Мой космос

Араки обвел их всех взглядом, задержавшись на Имаи, и тот отвел глаза. Было стыдно. – Это все, что ты мне можешь сказать? – спросил Араки, от горечи и презрения в его голосе хотелось поежиться. Аччан неожиданно поднялся у Имаи из-за спины. – Пойдем поговорим? – С тобой мне разговаривать не о чем, – выплюнул Араки, но Аччан медленно и многозначительно усмехнулся. – Зато мне есть, о чем поговорить с тобой. Пойдем. Имаи не смотрел, отвернувшись, но вряд ли Аччан бы стал выводить Араки силой… Ведь правда? У него был такой тон, что, будучи на месте Араки, он бы точно не стал сопротивляться… Имаи закурил, не глядя на Хиде с Ютой. Наверное, ему бы стоило объяснить все Араки самому. Вот только он уже убедился за последнее время, что ничего ему объяснить не в состоянии. Араки привык, что Имаи всегда и во всем его слушается, привык, что может управлять его взглядами, его мнением относительно других людей. Именно поэтому он так взбесился, когда понял, что Имаи влюбился – тот начал выскальзывать из-под его влияния… И все-таки – все-таки! – прятаться сейчас за спину Аччана было трусливо и недостойно. Да, у того нет слабости перед Араки, они никогда не были друзьями и ничего друг другу не должны. Но ведь Имаи – был. Не важно, какими мотивами руководствовался Араки, они были друзьями с первого класса начальной школы. Они множество раз выручали друг друга, они сотни часов провели за разговорами и мечтами о совместном триумфе. Так поступать с ним было нельзя. Он смял окурок в пепельнице и быстро – пока не успел задуматься о том, что делает – вышел за дверь. Растерянно оглянулся по сторонам, и только тогда заметил Араки и Аччана в конце коридора, у дальнего окна. Вопреки его опасениям, они не дрались, даже не ругались. Просто очень бледный и злой Аччан медленно и тихо что-то говорил стоящему в паре метров от него Араки. А тот сверлил его взглядом, стискивая кулаки. – Хватит, – сказал Имаи, подходя. Аччан тут же осекся на полуфразе и, все так же не сводя взгляда с Араки, улыбнулся, недвусмысленно обнажая зубы. От этой хищной ухмылки было не по себе, Имаи прижал ладонь к его плечу, пытаясь перевести внимание на себя. – Подождешь меня? Аччан наконец взглянул на него, выдыхая, выпуская из себя ярость, улыбаясь уже совсем иначе – мягко и ободряюще. – Конечно. Не задерживайся, у нас еще работа на сегодня. И это тоже было знаком понимающе фыркнувшему Араки: у нас работа без тебя, ты больше не в стае, проваливай и не задерживай. Аччан коснулся его ладонью в ответ, напоказ скользнул по спине к пояснице, от чего Имаи вздернуло мурашками. А потом его шаги зазвучали за спиной – легкие, уверенные, фальшиво беззаботные. И даже по звуку этих шагов было понятно, что Араки наговорил ему всякого, и вовремя Имаи вышел, потому что еще немного и начался бы мордобой, а этим совершенно точно не стоило заканчивать. – Браво, – негромко и с отвращением сказал Араки. – Он у тебя дрессированный. Просто по щелчку. – Прекрати. – С чего бы это? Ты вышвырнул меня ради этой… – Араки хмыкнул, презрительно усмехаясь, тщательно выговаривая, – ради этой дешевой подстилки. Почему я должен щадить твои чувства? – Ты так и не понял, – покачал головой Имаи. – Дело совсем не в Аччане. – Да что ты говоришь? – он вскинул воспаленный взгляд на Имаи, глядя почти с ненавистью. – Дело, конечно же, во мне? Столько лет я был хорош, но стоило Сакураи повертеть задницей, как я тут же стал плох и недостоин? Это было наше дело. Наша мечта. Эта группа – и моя тоже! – Была. И осталась бы, сумей ты принять, что не все в этом мире крутится вокруг тебя. Я не обязан поступать только так, как хочется тебе. – Зато я – обязан… – Чем ты так пожертвовал? – не выдержал Имаи. – Что такое ужасное я вынудил тебя терпеть? Моего любовника? Так он мой, не твой, он вообще тебя никогда ничем не задевал. Мою музыку? Мы могли прийти к компромиссу, если бы ты хоть раз допустил, что я пишу ее сам, для себя, а не из-за того, что на меня кто-то влияет. Ты так… так боялся, что на меня станет влиять кто-то кроме тебя, что все испортил. Ты сам. Араки коротко ненатурально рассмеялся. – Ну конечно же. Я сам все испортил… Знаешь что, может быть, ты и прав, что вышвыриваешь меня вот так. Находиться рядом с твоей зверушкой чем дальше, тем противней, но я сам бы никогда не поставил тебя перед выбором, я или он. – Он не ставил меня перед выбором… – внезапное ощущение бессмысленности всего происходящего и дикая усталость навалились на плечи так, что Имаи едва удержался, чтобы не зевнуть. – Ты воюешь с воображаемым врагом, Араки. Тот посмотрел на него с выразительной жалостью. – Ты правда так считаешь? Я думал, глупость половым путем не передается… – Араки… Он вскинул ладонь. – Все. Я понял. Знаешь, пожалуй, я даже рад, что так вышло. Араки посмотрел на него с таким выражением лица, что Имаи неожиданно очень четко понял, что он сейчас скажет: будто бы он уже проходил эту локацию в игре и общался с этим персонажем. – Это долго не продлится. Жалость, гормоны, что бы то ни было. Сакураи никогда не станет тебе ровней. Он никогда не будет хотеть того же, что и ты. Ты остаешься один, Хисаши. Надеюсь, ты хорошо это понимаешь. Имаи кивнул, чувствуя только легкое недоумение и звенящую пустоту внутри. Реальность плыла и рассыпалась на части, будто зависшая графика в компьютерной игре. Араки уже совсем не походил на живого человека со своими заранее написанными и озвученными монологами. – Извини, – сказал Имаи равнодушно, не испытывая вообще никаких эмоций кроме нетерпения – его ждали. Ждали настоящие люди. Поэтому он развернулся, не дожидаясь ответа, и пошел обратно в студию. Ситуация просто слишком затянулась: Аччан переехал в Токио еще полгода назад, Имаи окончательно бросил колледж и лишился финансирования от отца. Они пытались подрабатывать, но в основном проедали деньги, вырученные Аччаном от продажи байков и кое-какого барахла со старой фабрики. С группой все находилось в подвешенном состоянии: Араки, чувствуя, что все идет совсем не по плану, пытался давить все сильней; Аччан молча терпел и ждал, больше не напоминая о своем желании занять место вокалиста… А Имаи просто писал новые песни. Иногда получалась ерунда какая-то, иногда выходило здорово, и тогда он наигрывал их Аччану. Тот слушал внимательно, обычно соглашался с тем, что получилось хорошо, но пару раз внезапно высказал вполне дельные замечания, и Имаи поймал себя на удивлении. Он не ожидал, что Аччан действительно разбирается в том, что они делают, а не просто поддакивает из чувства лояльности. Это понимание потащило за собой очередной ворох стыдных прозрений: да, изначально Имаи принял Аччана в группу просто потому что был влюблен и хотел его рядом. Да, он согласился попробовать его в качестве вокалиста – просто потому, что Аччан этого хотел, а Имаи сейчас готов был на что угодно, лишь бы сделать ему хорошо. И да, он до сих пор не избавился от внутреннего Араки в своем мозгу, который не позволял воспринимать Аччана отдельно от себя и своих устремлений. А ведь этот отдельный, независимый от Имаи Аччан на самом деле чем-то интересовался, чего-то хотел. Имел свое мнение – в том числе и на музыку. Это открытие снова перетасовало приоритеты внутри Имаи. Теперь Аччан был не просто любовником, к которому у него слабость; не просто другом и поддержкой в любой ситуации; не просто человеком с определенными проблемами, за которого Имаи принял на себя ответственность. Аччан оказался еще и полноценным соратником, специалистом (ну, на том уровне, на котором они все тогда были специалистами) с собственным мнением. Полноценным членом группы. И понимание этого поставило окончательную точку. Хиде и Юта переехали в Токио практически сразу же после выпускного. С Араки они распрощались уже через пару недель. А еще через день Юта поехал обратно в Такасаки и привез своего старшего брата – вакансия ударника с переквалификацией Аччана оказалась пустой. Сыграться и понять, что теперь-то всех все устраивает, удалось за пару репетиций в крохотной подвальной студии, ключами от которой поделился Кен: его группа занимала подвал по вторникам, четвергам и субботам, а Имаи за символическую сумму достались понедельники, среды и пятницы. Весь этот кувырок через голову занял не больше месяца. И именно сейчас, в этот самый момент Имаи понял, что время настало . Почти целый год на первый взгляд бессмысленных шатаний по лайвхаусам и попыток как-то выжить в мегаполисе без денег и связей оказался тем самым подготовительным этапом, во время которого произошло главное: собрался полностью устраивающий его состав группы, накопился материал для выступлений, завязались нужные знакомства, а безденежье подошло к своей крайней точке, за которой их мог ждать или оглушительный успех, или окончательный провал. Медлить дальше было нельзя, да и не хотелось. Имаи чувствовал себя так, будто бы вынырнул из продолжительного сна, во время которого духи-помощники прибрались в доме, сшили одежду и приготовили пир – оставалось только ждать гостей. И гости пришли. Нет, он, конечно же, понимал, как им повезло с общительным и очень ответственным Ютой, который с первого же дня по приезде принялся азартно мотаться по выданному ему списку концертных площадок, устанавливая полезные связи и договариваясь о выступлениях. Но для Имаи все происходило само собой, причем, именно так, как он и хотел, как он и планировал. С каждой репетицией он все больше убеждался, что сделал правильный выбор: Аччан правда мог петь. Не слишком-то умел, но он и на барабанах играть не умел поначалу. А первое же выступление в новом составе расставило все по своим местам. У них было совсем немного времени, минут пятнадцать, и они успели сыграть четыре песни – все, что на этот момент было относительно доведено до ума. Имаи немного волновался: они еще не слишком-то хорошо были сыграны вместе, сказывалось отсутствие регулярных репетиций за последний год, да и с Аччаном все было непонятно. Перед выходом на сцену на нем лица не было: сидел с испуганным видом в углу подсобного помещения, которое здесь использовалось вместо гримерки, и явно не ощущая вкуса пил прямо из горлышка сётю – большими глотками, как воду. Юта попробовал ему сказать что-то ободряющее, но Аччан только посмотрел в ответ растерянным взглядом, отставил бутылку, поднялся и дрогнувшим голосом произнес: – Пора. Было и правда пора. Имаи почти не запомнил то первое выступление, слишком переживал за то, чтобы не сбиться и не запутаться пальцами в струнах. Но то, в какую дикую фурию превратился на сцене Аччан, его поразило настолько сильно, что еще долго перед глазами стояла картина: яростный и растрепанный Атсуши Сакураи, орущий что-то в микрофон, и лица зрителей в первом ряду – изумленные, воодушевленные, недоверчивые, на некоторых ему чудился даже почти молитвенный экстаз. И то, как им кричали вслед, когда они отыграли свои четыре песни… Имаи не подозревал, что Аччан может так. Буквально по щелчку пальцев превратиться в кого-то почти совсем незнакомого, жесткого, уверенного в себе и гипнотически завораживающего. Наверное, это был тот самый Атсуши Сакураи из банды, опасный, бескомпромиссный и агрессивно-сексуальный. Какая-то часть личности Аччана, которую тот прятал в обычной жизни среди мирных людей. Защитная маска, которую тот был вынужден носить, чтобы вписаться в соответствующую компанию? Или просто другая сторона натуры, невостребованная в окружении доброжелательно настроенных людей? Имаи склонялся ко второму варианту, потому что иногда этот независимый, излучающий первобытную силу и безжалостно хищный Атсуши Сакураи выглядывал из тихого Аччана и в обычной жизни. И в такие моменты Имаи терялся, понимая, что какая-то его очень древняя, очень примитивная часть реагирует на эту хищную повадку сексуальным возбуждением. Это было против всего, что Имаи знал о себе всю жизнь. Его никогда не заводили плохие парни. Он, в общем-то, презирал грубую силу и тот адреналин, что дарит ощущение опасности. Но каждый раз, когда в глазах Аччана появлялся кипящий злой блеск, когда он плавно выступал вперед, будто бы прикрывая своих широкими плечами, когда обманчиво тихим голосом цедил очень вежливые и очень страшные слова… Имаи чувствовал, как электричество пробегает по загривку, топорща обесцвеченные волосы, а член предательски напрягается. Первый раз это случилось всего через неделю после переезда Аччана из Фудзиоки. Если честно, тогда их жизнь больше напоминала медовый месяц: они наслаждались долгожданной близостью ежеминутно, в общем-то, в их крохотной квартирке это было неизбежным – кроме футонов в ней ничего не помещалось. Они проводили целые дни в постели, трахаясь, валяясь в обнимку и обсуждая все на свете, а потом снова трахаясь до изнеможения, глотая очередную бодрящую таблетку, запивая ее газировкой и снова трахаясь, пока не заканчивался и эффект от наркотика. И в какой-то момент сдался даже стойкий к половым тяготам Аччан – им нужна была передышка, тела просто не выдерживали такой интенсивности. Они выбрались в бар, чтобы развеяться, и как нарочно наткнулись там на Кена. Тот быстро сообразил, в чем дело, и повел себя как ни в чем не бывало, привычно улыбаясь и болтая обо всем на свете, ничем не выдавая характера отношений, которые их связывали совсем недавно. А вот Имаи застопорило. По всей видимости, он выглядел как полный идиот, не поднимая глаз, бурча себе что-то под нос и почти не участвуя в разговоре. Аччан смотрел на него с подозрением, но ничего не говорил, только все сильней хмурился. В какой-то момент Имаи понял, что нужно что-то с этим делать, и сделал – сбежал в туалет, чтобы привести себя в чувство. Обычно он не принимал наркотики просто так, это было бы слишком расточительно в их плачевном финансовом положении, но Аччан привез с собой максимальное разрешенное для личного употребления количество из старых запасов банды, и пока они еще могли себе позволить немного шиковать. Правда, глотать таблетки при всех означало признать собственную нервозность, поэтому Имаи стоял в туалете, упершись ладонью в зеркало и запивал таблетку водой из-под крана, когда услышал шум и крики из зала. Предчувствие, подхлестнутое бодрящей таблеткой, окатило кипятком. Выскочив, он в первые секунды не увидел ничего, кроме голов и спин толпящихся людей, но в какой-то миг спины разошлись в стороны, и Имаи застыл от ужаса и некстати рванувшего возбуждения. Кто-то, чьего лица Имаи не мог разглядеть, лежал прямо на заплеванном полу бара, а Аччан сидел на нем сверху, жестко держа завернутую за спину руку и неслышно в общем гвалте выговаривая что-то на ухо. На какое-то жуткое мгновение Имаи почудилось, что Аччан все понял про Кена, и сейчас это он валяется на полу, дергаясь от боли и унижения. Но взгляд почти сразу же выхватил и Кена – тот стоял рядом, побледневший и сосредоточенный, осторожно касался плеча Аччана и что-то убедительно повторял раз за разом, пока тот наконец не выпрямился и не обернулся к нему. – Не надо, – различил по губам Имаи. – Оставь его. Аччан что-то сказал, и Кен покачал головой, улыбнулся. Аччан еще раз для острастки ткнул поверженного противника в затылок и неохотно поднялся, медленно обводя взглядом собравшихся вокруг. Это был нехороший взгляд готового к драке человека, но Имаи наконец очнулся и шагнул к нему, схватил за рукав куртки и буквально выдернул за собой из начавшей приходить в себя толпы. На улице как нарочно лило как из ведра, и они зачем-то побежали под дождем куда-то, адреналин ударил неожиданно, Имаи не мог сдержать дурацкого хохота – Аччан рассмеялся следом, и Кен, выскочивший из бара вместе с ними, тоже смеялся… Как они оказались в другом баре, насквозь вымокшие и обессиленные от смеха, Имаи не отследил, но после пары рюмок наконец спросил, вертя головой между Аччаном и Кеном: – А что… что произошло вообще? Меня две минуты не было. Аччан и Кен расхохотались снова, выплескивая остаточное нервное напряжение. – Мудак какой-то, – сказал в конце концов Аччан, проглатывая стопку сётю. – Начал говорить гадости про Кена. – Мы с ним встречались как-то, – пояснил Кен. – Недолго, потому что – ну, ты видел. Он мудак. Но ему что-то заело, так что каждый раз, как мы сталкиваемся, он начинает орать… Это было интересно. – И ты защитил его честь? – спросил Имаи с болезненным любопытством. Аччан глянул на него непроницаемо и неожиданно жестко усмехнулся. – Кен – твой друг. И замолчал, будто бы сказал все, что требовалось, налил себе еще и снова выпил. Имаи переглянулся с Кеном, но тот только недоуменно поднял брови и покачал головой. Разговор продолжился, они провели в этом баре пару часов, а затем, уже хорошо поддатые, пошли дальше, в следующий. А потом – еще в один, и еще, только к рассвету добредя до лапшичной. Это была занятная и очень веселая ночь – они успели обсудить все на свете: и музыку, и новые фильмы, и книжку какого-то модного в узких кругах автора, о котором Имаи, как ни странно, ни разу до сих пор не слышал, а вот Аччан откуда-то его знал и уже успел ознакомиться с последним романом. И хотя все складывалось более чем хорошо и удачно, Имаи не мог избавиться от ощущения, что какой-то подтекст в общении Аччана и Кена ему так и не удалось уловить. Плюс ко всему Аччан всю ночь держался от него на небольшом, но явном расстоянии, не пытался прикоснуться или еще как-то интимничать, даже садился зачастую так, чтобы Кен занимал место между ними. Это подспудно беспокоило Имаи несмотря на алкоголь и остаточное воодушевление от таблетки, но стоило им под утро добраться все-таки до дома, как все сомнения разом выдуло из головы: Аччан накинулся на него прямо с порога, будто едва сдерживался всю эту долгую ночь. И еще несколько дней они провели в постели, выбираясь только в туалет и круглосуточный магазинчик внизу за коробкой вареного риса. Кстати, они так и питались эти полгода: рис, иногда яйца, дешевый алкоголь и, изредка, какие-то овощи, которые в обход запрета на поддержку мятежного наследника присылал мама Имаи. Все деньги, что удавалось заработать, что время от времени присылала мать Аччана, уходили на оплату жилья, на доступ к общему уровню сети и транспорт. Теперь они собирались для репетиций в Такасаки, в доме братьев Хигучи, и ездить туда два раза в месяц при их скудных доходах было довольно-таки накладно. Имаи пришлось отказаться от всех платных подписок и теперь он, как настоящий житель токийского дна, собирал пиратский контент в барах и магазинчиках в районе Харадзюку – бесплатно или за символические суммы. К его удивлению, такой подход приносил и дополнительную пользу: они знакомились со все большим количеством людей, и в какой-то момент Имаи с удивлением понял, что отнюдь не все, кто пользуется пиратскими хабами, делают это от безденежья. Оказывается, существовала достаточно приличная прослойка музыкантов и писателей, которые распространяли свои произведения именно так, в «нижних слоях» сети, бесплатно и бесконтрольно. Большая часть из них была принципиальными сторонниками доступного контента, а некоторые при всем желании не смогли бы получить лицензию на свою деятельность. Как нетрудно догадаться, именно они теперь интересовали Имаи больше всего. Это был совершенно новый, очень странный и местами неприятный своей подчеркнутой маргинальностью мир, который обладал непонятной притягательностью в глазах благополучного парня из средней провинциальной семьи. Имаи испытывал скорее любопытство и интерес естествоиспытателя, чем желание влиться в ряды этих непризнанных художников и сторчавшихся гениальных музыкантов. Он осознавал, что коммерческий успех для него немаловажен: Имаи не мог себе представить, что они годами вот так живут с Аччаном – минимум для выживания, максимум для того, чтобы творчески раскрыться или окончательно поехать крышей. Но в этой среде зарождалось, вызревало и сгнивало за невостребованностью множество занятных идей. Поэтому Имаи наблюдал, не слишком вовлекаясь, но отлично ориентируясь в хитросплетениях андеграундного Токио. Араки, кстати, очень не одобрял его увлечение и как обычно нудил, что они совсем не за этим уехали из дома, что они собирались играть другую музыку, что они планировали другое будущее… Иногда Имаи хотелось просто остановиться и спросить его прямо: что именно, по его мнению, они планировали? Потому что вся конкретика, которой они оперировали в школе, была на уровне «уедем в Токио, будем играть крутую музыку, как те ребята из телика, и станем звездами». От этой стратегии Имаи не отступал, вот только Араки, как оказалось, представлял себе что-то сугубо свое, и за те полгода, что прошли до окончательного разрыва, Имаи так и не собрался с силами прийти с ним к какому-то консенсусу. Если честно, ему просто не хотелось заводить разговор – это было бессмысленно. Проговорив про себя, что рано или поздно с Араки будет покончено, он тут же потерял интерес к любой совместной деятельности и обсуждениям. Они просто находились в одном пространстве в данный конкретный момент времени, делали какое-то привычное дело, но будущего у их взаимоотношений не было – так стоит ли напрягаться? И вот это совершенно неожиданно напрягло Аччана. Сначала тот только молча наблюдал, как Имаи отмахивается от бывшего лучшего друга, а через какое-то время очень осторожно спросил: почему он просто не скажет Араки все как есть? Имаи тогда закоротило. Он попробовал объяснить, что чувствовал, но это было сложно – слова никак не подбирались верно, не складывались во внятные фразы. Как он ни пытался сформулировать, все его мотивы звучали не слишком-то красиво. – Понятно, – в конце концов сказал Аччан. Имаи не знал, что ему было понятно, он сам, если честно, еще сильней запутался после попыток объяснений. Но тот какое-то время молчал, явно обдумывая все услышанное, а потом тихо заметил: – Я бы так не хотел. – Чего бы ты не хотел? – не понял Имаи. – Такого отношения, – пояснил Аччан. – Когда у нас все закончится… Я бы предпочел, чтобы ты сказал мне как есть. Прямо. Не дожидаясь, что я сам догадаюсь или обижусь и перестану тебя доставать. Потому что… я не перестану. Имаи даже опешил от такой постановки вопроса. – У нас так никогда не закончится, – сказал он растерянно, но Аччан только усмехнулся. – Это ты сейчас так думаешь. Разве два года назад ты предполагал, что будешь мечтать отвязаться от Араки? – Нет, – вынужден был признать Имаи. Как-то все это было… неприятно. – Я тоже… – Аччан с трудом сглотнул. – Я бы не хотел оказаться на его месте. Не понимать, что происходит. Надеяться спасти ситуацию. И не знать, что тебя уже просто вычеркнули. Первым порывом было кинуться возражать, что с Аччаном такого не произойдет никогда, потому что Аччана он любит и жизни без него не представляет, но почти сразу же Имаи вспомнил о тех полутора месяцах, когда он не звонил и не приезжал в Фудзиоку. Тех полутора месяцев, в течение которых Аччан думал, что он не нужен. Что его молча вычеркнули. Стыдом окатило так, что перехватило горло, а уши запылали. – Я никогда так не поступлю с тобой, – сказал Имаи, корчась от фальши и чувства вины. – Просто скажи сразу, если… – Хорошо. И ты тогда тоже. Если вдруг… Аччан посмотрел на него странным взглядом, так что Имаи осекся, и усмехнулся, качая головой. – Ты невероятный, – сказал он с такой знакомой интонацией, что Имаи сначала застопорился, а потом неожиданно вспомнил. Так говорил Араки, когда он спал с Кеном и утверждал, что это не измена. Неприятно. Просто отвратительно. Окончательный разговор с Араки состоялся через несколько дней после этого. Тянуть и правда смысла не было, но Имаи никак не мог себя заставить пойти на прямую конфронтацию. Наверное, это было трусливо – сказать ему при всех, а потом выставить вместо себя Аччана. Вернее, Аччан выставился сам, чувствуя его слабость. Еще долго после этого Имаи думал: о чем беседовали Араки и Аччан, пока он, наконец, не взял себя в руки и не вмешался? Что ему успел наговорить оскорбленный и преданный лучшим другом Араки? Вряд ли счел нужным сдерживаться и сглаживать свое отношение. Вряд ли удержался от попытки разладить их отношения напоследок. И от одних только предположений о том, почему Аччан был таким злым, когда он к ним вышел, тошнота поднималась к горлу. Но Аччан не спешил призывать Имаи к ответу. Может быть, решил, что это дело прошлое и нет смысла теперь вскрывать старые болячки. А может быть, как Имаи и предполагал раньше, просто смирился. Наверное, стоило бы это прояснить, но Имаи опять струсил. Ведь все было так хорошо: они наконец-то утрясли состав группы, они регулярно репетировали, они начали выступать в Токио… И с Аччаном у них все было замечательно – они любили друг друга каждую ночь, и смеялись в унисон, и обнимались под утро, и засыпали, не размыкая объятий. Стоило ли ворошить прошлое? А еще с подачи обеспокоенного Аччана они учились не только трахаться, но и говорить друг с другом. Проговаривать каждую эмоцию, каждую мысль – вслух, чтобы не было как раньше. Чтобы не получилось, как с Араки. Имаи было тяжело, почти невыносимо. Он не умел толком говорить, особенно о глубинном, о сокровенном. Зато из Аччана слова лились рекой, вперемешку со слезами – такое ощущение, что он просто не замечал их, захваченный эмоциями, только спохватывался в какой-то момент и отворачивался, утирался тыльной стороной ладони. А затем снова смотрел на Имаи мокрыми, искрящимися глазами в слипшихся стрелками ресницах и упрямо продолжал, препарируя, выворачивая наизнанку то, о чем Имаи и понятия не имел. Аччан и сам иногда будто не верил себе, когда проговаривал вслух – замирал с удивленным выражением лица, словно не ждал от себя таких слов, таких чувств. А временами выдавал настолько ужасные и нереальные признания, что Имаи невольно вскидывался в протесте – это было чересчур. – Все совсем не так, – говорил он, обхватив мокрые скулы Аччана пальцами и заглядывая ему в глаза. – Ну что ты… откуда ты это взял? Аччан растерянно шарил взглядом по его лицу. Надежда вспыхивала и тут же суеверно гасла на его лице. – Но ведь это правда?.. – Нет. Нет. Это выводы, которые ты делаешь. А предпосылки для них совершенно… Я же знаю, что все было не так. Он не понимал, откуда в Аччане это желание – считать себя чудовищем, отвратительным, жадным и эгоистичным. Вернее, он подозревал, откуда, но самому Аччану было не объяснить. Что ему лгали. Что его чувствами манипулировали – и в семье, и в компании вроде как друзей. Что его калечили – и намеренно, жестоко, и случайно, походя, может, даже из лучших побуждений. Что он совсем не такой, каким себя считает, а сильный, смелый, бескорыстный и невероятно честный человек. – Я бы не смог полюбить тебя, будь ты другим, – говорил Имаи, и Аччан на секунду расцветал под его взглядом, но тут же одергивал себя, отводил глаза, сжимал губы, будто запрещая себе радоваться, запрещая себе верить в хорошее. Имаи подозревал, что дело было еще и в том, что не слишком-то Аччан верил ему в принципе. Они как-то пересеклись с Кеном наедине – ничего такого, просто случайно встретились и зашли в бар пропустить по стаканчику и поболтать. – Как у вас с Аччаном? – первым делом спросил он, подпирая подбородок ладонью и с интересом его разглядывая. Имаи тут же смешался и растерял все слова. – Что? Нормально… Кен подождал, что он еще скажет, и, не дождавшись, спросил: – Вы не поговорили? Имаи похолодел. – О чем? – Ну, тогда в баре… Он что, тебе ничего не сказал? Имаи только головой помотал. Кен снова приподнял недоуменно брови и отпил из своего стакана, раздумывая. – Странно, – сказал он наконец. – Потому что мне он выдал какую-то жуткую хтонь, вроде… «Я принадлежу Хисаши, поэтому должен защищать тех, кого он любит». Ну, это вольный пересказ смысла, потому что дословно я, извини, не запомнил, так обалдел. Это что… это у вас так нормально, что ли? Имаи сидел, вперившись взглядом в столешницу и чувствуя, как пылает голова от ужаса и стыда. – Хисаши? – обеспокоенно позвал его Кен и даже потрогал плечо. – Нет, – проскрипел Имаи. – Это не нормально. – Зачем ты вообще ему рассказываешь, что трахаешься с кем-то еще? Это как-то… жестоко. – Я не рассказываю. И я не трахаюсь. Кен хмыкнул. – Интересные у вас игры… Так-то он не похож на тех, кто… ну, знаешь. Подчиняется. – Он не… – начал было Имаи и замолк на полуслове. Как это все объяснить? И болезненную зависимость Аччана, и собственное малодушие, приведшее к таким результатам… – Там все сложно, – сказал он наконец. И Кен понятливо кивнул, переводя разговор на другую тему. Все повторялось. Между ними опять была тайна – то, о чем все догадывались, но молчали, делая вид, что ничего не происходит, что все как-то само по себе наладится. Забудется. Даже в своих попытках проговорить больное Аччан ни разу не касался тех полутора месяцев отчаянья, которые едва не стоили ему жизни. Имаи пытался осторожно выводить его на эту тему, но… наверное, Аччан был пока не готов говорить об этом вслух. Что уж там, Имаи был сильно не уверен, что он сам готов. И дело было не только в стыде, если уж совсем честно. Дело было еще и в болезненной, какой-то архаичной верности Аччана. Вот это его «Я принадлежу Хисаши» – Имаи был уверен, что именно так он и мог сказать. Он так и думал. Определяя себя – как вещь. Как кого-то, кем Имаи может распоряжаться по своему усмотрению. Как того, кто никогда не станет равным. Как будто Аччан принимал все мерзкие вещи, что говорили о нем люди вроде Араки, примерял на себя и соглашался: да, я такой. Не стоящий любви и верности своего партнера. Не способный встать наравне с другими участниками группы. Не имеющий права на собственную свободу, остающийся удобным аксессуаром для других, исполняющим прописанные ему функции. Не знающий своего места в мире вне контекста принадлежности. У них был разговор еще в самом начале, после какого-то из первых выступлений перед публикой в окончательном составе. Они выпивали все вместе уже который час, и остальные постепенно разошлись по домам, оставив их под утро вдвоем. – Не знаю что на меня нашло, – сказал тогда Аччан, с опаской на него поглядывая. – Я больше не буду так. – О чем ты? – не понял замотанный и хорошо так уже поддатый Имаи. – Все было отлично. Народ от тебя в восторге. – Да уж… – Аччан неловко усмехнулся. – Я… Наверное, я не должен так… при посторонних. Только тут до Имаи дошло. – Ты возбудился? – спросил он наудачу. Аччан кивнул, не поднимая глаз. – Я не знаю, почему. Просто все так кричали… – Они хотели тебя, – сказал Имаи, жадно наблюдая за его вспыхнувшим лицом. – Каждый в зале. Если бы они могли до тебя дотянуться… Ты их всех трахнул, даже не прикоснувшись. – Извини, – прошептал Аччан, застывая, замирая, даже пытаясь втянуть голову в плечи. – За что? – Имаи придвинулся к нему ближе, сжал ладонью колено, шепнул на ухо: – Ты был такой охуенный… что мне хотелось дать тебе прямо на сцене. Всем хотелось. Аччан тяжело дышал, а Имаи был уже достаточно пьян, чтобы гладить его по бедру и шептать на ухо какие-то пошлые глупости. Ловить ошеломленные взгляды искоса, дикие и горячие. Они не досидели до утра, отправились домой едва ли не бегом, а потом был секс, и Аччан закатывал глаза и стонал, раскрываясь для него, такой горячий и плотный, такой послушный, что голова шла кругом и невозможно было поверить, что этот же человек несколько часов назад был способен одним взглядом поставить на колени пару сотен зрителей в зале. – Ты ведь можешь получить кого хочешь, – с нарочитой небрежностью заметил Имаи на следующий день. Аччан поглядел на него с недоумением, нахмурился и снова уткнулся носом в подушку. – Я серьезно. От тебя на сцене идет такое… такая волна. Что, захоти ты, тебе даст любая девчонка. Или парень. Теперь уже Аччан приподнялся на локтях, глядя на него со смятением. – Почему ты это говоришь? – Потому что… ну, это же правда?.. Аччан сел в постели, встрепанный, весь в следах от поцелуев и синяках от пальцев. – Ты хочешь… – он сглотнул, – хочешь, чтобы я переспал с кем-то? С кем? Это прозвучало с таким… ужасом и вместе с тем обреченностью, что Имаи невольно встрепенулся и сел напротив. – Ну, нет, – протянул он, лихорадочно соображая. – Почему я хочу… А ты сам? Тебе бы не хотелось? – Нет, – отрезал Аччан, его даже передернуло. Что он там себе представил? – Совсем? Ты же… ну, ты же смотришь на людей. Я вижу. Аччан и правда смотрел. Груди в вырезах платьев, туго обтянутые штанами ширинки и задницы – смотрел и невольно облизывался, смущенно отворачивался, будто не позволяя себе даже просто испытывать желание. Будто считал это совершенно недопустимым – для себя. Вот и сейчас в его глазах плеснула паника, губы побелели от волнения. – Я не… – он выдохнул, жмурясь, и сказал с горечью. – Я не могу это контролировать. Я стараюсь, но… – Это же нормально, – перебил его Имаи. – Все смотрят. Все хотят… Просто… Ты такой, что тебя невозможно не хотеть. – Но ведь… Я – твой. Ты – свой собственный, хотелось сказать Имаи. Ты можешь делать все, что хочешь… Но сейчас он уже понимал, как Аччан воспримет эти слова. Как отторжение. Выпихивание из-под руки. Он и так будто каждую минуту ждал, когда все закончится и Имаи его выставит, – из их убогой квартирки, из своей постели, из группы даже. Зубами и когтями цеплялся за свою принадлежность, упорно отказываясь признавать собственные желания, будто бы единственный шаг, даже взгляд в сторону ослабит натянутые между ним и Имаи нити. Будто бы любой неосторожный порыв приведет к катастрофе. – Конечно же, ты мой, – сказал вместо этого Имаи и для надежности пихнул Аччана в плечо, заваливая обратно в постель, лег сверху, заглянул в беспокойно распахнувшиеся глаза. И шепнул прямо в приоткрытые губы: – Думаешь, я бы отдал тебя такого кому-нибудь? Но если тебя все хотят, этим нужно пользоваться. – Как? – он уже понимал и вибрировал от нетерпения, от возбуждения, но ждал вербального подтверждения. Имаи коснулся кончиками пальцев горячего рта, очертил по краю и нырнул внутрь, во влажное – Аччан коротко застонал, втягивая, обвивая языком, прижимая осторожно кромкой зубов. Продолжая смотреть в упор, горячо и голодно. – Дай им надежду, – Имаи усмехнулся, видя, как загорелись скулы Аччана. – Отпусти себя чуть-чуть. Делай то, что хочешь… потому что я хочу тебя таким. Свободным, Аччан. Я хочу видеть, чего ты хочешь… Я хочу знать, что ты все равно мой. По собственному выбору. Понимаешь? Аччан кивнул, не сводя с него глаз. Понятно было, что сейчас для него это все – набор слов, пролетающих мимо сознания. Он слишком возбужден, чтобы слышать что-то кроме «я хочу тебя», но Имаи знал, что потом он вспомнит все сказанное и обдумает внутри себя. Сделает какие-то выводы и обязательно скорректирует свое поведение в соответствии с ними. Вот только, какие именно выводы сделает Аччан, он не знал. Это была вечная извращенная игра в «горячо-холодно», когда одним словом можно было выбить джекпот, но с тем же успехом можно было откатиться к нулю или даже ниже. Бомба с синим и красным проводами. Удивительно, но чем дальше, тем хладнокровней становился Имаи, перерезая провод в очередной раз. Сейсмически устойчивей. Уверенней. Он уже знал, что удержит Аччана, даже если прогремит взрыв. Успеет их обоих вытащить. Наверное, потихоньку он превращался в супергероя – эта мысль смешила и невольно грела. Перед следующим выступлением Аччан неожиданно выкрасил волосы в белый цвет. Теперь торчащие вверх светлые пряди придавали его смуглому скуластому лицу внезапный экзотический оттенок. Серебристые тени, нежная перламутровая помада и тонкие, дерзкие стрелы бровей – он выглядел так странно и горячо, что Имаи даже растерялся поначалу, увидев его в боевом раскрасе. – Плохо? – тихо спросил его Аччан, ничем в своем виде не выдавая неуверенности. Имаи поспешно покачал головой. – Ты охуенный, – сказал он, притираясь ближе. Аччан смотрел с таким изумлением и радостью, что он не удержался и добавил: – Давай. Трахни их там. И тот медленно кивнул – на его лице проступало удивление и понимание. Это был совершенно чумовой концерт. Аччан послушался и отпустил себя полностью. Он метался по сцене, то неожиданно оказываясь у самого края, где смутно белели лица зрителей, то внезапно возникая за спиной у Хисаши, обнимал и вжимался пахом, выдыхал в шею, и Имаи вело так, что он мазал мимо струн. Он пел, срывая голос, и завороженные его напором зрители из первых рядов пели с ним вместе – не зная ни слов, ни мелодии. Им в тот момент была не важна мелодия или слова, им главное было – попасть в унисон с этим ураганом на сцене. Все происходящее и правда напоминало какой-то извращенный групповой половой акт: Аччан имел их всех – и зал, и послушно следующих за ним музыкантов. Их всех несло на одной волне бешеной энергии Аччана, а когда все закончилось, рявкнул последний аккорд и прожекторы над сценой драматически погасли, Имаи едва не сполз на пол – силы кончились разом. Будто бы все полчаса сквозь него шел высоковольтный ток, и только это держало его в вертикальном положении. Но ток отключили, и они все, едва перебирая ногами, поползли за кулисы, где уже ждала своего выхода следующая группа. Были какие-то слова, улыбки, объятия, Имаи почти ничего не запомнил, сосредоточенный только на двух вещах: как бы не оставить тут что-то из своих принадлежностей и как бы удержать в памяти новую мелодию. Она выскочила на него ровно в ту минуту, как он снял с шеи гитару. Классная, многоплановая, энергичная – то, что надо для вот такого, бешеного и безудержно соблазнительного Аччана… Наверное, именно тогда Имаи впервые очень четко понял: у них все получится. И совершенно успокоился на этот счет. Рано или поздно все должно было прийти к нужной точке. Им потребовался почти год после этого. И это был тяжелый, но вместе с тем невероятно насыщенный год: они выступали едва не каждую неделю, иногда и чаще. У них стали появляться свои личные поклонники, которые приходили именно на их концерты. Они знакомились с массой людей из музыкальной и смежных сфер, наскребли денег на демозапись, даже выпустили целый альбом на настоящем независимом лейбле – и получили первую прессу… Финансов при этом все так же хватало лишь на оплату жилья и минимум еды – буквально чтобы не умереть с голоду. Аччан опять скандалил с братом, который узнал, что его мать отправляет в Токио деньги; живущие в такой же крохотной квартире братья Хигучи едва не каждый день божились, что при первой же возможности разъедутся, чтоб больше никогда не делить одну жилплощадь; Хиде был настолько плох в поиске подработок, что его приходилось подкармливать со скудных харчей остальных. Сам Имаи после выступления на очередном мелком фестивале в Гунме заехал домой за какими-то вещами и застал отца. Состоялся не слишком приятный разговор, звучали требования вернуться в колледж, угрозы и какие-то странные обвинения, которые вызывали у Имаи больше недоумение, чем обиду или опаску. Они так и не договорились, но в конце концов ему было позволено забрать из своей комнаты то, на что не претендовал младший брат. Так что Имаи сгреб несколько самых редких кубиков манги и пару игрушек, которые можно было бы продать в Токио. На вырученные деньги они все впятером жили еще месяц, но и они кончились. А потом их заметили. Было большим искушением вцепиться в первый же предложенный контракт: им предлагали довольно крупные по их меркам суммы. Но тут неожиданно проявил инициативу Ани-сан, скрупулезно разобрал все хитросплетения контракта, и выяснилось, что помимо денег они не получают ничего, у них не остается даже возможности самим распоряжаться своим материалом и имиджем, любого из пятерых могли бы в любой момент уволить и заменить каким-то посторонним музыкантом. Их просто покупали как свежее симпатичное мясо с намерением выжать по полной из атомной харизмы Аччана и относительно свежих и незаезженных мелодий Имаи. Несколько последующих предложений оказались такими же ловушками-пустышками, но они держались – исключительно на силе воли, потому что отчаянье подбиралось все ближе. В конце концов, они подписали контракт с молодым и не слишком озабоченным контролем лейблом. Денег тут давали гораздо меньше, зато и условия были либеральней. BUCK-TICK просто должны были выполнять свою норму по выступлениям, участию в промо-мероприятиях и количеству записей. Что именно они записывают, как и в каком составе выступают, лейбл особо не интересовало, – они были готовы раскручивать все что угодно, пока это приносит деньги. – Организуйте нам выступление на третьей площадке, – сказал Имаи, когда они обсуждали с полноватым и добродушным дядькой – их новым менеджером – условия контракта. – Соберите нам зал, дайте хотя бы полчаса, и сразу поймете, на что мы способны. – А вы тщеславный молодой человек, – сказал дядька почти с уважением. – Я собираюсь стать звездой, – ответил Имаи. – Конечно, я тщеславный. Третью площадку им не сразу, но организовали. Они впервые выступали перед двумя тысячами человек в зале, плюс камеры еще и транслировали картинку на платный канал. Это был тот самый день, когда они вошли в служебный вход концертного зала малоизвестной странной группой, а вышли знаменитым молодежным коллективом, рецензии на выступление которого разлетелись по всей сети. Первый гонорар был расписан еще задолго до подписания контракта: слишком много дыр в бюджете накопилось за то время, пока они жили буквально на подножном корме. Им выплатили неплохую сумму авансом, и этих денег хватило, чтобы братья смогли если не разъехаться, то хотя бы перебраться в квартиру побольше, а Хиде наконец снял собственную и съехал от приятелей. Имаи тоже планировал переезд из той жуткой дыры, где они жили с Аччаном – вдвоем они могли бы позволить себе приличные апартаменты с кухней, но тот, неожиданно смущаясь, сказал, что ему нужны деньги для других целей. И отказался уточнять – просто взял свою долю и исчез куда-то на целый день, а когда вернулся… Имаи был не слишком-то наблюдательным человеком в плане каких-то бытовых мелочей, но когда Аччан появился на пороге, он сразу понял, что что-то изменилось. Аччан… выглядел иначе. Он всегда был красивым, ярким, притягивал взгляды. Но в этот вечер… – Что ты сделал? – спросил Имаи, разглядывая его лицо. Возможно, если бы перед ним стояли два Аччана, один – утренний, а второй – вот этот, вечерний, он бы отыскал отличия. Но так… он просто выглядел сногсшибательно, притягательно, горячо… немного иначе, но… – Я же вокалист, – пробормотал тот смущенно. – Мне нужно… выглядеть хорошо. – Ты и так выглядел отлично. А сейчас… – Тебе не нравится? – Сейчас ты просто как принц из сказки. Аччан вздохнул, отворачиваясь. – Я хотел изменить больше. Но когда мне показали, что получится… это был уже не я. Ты бы меня на порог не пустил с таким лицом. Имаи не знал, что и сказать на это. С одной стороны, он бы точно пережил стремление Аччана к идеальной красоте. С другой… это было эгоистично, но рядом с таким Аччаном он сам выглядел еще более… обычным. Имаи не считал себя некрасивым, он знал, что вполне симпатичен и многим нравится. Он нравился тому же Аччану – и большего, по сути, ему было и не нужно. Но его раздражало то, как их воспринимали вместе. Это понимание и пренебрежение в чужих глазах: один талантливый, второй красивый. Это сразу определяло позиции, развешивало ярлыки, ставило их обоих на место – а Имаи терпеть не мог, когда его ставят на какое-то якобы присущее ему место, и впадал в еще большую ярость, когда так поступали с Аччаном. Потому что тот принимал это как должное. И с таким лицом контраст будет еще сильней. – Пока нас никто толком не знает, ты можешь делать с собой все, что хочешь, – сказал он, справившись с собой. Аччан поглядел на него с благодарностью и улыбнулся. – Ты правда не сердишься? Имаи покачал головой, не сводя с него взгляда. – У меня остались деньги, мне хватит, чтобы оплатить эту квартиру на пару месяцев. Имаи оторопел. – В каком смысле – эту квартиру? Ты хочешь остаться здесь? Взгляд Аччана застыл. – А ты? – осторожно спросил он. Имаи почувствовал раздражение. – Я рассчитывал, что мы снимем квартиру в приличном районе. С нормальной кроватью и кухней. – Вместе? – еще раз уточнил Аччан, глядя на него странно. – А есть другие варианты? Аччан помолчал, опустив глаза, а потом длинно прерывисто вздохнул. – Мне казалось… – он покачал головой. – Я думал, что это временно. Пока у нас нет возможности снимать что-то получше. – Ты хочешь разъехаться? – спросил Имаи прямо, чувствуя легкое головокружение. Такого он точно не ожидал. Аччан медленно покачал головой. – Просто мы ведь… начинается совсем другая жизнь. На тебя будут смотреть люди. Поклонники. – Как и на тебя. Ты же для этого… – Имаи кивнул на его лицо, чувствуя неловкость. Он не задумывался о таких вещах. Что кому-то будет дело до того, что они живут вместе. А ведь наверняка будет. И, наверное, не самый лучший способ завоевать фанатскую базу в сфере рок-музыки – это появляться перед публикой с реальным партнером. – Думаешь, то, что мы вместе, повлияет на продажи? – Никто не узнает, – сказал Аччан, будто успокаивая его. Уговаривая. При этих словах у него так по-особенному дрогнули губы, что Имаи понял, что где-то тут есть еще один подтекст, который он не улавливает. С Аччаном всегда было слишком много подтекста, который Имаи просто не видел, и вот теперь, после года встреч и полутора лет совместной жизни, он начал хотя бы замечать моменты этого чертова подтекста. – Ты не хочешь, чтобы кто-то узнал? – спросил он на пробу. Аччан растерянно моргнул. – Нет. Я хочу. В смысле… – он помолчал, кусая губы, Имаи терпеливо ждал, понимая, что неловким комментарием может все испортить. – Тебе не стоит показывать другим, что ты… что я – твой. – Почему? Аччан стесненно улыбнулся. – Я – не самая лучшая пара. – Почему? Он явно растерялся и теперь смотрел на Имаи непонимающим взглядом. – У меня плохая репутация и я могу испортить твою. – Здесь ни у кого из нас нет репутаций. Нас вообще никто не знает. – Ребята знают нас. – Ребята все равно в курсе, что мы вместе. Аччан опустил глаза, кивая. – Извини. – Да за что? – Я… это я виноват в том, что они знают. То, что я приехал и стал жить с тобой. То, что… Я навязчивый. Всегда хочу слишком многого. Я постараюсь лучше держать себя в руках. Имаи потер лоб. Это все было каким-то бредом. И проще всего было бы сейчас разозлиться и… и что? Потребовать от Аччана, чтобы он перестал думать о себе все эти идиотства? Ага, он, конечно же, сразу перестанет. – Я не стыжусь тебя, – сказал он, наконец. – Мне все равно, знает кто-то или нет. А друзья должны знать, это нормально. Аччан снова посмотрел на него с явным сомнением. – Что? – Тебе будет сложнее найти кого-то, если все будут знать обо мне. Особенно, если мы и дальше будем жить вместе. Имаи замер. Уши загорелись – будто бы его поймали на вранье. Но он же не врал. Все же давным давно закончилось. – Почему ты… с чего ты взял? Я никого не ищу. Аччан снова принужденно улыбнулся, кивая и отворачиваясь. – Прости. Очень хотелось как обычно закончить разговор на этом, только не объясняться, только не признаваться, не вскрывать этот давно заросший гнойник. Трус, сказал себе Имаи. Он ведь до сих пор думает, что ты ему изменяешь. Смирился с этим, решил, что заслужил это, старается создать для тебя условия, чтобы ты мог безболезненно для своей совести ходить налево, пытается сделать вид, что это нормально… Защищает твоих любовников – тех, кого ими считает – для тебя. А ты молчишь и мучаешь его столько времени просто потому что тебе страшно один раз признаться и выяснить все. – Это ты меня прости, – сказал Имаи разом, будто ныряя в холодную воду. – Я виноват перед тобой уже давно, и до сих пор не извинился. Аччан оглянулся почти со страхом в глазах, и Имаи покачал головой. – Я правда никого не ищу. Я люблю тебя и хочу быть только с тобой. Но раньше… Когда ты был еще в Фудзиоке. У меня были другие. Аччан снова кивнул, медленно и обреченно. – Я знаю. – Мне было любопытно, как это – с женщиной. С другим мужчиной. Я хотел убедиться, что готов быть только с тобой. – Убедился? – тихо спросил Аччан, кусая губу. – Да. С другими… интересно. Иногда – познавательно. Но если выбирать, то я выбираю тебя. Аччан даже глаза закрыл на несколько секунд, его явственно потряхивало. – Но тебе не обязательно выбирать, – сказал он через силу. – Ты можешь быть, с кем хочешь. Я не стану… – Я уже с тем, с кем хочу, – оборвал его Имаи. – Я принадлежу тебе так же, как ты принадлежишь мне. Он опять плакал – из-под опущенных ресниц ползли медленные капли. Имаи обнял его и поцеловал в волосы, чувствуя ужасное облегчение. Он бы и сам заплакал сейчас, если бы мог, но у него давно не получалось. – Я выбрал тебя, – повторил он, от этих слов корежило, но Имаи знал, что так Аччан поймет правильней. – Ты – лучше всех. И я хочу, чтобы об этом все знали. Он не хотел. О личной жизни можно рассказать друзьям, родителям и… и все. Об их отношениях с Аччаном – болезненных, исступленных, завязанных на слишком многих комплексах и травмах обоих – лучше было бы не знать никому. Просто чтобы не влезли грубыми пальцами в нежное, не нарушили едва нащупанный баланс, не растрясли неуместным интересом тщательно уложенное. Но вместе с тем Имаи понимал, как важно Аччану быть принятым публично. Да, тот согласен был оставаться грязной тайной – так же, как в самом начале был согласен удовлетворять Имаи, не получая при этом никакого удовольствия, просто за чувство принадлежности. Но хотел-то он совсем другого, может быть, даже не надеялся получить, но хотел. – Тогда, – признался Аччан, уткнувшись ему в плечо, – мне Араки рассказал. Вернее… он просто сказал, что я во всем виноват, что все развалилось из-за меня. Что вы были лучшими друзьями, пока я не появился и не перетянул одеяло на себя. Что у него была мечта, которую я разрушил, хотя мне это совсем не нужно. Что я все испортил просто чтобы влезть, чтобы занять чужое место, чтобы не быть одному. Что я неспособен ничего создать, неспособен никого любить и умею только воровать чужое и манипулировать чужими чувствами. Что у тебя были в Токио партнеры гораздо лучше меня, но ты решил остаться со мной из жалости, побоялся… что я сделаю что-то с собой. Что рано или поздно ты прозреешь, и я вернусь туда, где мне место… – Нет, – оборвал его Имаи, чувствуя, как его начинает колотить от злости и ужаса. – Это все неправда. – Правда, – усмехнулся Аччан. – Я и до этого знал… я чувствовал. Я не такой тупой, как он думал, так что я все о себе прекрасно знал. И ненавидел себя за то, что не могу смириться… Не могу отступиться. Отпустить тебя туда, где тебе было лучше. Я правда хотел, чтобы Араки исчез. Я ревновал к нему. Я ревновал ко всем, с кем ты… – Я не спал с Араки. Аччан помолчал, с трудом сглотнул. – Тогда почему он так меня ненавидел? Как это было объяснить? Имаи и сам толком не понимал, что творилось в голове у Араки в последний год их общения. – Слишком много всего наложилось. Мы дружили с самого мелкого возраста, и для меня никогда не было никого важней него. Наверное, он к этому привык… и не захотел делиться. – Я бы на его месте тоже не захотел, – помолчав, ответил Аччан. – Но я на своем и понимаю, что такой человек, как ты, не может быть с кем-то одним. – Могу. И буду. Аччан отстранился, пытливо заглядывая ему в глаза. – Это жалость? Или это любовь? И чем любовь отличается от жалости?.. Ты добрый, Хисаши. Может быть, ты сам перепутал эти чувства? – Чушь, – отрезал Имаи, растеряв все аргументы от растерянности. – Я знаю, что чувствую. Аччан медленно кивнул. – Хочешь, я скажу, что чувствую к тебе? – он облизнул губы. – Это восхищение. Твоим талантом, твоей добротой. Благодарность – за то, что ты тратишь свою доброту и талант на меня. Я хочу принадлежать тебе – быть частью тебя, нужной частью… – Ты мне нужен, – прошептал Имаи и невольно прикрыл глаза, когда щеки легко коснулась ладонь Аччана. – И я хочу, чтобы ты был частью меня, – сказал Аччан едва слышно, проводя носом по его скуле, жадно вдыхая запах. – Моей лучшей частью… Имаи уже знал, что будет дальше, но каждый раз это было так по-новому сладко: тяжесть тела, навалившегося сверху; сильные руки, впившиеся в запястья, пригвоздившие к постели; безжалостный рот, терзающий шею. Можно было отпустить себя полностью – биться, пытаться вывернуться и избежать обжигающего контакта, но все бесполезно. Аччан откровенно поклонялся его телу, упивался им, забирая без остатка, выпивая его стоны, его крики, его дыхание. Ни на секунду не выпускал из когтей, как самую ценную свою добычу, и на короткие мгновения близости Имаи позволял себе потерять голову, раствориться полностью – довериться. – Я так хочу, чтобы ты принадлежал мне, – шептал Аччан потом, беспорядочно прижимаясь горячими, высушенными лихорадкой желания губами к его груди, испятнанной поцелуями шее. – Даже если это только слова. Даже если это только сейчас. Но если… если ты передумаешь, ты знай. Я останусь твоим всегда. Я не уйду сам. С кем бы ты ни был – я буду твоим… Наверное, это можно было бы списать на излишнюю эмоциональность Аччана, упорно учившегося выражать свои чувства словами. Наверное, это можно было бы списать на экзальтацию недавней близости. На сладкоречивую манипуляцию. Но Имаи знал – чувствовал на глубинном, интуитивном, непроговариваемом уровне, – что Аччан искренен. А самое страшное, что он не только так думает в эту секунду, но и вполне способен пронести свою отчаянную преданность через всю жизнь. После этого разговора Имаи начал стараться: помнить, осознавать уместность, выбирать нужные обозначения. Иногда он просто обменивался взглядами с Аччаном в присутствии посторонних, и этого хватало для того, чтобы тот немного расслабился. Иногда они касались друг друга – локтями, бедрами, и это тоже придавало Аччану уверенности. В самых тяжелых ситуациях Имаи клал ладонь ему на шею сзади, Аччан замирал на секунду, осознавая, а потом расцветал – становился уверенным, напористым, иногда даже жестким и несгибаемым. У него даже манера речи совершенно менялась, когда он чувствовал Имаи за своей спиной: он мог шутить, смеяться, даже высмеивать – неожиданно тонко, но при этом язвительно. Говорить тоже помогало, но Имаи был не слишком силен в публичных речах. Он знал, что редкие комплименты, полученные при посторонних, Аччан бережно хранит в памяти как особо ценные сокровища. И, возможно, ему просто стоило бы хвалить его чаще, но это было всегда так чудовищно неловко и нелепо, что Имаи сам не был уверен, что у него получилось в этот раз – похвала или очередной бестактный и обидный комментарий. Он предпочитал молчать, возмещая недостаток похвалы тактильно. Он больше не хотел ошибаться. Слишком дорого вставали его ошибки им обоим.