все, чем Имаи с ним делился: от фильмов до музыки, от манги до художественных романов Старой Японии. Ему было интересно, на самом деле интересно – в отличие от большинства ребят, которые приходили просто потусить в компании. Как-то раз Имаи даже устроил дома просмотр файла коллекции одного из земных музеев: они бродили по залам, разглядывая экспонаты и слушая пояснения электронного гида, и Аччан был единственным из семерых, кто к концу не заснул. Они даже коротко обменялись впечатлениями после, а потом… Имаи сам не знал, что на него нашло, но он отдал Аччану своего самого первого хайдора. То есть… Он уже давно заметил, с какой нежностью Аччан обращается с механическими игрушками, так, будто те на самом деле были живыми. Как осторожно их гладит, как несмело улыбается, когда те тычутся мордочками в его лицо. Котенок был самой старой и самой простой из игрушек, но почему-то он полюбился Аччану сильней всех. И… именно тогда Имаи понял, что Аччан – такой человек, который имеет право обладать котенком не меньше него самого, а может, даже и больше. То, как дрогнули губы Аччана, когда он увидел протянутого ему котенка... То, какое озарение осветило его лицо… В тот момент Аччан впервые посмотрел на Имаи не просто как на вожака или лидера компании. Он посмотрел на него, как на какое-то высшее существо, как на бога, который может одарить благословением или наслать проклятье… Это было жутко и дичайшее захватывало. Умом Имаи понимал, что дело, скорее всего, в том, что этому человеку никогда и ничего не доставалось просто так – его не баловали, не дарили игрушек, не говорили добрых слов, не рассчитывая получить что-то взамен. Но какая-то глухая, слепая, иррациональная и очень жадная часть его горела огнем внутри, шипя: «Мой котенок! Это – мой котенок! Никому не позволю причинить ему вред!» – и речь шла совсем не о хайдоре. Имаи чувствовал, будто передал в чужие руки какую-то очень хрупкую и ценную часть себя. И понимал, что Аччан чувствует то же самое. И будет беречь его подарок ценой собственной жизни. И речь снова была совсем не о хайдоре… С этого момента все и начало меняться. Имаи стал замечать на себе взгляды Аччана – удивленные, даже потрясенные. Теперь тот стал смотреть на него так, будто впервые разглядел в нем что-то настолько невероятное, что сам до конца не может поверить собственным глазам. Имаи не рассказал Араки про котенка, потому что тот бы наверняка сделал из этого очередные неприятные выводы. Он просто наслаждался тем, что большие, потусторонние, будто вечно повернутые внутрь и разглядывающие невидимые окружающим ландшафты глаза Аччана время от времени останавливались на нем в замешательстве, и в них снова читалась и растерянность, и надежда. Примерно в это же время они, наконец, созрели рассказать всем об идее с музыкальной группой. Вернее, рассказал как раз Араки, выбрав момент, когда Аччан по каким-то своим причинам не приходил уже несколько дней. Юта тут же возник с идеей, что его друг Хиде будет вокалистом, потому что он высокий и красивый. Имаи едва не покатился со смеху, глядя, как Араки терпеливо объясняет ему, что место вокалиста занято. Пусть не таким высоким и красивым, но увы. Хиде было предложено играть на барабанах, но он слишком сильно колебался даже несмотря на отчаянно шипящего и делающего большие глаза Юту. Тогда Имаи пришло в голову, что в группе может быть и два гитариста, и тот с облегчением согласился на этот вариант. Появившийся через пару недель Сакураи сходу ухватился за пустующую вакансию ударника, а Имаи наконец расслабился и успокоился. Они снова не обсудили это с Араки, но тут и обсуждать было нечего: тот рассчитывал, что Сакураи не успеет вписаться в группу. С некоторых пор Араки стал очень ревниво относиться ко всем их планам на двоих, подозревая, что Имаи хочет протащить своего фаворита во все, что они придумывали вдвоем только для себя. Имаи не то чтобы действительно этого хотел… Скорее, он просто хотел, чтобы Аччан присутствовал в его жизни. В любом качестве. И чем явственней тот демонстрировал свою заинтересованность быть рядом именно с Имаи, тем расслабленней он себя чувствовал. То, что это не нравилось Араки… было, конечно, досадно. Но в набирающей интенсивность эйфории влюбленности он не придавал этому особого значения. Ему казалось, что теперь Аччан ведет себя как-то по-особенному. Смотрит на него с новым оттенком бархата во взгляде, отчего между лопатками пробегает щекотка. Улыбается так тягуче, словно бы невзначай облизывает уголки губ кончиком языка, замирает с приоткрытым ртом и опущенными ресницами, и у Имаи ноет под ложечкой и тянет в паху. – Конечно, он тебя соблазняет, – сказал Араки утомленно. – Как умеет. – Думаешь, он… хочет? Меня? Араки фыркнул. – Он хочет с тобой переспать. Поверь мне, это очевидно уже всем. А вот хочет ли он тебя… это вопрос. Можешь выяснить: если у него будет стоять во время секса, значит, хочет. – Издеваешься?.. Что это вообще значит? Араки посмотрел на него со странным выражением лица. – Между прочим, я серьезно. Он может соблазнять тебя, может лечь под тебя, и ему даже может это понравиться, но не факт, что возбудит. Лучше рассмотреть такой вариант событий заранее, чтобы сильно не удивиться в процессе. Это звучало как какой-то бред, и Имаи, не оспаривая более высокой осведомленности Араки в вопросах секса, все-таки решил для себя, что в любом случае сначала убедится, что у Аччана стоит, а уж потом… потом будет видно. Впрочем, даже эти рассуждения оставались чисто умозрительными, потому что Имаи понятия не имел, как инициировать взаимодействие. Они обычно встречались не наедине, вокруг была куча народу, а в те редкие и короткие моменты, когда они оставались вдвоем, Имаи тормозил из-за боязни, что именно сейчас его поползновения будут неуместны. А сам Аччан инициативы к сближению не проявлял. Помог опять же случай: мать отправила Имаи разобрать барахло в кладовке, и там, среди гор старого ненужного мусора, обнаружился вполне работоспособный резонатор-поисковик, который отец когда-то принес с работы в качестве игрушки для него. Имаи помнил, что это был один из немногих дней в детстве, которые они с отцом провели вместе, играя в шахтеров: искали железную руду и другие сокровища, выясняли, что скрывают завалы старья в сарае, и обнаружили целый клад с посудой, которую мама, оказывается, давно потеряла. Было весело, и Имаи до сих пор помнил, как странно и страшно завывал и грохотал резонатор, реагируя на разные материалы. Тогда ему и пришла в голову эта идея: старая фабрика. В окрестностях Фудзиоки было целых два объекта, сохранившихся еще со времен первой колонизации: гигантский карьер, на дне которого, как шептались, до сих пор работала тайная лаборатория по производству чего-то невероятно секретного. И фабрика. То есть, все ее так называли: фабрика. На самом деле никто толком не знал, с какими целями был построен этот комплекс зданий. Возможно, там перерабатывали руду, которую добывали в карьере. А может быть, там производили какие-то изделия. Или же выращивали рыб. Экспериментировали с гиперпространственными перемещениями. Занимались клонированием частей тела. Одно было точно – если за пятьсот лет заброшенная фабрика не рассыпалась в прах, там могут найтись материалы с уникальным звуком, которого больше нигде не найдешь. И это было дико любопытно. В тот вечер он, конечно же, облажался. Не удосужился посмотреть прогноз, а ведь на город явно шла буря. В общем-то, бури в этой части материка были делом привычным, вот только Фудзиока располагалась не слишком удачно на розе ветров, и бури часто приносили кислотный дождь с «комбината» – фабрики-тюрьмы поблизости, где производились ядовитые пластики. Обычно «комбинаты» ставили в пустынях, за пределами обитаемых районов, но этот был маленьким и старым, стоящим тут с тех времен, когда старую Фудзиоку уже разрушили, а новую еще не построили. Местные жители регулярно отправляли петиции в муниципалитет, чтобы «комбинат» наконец закрыли, и какое-то время назад его действительно перевели на половинную выработку, но так и не остановили окончательно. Так что вся Фудзиока и окрестности издавна были покрыты выжженной, ярко-желтой пылью, детям строго-настрого запрещали появляться на улице в дождь, а среди населения с многократно вычищенным от всех болезней геномом все чаще и чаще появлялись люди с хроническими заболеваниями. Имаи, конечно же, как и все восемнадцатилетние подростки, был уверен, что уж с ним-то точно ничего не случится, даже попади он под кислотный дождь, но путь до старой фабрики был неблизкий, а дорога уже на второй трети пути превратилась чавкающее серо-желтое месиво в мутном серо-желтом тумане. Ограда фабрики вынырнула из тумана неожиданно, Имаи остановился перевести дух, и тут из того же тумана на него выпрыгнул, будто молния, хищный черный ховер. Взвился на дыбы, едва не ударив волной антиграва, крутанулся под невозможным углом и замер боком – почти вплотную. Имаи так обалдел от этого почти циркового трюка, что даже не сразу сообразил, что едва жив остался. А уж когда разглядел, что за рулем был не кто иной как Сакураи собственной персоной, то и вовсе впал в состояние Алисы в Стране чудес. Он уже ничему не удивлялся и плыл по наитию, действуя так, будто наблюдает за собой со стороны. И правда: он бы сам никогда не решился сесть на байк вместе с Аччаном, обнять его, прижать ладонь к его холодной под мокрой рубахой груди и слушать стук сердца. Не сумел бы сказать ему это простое: «Ты красивый» – и смотреть с восторгом победителя, как Аччан опускает ресницы, загорается скулами и приоткрывает губы, будто бы ему стало тяжело дышать… Никогда и ни за что не смог бы просто взять и поцеловать, задохнуться от моментального возбуждения и такого искреннего, мощного порыва навстречу… Если бы Имаи хоть на секунду заподозрил, что Аччан не хочет, что просто делает вид… он бы сразу перестал. Ну, то есть, не сразу, потому что удержаться, когда Аччан наконец был в его руках, такой горячий, такой откровенный и на все согласный, было бы сложно. Но он бы не стал, честно, слишком ярко и болезненно отпечатались в памяти горькие слова Араки. Вот только Аччан мало того что стонал как заведенный, вышибая последние мозги и так едва державшего себя в руках Имаи, он еще и потянул за собой, опускаясь на отсыревшие футоны, разводя длинные ноги и глядя приглашающе снизу вверх. Имаи не мог не подумать о том, что, вероятно, на этих футонах всякое бывало. И, его бы воля, он бы отвел Аччана куда-нибудь в другое место, без ненужных и наверняка не самых приятных ассоциаций… Но тут Аччан поцеловал его снова, откидываясь навзничь, укладывая на себя, и Имаи больше не смог сдерживаться. У Аччана крепко стояло, он дрожал и закатывал глаза от прикосновений к члену, выгибался и стонал в голос, и сам Имаи не мог сдержать стонов, когда чуткие сильные руки ощупывали его во всех чувствительных местах, гладили, нажимали и нежили. Аччан кончил первым: он вскрикнул жалобно и потерянно, цепляясь за плечо Имаи, по руке потекло теплое. У него было настолько ошеломленное лицо в этот момент, что Имаи, кажется, кончил следом только из-за этого выражения испуганного удивления на лице Аччана. Смущение накатило сразу же после оргазма: он понятия не имел, что следует делать дальше в такой ситуации. Но Аччан и тут выручил его, заговорив о чем-то совершенно обычном, бытовом. Будто бы все так, как и должно быть, будто бы они уже сотню раз делали такое друг с другом и нечего стесняться… И тогда, и позже Имаи не мог не задумываться о том, правду ли ему сказал Аччан. О том, что он просто нравится. И дело совсем не в том, что Сакураи считает его своим новым вожаком, которому нужно уступать, если тот захочет близости. У Имаи было не так уж много опыта, но Аччан не выглядел как человек, который уступает. Совсем. Они встречались – для репетиций и для секса, и у Имаи чем дальше, тем сильней шла кругом голова от того, что вытворял с ним Аччан, от того, на что он на самом деле был готов. Это пугало – Имаи все еще не был уверен, что мотивы Сакураи далеки от банальной признательности и желания угодить. То, что он мгновенно возбуждался и стонал, захлебываясь, от прикосновений Имаи, то, как он самозабвенно целовался и толкался в руку, почти скуля, убеждало лишь в сам момент близости, а после черные сомнения так и разъедали душу. Конечно же, дело было и в Араки: сложно было не заметить, что они с Аччаном остаются после репетиций вдвоем, так что он сделал свои выводы и первое время сдерживался и молчал, за что Имаи был ему очень благодарен, но понимал, что тот именно сдерживается. Выразительных взглядов и многозначительных хмыканий это не отменяло, да и зерна сомнения были брошены в почву заранее и теперь давали свои всходы. Казалось бы, разве Имаи настолько плох, что не может понравиться сам по себе? До сих пор у него не было комплексов на тему своей привлекательности – он никогда не задумывался о ней. Но рядом с броско, ярко красивым Сакураи мысль о своей уместности в контексте возникала из раза в раз. Разумеется, такой мыслью Имаи ни с кем не делился, даже с Араки – особенно с Араки. Из-за того, что тот не принимал Аччана, доверие между ними не то чтобы пошатнулось, но существенно сократило свои площади. Теперь Имаи о многом не хотелось говорить лучшему другу – он знал, что услышит в ответ, и это его не устраивало. Поначалу было непривычно без постоянного критического взгляда со стороны, Имаи чувствовал себя растерянным и запутавшимся в хитросплетениях чужих поведенческих реакций, но со временем приноровился, собирая и систематизируя увиденное и услышанное. Это оказалось неожиданно увлекательно, хотя с некоторыми вопросами он до сих пор не знал, к кому обратиться, кроме него... – Ты обращаешься с ним, как с умственно отсталым, – ответил Араки неохотно. Он вообще в последнее время неохотно говорил об Аччане, ему, как и Имаи, не хотелось конфликтов. – Я, конечно, говорил, что он тупой, но не до такой же степени. – Он просто не понимает, чего хочет. – Ему восемнадцать. Он хочет трахаться. Странно, что ты этого не хочешь. – Я хочу! И мы… мы делаем это. Просто без… не так. – «Делаем это», – передразнил его Араки со вздохом. – Твой Аччан не помрет, если ты его наконец трахнешь. Даже обрадуется. «Вожак меня пометил!» – Вот именно этого я и боюсь, – тихо сказал Имаи. – Что он воспринимает меня так. И хочет только поэтому. Араки посмотрел на него мрачно. – Я пожалею, что это говорю, но… ты не думал, что для таких, как он, это единственный способ кого-то хотеть? – Каких – таких? – голос дрогнул. – Сломанных. Зависимых. Диких зверенышей. Ты уже посадил его себе на шею, и он с нее не слезет по своей воле никогда. Если, конечно, не найдет более выносливую и высокую. – Он не такой, – запротестовал Имаи, это было безнадежно, это было безнадежный разговор, Араки будто видел вместо Сакураи что-то свое, какое-то отвратительное, глубоко ненавистное чудовище, и Имаи никакими силами не мог его переубедить. – Они все такие. Готовые давать за защиту и внимание. Мелкие шестерки, которые никогда не станут вожаками – только чьими-то прихвостнями… Кажется, Имаи никогда столько не злился в своей жизни, сколько в последние месяцы при разговорах с лучшим другом. – Замолчи, – сказал он жестко. И все-таки добавил, не удержавшись: – Аччан – не Цубаса. Араки отвернулся, морщась. – Думаешь, они сильно отличаются? – его голос звучал надломлено. – Ты поэтому так против него настроен? – Я просто не хочу, чтобы ты закончил так же, как мой брат. Они такие милые, такие несчастные, как бездомные щенята, их хочется взять на ручки, отмыть, накормить, оставить у себя дома… Но в решающий момент Сакураи тебя предаст и переметнется: из корысти, из страха или даже из лучших побуждений – это неважно. Он подставит тебя в тот момент, когда ты будешь в нем полностью уверен, когда ты начнешь на него полагаться, когда будешь в нем нуждаться… – Если ты так в этом уверен, почему хочешь, чтобы я его… присвоил? – Потому что это единственный способ добиться от него лояльности. Без гарантий, но хоть что-то, – Араки посмотрел на него в упор. – Конечно, я бы предпочел, чтобы ты его бросил. Но ты ведь этого не сделаешь? – Нет, – твердо ответил Имаи. Даже подумать было страшно – отказаться от Аччана сейчас. Год назад, даже полгода – возможно, но сейчас, когда они были так близки, когда Имаи помнил вкус его слюны и запах его пота, а от звуков его смеха в груди сжималась и дрожала заведенная до предела пружина… – Тогда трахни его. И вам обоим на какое-то время станет легче. Имаи помолчал. – А если я хочу, чтобы он? – сказал он тихо. – Что – он? – Чтобы он меня трахнул. – Даже не думай, – быстро сказал Араки. – Серьезно, Хисаши, не делай этого. Не позволяй ему. – Это просто секс. – Это для тебя просто секс. А для него это – власть. Он решит, что ему все можно, и будет о тебя ноги вытирать. В груди неприятно заныло. – Спасибо, старшая сестра, за мудрые советы, – через силу усмехнулся Имаи. – Теперь я знаю, как вести себя с мальчиками. – Смейся, смейся, – отмахнулся Араки. – Твой Аччан понимает только язык силы. Кто сверху, тот и командует. – Но я не хочу командовать… Араки бросил на него взгляд. – Хочешь, – коротко сказал он. – Просто не так. Ты думаешь, что если будешь его направлять и удобрять, из него вырастет что-то чудесное. – А теперь мы перешли на огородные метафоры… – Хочешь огородных метафор? Ты думаешь, что он – прекрасная роза с парой шипов. А он – крапива, которая жалит и заполоняет собой все вокруг. – Что-то у меня уже ощущение, что ты ревнуешь, – тихо сказал Имаи, и Араки осекся, отвернулся. – Может быть и ревную, – сказал он наконец. – Раньше твое увлечение им не занимало тебя так сильно. С того момента, как он стал ходить к тебе… такое ощущение, что ты думаешь только о нем. – Неправда. – Я знаю, что неправда. Но мои чувства… наверное, я действительно чувствую, что ты отстранился от наших общих дел и планов. И ревную. Особенно потому, что твой объект увлечения… мне кажется, он тебя совсем не достоин. Он примитивен, агрессивен и дурно воспитан. И опасен. И твоя слабость к нему… – Я люблю его, – перебил его Имаи. Араки обернулся и снова обреченно отвел взгляд. – Но это не значит… мы с тобой все равно – лучшие друзья. Просто… я люблю его. Араки медленно кивнул. И снова отвернулся, будто ему было тяжело держать лицо перед Имаи. К его удивлению, после этого разговора Араки практически перестал говорить о Сакураи. То ли наконец смирился с тем, что Имаи так неудобно влип, то ли был уверен, что со временем он прозреет. Подростковые влюбленности заканчиваются быстро – Имаи это видел на примере своих знакомых. Но, как и все подростки в его возрасте, был уверен, что у него это иначе. У него – уж точно навсегда. А вот насчет Сакураи… Может быть, Араки и был прав, хотя бы в том, что Аччану нужен секс только для того, чтобы закрепить право Имаи на него. И в этом случае Имаи тем более не хотел предпринимать никаких действий. Он не собирался присваивать Аччана. Не собирался ввязываться в ритуалы, которых не понимает. Он хотел, чтобы в том случае, если Аччан вдруг влюбится в кого-то другого, он мог уйти спокойно, не будучи связанным какой-то там мифической клятвой верности. То есть… конечно же, он не хотел, чтобы Сакураи уходил! Но Имаи хотел, чтобы у него была такая возможность. Свобода. Он сам ничего не ценил выше, чем свободу, и подчинить себе другого человека, запереть обязательствами и клятвами в угоду своим интересам для него было все равно что посадить Аччана в подвал и приковать цепью. Дико. Отвратительно. Условности их непроговариваемых отношений очень сильно раздражали. Имаи никогда не мог быть уверен, делает Аччан что-то потому что ему так хочется или потому что так положено делать по «правилам». Поэтому он просто старался честно доставлять удовольствие человеку, в которого был влюблен, а все остальное… Все остальное пусть будет как будет. Тем более, что Аччан медленно, но верно начал меняться. Если сначала он приходил к Имаи просто чтобы убить время, сидя в углу и играя с хайдорами, то теперь он приходил и принимался копаться на полках или в файлах, выбирая себе мангу, фильм или книжку. И чем дальше, тем реже он бездумно следовал чужим рекомендациям и тем более явно проявлялся его собственный вкус. Аччану нравились истории мрачные и болезненные, с потайными, но бурными страстями, с трагическими поворотами и грустными финалами. Однажды он рассказал Имаи о самом ярком впечатлении своего детства, это был фильм о войне, случившейся почти триста лет тому назад. То место, где сейчас находилась Фудзиока, было полностью уничтожено во время бомбежек вместе со старым городом. Термические бомбы мало того что убили всех жителей и разрушили перевезенные еще с Земли дома и святилища, они к тому же выжгли и сплавили в безжизненное стекло несколько сотен гектаров плодородной почвы. Имаи потом тоже посмотрел этот фильм, и да, впечатление он производил жутковатое. Съемки были в основном документальными, и так странно было видеть людей, живших триста лет назад, и то, что от них осталось – километры и километры черной пустыни, будто залитой выплеснувшейся из недр планеты магмой. Во второй части фильма рассказывалось о том, как восстанавливали почву и город, что сначала думали, что восстановить почву невозможно, и планировали перенести Фудзиоку в другое место. Но потом все-таки изобрели способ, и потом отстраивали все так, как было раньше. Вот только святилища было уже не восстановить – погибли вековые, привезенные с Земли деревья, служившие местами обитания ками, были уничтожены святыни. И еще долго жителям новой Фудзиоки приходилось ездить за благословением богов в соседние города… Имаи невероятно захватил этот фильм, особенно его вторая часть, настоящий гимн науке и человеческому трудолюбию. А вот Аччану больше по душе была первая – реквием по жертвам войны. Ему всегда нравилось что-то такое, невозможно трагичное и рвущее сердце. Несмотря на такую особенность, сам по себе, в компании, Аччан был вполне жизнерадостен. Он даже начал смеяться. Вернее, Имаи подозревал, что тот просто стал позволять себе смеяться в его присутствии. Томные обольстительные улыбки и текучие взгляды никуда не делись, но Аччан будто бы расширил для себя диапазон позволяемых реакций – и теперь часто загорался как лампочка, его глаза вспыхивали, а лицо словно освещалось изнутри. И во взаимодействии с остальными ребятами что-то изменилось, будто бы… будто бы Аччан стал мягче, расслабленней. Понемногу уходила его настороженность и готовность к немедленной ответной агрессии. Он начал шутить, иногда легко, иногда достаточно язвительно и колко, он вообще стал больше разговаривать – только в очень узком кругу своих, но тем не менее. Была и еще одна вещь, на которую Имаи не знал, как реагировать. Она больше касалась его самого, но и без Аччана тут, конечно же, не обошлось. Все сильней расслабляясь и оттаивая в компании, прежде податливый и послушный во время их интимных встреч Сакураи иногда делал такие вещи, вызывал такие эмоции и побуждения, что Имаи становилось страшно – в основном из-за того, что он не ожидал от себя подобной реакции. Они старались особо не трогать друг друга на людях и вообще вне безопасного пространства старой фабрики. Ржавые ворота лязгали за их спинами, и весь мир будто схлопывался в пустоту и ничто за пределами этих ворот. Наступало время и место только для них, и Имаи чувствовал, будто запускает руки по локоть во влажный жар трепещущего желания Аччана, будто плавится сам в сильных и требовательных объятиях. Разум отключался, оставалось только тело и сияющая, будто миллиард невидимых звезд, влюбленность. Фабрика была их потайным местом, домом их чувств и желаний. Но время от времени встреч на фабрике становилось мало. Имаи понимал, что дело в возрасте: тело бунтовало, бомбардируя мозг гормонами, и приступы то невероятной щемящей нежности, то кристально чистой похоти скручивали их иногда в самых неподходящих для этого местах. В тот раз они просто курили во время перемены – в том самом закутке за хозяйственной пристройкой, в котором заговорили друг с другом в первый раз. Только сейчас никого больше с ними не было, и Имаи тянул сладковатый дым, не в силах отвести взгляда от лица Аччана. Они молчали, потому что все было понятно без слов, Имаи видел, как пальцы Аччана подрагивают, как сжимаются полные мягкие губы, обнимая фильтр сигареты, и в бурлящем мозгу одна за другой проносились картинки самого непристойного содержания. Как бы Имаи хотел, чтобы тот коснулся его этими губами там, внизу. Тысячу раз уже представлял и ругал себя, что тогда, в единственный раз, когда Аччан сам захотел и предложил, отказался. Тогда это казалось совершенно неприемлемым. Сейчас… наверное, тоже, но как же хотелось! – Что? – все-таки не выдержал Аччан, вскидывая обнаженно-воспаленный взгляд. Одно слово, и он все сделает так, как ты хочешь. Можно даже не говорить, просто опустить ему ладонь на затылок, чуть надавливая… Имаи был уверен, что Аччан без раздумий опустится на колени прямо здесь. И возьмет в рот практически у всех на виду. И именно потому, что это было так очевидно, этого ни в коем случае нельзя было делать. – Ты красивый, – сказал Имаи, не в силах удержать это внутри. Аччан сглотнул, шагнул ближе, роняя сигарету на землю, – всего-то полшага, между ними почти не оставалось пространства, не заполненного разрядами электричества. Имаи едва удержал всхлип, когда Аччан нерешительно поднял руку, подрагивающими пальцами провел по его щеке. – Это ты красивый, – сказал он болезненно надорванным голосом. На его лице была такая отчаянная жажда, что Имаи моментально поплыл. Он попытался было отстраниться, но Аччан неожиданно жестко схватил его за подбородок и впился ртом в удивленно приоткрытые губы. Имаи невольно дернулся, и Аччан прижал его к себе, фиксируя, не давая вырваться, жадно целуя, и от этой его неприкрытой нужды внутри что-то вспыхнуло так ярко, что держать себя в руках стало невозможно. Голова кружилась, ноги подкашивались, Аччан прижимался плотно и жестко, его твердый член даже сквозь школьную форму отчетливо упирался в живот, и Имаи внезапно так ясно представил его внутри, и себя – опрокинутого и распятого под этим жестким, сильным, совершенно бескомпромиссным телом… что испугался от плеснувшего в лицо жара. Он сильно толкнул Аччана в грудь, тот попытался было его удержать, но будто опомнился в ту же секунду, разжал руки и поспешно отступил на шаг, глядя на Имаи почти с ужасом. – Прости, – прошептал он мгновенно побелевшими губами. – Прости, прости… – Все нормально, – оборвал его Имаи, прижал ладонь к саднящему рту, стирая их общую слюну, их общее зашкаливающее вожделение. – Я не хотел… – Нет, ты хотел, – сказал Имаи, криво усмехаясь, и заставил себя поднять глаза, посмотреть в бледное испуганное лицо. – И я тоже хотел. Но не так. Аччан зажмурился, сглатывая и кивая. – Конечно. Прости. Я знаю правила. Имаи помотал головой. Аччан вечно знал правила, о которых Имаи даже не подозревал. – Потом, хорошо? Не здесь. – Конечно, – повторил Аччан, отступая еще дальше, опуская голову. Было жестоко отправлять его от себя в таком состоянии, но Имаи впервые с начала их связи действительно испугался. Не Аччана – себя. Он всегда, в любых обстоятельствах мог себя контролировать. А сейчас – не мог. Почти сдался чужой воле и собственному телу… кто вообще мог подумать, что желание может быть настолько сокрушительным? Очень раздражала эта двойная жизнь. Имаи сам не понял, как затонул в ней по уши: с Араки они обсуждали перспективы своего переезда в Токио – в какой колледж поступать, как подрабатывать, какую музыку играть и как раскручивать новую группу в столице. А с Аччаном этой темы никогда не касались. Вернее, они в принципе мало разговаривали – Имаи до сих пор болтать взахлеб умел только с Араки. Но даже случайно он никогда не упоминал о грядущем переезде и поступлении. Это не было тайной, просто… Имаи опасался. Опасался, что Аччан расстроится, и между ними повиснет какое-то неприятие, упрек, а он ничего не сумеет с этим сделать. И еще было стыдно, непонятно почему, будто бы Имаи врал все это время. А он не врал – в те дни, когда это решение принималось и обсуждалось, они еще не были знакомы с Аччаном. А потом… странно было бы внезапно посреди их медленно и непонятно развивающихся отношений сказать: «Кстати, после выпуска я уезжаю в Токио». Это бы прозвучало как: «Не привязывайся ко мне» или даже «Я хочу пользоваться твоим телом ближайшие полгода, а потом ты мне станешь не нужен». А это бы не было правдой. Имаи понятия не имел, как, но он хотел сохранить их связь. Ему не хватало Аччана каждую минуту, проведенную порознь, и даже в те моменты, когда они просто находились в одной комнате, среди других людей, Имаи чувствовал, как ему мало. Взглядов, прикосновений. Улыбок, направленных только на него. Хотя в любой компании Аччан незримо помещал его в фокус своего внимания и все, что делал или говорил, делал и говорил с оглядкой на него, на его мнение, в ожидании его одобрения… Имаи все равно было мало. Это была плотская всепоглощающая нужда, именно поэтому ее было так сложно удовлетворить. И это была эмоциональная, острая и болезненная нужда, удовлетворить которую он мог в любой момент, но если бы сделал это, презирал себя до конца жизни. Имаи иногда хотелось жутких вещей. Он не собирался даже фантазировать на эти темы, предполагая, что потом уже точно не сможет отвязаться от отвратительных образов. Так было нельзя – ни с кем, но особенно – с Аччаном нельзя, потому что, судя по всему, с ним раньше обращались только так, и он даже не поймет, насколько это чудовищно и отвратительно. Он не станет сопротивляться. Он с удовольствием и радостью даст Имаи все, что тот попросит, и… и это обесценит все, что у них есть. Сведет любовь Имаи до привычной схемы подчинения сильному. А Имаи… он не хотел от Аччана подчинения. Вернее, он хотел совсем не такого подчинения. Имаи понимал, что ему просто не хватает опыта и знаний, чтобы хотя бы сформулировать свои желания, и поэтому старался действовать как можно осторожней, чтоб не попасть впросак. Чтобы ничего не испортить. Старался держать себя в руках, изнывая от смутного, но очень сильного желания. И из-за его нерешительности и мучительных размышлений о том, как будет правильно, в первый раз Аччан просто вынудил его. Потребовал, чтобы Имаи, наконец, его взял, воспользовавшись моментом, когда он был растерян, подавлен и чувствовал себя виноватым. Он, наконец, признался в том, что уезжает в Токио – оставалось меньше недели, дальше тянуть было нельзя. Все, что он чувствовал тогда – это досаду на себя, стыд и желание загладить свою вину. А Аччан… Аччан плакал. Имаи никогда не видел, чтобы он плакал до этого, и… он был готов на все, лишь бы тот перестал. Потому что это было страшно. Просто жутко от обреченности на лице Аччана. Тот больше не верил ни единому его слову. Как будто это нечаянное вранье разметало все хрупкое доверие, что они выстраивали между собой месяцами. – Трахни меня, – попросил Аччан, глядя на него почти с отчаяньем. Ему было нужно что-то повесомей слов. Настоящее обещание, которому он все равно не поверит, но хоть ненадолго утешится. Настоящая близость, которая для Имаи значила так мало, а для него – почти все. Было сложно – протиснуться в судорожно сжатое тело, не кончить сразу же от тесноты и жара, попытаться сделать это если не приятным, то хотя бы не слишком болезненным для Аччана. Быстро кончив, Имаи безо всякой надежды коснулся его паха – ничего. А все равно странно показалось: всегда, когда Имаи прикасался к его члену, он или уже крепко стоял, или моментально наливался тугой тяжестью. А тут – ничего. Наверное, было слишком больно. – Нет, не больно, – сказал Аччан, это вранье прозвучало так привычно и успокаивающе, что Имаи тут же задался вопросом: а о чем Аччан врал ему раньше? Просто чтобы не расстраивать. Очень неприятная мысль. Напряженное от дискомфорта тело постепенно расслаблялось под поцелуями и прикосновениями, приятными словами – Имаи уже знал, что говорить, чтобы Аччан тихонько замирал и робко улыбался в ответ, будто не верит тому, что слышит. Неудача не давала покоя, нужно было попробовать еще раз, нужно было, чтобы Аччану понравилось. Тот не стал сопротивляться, перевернулся на живот, открываясь, подставляясь доверчиво. Он уже не зажимался так, как в первый раз, он тихо вздыхал, и Имаи видел, что он почти улыбается, закрыв глаза. В этот раз было действительно приятно, Аччан стал внутри мягче, сперма помогала скользить лучше, и на какое-то время Имаи потерял голову, целуя и прикусывая его шею, плечи, вталкиваясь внутрь под корень, сжимая и оглаживая сильное мускулистое тело под собой. Даже мелькнула мысль, что сейчас – все правильно, как положено, потому что не могло быть неправильным это горячечное движение, соль под языком, сводящий с ума аромат волос на затылке, прерывистое дыхание в ответ… Отрезвление наступило сразу после разрядки, когда он понял, что опять сделал все только для себя, а Аччан так и лежит, почти улыбаясь, только чуть поверхностней дыша. Ему не было хорошо. Но хотя бы уже не было откровенно плохо. Перевернув на спину, Имаи попытался приласкать его рукой, но Аччан с мягкой, почти извиняющейся улыбкой отвел его ладонь в сторону. На какую-то долю секунды Имаи испугался, что все испортил окончательно, но тот прижался к нему всем телом, уткнулся носом в шею и замер, обхватив руками. Имаи чувствовал, как по коже щекотно ползет влага – Аччан плакал абсолютно беззвучно, даже не сбиваясь дыханием. Страшно было думать о том, почему он умеет плакать настолько незаметно, и Имаи тут же прогнал от себя эту мысль. Он обнял Аччана в ответ, прижался губами к его волосам, и через какое-то время тот перестал, едва ощутимо расслабился в объятиях. Наверное, он даже заснул – Имаи старался не шевелиться. Нужно научиться, подумал Имаи. Это не значит, что он не хочет. Я просто не умею как следует. Дело практики… Это были сумбурные мысли, вываливающиеся на него из белизны полного отсутствия понимания того, что произошло. Его первый опыт, первый полноценный секс – он не принес ничего кроме досады, неловкости и огромного разочарования в себе, потому что в какой-то момент ему захотелось отстраниться от Аччана. Просто уйти и вычеркнуть его из памяти, из чувств, из жизни. Может быть, это был первый раз, когда Имаи на секунду задумался: а вдруг он и правда не потянет? Не сможет справиться со странными загонами Аччана, не выдержит каждую минуту воевать за его доверие, не сумеет даже удовлетворить в сексе? А что если он сам – Имаи – совсем не так всесилен, как себе казался? Он пообещал Аччану счастливое будущее, но способен ли он его обеспечить? И… должен ли он? Ведь Аччан – как и предупреждал Араки – не хотел его на самом деле. Он хотел только принадлежать, быть чьим-то. А Имаи не мог позволить себе… иметь его. В конце концов, живой человек – не питомец. Эти мысли мучили его недолго – Имаи заснул, окончательно завязнув в путаном клубке собственных страхов и стыдных побуждений. А когда проснулся, Аччан лежал рядом и смотрел на него мерцающим, звездным взглядом, настолько далеким и пронизывающим, что захотелось прикрыться ладонью. Нет, подумал тогда Имаи с облегчением, лаская Аччана рукой. Я все-таки люблю его. Как бы ни было стыдно перед собой и ним, как бы ни было тревожно – Аччан звучал, смотрел, дышал как космос, и он не мог устоять. Не мог отвернуться. Не мог не тянуться навстречу. В этот раз Аччан кончил, даже особых усилий не потребовалось, и Имаи окончательно успокоил себя: дело не в том, что Аччан совсем не хочет. Просто надо научиться делать это не больно. Правильно. Так, чтобы Аччан возбуждался под ним и окончательно стал его – так как ему самому нужно. Так, как на самом деле нужно Имаи. Эта мысль жгла привычной неправильностью, но Имаи отмахнулся от неприятных ощущений. Аччан этого хочет. Значит, все не так уж и неправильно. И не страшно, что первый настоящий секс получился совсем не таким, как Имаи себе представлял. Он все исправит. – Как он это воспринял? – спросил Араки через пару дней, нарушив свое негласное правило не говорить об Аччане. Наверное, заметил, что что-то идет не так как всегда – Аччан не появлялся, а Имаи был скорее растерян и даже по своим меркам молчалив. – Нормально, – буркнул он в ответ. – Неужели не кидался тебе на шею, не умолял не бросать его? – Что? – оторопел Имаи. – Что это за чушь вообще? – И даже не пытался отсосать или наконец дать в задницу? – Нет, – отрезал Имаи, удушливо краснея. – Надо же. Не думал, что он тебя так легко отпустит. Может быть, Сакураи и правда небезнадежен… или просто уже нашел тебе замену. – Никого он не нашел, – возмутился Имаи. – Он просто верит мне. Что я за ним вернусь. Араки посмотрел на него внимательно. – А ты сам тоже в это веришь? – спросил он осторожно. Имаи отвернулся, не считая нужным отвечать. Даже если оставить за скобками отношения с Аччаном – у них была группа. Хиде, Юта, у них были обязательства. И они с самого начала собирались заниматься музыкой – иначе зачем вообще все эти махинации с поступлением в колледж и переездом в Токио? В самом деле, они же не собирались серьезно учиться. Переезд в столицу нужен был только для поиска площадки, для раскрутки, это было ради их общих планов – на пятерых. Они ведь так планировали. – Я приеду в следующем месяце, – сказал Имаи на перроне скоростного поезда. Аччан кивнул, пытаясь улыбнуться. У него хреново получалось. На самом деле он, конечно же, не верил. Ни единому его слову. Просто стоял и улыбался, опустив ресницы, и Имаи с ужасом ждал, что сейчас по его бледной щеке протянется мокрая дорожка, а голос останется таким же ровным и мягким. Покорным. Смирившимся со всем, что требуется пережить, заранее. – Хорошо. – Я буду звонить… – Я лучше сам. – Он не позвонит, это было очевидно. Этот разговор – мучение для него, необходимость притворяться, соглашаться, чтобы быть удобным, чтобы не причинять беспокойства. Это как его «не больно», хотя Имаи видел потом бурые следы на простыне. Аччан привык к тому, что его используют и врут, и почему-то считает, что ничего лучше он не заслуживает. «Потому что сам тебя использует и врет», – обязательно сказал бы Араки, услышь он его мысли, но плевал Имаи на Араки и его мнение сейчас. Повинуясь рвущемуся импульсу, он качнулся к Аччану навстречу и обнял, прижимаясь щекой к щеке, едва удерживаясь от того, чтобы не поцеловать – при всех, показывая, демонстрируя, признавая. Это было бы не для них – это было бы для остальных. А для них, между ними… – Я люблю тебя, – шепнул он вывороченное из самой глубины души. На языке было горько, но ошеломленный взгляд Аччана с лихвой окупил эту горечь своей нежнейшей сладостью. Помни, думал Имаи, заходя в вагон поезда. Верь мне, думал он, пока мимо в окне свистели деревни и поля. Я тебя не брошу. Я люблю тебя, повторял он вновь и вновь, замирая внутри от ужаса и восторга. Ежась от расчетливой мысли, что теперь Аччан точно не променяет его ни на кого. Что за время, пока Имаи не будет рядом, он не сможет к себе подпустить другого, он помечен, он принят, он принадлежит – только ему. Аччан будет ждать, сколько потребуется, а потом Имаи вернется и… И все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Никакого вранья, никаких ошибок больше.