Мой космос

Токио был не просто одной из префектур-государств на Новой Японии, Токио был местом проживания императорской семьи. Именно этот конгломерат городов, расположенных настолько плотно друг к другу, что иногда казалось, будто бы это один город, дышащий в едином ритме бесконечных офисов, магазинов, баров и закусочных, японцы называли «метрополией», чем вызывали недоумение внешних, привыкших, что метрополия – это Земля. Другой термин, «столица», был им более понятен, но менее корректен – Токио не был в прямом смысле столицей Новой Японии, по крайней мере, еще совсем недавно. Меньше ста лет назад каждое государство имело собственный свод законов, собственное правительство, органы законодательной и исполнительной власти, подчиняясь Императору чисто формально… В какой-то мере этот уклад сохранялся и по сей день, но было понятно, что генеральное управление сейчас исходит именно из Токио – из штаба Объединенной Консервативной партии Син-Ямато. Теоретически никаких препятствий для перемещения между государствами на Новой Японии не существовало, но практически всем было ясно: свободно уехать куда-то за пределы родной префектуры можно только до двадцати пяти лет – до совершеннолетия. После того, как включался «счетчик полезности» – SKS, гражданин фактически становился собственностью своей префектуры: ценных производителей «ий нэ» никто не собирался просто так отпускать, а маргиналов, едва наскребающих на капельницу с перепоя, не очень-то ждали в других местах. Каждый год составлялся общий рейтинг префектур по количеству «ий нэ», заработанных и потраченных местными жителями, каждый же год объявлялись победители в этой гонке, которые получали от правящей партии серьезные дотации на дальнейшее развитие. Конечно, проигравшие тоже получали определенные суммы на исправление неблагополучной ситуации, но обычно вместе с поступлением бюджетных средств наступал и исход ответственных лиц – все префекты состояли в объединенной партии и назначались из Токио. Новые префекты со своей администрацией наводили новые порядки, долженствующие привести к увеличению среднего SKS в префектуре, стимулировали граждан щедрее поощрять своих коллег и соседей. Понятно, что и сами совершеннолетние граждане уже никуда особо не рвались: на местах было налажено социальное окружение, исправно оставляющее пару-тройку «ий нэ», а на новом месте поди еще заработай авторитет и любовь. Социальные же программы для несовершеннолетних были везде одинаковы: до двадцати пяти медицинская помощь и среднее образование предоставлялись бесплатно, но за молодежь никто особо не держался: кто еще знает, что из этих обормотов вырастет, куда они еще решат убежать, пока не оказались пожизненно привязанными к рабочему месту? Надежные взрослые работники ценились куда как выше, особенно семейные, влезшие в долги у всей родни, чтобы завести ребенка… Такие точно не склонны к авантюрам. – Ну как? – каждый вечер спрашивал его Араки, возвращаясь в их квартиру – небольшую, но вполне уютную, с двумя спальнями и настоящими окнами в каждой комнате. Имаи только головой качал – найти работу в Токио было совсем не просто. – А у тебя? – спрашивал он в ответ, и Араки тяжело вздыхал. Восемнадцатилетние дети без образования никому были особо не нужны, заработок предлагали небольшой и нестабильный, а это было совсем не то, что нужно. Их тщательно разработанный план предполагал следующее: они берут родительские деньги для поступления в колледж, переезжают в Токио и первый семестр вместо учебы находят хорошую работу и заводят полезные связи. После чего бросают колледж, снимают жилье уже на свои, заработанные, дожидаются переезда остальных и начинают полноценную музыкальную деятельность. По плану все выходило гладко. Но в реальности – как-то не очень. Учеба в колледже была предсказуемо скучной, с поиском работы не клеилось, да и заводить полезные знакомства как-то не особо получалось – при составлении плана Имаи почему-то благополучно выкинул из головы то, что они оба были, мягко говоря, не слишком-то общительными. Была бы на месте вся группа, можно было бы хотя бы заявить о себе – тогда и тема для беседы с почти любым человеком в околомузыкальных кругах появилась бы автоматически. Но они были только вдвоем, и поэтому просто сидели с задумчивыми и независимыми лицами на выступлениях других любительских групп, а потом молча уходили, потому что обсуждать это не было никакого желания. – Отвратительно, – говорил Имаи, когда они выходили из дверей очередного лайвхауса. – Мне тоже не нравится, – мрачно отзывался Араки, и они шли пить пиво домой, потому что на пиво в баре их расписанного до йены бюджета уже не хватало. В этом заключалась еще одна неожиданная проблема. Та музыка, которую играли почти все начинающие группы в Токио, им совершенно не нравилась. Это было плохо, глухо, вторично – никак. В общем, было понятно, почему все эти группы тусуются на самых убогих площадках города. Что было не понятно – откуда у них вообще какие-то поклонники и на какие деньги эти ребята существуют? Лайвхаусы им тоже по большей части не нравились – мрачные облупленные подвальные помещения с плохой вентиляцией и отвратительной акустикой. Но тут выбирать уже не приходилось. Они пару раз сходили в места поприличней, но там играли в принципе другую музыку, не их формат. – Попса, – презрительно цедил Араки каждый раз, когда они посещали подобные заведения. – Угу, – кивал Имаи, хмурясь, но что-то ему не давало покоя. Какая-то едва уловимая мысль мельтешила на самом краю сознания, не отпуская ни на секунду, но и не даваясь в руки. – Мы просто порвем этот город, – меланхолично сказал Араки, сидя в кухне у окна и попивая баночное пиво. – С нашим материалом мы будем здесь богами. Резко. Дерзко. – Наш материал – это каверы, – напомнил ему Имаи, и Араки тут же помрачнел и ощетинился. – Ну и что? Ты хочешь взять тут песенку, которую написал Хошино? Эту приторную жвачку? – Ничего я не хочу, – пробурчал Имаи, с удивлением ощущая, что не испытывает никакого неприятия при мысли о том, чтобы сыграть со сцены написанную Хиде балладу. Песенка была сырой и чересчур слащавой на его вкус, но… в ней была жизнь. Она определенно появилась на свет не мертворожденной, как большая часть музыки, которую они в последнее время слышали на концертах в лайвхаусах. – И вообще. Я могу написать что-то сам. Араки окинул его пристальным взглядом. – Ну… напиши, – сказал он с легким сомнением. – Думаешь, я не смогу? – Сможешь, – твердо ответил Араки. – Пиши. – Если мы хотим чего-то достичь… – Нам нужен собственный материал, – закончил за него Араки. – Я знаю. Только… – Что? Араки помолчал, хмурясь, а потом покачал головой. – Ничего. Не могу пока сформулировать мысль. – Что-то не так? – Не знаю. Но, думаю, что бы ты ни написал, это будет лучше того, что здесь играют. – За это стоит выпить, – кивнул Имаи, открывая новую банку. Беспокойство Араки его напрягало, он и сам начинал беспокоиться, толком не понимая, что именно его выводит из равновесия. Вернее… причин было слишком много, но Имаи давно привык отстраняться от любых существующих проблем. Все происходящее вокруг не слишком-то его тревожило, эмоции вызывало только то, что происходило внутри. А изнутри Имаи сам себе напоминал аквариум с глубоководными рыбами. Тихая, бессветная, медленная… но очень насыщенная жизнь. Если посмотреть на себя сверху – все выглядит перевернутым. Если смотреть на мир из аквариума – свет преломляется особым образом, и все пропорции кажутся совершенно иными. Страхи и проблемы дробятся и смываются, а из зеленоватой тьмы выступает что-то совсем иное. У них не было работы, у них не было накоплений, у них не было приличного музыкального материала для дебюта, но когда Имаи уходил под утро в свою спальню, он думал совсем не об этом. Он думал об Аччане. Это было то, что его на самом деле беспокоило. И странная нервозность Араки в голове у Имаи каким-то необъяснимым образом связывалась тоже с Аччаном – потому что о чем вообще еще можно было беспокоиться? Ощущая Араки частью себя – скептически настроенной, чувствительной к социальным условностям и очень эмоциональной частью – Имаи не мог отвязаться от мысли, что все, абсолютно все в его – и Араки – жизни теперь крутится вокруг Аччана. Не то чтобы ему это нравилось. Не то чтобы он был даже готов это признать вслух. Но еще меньше он был готов оказаться перед Аччаном с пустыми руками – во всех смыслах. Имаи не думал об этом особенно, но мысль зудела где-то в глубине, на подкорке: Аччан мог говорить неправду о том, что было до него. Вернее… он мог умолчать. В тот их самый первый раз Аччан сказал, что Янаги не трогал его, и красивые губы скривились от презрения и отвращения. Аччан, у которого все эмоции наружу, вряд ли смог бы сдержаться и не продемонстрировать свое отношение к тому, кто попытается взять его силой, будь он даже сто раз выше рангом. В общем-то единственный из банды, о ком Аччан говорил хоть с какой-то симпатией, был Мори. Парень из богатой семьи, которого родители выкупили из разборки. Именно ховер Мори Аччан выбрал из трех и теперь ездил только на нем. Именно Мори по слухам был самым приличным типом из них всех – красивый, образованный, богатый, непонятно что забывший в компании безродных деревенских отбросов. Наверное, если бы такой человек как Мори предложил, Аччан бы не стал отказываться. Возможно, ему не слишком-то нравилось, но Мори он доверял и до сих пор чувствовал себя к нему причастным. А теперь место Мори занял Имаи, и все желание такой близости Аччана могло быть продиктовано именно этим: стать частью, стать принадлежностью старшего. У него не было тянущей жажды внутри, как иногда у Имаи, ему не хотелось почувствовать в себе член, обхватить чужое тело руками и ногами и впустить в себя поглубже, поплотней, так, чтобы совершенно потерять голову. Аччан просто терпел, потому что так положено. Потому что он знал правила. Из-за самого существования этих «правил» Имаи иногда чувствовал ужасную досаду и полное свое бессилие. Он уже примерно составил себе карту Аччана, знал его омуты и мели, знал, куда соваться небезопасно, а где будет трудно… Их общение было похоже на осторожный проход по знакомому минному полю с пятьсот раз проставленными вешками. На мутные мрачные сны, состоящие из одних коридоров и запертых дверей. И от этого блуждания в потемках по лабиринту время от времени становилось так душно, что хотелось всеми силами вырваться на чистый воздух. Кен был первым, с кем они познакомились на одном из маловнятных концертов. Тоже тихий и задумчивый, но неожиданно смешливый и неординарно мыслящий парень – он напоминал Имаи его самого. Поэтому объяснить ситуацию ему было просто – Кен не имел ничего против того, чтобы помочь. Они переспали уже на третий день после знакомства, и это был самый неожиданный опыт, случившийся с Имаи до сих пор. С Кеном было все очень просто и при этом очень неловко – перед глазами не плыло от одного прикосновения к чужой коже, дыхание не перехватывало. Возбуждение было, скорее, механическим, но так было даже лучше – Имаи мог отслеживать чужие и свои реакции, делать что-то, на что не решался с Аччаном. Они много смеялись, поначалу от неловкости, а потом, ну, это и правда было смешно: вся эта неловкая возня, поцелуи, ощупывания, внезапные эрогенные зоны или приступы щекотки. Было легко, просто потому, что рядом с Кеном не нужно было соответствовать. Он сам не был идеальным и не требовал идеальности от Имаи. Хотя тот и правда испугался, когда Кен кончил в первый раз – просто от того, что Имаи прижался к нему сзади и поцеловал в шею. Он думал, что все испортил, но Кен только рассмеялся: – Считай это комплиментом… Знаешь, ты очень чувственный. Это было внезапно и совсем не то, как сам Имаи мог себя охарактеризовать. Точно не словом «чувственный». – Правда, – уверил его Кен, заметив в глазах недоверие. – У меня от твоих поцелуев крышу рвет. Поцелуй меня еще, и сделаем все, что собирались. Они снова начали целоваться, и дальше получилось ровно так, как Имаи и планировал. Кен, казалось, совершенно не умел смущаться. Он стоял перед Имаи на четвереньках и стонал, прогибаясь, пока тот ощупывал его изнутри. – Здесь, здесь, вот таааак… Имаи обдавало кипятком от его откровенных стонов, но голова оставалась на удивление трезвой, так что, когда пришло время трахнуть Кена, все вышло правильно: неторопливо, под верным углом, так, что Кен снова кончил, сладко сжимая его внутри и лаская себя в такт толчкам. На какую-то секунду Имаи оцарапало мыслью, что было бы гораздо удобней влюбиться в такого человека как Кен. С ним было просто. Он хотел секса, он знал, как и что любит, он не плакал в постели, не смотрел на Имаи так, будто тот – какое-то божество… С ним можно было не задумываться ни о чем – приняв душ и перекусив, они сидели на подоконнике, курили в окно и разговаривали о музыке, снова смеялись, а потом как-то нечувствительно опять оказались в постели и трахались почти до рассвета. И снова все было легко и необременительно. Без головокружения и страстной горячки обладания, но и без тянущего беспокойства и опасений, что опять все сделал не так. – Все-таки передумал? – спросил Араки с усмешкой, когда он вернулся утром. – Насчет чего? – Насчет Сакураи. Я знал, что долго это не протянется. Звучало это так дико и неприятно, что Имаи даже передернуло. – Ничего я не передумал, – буркнул он, протискиваясь к душевой. – Ты ведь был у Кена? Всю ночь. – Мы просто занимались сексом. Для практики. Это не значит… это ничего не значит. – Ну-ну… – Араки посмотрел на него так, будто не верил собственным глазам. – Ты невероятный, знаешь об этом? Имаи замер в дверях ванной, хмуро на него глядя. – Что опять не так? – Ты понимаешь, что это измена? – Это не измена, – запротестовал Имаи. – Мне просто нужно научиться все делать… нормально. Араки все еще смотрел на него странным взглядом. – Ты невероятный, – повторил он, отворачиваясь. Имаи закрыл дверь ванной и залез под душ, включил горячую воду. Хотелось смыть с себя внезапно ставший неприятным запах Кена. Это не измена. Это не может быть изменой, он ведь любит Аччана. Это – для него. Чтобы ему в следующий раз было приятно, чтобы не пришлось терпеть и плакать потом. Из-за смутного чувства вины или еще от чего-то, но в тот день ему пришла в голову мелодия. Такая простая и знакомая, что, скорей всего, он просто ее где-то услышал, но никак не мог вспомнить, где именно. Имаи просидел с ней пару часов, но так и не сумел придумать, как ее улучшить, так что ближе к вечеру позвал Араки и наиграл ему, внимательно отслеживая реакцию. Реакция, надо сказать, была неожиданной. – Нет, не слышал такого раньше, – сухо сказал Араки. – Наверное, это и правда твое. – А что тогда? – Что? – Тебе не нравится. Тот покачал головой. – Мы ведь собирались играть совсем другую музыку. – А эта чем плоха? По крайней мере, она моя. Наша. Араки помолчал. – Это Кен тебя вдохновил? – спросил он неприятным голосом, и Имаи неожиданно стало противно. И от себя, и от Араки, потому что сейчас это уже выглядело так, будто ему не понравится никогда и никто, претендующий на внимание Имаи. Будто всякий, кто оказывает хоть какое-то влияние на Имаи, будет ему плох просто потому, что это не он сам, не Араки. Это была ревность, вязкая и ядовитая, она сочилась из каждого слова Араки, и сейчас, не сомневаясь в своей оценке ситуации из-за влюбленности, Имаи это, наконец, увидел. И с этой точки совершенно иначе выглядели все высказывания Араки насчет Аччана. Имаи же честно пытался в своей голове совместить Аччана и то, что говорил о нем лучший друг. Оправдывал и переосмысливал, старался сложить кусочки паззла в единую картинку и безумно уставал и раздражался от того, что пазы и выступы никак не совпадали... Он так привык к тому, что Араки всегда максимально объективен и честен с ним, что сейчас понимать, сколько в Имаи было влито яда, и как этот яд на самом деле пропитал его, вывернув отношения… со всеми, вообще со всеми, кто его окружал всю жизнь… Это было настолько неприятно, что Имаи на какое-то время просто заперся в своей комнате, не желая больше ни о чем разговаривать. Араки ходил под дверью, уверенный, что Имаи обиделся на критику, предлагал куда-то сходить, звал поужинать… Имаи отвечал коротко и отрицательно – ему нужно было подумать. Ему нужно было пересмотреть все свои отношения с людьми таким образом, чтобы вычленить мнимую или настоящую ревность Араки и оценить нанесенный ею ущерб. Он лежал на футоне носом в стену и вспоминал всю свою жизнь, день за днем. Он раскладывал по полочкам факты, собственные изначальные эмоции, чужие слова, то, к чему это приводило – в отношениях, в восприятии, во всем – и понимал, что и к Аччану он наверняка относится как-то не так, как, возможно, относился бы, не будь рядом Араки. И себя воспринимает тоже как-то совсем иначе, и если раньше ему казалось, что это нормально – меняться под влиянием человека, которому доверяешь… То теперь он был совсем не уверен в том, что Араки стоило доверять. Он провел в своей комнате почти двое суток, выходя только в туалет – когда Араки спал или уходил. От миллиона вариантов альтернативного развития событий начинала пухнуть голова, а, самое главное, выбраться за пределы самого себя, уже сформированного в тандеме с лучшим другом, оказалось совсем непросто. Влияние было слишком глубоким и долгим, парой дней взаперти этого было не исправить. И Имаи решил просто жить дальше, имея в виду, что цель Араки – не уберечь его от проблем, а сохранить для себя: своим, личным другом, верящим каждому слову и не смотрящим по сторонам. От мерзкого привкуса было не избавиться еще долго. Больше из упрямства, оттого, что это его собственное решение, на которое не повлияло ничье мнение, он переспал с Кеном еще два раза, каждый раз заходя все дальше – к тому, что с Аччаном он себе позволить не мог. Искушение было огромным – попробовать, как это. Получить то, чего так давно хотелось. Он почти уже попросил Кена трахнуть себя, но остановился буквально в последнюю секунду. Для Аччана это было важно. И даже если он никогда не узнает, Имаи будет помнить, что он был не первым. Да, для него самого это ничего не значило, но он станет переживать из-за того, что Аччан переживает, в общем, какой-то дикий клубок непонятных перепутанных эмоций, совершенно не хотелось ввязываться в это просто чтобы попробовать. Все-таки он умел слышать то, что ему говорят, и постоянный гундеж Араки, какими бы мотивами он ни был вызван, не прошел мимо его ушей. Имаи даже мимолетно погордился, что сумел удержать себя в руках, и только после этого решил, что пора. Теперь он все сделает правильно. Он научился, теперь он знал, как. Аччан, конечно же, так и не позвонил за полтора месяца ни разу. В каких-то вопросах решительный и даже резкий, в плане выяснения отношений и вообще разговоров по душам Аччан демонстрировал технику замирания. Словно застигнутый врасплох жучок, он подбирал под себя лапки и застывал на месте, в ужасе пережидая опасность. А все разговоры о личном он воспринимал как опасность и всегда со всем соглашался, возражая только в совсем уже критических ситуациях, когда ему было нечего терять. Инициировать разговор после того, как ему признались в любви – это точно выходило за рамки возможного для Аччана… С кем-то другим Имаи бы точно решил, что тут пора обидеться. На признания положено отвечать, хоть что-то. Но он (с помощью Араки, да, но других инструментов у него не было) уже успел немного изучить Аччана: тот не звонит не потому что ему нечего сказать – Имаи уверен, что он влюблен, по крайней мере сам так точно думает. И не потому, что хочет показать характер и помучить Имаи – это было совсем не в его стиле. Скорей всего, решил, что Имаи так попытался его утешить перед разлукой, и боится, что, если поверит и понадеется, получит слишком сильный удар в ответ. В общем-то, он уже получил один, когда Имаи пришлось рассказать про отъезд. Теперь у него есть все основания не верить словам. Ну что ж, Имаи и сам не любил болтать попусту. Он просто докажет делом, что серьезен. Что в самом деле любит. – Я тоже люблю тебя, – сказал Аччан в конце концов, когда они все-таки созвонились. Сердце дернуло на этих словах, а по вискам тут же поползли капли пота. Имаи хотелось заорать от восторга, подпрыгнуть или сделать еще что-нибудь такое же дурацкое, но он просто спросил: – Ты поэтому так и не позвонил? Аччан дышал в трубку и мялся. – Прости меня. Значит, Имаи угадал верно? Или нет? Конечно, проще попросить прощения, чем хоть что-то объяснить… – Прости меня, – повторял Аччан на все его попытки прояснить ситуацию, и Имаи понял, что по крайней мере пока он большего не добьется. Аччан – вечный лабиринт предположений. С одной стороны, разбираться в его внутреннем устройстве было занятно и очень увлекательно. С другой – Имаи иногда ужасно уставал, пытаясь выбрать из двух равнозначных на его взгляд вариантов, точно зная, что один из них неверный, но понятия не имея, какой именно. Это было как в старых боевиках: тебе нужно перерезать провод, чтобы бомба не взорвалась, часы тикают, цифры кувыркаются в зеленом окошке, синий или красный? Синий или красный? Ты или спасешь город, или взорвешься прямо сейчас. А если вариантов даже не два, а больше? А если о некоторых вариантах Имаи даже не подозревает – просто потому что в его картине мира такие варианты отсутствуют напрочь? – Передай моим, что у меня не получилось приехать, – попросил он Араки на вокзале в Такасаки. Тот только глаза закатил, отвернулся и зашагал прочь, к электричкам. Их семьи уже давно если не дружили, то поддерживали крепкую приятельскую связь: примерно с тех пор, как стало понятно, что их сыновья неразлучны – где-то с окончания начальной школы. Так что многие вопросы относительно настоящего и будущего детей обе семьи решали на общем совете. Имаи это предсказуемо раздражало: собравшиеся группой родители становились еще настойчивей и въедливей, будто количество придавало им уверенности в собственных решениях. Отправлять Араки бодаться с ними в одиночку было не слишком-то красиво с его стороны. А уж учитывая, чем он собирался заниматься в Такасаки до времени репетиции, и тем более. Потому что Имаи собирался встретиться с одним парнем по имени Томохиса – они познакомились в сети, на доске объявлений префектуры Гунма. И этот Томохиса искал группу, где мог бы принять участие в качестве вокалиста. Да, это было подло по отношению к Араки, но Имаи уже чувствовал, что с бывшим лучшим другом им явно не по пути. Чем больше проходило времени с момента озарения, тем чаще всплывали воспоминания о каких-то эпизодах из прошлого, которые сейчас, в свете сделанного открытия, выглядели совсем иначе. Почти с самого их знакомства Араки решал, с кем Имаи будет дружить, рассказывал, как к кому относиться и как кого воспринимать. Да, тогда он, довольно плохо ориентирующийся среди других детей, воспринимал такой контроль как помощь. Но сколько раз он без лишних сомнений просто верил на слово, что кто-то в их классе плохо к нему относится? Сколько раз он бездумно соглашался не принимать кого-то в их общие игры, потому что Араки заявлял, что с этим человеком дружить не стоит? Да, в старшей школе его круг общения значительно вырос, но не потому, что Араки ослабил свой контроль. Ему просто повезло получить в распоряжение собственную комнату с отдельным входом, его дом удобно располагался недалеко от станции, на которую приезжали мальчишки из других городов и деревень, а в лавке внизу удачно стоял кибер-киоск с сигаретами. Так сложились обстоятельства, что другим парням стало интересно у него собираться – и вот тогда Имаи начал понимать, чего был лишен годами. Ему нравилось находиться в компании. Ему нравилось, когда вокруг много людей и все шумят и чем-то занимаются. Ему было интересно общаться, поднимать какие-то увлекающие его темы и слушать, что говорят на этот счет другие люди – не Араки и не мама с бабушкой. Конечно же, он все еще полагался на мнение лучшего друга, но чем дальше, тем чаще чувствовал исходящее от него недовольство. Имаи понимал его: Араки не слишком нравились многолюдные сборища, он был человеком замкнутым и тихим. Но отказаться от общения с другими людьми он уже не мог. И тогда, чтобы мотивировать Араки на принятие нового стиля жизни, Имаи придумал эту тему с музыкальной группой. Они оба любили музыку, так что идея зашла на ура. Но для полноценной музыкальной группы нужны и другие участники, верно? Так что почти ежедневные тусовки ребят со всей школы в маленькой комнате Имаи превратились в негласный отбор кандидатов. Араки оценивал всех, кто приходил к нему в гости, и кого-то предлагал звать почаще, кого-то требовал изгнать с концами. Сейчас уже Имаи понимал, что он выбирал самых бесконфликтных ребят, тех, кто смотрел на него снизу вверх и готов был подчиняться. В кандидаты попадали только парни из младших классов, самодостаточные и не затюканные, но без ярко выраженных лидерских качеств, те, кем было бы проще всего манипулировать. А потом… потом Имаи влюбился. И в первый раз почувствовал необходимость защищать свою точку зрения до конца. Может быть, если бы Араки тогда спокойно отнесся к его увлечению, Имаи бы… переболел. Пережил бы невзаимную влюбленность, как большинство ребят в его возрасте, устал бы от нее, разочаровался и забыл. Но внезапно бурное сопротивление Араки задело его за живое. Оно возбуждало все более сильное любопытство, не позволяло смириться и отвернуться. Может быть, свою роль сыграла и гормональная перестройка организма: Имаи был начитанным и понимал, что входит в пору подросткового бунта. Вот только бунтовать против родителей особо не получалось – они почти не вмешивались в его жизнь. Бунтовать в школе тоже смысла не было – он хорошо учился, ему нравилось узнавать новое. Единственным, кто высказывался против его самого заветного желания, был Араки. Томохиса оказался развязным парнем на пару лет старше, который тут же начал разговаривать свысока и ставить какие-то нелепые условия. У него, конечно, уже был опыт участия в двух группах, но что-то Имаи подсказывало, что неспроста он вылетел из обеих. Впрочем, сбрасывать его со счетов не стоило: никогда не знаешь, почему человек ведет себя как придурок. Может быть, он просто волнуется? Имаи в таком случае его отлично понимал, потому что сам ужасно волновался, пока ехал из Такасаки в Фудзиоку, а потом полтора часа пешком шел к заброшенной фабрике. Футляр с гитарой на плече ощущался невыносимо тяжелым, а лежащая в рюкзаке пачка печений в виде цыплят, купленная в приступе умиления, потому что желтые бисквитные цыплята до ужаса походили на встрепанного Аччана, казалась глупым и детским подарком. Впрочем, Имаи отчетливо понимал, что в том состоянии, в котором он сейчас находится, любой подарок будет казаться глупым и неуместным. Любые слова, любые действия. Аччан был единственным человеком за все восемнадцать лет его жизни, перед встречей с которым у Имаи тряслись колени, а ладони становились влажными. Правда, когда он, наконец, оказался в старом фабричном зале в окружении всей группы, волнение неожиданно унялось. Они не обменялись с Аччаном даже парой слов, просто посмотрели друг на друга, и Имаи сразу же понял: все будет хорошо. Аччан правда ждал его. Аччан его хочет так, что едва заметная муть заволакивает его глаза при каждом взгляде на Имаи. Все получится. Он справится. Они неожиданно легко сыгрались, будто бы разошлись из импровизированной репетиционной базы только вчера, а не шесть недель назад. Сыграли весь старый материал, и Имаи показал новые песни, которые ребята восприняли вполне положительно. Они даже сыграли балладу, написанную Хиде, и сейчас, в новой придуманной Имаи аранжировке, она уже не казалась такой беспомощной, как раньше. Араки помалкивал, хоть и было понятно, что ему новый репертуар не слишком заходит. Но он выполнял свою часть работы, вот и спасибо ему за это. Потом, после долгих обсуждений и болтовни, все наконец разошлись, и остались только он и едва дышащий, пылающий скулами, замерший на своем стуле Аччан. Он уже давно был возбужден – просто от присутствия Имаи, и от понимания этого в голове странно гудело, а рот пересыхал каждую секунду. Имаи подошел к нему сзади, опустил ладони на плечи, чувствуя, как обжигает горячая кожа сквозь ткань рубашки. Аччан медленно поднял к нему голову и взглянул так, что Имаи тотчас упал в этот звездный и бездонный колодец. Поцелуи были такими жадными, что, казалось, доведенный до крайности Аччан в какую-то особо яркую секунду просто вопьется острыми зубами ему в губы, разорвет плоть, откусит язык. А Имаи был настолько обдолбан и его, и своим желанием, что совершенно не возражал. Он не отследил, когда Аччан избавился от своей одежды, просто в какой-то момент его ладони сжались на узкой талии, и смуглое тело под ним в нетерпении прогнулось. Он провел языком по ложбинке позвоночника, кожа была такой гладкой, что хотелось тереться о нее лицом. Остатками соображения он вспомнил о смазке, пальцы тряслись, но Аччан с таким голодным стоном раскрылся перед ним, что сомнения моментально испарились. Имаи гладил его изнутри, растягивая, он был настолько непривычно тугим, пылающим, невозможно желанным, что сердце норовило выскочить из горла от каждого жалобного стона, от непроизвольного сжатия мышц на пальцах. А когда настало время взять Аччана себе, опять накатил этот оглушающий, удушающий звон в голове, и пока Имаи протискивался в напряженно замершее тело, он думал только о том, как бы не ошибиться. Как бы не причинить боль. Как бы удержаться и не ворваться до самого корня, забирая, подчиняя, наконец-то получая свое… Он прижался губами к остро торчащей лопатке на напряженной спине. – Больно? – спросил шепотом. – Нет, – ответил Аччан с удивлением и неверием. Выдохнул с тихим всхлипом и поглядел на Имаи через плечо. Это был знак, что можно. Что все в порядке. И теперь Имаи верил ему. Аччану было хорошо, это стало понятно сразу – он стонал и выгибался, сам насаживался на член и дышал сорванно и жарко, и Имаи отпустил себя, уже особенно не задумываясь над тем, что делает. Он делал все так, как хотелось самому, и Аччан следовал за ним на одной волне, чуткий и на все согласный. Его член крепко стоял, а нутро судорожно сжималось, его пробирало дрожью от укусов в загривок, он едва слышно выдохнул и замер, когда Имаи обхватил его и сжал поперек груди, долбя внутрь, в самое сладкое. Долго не получилось, Имаи даже не стал пытаться затягивать, просто прикусил гладкое соленое плечо и слил внутрь – почему-то ему казалось, что это должно понравиться Аччану. Ему самому – нравилось. Оттраханный Аччан лежал под ним на футоне – с искусанными губами, поплывшим взглядом и яркими пятнами на скулах: такой же, как и раньше, когда они только начинали и Имаи еще понятия не имел ни о каких «правилах». Сейчас Аччан откровенно получал удовольствие, толкаясь в его кулак, трогая кончиками пальцев его лицо и глядя так заворожено, что Имаи не удержался, упал на него, целуя в распахнутые губы, в тихий удивленный вскрик. И почти сразу же почувствовал, как по руке потекло. – Я люблю тебя, – выдохнул Аччан, как только Имаи отпустил его рот. И только в эту секунду Имаи оглушило пониманием: получилось. У него правда все получилось. Он упал рядом, бездумно глядя в далекий потолок. Сердце еще колотилось, руки дрожали, даже мышцы на ногах подергивались. Но самое главное было одно: он был прав. Аччан любит его и хочет. Именно его. Облегчение было настолько сильным и затапливающим, что Имаи чуть не отключился – сон накатывал высокой темной волной, но он заставил себя очнуться. – Тебе понравились новые песни? – спросил он второе самое главное. Аччан мягко хмыкнул, прижимаясь к его боку, обтекая собой, будто вода в ручье. – Очень. Они красивые. Красивые. От этого слова снова что-то дернуло внутри. Имаи никогда не делал ничего красивого. Все, что он придумывал до этого, было в лучшем случае интересным, непривычным. В худшем – странным, пугающим и неприятным для других. А теперь Аччан – самое красивое существо, что Имаи видел в своей жизни, – говорит, что его песни красивые. Это опять было совсем не то слово, которое Имаи когда-либо мог применить к себе и тому, что делал. Он не знал, как на это реагировать, поэтому достал сигареты, и какое-то время они просто курили. Аччан не сводил с него сияющего взгляда, и Имаи, наконец, понял, в чем дело. – Мне кажется, что ты всегда со мной, – сказал он то, что сидело в подкорке последние месяцы. – Вроде бы ты далеко, но на самом деле всегда рядом. Что бы я ни делал. И из-за этого мне хочется писать свою музыку. – Из-за меня? – потрясенно спросил Аччан. Имаи кивнул, пряча взгляд, и едва не охнул от смущения, когда Аччан обнял его, прижимаясь, целуя в плечо, потираясь щекой. – Спасибо. Это… спасибо, Хисаши. – За что? – За то, что пишешь песни для меня. Это звучало очень странно, но так правильно, что Имаи сам себе удивился: как он мог прохлопать эту мотивацию? Да, он писал для Аччана. Араки, подозревавший во влиянии Кена, попал пальцем в небо: дело опять было в Аччане. Дело всегда было в Аччане. Второй раз получился почти сразу после первого: Аччан лег на живот и раздвинул ноги, и Имаи не смог устоять. Он был все таким же плотным и горячим внутри, он низко стонал, растекаясь под Имаи в истоме, его кожа под языком была соленой и мягкой, а под зубами – упругой, почему-то его хотелось постоянно кусать и тискать. Может быть, потому что на каждый укус и жесткое объятие Аччан реагировал вибрирующим стоном или таким жарким замирающим выдохом, что хотелось немедленно втрахаться в него до упора, обнять и накрыть собой, пряча от всего мира. Защищая от всего мира. Доверие. Вот, что подкупало в Аччане. Его бескомпромиссная искренность и доверие – даже если он утаивал какую-то правду, даже если не верил в то, что обещал ему Имаи. Он был абсолютно открыт и беззащитен в моменте, и, зная, насколько в обычной жизни Аччан замкнут и вечно насторожен, Имаи не мог не гордиться. Это все – для него. Это с ним Аччан такой. Он добился. Потом, перепачканные и как-то по-дурацки счастливые, они пошли мыться: древняя скважина, оказывается, оставалась еще жива, правда, вода была ледяной. На улице уже стемнело, в роще поблизости трещали цикады, а они стояли голышом у колодца и, стуча зубами от холода, оттирались, черпая ладонями из старого ведра. Поставленный на землю фонарь давал странный пляшущий свет, но даже в нем были видны наливающиеся темнотой синяки у Аччана на бедрах, кровоподтеки на его плечах. Отпечатки его, Имаи, пальцев. Следы его, Имаи, зубов и жестоких поцелуев. Как завороженный он потянулся, касаясь кончиками пальцев самого страшного укуса на шее Аччана, и тот замер в полужесте. Закрыл глаза, опуская голову, позволяя волосам скользнуть, обнажая загривок, закрыть лицо. – Прости, – сказал Имаи хрипло. – Больно? Аччан медленно, будто под водой, покачал головой. Он едва заметно подался навстречу, вжимаясь синяком в пальцы Имаи, и это было дико и странно, и так… так… – Не знаю, что на меня нашло, – выдавил Имаи, просто чтобы хоть что-то сказать. Возможно, стоило бы отнять руку, но он не мог – под подушечками пальцев пульсировало горячее, живое. – Я буду осторожней. – Не надо, – тут же ответил Аччан и будто для надежности перехватил его руку, прижал плотней к своей шее. – Мне… нравится. Когда ты так. Потом Имаи пытался вспомнить, о чем он думал в тот момент. Как сложил это у себя в голове, как решился. По всему выходило, что он тогда не думал вообще. Просто скользнул ладонью на шею Аччана и сдавил пальцами под кадыком, прижался всем телом к нему сзади. – Так? Аччан замычал, выгибаясь, давя на ладонь сильнее. Он уперся ладонями в бетонный крошащийся край колодца, толкнулся бедрами навстречу, и дальше очень быстро стало жарко. Наверное, это был первый раз с ним, когда Имаи ухитрился не потерять голову в процессе окончательно: краем сознания он помнил о том, что держит дыхание Аччана в своих руках. И это понимание добавляло странной и почти пугающей глубины ощущениям. Он чувствовал себя всесильным. Безмерным. Целостным как никогда. И одновременно до жути слабым и уязвимым – будто бы это не Аччан сдавался на его милость, позволяя контролировать себя, вручая ему буквально свою жизнь. А будто бы это Имаи сдавался уносящему его все дальше потоку этой болезненной, нездоровой связи. Его пугала ответственность, все-таки всученная ему Аччаном. Его пугал сам Аччан – своей ненасытностью, какой-то даже зацикленностью: после секса у колодца они все-таки домылись и пошли спать. Но в воскресенье с утра все понеслось по-новой. Аччан не отлипал от него ни на секунду, и самое страшное было в том, что Имаи это не напрягало. Не вызывало ни усталости, ни раздражения. Он просто умом понимал, что происходит какая-то нездоровая ерунда, но уже не мог отказаться. Аччан был наркотиком – из тех запрещенных, которые вызывают привыкание с пары доз, а потом делают так, что ты не можешь больше ни о чем думать, только о том, как бы получить еще. Жизнь на этом обычно заканчивалась, но самому пристрастившемуся было уже плевать – краткие всплески эйфории окупали мучительную вечность без предмета вожделения. Аччану было уже не слишком-то комфортно, даже со смазкой – отверстие выглядело натертым и воспаленным, припухшим, но он упрямо возбуждал Имаи и подставлялся каждый раз, как только силы восстанавливались достаточно для следующего захода. А если они не восстанавливались слишком долго, вытаскивал из коробки, стоящей на стеллаже, очередную таблетку. От предыдущих обитателей фабрики здесь оставалось довольно много всего, но россыпь разноцветных таблеток завораживала Имаи больше всего. Тут были и легкие стимуляторы, и немного пугающие авалонские психоделики, и «дорожка» – нелегальная дрянь, залипнуть под которой можно было на несколько дней кряду. Имаи, до знакомства с Аччаном пробовавший только радужные очки, первое время даже увлекся, экспериментируя с ничейными богатствами, но быстро разочаровался – это было бессмысленно. Бессмысленная трата времени на воображаемые картинки. Единственное, что ему реально нравилось – это лимонно-желтые капсулы стимуляторов, с которыми можно было за ночь подготовиться к экзамену, пройти пешком за час восемь километров от станции до фабрики и не устать… Или трахаться сутки подряд, не теряя чувствительности и не снижая накала эмоций. Успокаивало только то, что у Аччана стояло теперь каждый раз, и дело было не в таблетках – искусственно они не возбуждали. Он и правда хотел и жадно насыщался каждую возможную секунду близости. Он дрожал всем телом и закатывал глаза, жадно сжимая член внутри; он хрипло стонал и кусал губы, утыкаясь мокрым от пота лбом в стиснутые кулаки, и прогибался в пояснице, толкаясь навстречу. Он каждый раз обязательно хотел внутрь, Имаи пытался обойтись руками, приласкать его как раньше, но Аччан будто сорвался с резьбы, наконец получив то, чего так долго ждал. В последний раз, уже под утро на понедельник, когда Имаи нужно было возвращаться в Токио, Аччан разбудил его легкими влажными прикосновениями к животу, и когда Имаи поднял голову, то увидел, как тот медленно, почти благоговейно целует его, не решаясь спуститься ниже. Со сна в голове промелькнула совсем неуместная мысль: с Кеном Имаи бы даже не задумался. Просто притянул его к члену, и они оба получили бы удовольствие. Но Аччан… для него каждый момент близости был сакральным, значащим что-то такое, чего Имаи толком даже осознать не мог. С ним проще всего было ошибиться и нанести непоправимый ущерб. Имаи протянул руку и коснулся кончиками пальцев его щеки. Аччан замер, будто застигнутый врасплох, через силу поднял голову и, отчаянно глядя ему в глаза, сплюнул себе в руку, огладил поднявшийся член Имаи – колкое возбуждение почти моментально взметнулось, зажигая пах. А потом приподнялся и сел на него сверху, впуская сразу на всю длину. Мучительно застонал сквозь зубы, горбясь, скребя пальцами простыни – ему наверняка было больно. Возможно, он даже не хотел – Имаи не видел его паха, потому что Аччан сел спиной к нему, и все, на что он мог сейчас смотреть, это собственный член, втиснутый между смуглых ягодиц, и сведенные судорожно лопатки на широкой спине. Почему-то Аччан каждый раз отдавался только так – сзади, со спины, будто бы от невыносимого стыда пряча лицо под отросшими волосами. – Повернись? – попросил Имаи, задыхаясь. – Пожалуйста. Тот замер на середине движения, глянул через плечо, обжигая почти испуганным взглядом. – Ты хочешь смотреть… на меня? – Да, – ответил Имаи, не подозревая подвоха. И Аччан неловко соскользнул с члена, перевернулся и насадился снова. У него стояло, все было в порядке. И одновременно какое-то странное ощущение не давало покоя, пока Аччан плавно двигался, горячо вздыхая и всхлипывая. Только под самый конец он понял. Он вспомнил, что за весь этот уикэнд, да что там – за весь прошедший месяц не сделал одну важную вещь, поэтому, когда оргазм подошел вплотную, он выдохнул, глядя Аччану в глаза: – Я люблю тебя. И тот потрясенно вскрикнул, вцепляясь в его руки, дрожа и задыхаясь, выплескиваясь на живот... утягивая в оргазм, как в водоворот, на самое дно. Невозможно было не сравнивать, теперь уже – невозможно. Но Кен… Кен тоже иногда кончал без рук – от физической стимуляции. Аччан же кончал от признания в любви. И это было чудовищно, настолько ужасно, что Имаи схватил его в охапку и принялся целовать, гладить по волосам, по спине, шептать что-то… все эти милые глупости, от которых Аччан замирал, заглядывая ему в глаза, и неловко, будто бы с сомнением, улыбался. Потом они лежали, обнявшись, и Имаи уже почти совсем уснул, когда услышал тихий шепот на ухо: – Это ведь правда, да? Хисаши… Ты ведь… правда – меня?.. – Да, – буркнул Имаи. Щеки обожгло стыдом, но он прижал Аччана к себе ближе. – Я люблю тебя. Это стоило сказать еще раз, повторить, зазубрить – ведь дело было не в том, кто кому сколько раз признался. Дело было в том, чтобы до Аччана дошло. Чтобы он наконец поверил. После этого сон как рукой сняло, зато успокоенный Аччан заснул как младенец. Имаи чувствовал себя предателем. Просто сволочью. Аччан не знал и не мог узнать об измене, его сомнения наверняка были обоснованы его собственной неуверенностью и недолюбленностью. Но Имаи-то знал, что виноват. И от этого противного, скребущего в глубине чувства вины его выворачивало наизнанку. Сейчас, когда Аччан так доверчиво прижимался к нему, сплетаясь ногами, положив голову ему на плечо, мысль о том, что он спал с Кеном ради него, казалась дикой. Потому что сейчас Имаи очень отчетливо представил себе, как бы Аччан среагировал, вздумай он его разбудить и все рассказать. Всю правду. Признаться. Аччан бы принял это. Не простил, нет – он бы даже не успел обидеться, чтобы его простить. Он бы просто принял как должное. Пережил бы внезапную, но всегда ожидаемую боль молча. Может быть, еще пару раз бы переспросил, правда ли Имаи его любит… Но, скорей всего, не стал бы переспрашивать. Просто сделал в своей сумеречной глубине какие-то тяжелые выводы и жил бы дальше с ними, все так же беззаветно отдаваясь Имаи каждый раз, как представится такая возможность. От этого понимания было так тошно, что Имаи не сомкнул глаз до самого утра. До молчаливого скомканного расставания на перроне, когда Аччан улыбнулся ему напоследок – своей плывущей, влюбленной, умиротворенной улыбкой почти счастливого человека. Он поверил. У Имаи снова получилось. Всю дорогу обратно до Токио Араки молчал, отвернувшись к окну и натянув воротник толстовки до самого носа. Погруженный в собственные размышления Имаи этого не замечал, а когда наконец обратил внимание, что спутник подозрительно долго не смотрит в его сторону, поезд уже подъезжал к станции. Он решил не спрашивать, в чем дело, решив, что если Араки захочется ему высказать, он все равно это сделает. А если не выскажет, значит, не сильно-то было и надо. Если честно, Имаи уже примерно представлял, что там себе может думать Араки, и обсуждать это в очередной раз совершенно не хотелось. Однако оказалось, что он ошибся во всех своих предположениях. – С отцом разговаривал вчера, – нехотя сказал Араки, когда они, наконец, оказались дома, в плотной, спрессованной за выходные духоте. Имаи замер на пороге, настороженно на него глядя – Араки прошлепал в гостиную и включил кондиционер, завыл надсадно тяжелый горячий воздух, перемалываемый невидимыми лопастями. – И чего? – поинтересовался Имаи, поняв, что продолжать тот не собирается. – Они отслеживают наши трекеры, – сказал Араки с отвращением. – И твой, и мой. И в курсе, что мы не особо-то появляемся в колледже. Имаи выдохнул сквозь зубы. Вот это было совсем некстати. – Короче, они типа надеются на наше благоразумие и то, что на самом деле мы учимся. Но если мы провалим семестровые экзамены, они отзовут оплату квартиры и колледжа. – То есть, у нас четыре месяца, чтобы заработать на жилье и дальнейшую жизнь? – Или четыре месяца, чтобы подготовиться к экзаменам. – Нафига? Араки фыркнул. – Ну, чтобы у нас было еще полгода хотя бы? – Мы потеряем зря четыре месяца. – Как будто предыдущие полтора мы потратили с пользой. – Я написал две песни. – Но мы так и не нашли работу. Не будет работы – не будет ничего… нам просто не на что будет жить. Придется возвращаться. Имаи недовольно вздохнул. – Свинство. – Тебе еще повезло, что ты так и не появился дома. А мне влетело в том числе и за то, что ты шляешься вместо того, чтобы навестить родителей. – Они знают, где я был? Араки посмотрел на него как на идиота. – Они отслеживают твой трекер. Естественно, они знают, где ты был. Подозреваю, они знают, и с кем… Вот это была очень неожиданная и неприятная мысль. Не то чтобы Имаи стыдился Аччана, но, в общем, последнее, о чем бы он в своем уме сообщил родителям, это с кем он спит. Особенно учитывая, что он-то уедет, а Аччан останется – в одном городе с его родителями. А что, если отец решит отвадить Аччана от него? Даже подумать было страшно, что он мог наговорить Аччану, как тот мог воспринять подобное вмешательство, опять чертов путаный лабиринт, сад расходящихся тропинок, каждая из которых могла привести к катастрофе… Имаи засел за учебники в тот же день. А на следующее утро отправился в колледж, как прилежный студент. Он должен вести себя идеально, чтобы у отца не возникло подозрений, что это Аччан сбивает его с пути истинного. По крайней мере, ему нужно делать вид достаточно долго, чтобы успеть создать себе в Токио надежный тыл. Ну, хоть какой-то тыл. Она училась на курс старше, и познакомились они в столовой колледжа буквально на следующий день после возвращения из Фудзиоки: Имаи оставил свой пад на столе, она шла мимо, увидела знакомое название группы на экране и, недолго думая, взяла наушники. Когда Имаи вернулся с обеденным подносом, она слушала музыку на его паде, закрыв глаза и покачивая головой в такт. Он удивился, но ничего не сказал, разложил тарелки и стал обедать, с интересом за ней наблюдая. Девушка прослушала несколько песен и только потом очнулась, открыла глаза и заметила Имаи. – Извини, – сказала она, вытаскивая наушники. – Это новый альбом, у меня его еще нет. – Ага, – согласился Имаи, жуя. – Только утром вышел, у меня подписка, вот и прилетел сразу. Сам еще не успел толком послушать. Она поколебалась. – Можно, я еще послушаю? Пока ты ешь? – Конечно, – было немного неловко – до сих пор его общение с девушками ограничивалось случайными репликами в смешанных компаниях, и всегда это были уже чьи-то девушки. У них были свои, четко отграниченные миры: с другими девушками, со своими парнями. Они вращались внутри этих миров по каким-то своим внутренним законам и никогда не выходили на орбиту Имаи. Да он и сам не стремился в женское общество – зачем? До этой минуты Имаи даже не задумывался над тем, что у него с девушкой могут быть какие-то общие интересы: они казались ему существами из другого мира. Многие знакомые из их компании, да тот же Араки, интересовались девушками, говорили о девушках, старались как-то заполучить их расположение и вызвать интерес. В их глазах девушки были красивыми и средненькими, горячими и скромницами, милашками и стервами. В глазах Имаи они все были… ну. Девушками. Просто девушками. За исключением его новой знакомой. С Наоко оказалось интересно. Он не мог ничего сказать о внешности Наоко – она казалась ему просто приятной. Даже когда через несколько дней после знакомства та пришла к нему в гости, они немного выпили, болтая обо всем на свете, а потом она села к нему на колени и заглянула в лицо… Имаи не мог бы сказать, что ее лицо, улыбка, ее глаза или белизна ее кожи разбудили в нем какие-то желания. Ему просто было интересно, ему было любопытно до чесотки, до зуда где-то в самой глубине, поэтому он притянул ее к себе и поцеловал. А Наоко с таким же интересом ответила. В свои девятнадцать она оставалась девственницей, что ее довольно сильно раздражало и расстраивало. – Просто ты единственный нормальный во всем колледже, – сказала она потом, наконец избавившись от раздражителя. – Парни в этом возрасте такие придурки. Только и смотрят, как у тебя сиськи под свитером выпирают, вообще больше ничем не интересуются. Имаи мог бы поспорить, но не стал. Вместо этого они разговаривали о музыке, слушали музыку, ходили на положенные по учебе выставки, конспектировали лекции, неожиданно для себя увлекаясь учебой… И попутно трахались. Не часто – Наоко просто хотелось время от времени сбросить напряжение, а ему продолжало быть достаточно любопытно, чтобы оправдывать ожидания. Имаи даже в учебу втянулся – искусствоведение и правда было интересной штукой. Они, конечно же, продолжали ходить по лайвхаусам, смотреть на выступления любительских групп – вместе с Наоко, которая, как оказалось, была в курсе не самых очевидных мест проведения концертов, где собирались довольно интересные люди. Имаи и Араки завязывали знакомства, находили какие-то разовые подработки, копили невеликие деньги. Учеба шла вполне успешно, и даже новые песни писались. Они, правда, все равно не нравились Араки: теперь он был уверен, что это Наоко влияет на Имаи. Но он уже понял, что обращать внимания на нелепые обиды Араки не имеет смысла, так что особо не расстраивался. Единственное, что его расстраивало и о чем он старался не думать вообще – это о том эпизоде, случившемся где-то через неделю после их возвращения в Токио. Тогда Наоко пришла к нему в гости в первый раз. Араки понимающе свалил прогуляться, и они вдвоем пили пиво и болтали обо всякой всячине, слушая музыку. А когда Имаи вышел в туалет, позвонил Аччан. Он слышал, как раздался звонок пада, слышал, обмирая от ужаса, как не слишком трезвая Наоко принимает вызов. Слышал, как звонок оборвался – в общем, он еще с первой секунды откуда-то знал, кто звонит. Тогда он вернулся в комнату и перезвонил тут же. И Аччан… Аччан сделал вид, что ничего особенного не произошло. И Имаи тоже сделал вид, что ничего особенного не произошло. А потом Наоко села к нему на колени, и он ее поцеловал. И все полетело в ад. Со стороны казалось, что он наслаждается студенческой свободной жизнью: учеба, девушка, концерты, подработки, хобби. На каком-то внешнем слое его жизни все так и было. Даже Араки перестал его пилить так уж сильно, вероятно, решил, что лучше смириться с меньшим из зол: Наоко в качестве любовного интереса Имаи ему нравилась гораздо больше Аччана. Проблема была в том, что между ними не было никакого любовного интереса. Только любопытство и скука, они оказывали друг другу услугу, в которой оба не слишком нуждались. Они спали друг с другом просто потому что почему бы и нет, и чем дальше, тем меньше Имаи понимал, зачем он все это делает. Потому что Аччан больше, конечно же, не звонил. И сам Имаи боялся звонить ему тоже. И боялся ехать в Фудзиоку на репетиции, под всякими нелепыми предлогами откладывая поездки раз за разом. Им с Аччаном пришлось бы объясниться, потому что молчание разъедало Имаи изнутри как кислота. Он поступал неправильно, но все вокруг кричало о том, что именно это и есть правильная, одобряемая, положенная ему жизнь. И от этого становилось еще более тошно и мерзко. Каждое утро он просыпался с привкусом гнили во рту. И дело было не в проблемах со здоровьем: монитор показывал идеальное состояние всех органов тела. Дело было в том, что в этот раз все происходило совсем не так, как с Кеном: теперь он с самого начала и очень ясно понимал, насколько неправ, но какое-то душевное онемение мешало ему немедленно взяться и разрешить ситуацию. И она тянулась, тянулась, тянулась… до тех пор, пока не случилась катастрофа. Его пад снова принял звонок из Фудзиоки, но звонил не Юта и не Аччан. Звонил Хироши Сакураи. Имаи никогда не общался со старшим братом Аччана, просто был в курсе его существования, но не совпадал областями пересечения. И вот теперь этот почти воображаемый человек говорил страшные, язвящие вещи, совершенно не имея в виду уязвить Имаи. Он говорил о том, что Аччан уже месяц как страшно пьет, и в скором времени, возможно, серьезно повредит себе здоровье. Он говорил о том, что после смерти отца с Аччаном будто бы что-то произошло, но он никак не может понять, что – а ведь Имаи, кажется, был его другом, может быть, у него есть какие-то предположения? Он говорил о том, что Аччану было настолько плохо, что он попытался с собой покончить. Хорошо, что ничего не вышло, но, опять же, возможно, Имаи знает, что с ним происходит?.. Это была растерянность – дичайшая, никогда прежде не испытанная. Он сидел на футоне, глядя перед собой и ощущая, что сердце бьется больно и заполошно. Он не понимал, что должен чувствовать в этот момент. Он был – по всему так выходило – он был виноват. Он не предполагал, что его действия (и его бездействие главным образом) могут привести к таким результатам, но это его не оправдывало. Он почти потерял Аччана. Тот остался жив только по случайности. Хироши не знал всего – об их близости, о том, что Имаи обещал, о том, что Имаи изменял, о том, что он боялся столкнуться с последствиями и трусливо избегал встреч. Аччан никому не рассказывал, он даже самому Имаи не рассказывал – никогда ничего не просил, ни на что не жаловался, ни в чем не упрекал. Просто старался справиться – и в какой-то момент не сумел. А Имаи, занятый мыслями о себе, даже не отследил тот момент, когда человек, которого он вроде как любит, перешел черту отчаяния. – Что? – спросил вошедший в комнату Араки. Имаи поднял лицо к нему. – Аччан пытался покончить с собой, – сказал он медленно. – Из-за меня. Араки прислонился спиной к двери, глядя на него со странным выражением лица. – Это он тебе так сказал? – Нет. Его брат сказал, что он… Он разбил ховер. – Пострадал? – быстро спросил Араки. Имаи покачал головой. – Успел спрыгнуть в последний момент. Араки выдохнул, качая головой. – Если человек хочет покончить с собой, он не спрыгивает в последний момент. И почему ты решил, что это из-за тебя? Имаи прикусил губу. Признаваться было неловко. – Я… мне кажется… Аччан понял. Про Наоко. Он позвонил месяц назад и… она взяла трубку. И мы больше не разговаривали. Араки смерил его тяжелым взглядом: – То есть, ты выдумывал сто причин, чтобы не ехать в Фудзиоку, потому что спалился перед Сакураи? – Да. Имаи не смотрел на него, остро переживая неловкость. – Он тебе что-то говорил по этому поводу? Имаи покачал головой. – Вы вообще разговариваете? – раздраженно спросил Араки. – Или только молча трахаетесь как кролики? Один целый месяц не может выяснить, что любовнику известно про его шашни на стороне, второй демонстративно разбивает ховер, чтобы показать, как он страдает… – Это не так, – перебил его Имаи. – Не чтобы показать. Араки вздохнул. – Сакураи – прирожденный манипулятор. Даже если он сам, в силу ограниченных возможностей, не отдает себе отчет в том, что делает, суть не меняется: он давит на жалость и пытается выбить из тебя реакцию. – Не правда. – Он всегда это делает. Хисаши, открой уже, наконец, глаза. У тебя есть Наоко, у тебя есть Кен – нормальные адекватные люди со здоровыми границами, с которыми можно построить здоровые отношения. Ты же сам чувствуешь: Сакураи тебе в тягость. Он тянет из тебя силы, ты сам избегаешь его, это просто смешно – мы месяц не репетировали просто потому что ты боишься с ним встретиться и получить истерику! – Я не этого боюсь, – тихо сказал Имаи, и Араки утомленно посмотрел на него. – Тогда чего? Имаи помолчал. – Мне было противно из-за себя, – сказал он, наконец. – Стыдно. Именно потому что Аччан никогда не устраивает истерики. Он просто… принимает. Он не думает, что заслуживает чего-то хорошего, поэтому ничего никогда не просит. – Ты не виноват в том, что просто хочешь жить нормальной жизнью. Здесь нечего стыдиться. Или ты хочешь остаться к нему привязанным на всю жизнь, чтобы, если что-то идет не так как ему хочется, он молча разбивал очередной ховер, закидывался паленой синтетикой или пытался выйти в окно? Имаи поморщился. От слов Араки что-то зудело и дергало внутри, это было неправильно, его просто тошнило от этого снисходительного тона, от этого усталого пренебрежения. Все это выглядело так, что для Араки все, что ни сделает Аччан, заранее плохо и недостойно, зато самое свинское поведение Имаи можно оправдать и посчитать правильным и понятным. Только Аччана никто никогда не хотел понимать, даже сам Имаи при всей своей декларируемой любви предпочел отстраниться и сделать вид, что ничего не происходит. Это было неправильно. И это следовало срочно исправить. – Я хочу съехать, – сказал он, поднимая голову и глядя Араки в глаза. – Я хочу жить отдельно. Тот сглотнул, криво усмехнулся, качая головой. Отвернулся и молча вышел, захлопнув дверь за собой. Имаи перевел дыхание, поднялся и принялся собирать сумку. Он понятия не имел, где будет жить, куда сейчас пойдет. Но чувствовал, что уйти просто необходимо. Наверное, Араки был тут совсем не при чем, но находиться с ним в одном пространстве Имаи было невыносимо. Он бы и от себя сбежал, если б мог, но это было невозможно. Все невеликие скопленные деньги ушли на то, чтобы снять крошечную квартирку в самом дешевом районе Токио: тут не было кухни, не было ванны, а еще тут не было Араки, а на полу помещались два футона. И пока этого было вполне достаточно. Решение пришло в голову почти сразу же, Имаи понятия не имел, будет ли этого достаточно, повлияет ли хоть на что-то, но… Он не знал, что еще может сделать. А так – он чувствовал – будет правильно. В Фудзиоку он приехал снова тайком от родителей и сразу же отправился на фабрику. Было видно, что здесь уже давно никто не появлялся: ворота в главный зал были распахнуты, выбиты очередной бурей, а внутри все занесло тонким слоем желтого песка. Он почистил то, что мог, откопал на стеллажах чистое постельное белье и перестелил футоны. Натаскал воды из скважины и помылся, понимая, что просто пытается оттянуть момент встречи с Аччаном. Имаи был уверен, что тот не будет устраивать сцен, обвинять или чего-то требовать. Может быть, именно это и пугало его больше всего. Имаи придется самому как-то объясняться. Просить прощения. Убеждать заново в том, что он любит и больше не бросит… Черт, это даже умозрительно звучало так мерзко и фальшиво, что Имаи корежило от отвращения к себе. Он ухитрился завоевать доверие человека, который не верил никому. И триумфально продолбал это доверие, своей трусостью и малодушием растоптал и уничтожил все, что Аччан ему предложил. Бездумно сжал пальцы на подставленном горле – и едва не убил человека, который ему доверился. Сакураи Хироши открыл ему дверь и молча отступил в сторону, пропуская в дом. Взглядом показал на лестницу на второй этаж. Аччан был там – в сбитой несвежей постели, в густом, пропахшем перегаром воздухе. Он лежал на футоне прямо в одежде: ополовиненная бутыль у изголовья, обветренные приоткрытые губы, спутанные отросшие волосы, жесткая складка между бровей. Котенок по имени Мяу сидел на подушке рядом, прижавшись боком к его щеке, и пальцы Аччана осторожно касались бархатной шерстки, будто бы он даже пьяным и во сне боялся причинить игрушке вред. Имаи потряс его за плечо, но Аччан только дернулся, отворачиваясь, отмахиваясь, хмурясь еще сильнее, кривя в отвращении рот. На секунду стало страшно – будто бы он стоял над совсем чужим человеком, незнакомым, опасным. Даже мысль мелькнула: а что, если Аччан зол на него теперь? Если близкая смерть отрезвила его, разочаровала и отвратила от Имаи? Что, если он больше не влюблен… Имаи не представлял, что будет делать, если окажется так. Это будет катастрофой, крахом всего, что Имаи о себе думал и что в себе выстраивал. Всего мира. Запаниковав, он довольно сильно дернул Аччана за ухо, а когда тот разлепил, наконец, глаза и мутно на него глянул, отрывисто сказал: – Очнулся? Вставай. Нужно поговорить. Черт с ним, даже если Аччан переменился. Он не простит себе, если не попытается. Если хотя бы не извинится. Кажется, Аччан с похмелья соображал плохо. Он смотрел на Имаи, как на галлюцинацию, едва не пытался рукой смахнуть, но покорно пошел вниз, как ему было сказано, вышел на улицу, жмурясь от света солнца. Его явно мутило, и он едва стоял на ногах, но на ховер позади Имаи сел уверенно, сжал бедрами, прижался животом к спине. Продернуло мурашками от давно не испытанной близости, как обухом по голове огрело: зачем было все остальное, не приносящее даже десятой части ощущений от простого касания Аччана? Весь секс с Наоко не стоил одного только этого момента. Было страшное искушение откинуться назад, в объятия Аччана, но они все еще были во дворе дома его родителей, они все еще не поговорили, и Имаи понятия не имел, в каких отношениях они сейчас, так что следовало срочно взять себя в руки. Ховер он водил так себе: пару раз показывал Аччан еще раньше, в школе, когда ездил на ныне почившем Ryojin. Разобраться с панелью управления оказалось несложно, а вот физически управлять здоровенной тяжелой махиной, несущейся на волне вздыбленного воздуха, было некомфортно и страшно. Зато на синем байке – одном из оставшихся двух в загоне на старой фабрике – оказался полный кибернетический контроль, нужно было только ввести точку на карте, а дальше автомат все сделает сам. Имаи понятия не имел, зачем кому-то из крутых хулиганов потребовался старперский автопилот, который обычно устанавливали на шикарные гибридные тачки, а не на молодежные байки, но ему самому это было на руку. Всю дорогу он перебирал в голове фразы, с которых нужно было начать разговор, но слова разлетались и тонули в оглушающей белизне, которая накатывала на него от страха, переплетенного с растерянностью и совершенно неуместным возбуждением. Так что, когда они наконец добрались до фабрики, в голове просто свистело от пустоты, а грудь жгло горячкой. Имаи остановил ховер во дворе, и Аччан тут же спрыгнул, отступил на шаг, не глядя на него. – Открой ворота, – попросил Имаи. Обычно все было наоборот – это он открывал ворота, а Аччан загонял байк в фабричный цех, и он был честно не уверен в том, что справится, но просить сейчас похмельного Аччана, который только что пытался сброситься на таком же байке в карьер… На удивление получилось поставить ховер с первого раза – не идеально ровно, но, по крайней мере, он не врезался в стену и не задел второй байк. Аччан так и стоял, молча и отвернувшись, а у Имаи в голове как нарочно было все так же пусто. Что сказать? Как начать? О чем он там вообще думает? Почему не смотрит и нервно сжал кулаки так, что костяшки побелели? Может, он просто плохо себя чувствует? Может, едва сдерживается, чтобы не врезать? Имаи бы не стал сопротивляться. Он знал, что накосячил так, что не расхлебать даже мордобоем. Вот только Аччан не то что бить, даже смотреть в его сторону не хотел. Ладно, подумал Имаи. А дальше он не подумал ничего, потому что это не оформлялось в мысли. Он просто взял Аччана за руку и потянул в дальний угол, к расстеленным футонам. Тот пошел будто привязанный, ни малейшего сопротивления. – Раздевайся, – сказал Имаи, изо всех сил стараясь, чтоб голос не дрожал. Аччан впервые поднял на него взгляд, и в этом взгляде было смятение, стыд, страх… Чего он боялся? Имаи начал расстегивать пуговицы на собственной кофте, и Аччан снова опустил голову, подчиняясь. Раздеваясь – медленно и неохотно. – Я не подготовился, – сказал он глухим голосом, стянул майку, ежась и отворачиваясь. – Пусти меня вымыться? Тебе будет… проще. В голове будто выстрелило пониманием: вот как это выглядит. Словно он приехал сюда, чтобы получить свое. Приволок сюда Аччана за шкирку, как нашкодившего щенка, которого ждет наказание. – Не нужно, – сказал Имаи и тут же обругал себя, заметив, как обреченно Аччан кивает. Что он там себе нафантазировал? Что он вообще себе успел придумать за все это время, что Имаи болтался в Токио и трусил с ним даже поговорить? – Я подготовился, – добавил Имаи, сбрасывая штаны и усаживаясь на постель. Аччан окинул его стесненным взглядом, задержался на пахе, невольно облизываясь, и снова отвернулся. Сел рядом, но не прикасаясь, обхватил руками колени как ребенок. Это было неправильно, все было неправильно, и чтобы как-то стереть эту неправильность, Имаи придвинулся к нему сам, провел пальцами по щеке. – Эй… – Прости, – прошептал свою обычную мантру Аччан, но Имаи даже расстроиться не успел, как его пальцев коснулись мягкие губы, и все мысли тут же вышибло из головы. – Дурак ты, – пробормотал он от смущения и потянулся поцеловать Аччана, но тот явственно задержал дыхание и отпрянул, сжимая губы. И это было понятно, но ужасно глупо. Как будто что-то могло оттолкнуть Имаи – запах, или грязь, или что угодно. – Дурак, – повторил Имаи и дернул его к себе за шею. Они столкнулись губами, и Аччан раскрылся от неожиданности, и ничего было не противно, сладкая чистая слюна смыла привкус похмелья. Аччан стонал прямо в рот и целовал с жадностью, явно теряя голову, ерошил волосы, гладил по плечам и не решался опуститься ладонями ниже. В какой-то момент Имаи решил, что пора, и потянул его сам. Положил руку на затылок и пригнул вниз, дрожа от судорожного вздоха Аччана. Замирая под неверящим взглядом снизу вверх. Ведь все правильно? Ты же хочешь? Хочешь?.. Мокрое прикосновение обожгло до скулежа, Имаи задохнулся и откинулся назад, на спину, разводя ноги, подставляясь рту и рукам Аччана. Он не мог сказать, как и что делал Аччан. Скорее всего, он не делал ничего особенного – Имаи уже потом понял, что тот ничего особо и не умел. Так странно, ему всегда казалось, что в сексе Аччан профи, и в тот момент он думал, что никогда ему еще не было так заоблачно хорошо от этого влажного горячего трения в сочетании с ожогами прохладного воздуха в те секунды, когда Аччан выпускал его изо рта, чтобы поцеловать в живот или облизнуть яички. В какой-то момент Имаи совсем упустил контроль и просто вцепился в его волосы, толкаясь в тугое горло, и Аччан кашлял и давился, но не отстранялся сам – пришлось через силу оттолкнуть его от себя. – Стой, – попросил он, чувствуя, что еще немного и он просто кончит, так и не сделав того, что планировал. В паху пульсировало, перед глазами плыло – слишком близко, он слишком увлекся… Имаи до боли прикусил губу, чтобы сбросить прочь укрывающую с головой духоту истомы. На живот легла горячая пятерня, и его снова продернуло. – Хочешь, – срывающимся голосом спросил Аччан, – хочешь, я сяду сверху? Имаи через силу помотал головой. – Нет. Брови Аччана дернулись, в глазах мелькнуло разочарование, Имаи поспешно прижал ладонь к его щеке. И Аччан опустил ресницы, снова целуя его пальцы. – Что мне сделать?.. – Я хочу, чтобы ты трахнул меня, – выпалил Имаи, заставляя себя смотреть на Аччана в упор. Он сам не знал, какой реакции ожидал в ответ, но был не готов к тому, что Аччан замрет и будто бы съежится под его взглядом. – Аччан? – Да, – такой тихий, едва слышный выдох. – Ты трахнешь меня? Вот теперь Аччан смотрел ему в глаза, и на его лице было столько эмоций, что Имаи в них привычно потерялся. Пусть Араки будет прав, подумал Имаи. Только сейчас, только в этом. Пусть Аччан поймет, что я – его. Пусть простит и примет. Пожалуйста. – Я не хочу, чтобы тебе было больно, – сказал Аччан наконец, и Имаи с облегчением улыбнулся. – Тебе же не было больно? Я тоже так хочу… Аччан… И, будто наконец-то решившись, тот наконец склонился над ним, нежно, очень осторожно целуя в губы. На контрасте с этой осторожностью вспомнился тот давний поцелуй – будто тысячу лет назад он случился, а ведь меньше полугода прошло, – когда Аччан зажал его в проулке за школьным двором, когда целовал так жестко и бескомпромиссно, что Имаи едва не дал ему прямо там. Он так хотел тогда, что желание жгло его потом во снах, приходило каждый раз во время мимолетных фантазий. Почувствовать себя под Аччаном, ощутить его силу, его одержимость, ощутить его в себе – Имаи так хотел! По щекам плеснуло горячим, и он невольно отвернул лицо. И Аччан протяжно лизнул его в шею, жадно, по-звериному, заставляя застонать. А потом навалился сверху, стискивая, прикусывая, срываясь на несколько упоительных кипящих секунд – и тут же замирая испуганно. – Давай же, – отчаянно зашептал Имаи, прижимая его к себе, обхватывая руками и ногами. – Давай. Вот так. Хочу… ну?.. Он чувствовал пальцы в прохладной текучей смазке, и как Аччан гладил его, разминая, и как, наконец, осторожно проник внутрь – отслеживать все происходящее сил уже не было. Имаи просто дрожал и стонал, все сбивалось в горячечный клубок прикосновений и острых электрических судорог в животе, когда Аччан задевал простату, когда касался его болезненно напряженного члена. Имаи казалось, что он готов кончить в любую секунду, от каждого слишком сильного движения. Но на самом деле все было не так, и когда Аччан, наконец, взял его, втиснулся внутрь всем собой, раздвигая навсегда, – это было больно. – Больно? – спросил он тут же, заглядывая в глаза. А ответить не получалось – горло перехватило так, что дышать-то было невозможно, не то что говорить. Тогда Имаи просто дернул его к себе за шею и поцеловал в распахнутый запекшийся рот. Они больше кусались, чем целовались, и это было ужасно правильно, так хорошо, так верно – боль понемногу уходила, а от присутствия Аччана внутри становилось все слаще – он ерзал, коротко двигаясь, и от этого мелкого движения внутри сладко зудело. Но хотелось больше, сильней, Имаи попробовал сделать так, как в прошлой, невероятно далекой жизни делал Кен: поднял ноги выше, укладывая их на широкие плечи Аччана. И почти сразу же вскрикнул от того, насколько полно и жестко тот его растянул. Втолкнулся до упора, плавно вышел и пробил снова – до хрипа, до закатившихся глаз. Обморочная слабость накатывала с каждым толчком, он стонал от беспомощности и удивления, и какого-то нутряного восторга, даже экстаза, не позволяющего контролировать тело. Аччан смотрел на него почти испуганно, приоткрыв рот, и больше всего хотелось, чтобы он навалился всем весом, прижал и всунул как можно глубже, но тот был неуверен и слишком осторожен. И даже этого бережного движения внутри было более чем достаточно, даже немного чересчур – это как с новым наркотиком, нужно начинать с небольшой дозы, чтобы понять, как именно он действует. А Имаи всегда хотел сразу полную дозу, все или ничего, ему было сложно оценить свои возможности, и хорошо, что рядом был Аччан с его звериной чуткостью, чудовищной интуицией и пугливой осторожностью. Хорошо, что именно он стал первым, сумбурно подумал Имаи, хорошо, что получилось удержаться, и теперь можно было полностью расслабиться, положиться на Аччана, можно было ныть и стонать, кусая губы, а когда звон в ушах слегка отступил и стало совсем невмоготу, взять в руку собственный член, подгоняя. Аччан понятливо тут же слегка изменил позу, и внутри стало еще полней и слаще, Имаи запрокинул голову, чувствуя, как горит кожа под жадным взглядом. Взрыв был тихим. Так взрываются звезды, так рождаются галактики: клочья ослепительной кипящей плазмы разлетаются с огромным ускорением в полнейшей тишине. Имаи примерно так себя и чувствовал – взорвавшимся. Разодранным на куски. Задницу немилосердно саднило несмотря на смазку и всю осторожность Аччана. В груди щипало, и до сих пор было непонятно, то ли не получается как следует вдохнуть, то ли не выходит окончательно вытолкнуть из себя застрявший внутри воздух. Сознание тоже было похоже на обрывки радужных мыльных пузырей. Восторг, и счастье, и облегчение, и… настолько острая затапливающая нежность, что это было даже неловко – непривычно. Он никогда еще не испытывал ни к кому настолько сильных чувств. Аччан лежал на нем сверху, быстро и мелко дыша. Имаи бездумно провел чистой ладонью по его спине, собирая быстро остывающий пот. – Я звонил неделю назад, – сказал он осторожно. – Твой брат сказал, что у тебя неприятности… Аччан закаменел в его объятьях, а потом аккуратно отстранился и лег рядом, глядя в потолок. Имаи посмотрел на него искоса – на лице Аччана читался такой откровенный страх и отрицание, что он… он просто малодушно сдался. С облегчением перевел разговор на другую тему. Наплел какой-то чуши про ссору с Араки, и якобы поэтому они не приезжали все это время. Аччан сразу же включился в разговор, смотрел на него с надеждой, а на словах о том, что, возможно, им понадобится новый вокалист, откровенно вспыхнул от радости. И в этот момент Имаи с некоторым удивлением понял, что решение уже принято. Он все давно решил: Араки уйдет. И то, с каким воодушевлением реагирует на эту новость Аччан, только подтверждает правильность этого решения. – Я снимаю маленькую квартиру, но мы вдвоем бы в ней поместились, – сказал Имаи тихо, когда они лежали друг против друга, так близко, что ему не пришлось бы тянуться, вздумай он поцеловать искусанные губы Аччана. – Ты хочешь, чтобы я переехал? – спросил тот тающим голосом. – А ты чего хочешь? Аччан прикрыл глаза. Его красивое лицо неожиданно побледнело, темнота еще резче сгустилась под ресницами. – Я хочу петь, – сказал он так, будто бы тоже давно и прочно принял единственно возможное решение. – Петь? – переспросил от неожиданности Имаи. Он никогда не думал об Аччане в этом плане. Тот никогда не проявлял инициативы, никогда даже не пытался… – Да, – перебил Аччан его мысли. – Я хочу петь твои песни. Мои песни, с удивившим его самого удовольствием подумал Имаи. Никакого нытья и упреков. Моя музыка. Моя группа. Мой вокалист. – А кто будет на ударных? – это было уже не слишком важно, и Аччан это чувствовал, отмахиваясь. Притираясь ближе. Наплывая знакомым жаром. – Найдем кого-нибудь. Имаи смог только выдохнуть, и Аччан его поцеловал снова. А потом опять уложил на спину и сделал все так, как Имаи мечтал с самого начала: прижал за запястья к футону и взял жестко и сладко. Было больно, и жарко, и невыносимо хорошо. Имаи чувствовал себя счастливым, легким и переполненным пузырящимися планами. Маленький червячок продолжал грызть его где-то глубоко внутри, но сейчас, в объятиях такого же счастливого Аччана, можно было пренебречь этой мелочью. Он больше не облажается. Ни за что.