Мой космос

Книга называлась «По кругу», автор Харада Харальд – полукровка, проведший детство на Новой Японии. Сейчас он преподавал социологию в университете на Новой Гиперборее и писал книжки, которые вроде бы и не запрещались в открытую, но заполучить их было достаточно сложно, почти невозможно. Только если кто-нибудь из знакомых внешних привезет файл в личных вещах. В противном случае нужно было ехать в район Сэтагая – там в студенческих пабах и торгующих странной одеждой мелких магазинчиках, которым не нашлось места в до сих пор полумаргинальном Харадзюку, можно было найти нужных людей. Имаи знал про этот район еще с тех пор, когда был школьником и приезжал в Токио на выходные. Тогда он покупал в крохотных подвальных лавках Сэтагая записи внешних музыкантов, фильмы, которым не давали прокатной лицензии на Новой Японии, ежеквартальные сборники выставок самых разных жанров, проходящих на других планетах, исторические и художественные романы. Сейчас к этому набору добавились и книги вроде произведения Харады. Интересным в книге было то, что автор пользовался земными источниками – конечно же, местный официальный бомонд сразу же счел книгу ангажированной. Старая Япония жила по законам Земли, так что с точки зрения Новой не могла претендовать на объективность даже в оценке собственной культуры и истории. На взгляд Имаи это звучало нелепо и комично: отделившаяся пятьсот лет назад и прожившая больше половины этого срока в изоляции колония упрекала метрополию в том, что ее взгляд на собственное прошлое отличается от колониального. Естественно, политические, экономические и культурные процессы перемалывали оба общества, в результате превратив их в две отдаленно похожих нации, и у каждой была собственная призма актуальности, через которую рассматривались тысячу раз искаженные в перспективе исторические факты. Естественно, книга Харады большей частью вырастала из его личного эмоционального опыта, задающего тон его риторике. Естественно, что в такой политической ситуации и таких чувствительных материях и речи не могло идти об объективности. Но не вскормленным с руки Консервативной партией литераторам Новой Японии стоило кричать о предвзятости. А читать было интересно. Харада объяснял некоторые явления, уже давно потерявшие свои названия на Новой Японии, сравнивал их с тем, что происходило и происходит до сих пор в японском обществе на Земле, и приходил к неутешительному выводу, что история идет по кругу, раз за разом. Цикл, который уже несколько раз повторялся на каждой планете: изоляция, консервативность, коллективность, страх нового, революция и переворот в сознании, попытка вписаться в новый многополярный непонятный мир, крах надежд и отчаянная попытка выбраться из ямы, взрывной экономический рост, далеко обгоняющий рост социальный и личностный… Сейчас Новая Япония находилась на стадии постепенного отказа от коллективного самосознания, переходя к более выгодной в текущих условиях позиции индивидуализма и крепких границ между личностью и обществом. Впереди, по всей видимости ждала реакция, затем очередная революция и какой-то период процветающего космополитизма и равноправного сотрудничества с остальными экономически независимыми планетами. Господин Харада явственно высказывал свои сожаления по поводу того, что сам вряд ли доживет до того момента, когда на Новой Японии не будут смотреть на полукровок как на диковинку, а на внешних – как на забавных зверушек, выучивших некоторые трюки. Впрочем, как и всему хорошему, периоду процветания было отведено не больше пары сотен лет, после чего общество ждал очередной глобальный кризис, который сметет все социальные достижения, и Новая Япония вернется к старой модели существования, заложенной еще на Земле тысячи лет назад. От себя не убежать, как бы подводил итоги Харада, и эта его сладострастная обреченность невыразимо раздражала Имаи. Он терпеть не мог этот пораженческий фатализм, эту игру в поддавки с колодой крапленых карт, потому что видел, какой выход предлагает автор из ситуации, и этот выход ему категорически не нравился. Примем себя такими, какие мы есть. Какой смысл в движении, если это движение по кругу. Ничего не делай, потому что все равно все будет как должно… Да Консервативная партия Син-Ямато на руках должна была носить Хараду – он же подспудно вкладывал в головы читателей ровно те же мысли, что транслировались сейчас из каждого динамика, с каждого экрана. Наша суть именно в этом: жить единым разумом, подчиняться старшему, не иметь индивидуальности и не пускать чужаков на свою землю… То, что «По кругу» не распространялась на официальных каналах, могло означать только одно: ни один партийный функционер не удосужился дочитать ее до конца, поставив резолюцию «Отклонить» немедленно после просмотра списка источников. И это раздражало дополнительно. Аччану же книга, наоборот, очень понравилась, ему были интересны многочисленные отсылки к конкретным историям и судьбам, которыми изобиловало произведение Харады. Если Имаи быстро ухватил суть исследования и дальше уже читал только для того, чтобы найти множественные подтверждения своей догадке и в надежде, что автор все-таки попытается удивить и вывернуть с проторенного пути, то Аччана больше интересовали частности. Не теория о том, куда и почему движется японское общество, а, скорее, практические советы, как себя вести в той или иной ситуации, чтобы не попасть между жерновов истории. – Это то, о чем говорил Араки, – ровным голосом заметил Аччан, выключая книгу, и Имаи невольно поморщился. Вспоминать бывшего друга было до сих пор неприятно, но Аччан не забывал ничего, помнил все обидные и грубые слова, что получал за всю жизнь, и всю жизнь пытался их осмыслить и примириться со сказанным. Рационализировать. Нет чтоб просто плюнуть и отстраниться, как всегда делал Имаи. – Наверное, у меня в крови до сих пор эти древние инстинкты, которые заставляют искать свою стаю… – Это не инстинкты, – возразил Имаи. – Такое поведение воспитывается сообществом. Тебя таким сделали – и родители, и ближайшие родственники, и твои друзья. Они все жили по этим старым законам, вся Фудзиока так жила. А Араки – просто сноб, – добавил он в сердцах. Оба они были тогда малолетними снобами, краем глаза увидевшими другой, яркий, необычный мир и по-детски презиравшими свой старый косный дом. – Возможно, – согласился Аччан, не споря, но быстро, едва заметно улыбнувшись. – Мне больше интересно то, что каким-то образом в этой среде появляются такие люди, как ты. И как Араки, вероятно. Те, которые живут по своим законам и правилам… Откуда вы их берете? А, главное, как ухитряетесь не замечать и не понимать правила, по которым живут все вокруг вас? – Ну не то, чтобы мы их совсем не понимали… – протянул Имаи и тут же поправил себя. – Араки вот отлично понимал. Он мне и рассказывал, как все устроено. Заведено. А я… не знаю. Может быть, это какое-то отклонение? Аччан с изумлением на него посмотрел, и Имаи пояснил: – Ну, бывает такое, когда люди не понимают, как устроен мир. В социальном плане. Есть те, которые чувствуют интуитивно. А мне нужно было много читать, чтобы начать разбираться. И то… как-то не очень получается. – Интересно, – протянул Аччан. – То есть, прогресс двигают люди, которые просто не понимают интуитивно, почему все ведут себя как придурки? – Ну да. – Имаи хмыкнул, неожиданно развеселившись. – Люди с отклонениями. Было забавно думать про себя так. Он, конечно, не претендовал на то, чтобы двигать прогресс или еще что-то такое же серьезное и ответственное. Но отличаться от других для него никогда не было проблемой, в отличие от многих сверстников. Даже наоборот. Другим быть – прикольно. Даже если это означает, что у тебя отклонения. В сущности, что плохого в отклонениях? – Но, в целом, неудивительно, почему эту книгу официально не скачать, – задумчиво сказал Аччан. – Кому понравится, когда твою цивилизацию описывают так. – Как? – было ужасно любопытно, насколько по-разному они воспринимали вещи. – Все дело в интонациях, – пояснил Аччан. – Он описывает обычные вещи, которые у нас приняты, но с таким… Это даже не брезгливость, не ужас. Это… такой очень скандальный подход, как из желтых новостей. Смотрите, у них разрешена проституция! Смотрите, они могут официально заниматься сексом с тринадцати лет! Смотрите, у них можно легально принимать наркотики… Никто не пишет с таким истеричным осуждением про Новый Авалон, где в отличие от нас нет ограничения даже на тяжелые, калечащие вещества. Никто не кричит про Новый Китеж, где можно вступать в брак с десяти лет… – Потому что у них очень длинный год. Их десять лет – это наши двадцать. – Ну все равно. У нас тоже, знаешь, не на каждом шагу тринадцатилетние работают в секс-услугах. – А такое вообще бывает сейчас? – неожиданно заинтересовался Имаи. Аччан покачал головой. – Не слышал. Это же все… просто старые законы. Когда-то это работало, а сейчас… с обязательным средним образованием еще пойди найди время заниматься проституцией. Имаи невольно фыркнул. – Звучит так, будто ты искал! Время, в смысле. Аччан рассмеялся, неожиданно краснея. – Ну… скажем так, мне предлагали. Не прямо проституцией, но так. Подработать в одном заведении в Такасаки – просто болтать с посетителями, изображать из себя недотрогу или, наоборот, развратную шлюшку, разводить на выпивку… – В тринадцать лет? – поразился Имаи, пытаясь представить себе Аччана тогда. – В четырнадцать. Типа, физиономией вышел. Ну и я был уже довольно крепким. Но ничего не получилось – я не умел разговаривать и вообще был... Ну, ты помнишь. Сидел как бука и мрачно пялился на посетителей, думая, как бы уже поскорее свалить. А если ко мне кто-то все равно подходил, то… в общем, от меня все быстро сваливали, так что после пробного вечера меня попросили на выход. Имаи прикусил губу, чтобы не рассмеяться. – А потом я познакомился с ребятами Мацуды и уже не думал о таких способах заработка. – С ними уже хватало денег? – эта мысль неожиданно царапнула, но Аччан покачал головой. – Нет, я не… Я как-то избегал всех замесов, которые могли принести прибыль. Очень неловко себя при этом чувствовал, но… Мне казалось, если я хоть раз возьму чужие деньги, то уже не смогу с собой жить дальше. – То есть, ты с ними тусовался на благотворительных началах? Аччан помолчал, улыбаясь и думая о чем-то своем. – Наверное, это было что-то из серии описанного у Харады. Мне нужна была какая-то общность, в которой я бы занимал свое место. Дело было не в деньгах, а в ощущении себя своим. Хотя я понимал, что они придурки и занимаются ерундой, что это все опасно и нехорошо, но… Это была единственная группа людей, в которой я был на месте. Не бог весть каком, но своем. В общем, то же самое, но гораздо полней и сильней я чувствую сейчас – на своем месте в группе. Это как семья, только больше. То, что тебя определяет, и то, чему ты принадлежишь. То, ради чего ты прилагаешь все свои силы и готов отдать все, что у тебя есть, и счастлив этому… – Просто самурайская преданность, – хмыкнул Имаи от неловкости и тут же замер, борясь с порывом втянуть голову в плечи и отвести взгляд – Аччан обернулся и посмотрел. Так обнаженно и болезненно, наотмашь, что внутри что-то в который раз дернуло – он опять сказал что-то не то. Опять ляпнул, наверняка обидел или задел что-то, о чем понятия не имел. – Я совсем не похож на самурая, – сказал Аччан, глядя на него и пытаясь улыбнуться. – Почему? – обреченно спросил Имаи. Если он не спросит, будет только хуже, это они уже проходили. Аччан опустил взгляд, кусая губы. – Ну, ты же читал у Харады. Самурай должен быть каждую минуту своей жизни готов умереть за господина, – сказал он, наконец, очень тихо. – А я боюсь. Боюсь смерти. Это прозвучало так, будто стыдней этого признания не могло быть ничего на свете. Имаи на секунду задумался – а боится ли смерти он сам? Ему очень не хотелось бы умирать сейчас, или завтра, или в каком-то обозримом будущем – слишком много дел, слишком много планов, слишком много интересного, чтобы взять и умереть. Потом, когда-нибудь в отдаленном будущем – ну, если допустить, что когда-нибудь ему станет неинтересно жить – да. Но сейчас… не хочется. Не готов. – Я, в общем, тоже не хотел бы умирать прямо сейчас, – сказал он как можно небрежней. – Так что мы оба – не самураи. Аччан усмехнулся, качая головой. – Это другое. Не хотеть смерти и бояться ее – разные вещи. Имаи в замешательстве почесал ухо. Он не был готов вести этот разговор. Он понимал, что они опять ступают на зыбкую почву загадочных душевных лабиринтов Аччана, и любое сказанное им слово могло нанести непоправимую травму. Или, наоборот, вылечить. Или же просвистеть в молоко и вообще никак не отразиться. Слишком мало информации. – Все чего-то боятся, – сказал он, наконец. – Смерти бояться логичней, чем, я не знаю… клоунов? Глаза Аччана расширились. – Клоунов? Кто-то боится клоунов? – Ну, знаешь, эти жуткие монстры-клоуны из фильмов. В кино-то они страшные, но в жизни их бояться как-то странно. Или осьминогов. Есть люди, которые ужасно боятся осьминогов. Вот это – странно. – Да уж… – А в страхе смерти нет ничего постыдного. Это самый естественный страх, который только может быть у живого существа. В общем, я рад, что ты боишься. Я бы не хотел, чтобы в какой-то момент ты решил, что проще умереть, чем терпеть. Аччан длинно вздохнул, усмехаясь. – Ну, это точно не про меня. На это Имаи было что возразить. Тот жуткий случай, когда Аччан едва не спрыгнул в карьер на ховере, – они так и не поговорили об этом. Слишком много вины, слишком понятны и болезненны причины. Никому не хотелось бередить прошлое, но тот случай оставался еще одним заросшим гнойником, который время от времени дергал и ныл, насылая жар и лихорадку. – Если все-таки… – начал Имаи, колеблясь, – если все-таки ты когда-нибудь подумаешь… Пожалуйста, скажи мне. Не… решай все один. Аччан кинул на него острый взгляд. – Ты о том случае? – его голос звучал нарочито небрежно. – Я был пьян. Это было порывом. И то – испугался в самый последний момент. Я не могу планировать такие вещи… Просто в тот момент показалось, что дальше будет только хуже, не только мне – всем остальным из-за меня. Он сглотнул, отворачиваясь. – Я думал, что потерял тебя навсегда. Я знаю, как это звучит. Араки говорил, что я манипулирую твоим чувством вины. Наверное, так и есть. – Перестань. – Ты ведь не вернулся бы ко мне, если б не тот случай, правда? Я не планировал этого, но когда ты… когда ты вместо того, чтобы сказать, что все кончено, отдался мне. Когда ты пригласил меня поехать с собой. Я понимал, что это все из-за чувства вины. И не отказался. Я знал, что рано или поздно чувство вины сотрется, и ты прозреешь – Араки был абсолютно прав. И моей задачей было стать необходимым за то время, что у меня осталось. Чтобы ты не смог от меня отказаться. Сам. Он обернулся, глядя на Имаи с обреченной тоской. – Так что ты можешь не переживать на мой счет. Я не убью себя, когда ты меня бросишь. Я переживу это. Правда. Имаи медленно кивнул, судорожно соображая, как на это ответить. – Хорошо, – сказал он в конце концов. – Не то чтобы я собирался тебя бросать, но… Я рад, что ты ничего не сделаешь с собой, как бы ни повернулась жизнь. Аччан все еще смотрел на него – напряженно, с ожиданием. Он раскрыл карты и ждал того же от Имаи. – Я правда чувствовал себя виноватым тогда. Я обещал тебе, а сам… то есть, я планировал, я работал над тем, чтобы мы продолжили все вместе… Но я тебе изменял. Ты об этом знал и молчал, терпел. А мне просто было стыдно смотреть тебе в глаза. Я слишком много думал о собственном стыде и слишком мало о тебе, поэтому так все и получилось. Ты решил, что потерял меня и дальше будет только хуже… просто из-за того, что я был слишком слабоволен. Так что… да, я чувствовал себя виноватым. И я очень хотел, чтобы между нами все изменилось. Стало совсем иначе. На другом уровне. – Со мной сложно сделать что-то на другом уровне, – горько усмехнулся Аччан, но Имаи только покачал головой. – Получилось же. Аччан поднял на него полный несмелой надежды взгляд. – Получилось? Имаи кивнул. – Мы меняемся. Ты меняешь меня, Аччан. И я тебя меняю. Наверное, это лучше всего, что могло бы быть. Аччан медленно кивнул, глядя на него с благодарностью. Шагнул ближе, обнял, прижимаясь губами к щеке, замер, когда почувствовал ответные объятия. – Спасибо, – шепнул он тихо. – Ты не представляешь, как… спасибо тебе. И Имаи с облегчением понял, что в этот раз ему удалось пройти по лабиринту и не заплутать. Чертовски нервно. Чем дальше, тем проще становилось с музыкой. Это было как с письмом: пока ты едва держишь карандаш в руках, пока все, что ты можешь, – это выводить кривенькие значки каны, ты чувствуешь себя беспомощным и косноязычным, даже если в уме уже написал целый роман. Как с рисованием: пока ты не можешь даже круг нарисовать ровно, какие бы потрясающие картины не вставали перед твоим внутренним взором, их невозможно воплотить. Нет инструмента – нет возможности делать то, что хочешь. Поначалу Имаи даже злился, потому что все, что он мог играть, – это очень простые вещи. Элементарные. Что бы ни бурлило у него внутри, выразить он это мог только через несколько вызубренных аккордов. Раздражало еще и то, что у Хиде прогресс в отношении игры на гитаре шел гораздо быстрей, но в какой-то момент Имаи просто запретил себе сравнивать. Нужно было работать с тем, что есть. Никто не отрицал стремления к усовершенствованию навыков, но ждать до тех пор, пока навыки не начнут соответствовать его запросам, он не собирался. Проще было адаптировать идеи к своим возможностям. Тем более, что идей было множество, на любой вкус, они как фейерверки взрывались перед глазами, стоило только отпустить воображение. И первые годы так и шло: до дебюта, да и некоторое время после. А потом, в какой-то неуловимый момент Имаи поймал себя на том, что все уже давно изменилось. Постепенно, одно за другим, и все незаметно стало совсем иначе. Изменился подход, изменилось смысловое наполнение. И музыка стала звучать иначе. Появились оттенки и нюансы, появилась окраска и настроение. Перед ними начали вставать какие-то задачи помимо банальной: написать новую песню, желательно, поприкольней. Это было невероятно увлекательно еще и потому, что теперь он был не единственным, кто воплощает свои идеи. Хиде писал свою музыку, Аччан – тексты к большей части их песен, и необходимость как-то сопоставлять свои мысли с представлениями остальных неожиданно не бесила Имаи, а наоборот будто добавляла новый элемент в головоломку, которую было чрезвычайно интересно разгадывать. Особенно интересно было, конечно же, с Аччаном, потому что с Хиде они как-то интуитивно понимали друг друга, чуяли нутром, что другой собирается сделать. Видели друг друга как бы в перспективе, раскладывая на планы и проводя воображаемые линии – довольно четкий многомерный образ, обрастающий все большим количеством подробностей с накопленным опытом общения. А с Аччаном перспектива не работала. Привычно выстраиваемые параллельные внезапно сходились или разбегались в разные стороны, вымеренные углы разъезжались, все построения рушились, а обломки складывались в совершенно нелогичный, но невероятно привлекательный узор. В этом узоре не было хаоса и прослеживалась своя четкость и логика, только это была логика, уводящая совсем в другую, малопонятную Имаи сторону. И если работу Хиде он мог в общих чертах предсказать и предвосхитить, создавая щекочущий что-то глубинное синхрон, то с Аччаном ему было постоянно любопытно, что выйдет? Куда уведет их совместная работа? В какую картинку соберутся их кусочки пазла? Что было еще интересно: начав писать тексты, Аччан внутренне… как бы сосредоточился, что ли. Собрался, сфокусировался на чем-то, невидимом взору. В нем постоянно происходили какие-то процессы, и Имаи сгорал от любопытства и невозможности залезть внутрь и посмотреть, что же там творится. Плюс ко всему Аччан стал совершенно другим внешне, наверное, в глазах посторонних – и вообще полной своей противоположностью. Дело было даже не в косметических изменениях – Имаи подозревал, что минимальная пластика не столько приукрасила его внешность, сколько подарила уверенность в себе. И с этой уверенностью пришли и изменения: движения стали более плавными, излучаемая энергетика перешла из колкого ультрафиолетового спектра в плавящий инфракрасный. Он даже волосы перестал красить, вернул себе настоящий цвет и отпустил их ниже лопаток. Но Имаи знал, что внутри Аччан совсем не изменился, просто научился гораздо лучше себя контролировать. Он уже не вскидывался на прямые или завуалированные подначки, не пламенел скулами, не стискивал зубы. Не бросался в драку, посчитав, что обижают своих. Он только усмехался и прикрывал тяжелыми веками глаза, а иногда и отвечал что-то – негромко, насмешливо, язвительно. Но черный огонь бушевал в нем – Аччан расплескивал его по сцене, Аччан выпускал демонов наружу в их спальне, переход от покорной жертвенности к властной жестокости мог быть настолько внезапным, что Имаи терялся и замирал под этим напором. Это случалось редко, наверное, гораздо реже, чем сам Аччан в этом нуждался, но спровоцировать подобный выплеск было невозможно, поэтому Имаи смирился и ловил моменты запретной сладости как только они случались. Аччан не причинял ему боли – всегда помнил об этом, всегда контролировал себя даже в те моменты, когда, казалось, ему напрочь сносило крышу. Но заставлял делать все так, как он хочет, не стеснялся применять силу, и было что-то невероятно жгучее в том, чтобы биться в его руках, чувствовать его силу и собственное противоестественное возбуждение… и сдаваться. Аччану и себе одновременно. С сексом было интересно: когда у них только появились деньги на что-то кроме еды, приличного жилья и одежды, Имаи начал покупать то, о чем давно мечтал, – игрушки. Разных цветов, фактур и форм, разных размеров и предназначений, все это разнообразие простых и сложных механизмов завораживало его. И возбуждало. У Аччана, правда, бесконечная череда разноцветных девайсов вызывала только недоумение, но он не возражал против участия новых друзей Имаи в их сексе. И Имаи с упоением пробовал на нем то одно, то другое, отмечая для себя реакции, подробно расспрашивая об ощущениях. Был даже некоторый период, когда они занимались сексом только с помощью игрушек, но Аччан долго не выдержал и взмолился. – Тебе же нравилось? – недоумевал Имаи. – Ты же всегда кончаешь? – По сравнению с нормальным сексом вот этот вот, – он выразительно потряс оранжевой загогулиной, – все равно что попкорн по сравнению с нормальной едой. Да, прикольно, даже вкусно, если не слишком часто. И наесться можно, да. Только если больше ничем не питаться, с ума сойдешь и от изжоги загнешься! Он с досадой отшвырнул загогулину от себя, она ударилась об стену, да так и прилипла, покачиваясь. Аччан круглыми глазами посмотрел на загогулину на стене. Потом на Имаи. А потом они начали нервно хихикать, и уже через минуту сорвались в смеховую истерику и еще долго не могли успокоиться, падая от хохота на постель каждый раз, как взгляд задевал до сих пор подрагивающую оранжевую игрушку. В конце концов Аччан решительно сорвал ее со стены и запихнул в ящик к остальным. И на этом период владычества игрушек в их сексе закончился. Нет, Имаи покупал еще время от времени какие-то особо интересные новинки, но уже без фанатизма. Единственным секс-девайсом, который прижился в их ежедневном обиходе, был клинер – чудо внешней техники. Маленький аккуратный прибор был предназначен для очищения, расслабления и смазки перед анальным сексом, все параметры регулировалось по вкусу потребителя, и, если не задумываться, клинер ничем особенным не отличался от сотен других бытовых приборов. Вот только Имаи всегда и все было любопытно, поэтому он почитал про принцип работы клинера и немного обалдел. Занималась эта штука не более и не менее чем молекулярным расщеплением. Сенсор вычислял границы человеческого тела, сформированное в пределах указанных границ поле разлагало продукты жизнедеятельности на молекулы, а потом собирало эти молекулы в смазочный материал, наиболее близкий к естественной человеческой слизи. В это было невозможно поверить: настоящее молекулярное расщепление и синтез! То, что могло обеспечить людей… Да всем, чем только угодно! Любая еда, любые вещи, любые органы, если уж на то пошло! Это же поистине безграничные возможности для улучшения качества жизни на всех планетах. И вся эта великолепная, гениальная, отточенная технология в прямом смысле была засунута в задницу! – Ничего удивительного, – Аччан был настроен скептически. – Зачем что-то фундаментально менять в этом мире? Зачем ставить с ног на голову отлаженные веками процессы и взаимосвязи? – Но ведь это – прогресс. Новые возможности. Жизнь можно было бы переменить кардинально. – А кому это выгодно – менять? – Ну… людям. Всем. Аччан только фыркнул. – Людям выгодно, чтобы все шло так, как идет. Вот изобрести новый вкус газировки – выгодно. Придумать очередную игрушку для более яркой дрочки – выгодно. А обеспечить каждого едой, одеждой и органами, да еще так, чтобы этому каждому ничего не пришлось делать взамен… это же приведет к хаосу. Все рухнет, людям будет незачем держаться друг за друга. Они перестанут бояться за себя и своих близких. – Разве это плохо – перестать бояться? Аччан посмотрел на него долгим сложно читаемым взглядом и отвернулся, вздыхая. – Для таких анархистов, как ты, – безусловно хорошо. Но, я думаю, тот человек, который придумал этот принцип, много в какие компании обращался с попыткой продать свою технологию. И то, что его не завербовали даже правительственные организации, говорит о многом. Хотя бы о том, что мир сейчас настолько ленив и беспечен, что не стремится ни к какому прогрессу. Только поэтому ему повезло остаться живым и пристроить свое изобретение хотя бы в качестве ершика для дерьма… Тут Имаи не выдержал и расхохотался. И полез к Аччану, тормоша, целуя в щеки и уши, заставляя улыбаться тоже, а потом откинуться навзничь, позволить Имаи сделать все, что ему захочется. Неизменно завораживала его покорность – только сейчас, спустя несколько лет вместе, Имаи перестал стесняться этого и гнать от себя неподобающие мысли. Аччан хотел, чтобы им владели, чтобы его использовали, он мог кончить только от откровенных, грязных слов на ухо или осознания того, какое удовольствие доставляет своим телом. Он подчинялся приказам и так сладко стонал, разводя ноги и впуская в себя, он смотрел в глаза своим затягивающим космическим взглядом и дрожал от возбуждения, открывая рот и позволяя трахать себя в горло. Имаи уже давно перестал пытаться понять, почему Аччан стал таким? Почему он сам стал таким, что ему этого хочется – обладать, подчинять, приказывать и замирать от восхищения, видя, как Аччан старается для него? Где-то в глубине души Имаи знал ответы на эти вопросы, но не хотел выпускать их на поверхность. Он не мог ничего изменить, не мог переделать их обоих, поэтому… можно было просто получать удовольствие, не задумываясь о том, насколько это неправильно. Все, о чем он беспокоился сейчас, – это как не надавить излишне сильно. Как не сломать Аччана окончательно. Но что-то опять же очень нутряное, запрятанное на самые нижние слои его сущности, подсказывало, что вряд ли у него получится. Аччан был сильным, гораздо сильней, чем казался на первый взгляд. И гораздо гибче всех, кого Имаи знал. Наверное, это и позволяло ему примиряться не только с тем, что происходило в его жизни, но и с самим собой. А вот у Имаи так не получалось. Он знал, что у него репутация человека мягкого и бесконфликтного, уступающего, готового на компромиссы, – знал и только посмеивался. Это было ему на руку – в творческом плане. С людьми гораздо проще работать, когда они не воспринимают тебя как сурового лидера, которому слово поперек не скажи. Когда не боятся предлагать новое, защищать свою точку зрения. Иначе какой смысл вообще заниматься музыкой в группе? Общаться с людьми? Скучно быть все время правым и единственным. Но в некоторых вещах он не мог позволить себе идти на компромисс. Его просто наизнанку выворачивало, когда что-то очень важное шло не по-его. Когда в его планы вмешивались. Когда ему что-то запрещали. Когда у него пытались отобрать то, что Имаи считал своим. Он был готов делиться – до какого-то разумного предела, разумеется, – но не отдавать. Тем более отдавать тому, кого считал недостойным… Или просто завидовал?.. Это был последний концерт мини-тура, который они устроили только для членов фан-клуба: чем сильней росла популярность группы, тем больше им не хватало выступлений на камерных площадках, где видишь лица публики, можешь как-то взаимодействовать с залом. Для Аччана это было практически витально – он будто работал на эмоциональной отдаче зала и, чем ближе к нему находились зрители, тем мощней заряжался, тем ярче выступал и лучше потом себя чувствовал. Поэтому после каждого крупного выматывающего тура на серьезных коммерческих площадках они давали несколько выступлений «для своих» – в небольших лайвхаусах, даже клубах. Сам Имаи такой зависимости от публики не имел, но во время выступлений только для фанатов он чувствовал, как в измотанном месяцами концертов и пьянок теле будто срабатывает какой-то бустер. Включается второе дыхание. Он беседовал потом с остальными, и Хиде с Ютой сказали, что испытывают что-то похожее. Только Ани-сан, как обычно, кряхтел и отшучивался. Зато Аччан буквально плескался в чужом обожании и откровенной похоти: обычно он начинал с того, что принимался приставать к Имаи или Хиде, пока не доводил первые ряды до неконтролируемого слюноотделения, а после этого он шел к краю сцены. Наклонялся или даже опускался на колени. И десятки рук тянулись к нему, трогая, откровенно лапая, гладя по лицу и груди, касаясь бедер и паха. Имаи знал, что к этому моменту у Аччана почти всегда стоит, так что кто-то из не слишком скромных фанатов помимо выступления мог получить за ту же цену и секундную дрожь, прерывистый вздох, адресованный именно ему или ей. Не взгляд, нет – свет рампы в таких залах обычно слепил при подходе к краю сцены. Так что Аччан различал только смутные тени и ощущал прикосновения эфемерных рук. Зато Имаи со своей позиции было отлично видно, кто и что делает с его вокалистом. И это… заводило. Настолько, что если сальдо энергии у Аччана под конец концерта было достаточным, они трахались прямо не выходя из клуба – где-нибудь в подсобке или туалете, едва расстегнув костюмы и не успев даже смыть грим. Распаленный фанатами Аччан был таким страстным и нетерпеливым, таким горячим, что даже если Имаи уставал сам, один полыхающий огнем взгляд Аччана поднимал у него все дыбом. Иногда Имаи даже думал о том, что с удовольствием бы посмотрел на Аччана… с кем-то еще. Со стороны. Не вовлекаясь так, что напрочь сносило крышу, чтобы можно было просто насладиться тем, какой он красивый и самозабвенно отдающийся. Самому Аччану предлагать такое было бесполезно – он не понимал и не принимал самой идеи свободных отношений, секса с кем-то еще кроме постоянного партнера. Кроме того, кому обещал быть верным до самой смерти. Зато смотреть на то, что он вытворяет на сцене, Имаи никто не запрещал. И он смотрел, радуясь, что гитара прикрывает его пах, – фанаты были глазастыми и легко бы связали одно с другим, а их выпускающей компании ни к чему были слухи, мешающие продажам. Заигрывания на сцене никто не воспринимал всерьез, и до какого-то момента каждый в зале мог считать, что возбужденный и льнущий к чужим ладоням Аччан принадлежит сейчас только ему. Имаи смотрел, стараясь не потерять мелодию, как руки – женские, мужские, в браслетах и кольцах, в шипованных кожаных напульсниках, в перчатках с обрезанными пальцами – скользят по затянутым в кожу бедрам Аччана, оглаживают его предплечья. Как сам Аччан выгибается и запрокидывает лицо к бьющему сверху прожектору, продолжая петь – полно, страстно, не сбиваясь, только жарко выдыхая на конце каждой фразы… В какой-то момент взгляд сам скользнул чуть в сторону, пробежался по лицам… и запнулся на одном. Примерно ряду в третьем стоял высокий широкоплечий мужчина: небрежно уложенные волосы ниже плеч, красивое лицо – такие часто приходили к ним на выступления. Они старались подражать Аччану, одевались в похожую одежду, даже красились так же и обычно уводили перевозбужденных и согласных на копию фанаток после концерта с собой. Вот только этот не подражал Аччану, он и выглядел совсем не так, как фанат. Он смотрел на Аччана в упор с… интересом? Его явно развлекало и удивляло то, что он видел, но на его лице не было ни тени привычного для передних рядов экстаза. Как он тут вообще оказался, мимолетно удивился Имаи. Он же явно в первый раз на концерте BUCK-TICK. Впрочем, всякое бывало, может быть, пришел с девушкой или парнем. А тут такое… Он хотел уже было вернуться к Аччану, тем более, что тот наконец поднялся и отлип от партера, отступил вглубь сцены, и теперь за ним можно было наблюдать краем глаза, не вызывая подозрений, но мужчина неожиданно обернулся к Имаи и поймал его взгляд. Вот тут, надо признать, Имаи сбился. Позорно мазнул пальцами мимо, выдавая совершенно омерзительный звук. Правда, вряд ли кто-то, кроме своих это заметил – зрители были поглощены представлением и ловили только голос Аччана. По крайней мере те, кто были видны Имаи. Кроме этого… человека. Который теперь смотрел на него с легкой улыбкой, не сводил глаз. Вряд ли он сам до сегодняшнего дня знал, как выглядит Имаи, но был уверен, что тот его узнал. А Имаи и правда его узнал, хоть и видел до этого один раз в жизни. Они тогда учились в первом классе старшей школы. Имаи впервые влюбился и пока еще никому об этом не рассказывал, не уверенный в том, что за странные ощущения испытывает при взгляде на красивого и замкнутого одноклассника. Он специально садился за одну из задних парт, чтобы во время уроков краем глаза смотреть на Сакураи и пытаться понять, почему от его присутствия рядом так радостно и при этом так тоскливо. Сакураи его предсказуемо не замечал, он вообще не обращал внимания ни на кого и на уроках или спал, или читал в паде что-то явно не по теме урока. Или смотрел в окно, думая о чем-то своем, и у Имаи непривычно замирало сердце и перехватывало горло от редких взглядов на его профиль. После первого урока Сакураи, отоспавшись или намечтавшись, обычно сваливал, и это было тем более удивительно, что никто из остальных учеников понятия не имел, куда он каждый день отправляется. Но в один день все узнали. По крайней мере, смогли делать какие-то предположения. Во время перемены Имаи с Араки вышли на улицу, как и все остальные, но по каким-то причинам замешкались и успели увидеть только как невозмутимый и мрачный Сакураи, засунув руки в карманы, идет через весь школьный двор к гудящему низко над землей ховер-байку. Байк был черным, блестящим, с красно-желтыми языками пламени, которые поражали воображение. На байке вполоборота сидел взрослый парень, очень красивый – острой, почти хищной красотой. Он смотрел на подходящего к нему Сакураи с полуулыбкой, и когда тот легко вспрыгнул позади него и явно привычно сжал коленями бедра, оглянулся и сказал что-то. И Сакураи в ответ улыбнулся – мягко, смущенно, сияюще. Это был первый раз, когда Имаи увидел, как Сакураи улыбается. Это был первый раз, когда Имаи почувствовал ревность, еще не зная названия для этого чувства. – Это Мори, – сказал ему потом кто-то из класса. – Киёмару Мори. Он из банды Мацуды. Страшный тип… Не знал, что Сакураи с ним водится… Это уже потом мысль о том, что Сакураи и сам в банде, стала привычной в классе и не вызывала дополнительных пересудов. Но тогда вся школа обсуждала это эффектное появление Мори в школьном дворе. Выдвигались самые разные предположения об их связи. Наверное, именно тогда этот повсеместный треп и заложил в голову Имаи идею о том, что Сакураи и Мори – любовники. И мысль эта, кипевшая где-то на втором-третьем уровне сознания, возмущала Имаи одним своим наличием. Он очень хорошо запомнил лицо Мори в тот раз и уже никогда ни с кем бы его не спутал. Вот и сейчас, глядя на улыбающегося ему мужчину, стоящего словно скала в водовороте бурлящих и бьющихся в экзальтации фанатов, Имаи судорожно пытался взять себя в руки. Откуда он взялся? Зачем пришел через столько лет? Хочет забрать Аччана обратно? От одной этой мысли пальцы сжимались на грифе так сильно, что трещали накладки. Кое-как отыграв, Имаи выскочил в фойе раньше всех. Он хотел успеть первым, чтобы Мори не добрался до Аччана, но только влетел в толпу поджидавших у дверей фанаток. И вряд ли бы у него получилось выбраться из окружения самостоятельно, но неожиданно оказавшийся рядом Мори просто взял его за руку и выдернул прочь, грозно рявкнув что-то опешившим от неожиданности девчонкам. А потом быстрым шагом повел прочь так, будто знает, куда идет. – Где служебный выход? – спросил он, когда они удалились на безопасное расстояние. Имаи показал кивком на дверь к лестничному пролету. Они оказались на улице через пару минут, и только в этот момент Имаи остро понял, что он один тут в компании бывшего бандита, который явно его сильней физически, и даже намерений его не знает. Это было очень неуютное ощущение, почти страх. Но Мори, видимо, поняв, какое впечатление производит, расслабленно сел на перила крыльца, достал пачку сигарет, прикурил и дружелюбно предложил Имаи. Первым порывом было взять, но – он же не знает мотивов этого человека. Да и кто угадает, что у него там в сигаретах. Лучше быть осторожней. – Ты пришел поговорить с Аччаном? – спросил Имаи, глядя на него в упор. Мори хмыкнул и задумчиво покачал головой, неторопливо затягиваясь. – Поговорить?.. Да, вроде бы, нам не о чем разговаривать. Так. Посмотреть. Он молодец – выбрался из этого дерьма. – Как и ты. – Наверное, это прозвучало слишком недружелюбно, но Мори не обратил на это внимания. – Ну, меня, скорее, наоборот – засунули в нужник с головой. – Однако сейчас ты здесь и благоухаешь. Мори рассмеялся, наконец-то разглядывая его с интересом. – Что ты так кидаешься? Поверь мне, Атсуши вовсе не нуждается в том, чтобы его защищали. Тем более – от меня. Я никогда не желал ему плохого. – Да. Просто использовал его в своих целях. Теперь Мори выглядел уже заинтригованным. – В общем-то, мы оба друг друга использовали в своих целях. Я его – чтобы подразнить Янаги. Он меня – чтобы Янаги до него не добрался. Сердце застучало так быстро, что противно повлажнели ладони. – Типа, лучше ты, чем Янаги? – процедил Имаи сквозь зубы. Он понятия не имел, что способен так злиться, и это выбивало из колеи. Первый раз в жизни ему хотелось кого-то ударить, это было неимоверно глупо, но прямо сейчас он просто ненавидел Мори – за его гладкое красивое лицо, уложенную волосок к волоску прическу, стильную дорогую одежду. Казалось, арест и приговор ничуть не сделали его жизнь хуже, никак не изменили его, он все так же лениво улыбался и смотрел на Имаи как на забавную диковинку, милого щенка, который своим потешным лаем пытается не подпустить его к аппетитно накрытому столу. – Постой, – неожиданно серьезно сказал Мори. – Ты что… ревнуешь? Имаи промолчал, уверенный, что любой его ответ вызовет очередную небрежную ухмылку. – Ты думаешь… – Мори потер щеку, отводя взгляд. – Ну да. Что, собственно, еще можно было подумать. Такой красивый мальчик. Такие отвратительные похотливые сэмпаи. Он поднялся, внезапно оказавшись еще и на полголовы выше Имаи. Отступить сейчас было немыслимо, поэтому Имаи так и стоял к нему вплотную, глядя исподлобья. – Я никогда ему не предлагал, – сказал Мори тихо и отчетливо. – И Атсуши мне, естественно, тоже. Янаги имел на него виды, но после пары неприятных случаев с кохаями Мацуда сделал ему основательный втык и он больше не рисковал приставать к своим. Так что Атсуши в любом случае ничего не грозило. Мори еще раз окинул его взглядом и отступил сам, отвернулся, закидывая плащ на плечо. – Ты, кстати, мог бы спросить у него сам, – сказал он, не оборачиваясь, как какой-то пафосный герой из аниме. – А не психовать из-за того, чего не было. – Он ездил только на твоем байке, – неожиданно для себя выпалил Имаи. Мори вздрогнул и оглянулся. – Даже когда решил покончить с собой – был на нем. Мори облизнул пересохшие губы, хмурясь. – Я не знал об этом. – Это было давно. – Мне жаль это слышать, но… ему просто всегда нравился мой байк. Он был классным. Я, кстати, предлагал Атсуши купить такой же, но он отказался наотрез. – С чего вдруг такая щедрость? Мори вздохнул, снова отворачиваясь. – У нас с ним было много общего, знаешь ли. Вот только байка у него не было. И пошел прочь – неторопливой, почти ленивой походкой, широкоплечий, худощавый, с блестящей гривой волос до плеч. Со спины он так дико и неуместно напоминал Аччана – взрослого, спокойного, уверенного в себе, еще не существующего, – что горло противно сжалось. Много общего. Да что у них вообще могло быть общего? – Мори? – Аччан был изумлен. – Правда приходил? И как он? Что с ним? Имаи пришлось признаться себе, что это жадный интерес был ему неприятен. – Да нормально, – сказал он как можно более небрежно. – Такой весь из себя пижон и красавчик. Как обычно, в общем. Аччан рассмеялся. – Да, – сказал он почти мечтательно. – Он всегда умел произвести впечатление. Даже когда появлялся с расквашенной физиономией или в рваной рубашке – сразу было видно, что он только что из драки, но при этом выглядит как герой приключенческого фильма, а не какая-то там шпана. Аччан вздохнул. – Всегда так хотел быть на него похожим. – Почему? – не удержался Имаи. – Ну, знаешь… В нем был недоступный мне класс. Мы же все там были, по сути… просто обиженные дети. Они немного старше, я немного младше… Мори тогда было двадцать, Мацуде – двадцать один, всего-то. И у каждого были свои проблемы, которые мы пытались решить, отомстив окружающему миру за свою боль. И мы все были… Я был трусливым и отчаянным. Мацуда – озлобленным и упивающимся крохами собственной власти. Янаги… он вымещал на других то, что пришлось испытать самому. А Мори был… легким. У него было полно проблем, но он просто сбегал от них, погружаясь в этот мир странной полукриминальной романтики… – Вот уж у Мори, судя по всему, все было прекрасно. С его-то семьей. Он и сейчас процветает. Аччан помолчал, опустив глаза, а потом сказал: – У него был такой же отец, как у меня. Просто богатый и из-за этого еще более уверенный в собственной безнаказанности. Но несмотря на это в Мори никогда не было чрезмерной агрессии. Он просто был умным и азартным… – Он тебе нравился? – спросил Имаи напрямую. Аччан поднял на него взгляд. – Ну, среди них он был единственным, кто ко мне нормально относился… – Он тебе… нравился? Аччан моргнул. – Ты имеешь в виду… нет. – Он даже головой помотал, тревожно вглядываясь в лицо Имаи. – С чего ты взял? Имаи помолчал, пытаясь сформулировать. Все выходило как-то глупо. – Я всегда был уверен, что ты был с ним, – сказал он наконец прямо. – Ну, до меня. – Ты всегда… – медленно повторил Аччан, неверяще на него глядя. – Ты всегда мог меня спросить. А не придумывать. – Мне казалось это очевидным. Зачем спрашивать. Аччан медленно кивнул, хмыкнув. – Надо же, – сказал он, поднимаясь. Он накинул первую попавшуюся рубашку и вышел из дома, хлопнула входная дверь, и Имаи досадливо поморщился. Глупо. В окно было видно, что Аччан никуда не ушел, а просто стоит и курит у дверей. Можно было бы присоединиться к нему, но Имаи понимал, что тому нужно выпустить злость, а это лучше делать в одиночестве. Поэтому он принялся готовить ужин – нужно было чем-то занять руки и голову. Вернулся Аччан минут через сорок, выкурив, наверное, полпачки. Мрачно оглядел выставленные тарелки и сел за стол. Ели они тоже молча, и молча же легли в постель. Имаи думал, что на этом все и кончится, но Аччан, лежавший, отвернувшись носом к стенке, в конце концов сказал: – Ты был моим первым. И единственным. Всегда. Имаи подполз к нему поближе и обнял, вжимаясь грудью в напряженные лопатки. – Мне всегда было сложно в это поверить, – признался он. – Почему? Я выгляжу настолько доступным? Имаи уткнулся лбом ему в затылок, длинно выдыхая. – Нет. Я не знаю, как это объяснить. – А я знаю. Ты был уверен, что я сплю с Мори просто потому что тот – сэмпай. Я ведь готов лечь под старшего, чтобы получить теплое местечко. Странно, почему не сразу под Мацуду… – Аччан. – Я сказал тебе с самого начала. Я сказал, что только ты… Но ты никогда мне не верил. Как же ты… как ты живешь со мной, если настолько не доверяешь? – Я доверяю. – Или я – что-то вроде Мяу? Просто… питомец? Какая разница, что он там лопочет, лишь бы не перечил и всегда был готов. Так? – Нет. Перестань. Все не так. – А как? Он вырвался из объятий и перевернулся лицом к Имаи, отчаянно заглядывая в глаза. – Скажи мне, как? Как у нас все? Я никогда не спрашиваю, потому что боюсь услышать ответ. И сейчас боюсь. Но ведь ты сам не скажешь, если я не спрошу. Я не знаю, кто я для тебя. – Я люблю тебя. – Я тоже люблю котенка. Но у него нет души. Он – просто игрушка, хоть и самая любимая и драгоценная. Ты так меня любишь? – Нет. Перестань. Аччан зажмурился, утыкаясь подбородком в грудь. Он дрожал, и Имаи не мог решиться обнять его снова, чтобы усмирить эту дрожь. – Ладно, – сказал он в конце концов спокойным, обреченным голосом. – Пусть будет так. – Аччан… – Я понимаю, Хисаши. Сложно изменить отношение к такому, как я. Я просто надеялся, что за это время… – Я глупо и по-детски ревновал, – наконец-то сумел выдрать из себя болезненную правду Имаи. – Он – красивый, шикарный, сильный, высокий. Ты рядом с ним… выглядел гораздо более уместно, чем со мной. Я никогда не осуждал тебя за это или еще что-то такое, что ты там себе думаешь, просто это выглядело так… естественно. Ты и он. Мне хотелось быть круче Мори, чтобы ты со мной остался. – Ты поэтому спал с другими? – тихо спросил Аччан, не поднимая глаз. – Потому что думал, что у меня больше опыта? Имаи неловко кивнул. – Я хотел научиться. Чтобы тебе нравилось со мной. Больше, чем с Мори. – Мне всегда нравилось с тобой. – Врешь. Ты просто терпел в первый раз. И врал, что не больно. И это выглядело… привычно. Понимаешь? Будто ты привык терпеть и… это было твое «по правилам». Я не хотел, чтобы ты терпел. Я хотел, чтобы тебе было хорошо. Аччан дернул щекой. – Мне было хорошо, – сказал он упрямо. – Это было то, чего я хотел и очень долго ждал, я знал, к чему следует быть готовым. Я был готов к тому, что у меня вообще не получится… совсем, никогда. Бывает так, что просто не выходит получать удовольствие от такого секса. Просто физиология. Но это было неважно. – А для меня важно, – неожиданно для себя сказал Имаи. – Я тоже хотел с самого начала, чтобы ты меня трахнул. Глаза Аччана изумленно расширились. – Представлял, как ты это делаешь, и у меня сразу же вставало. Я знал, что мне точно понравится… но я не знал, как тебя об этом попросить. Ты ведь хотел по-другому. Для тебя это значило – другое. Аччан покачал головой. – Да уж, – сказал он горько. – Я тогда себе и представить такого не мог. В общем… неудивительно, что ты решил, будто я с Мори. Я, наверное, ненормальный какой-то… – Ты нормальный. – Нормальные люди хотят секса, потому что это приятно. А я всегда вел себя как… питомец. Понятно, что ты стал и воспринимать меня так… Это был какой-то бесконечный разговор, бесконечный поток нелепых жалоб и самообвинений. Имаи чувствовал, что у него уже начинает болеть голова от попыток выдумать такие слова, которые не повлекут за собой новый виток терзаний. Поэтому он просто притянул Аччана к себе за плечо, поцеловал, обрывая очередное самобичевание, а когда тот застонал от неожиданности – голодно и удивленно – шепнул в приоткрытые губы: – Я и сейчас хочу, чтобы ты меня трахнул. Давай. Вставь мне. Аччан глянул на него безумно и накинулся на его рот, целуя и легко прикусывая, заваливая на спину, наваливаясь сверху, прижимая за запястья к кровати. И Имаи с облегчением застонал, теряясь в этом напоре. Внутри заныло от предвкушения – сейчас… сейчас все будет. Короткая щекотка клинера, и внутри уже хлюпает от смазки, Аччан вбивается сходу на всю длину, и Имаи выгибает дугой – хорошо. Ему так хорошо… – Я всегда хотел спросить, – едва слышно сказал Аччан потом, когда они, измотанные морально и физически, лежали в обнимку. – Но всегда было слишком страшно узнать правду. – Я никогда не был так ни с кем, кроме тебя, – ответил Имаи. – Это правда. Я думал об этом, но решил, что это должен быть ты. Аччан молчал, размеренно дыша. – Спасибо, – прошептал он наконец и уткнулся влажным лицом ему в шею. Имаи подумал, что сейчас-то бы и почувствовать гордость за правильно принятое когда-то решение. Но почему-то сейчас он не испытывал ни гордости, ни удовлетворения собой. Глупо все вышло. Имаи помолчал немного, собираясь с мыслями. Ему было очень сложно доставать из себя мотивации, было такое ощущение, что все его ассоциации и побуждения были записаны внутри примитивным двоичным кодом, и нужно было за один раз вытащить огромный массив данных и преобразовать его в аналоговый формат. Даже с музыкой было проще – музыка сама по себе была проще мыслей – она двигалась в пяти, максимум, десяти потоках, ее можно было разбить на партии и записать каждую отдельно. С мыслями так не получалось – они валили разом, всей плотной стеной, вычленить, выбрать из которой одну единственную, самую ясную и понятную мелодию было невероятно сложно. – Когда мне было пять лет, – начал он медленно, совсем не уверенный, что стоит рассказать именно об этом, – я почему-то шел из детского сада один. Обычно в нашу сторону шло человек пять детей, так что первые дежурные родители стояли только у лавки Итами. Но в тот раз… Кажется, я задержался, собираясь, а воспитательница подумала, что отправила меня с группой, ушедшей раньше… Не знаю, если честно, что случилось. Просто я вышел из дверей и пошел домой по знакомой дороге. Я тогда почти ни с кем не разговаривал и вообще как-то не очень замечал людей вокруг, так что даже не сразу понял, что что-то не так и я оказался один. И в какой-то момент… Это до сих пор было странно вспоминать. Будто бы не воспроизводишь в памяти то, что видел своими глазами, слышал своими ушами. А словно вспоминаешь давно виденный фильм. Вот маленький мальчик в ярко-желтой куртке и такой же яркой панамке идет по дороге. Вот рядом с ним останавливается большой блестящий «городской» автомобиль, из него выходит человек, он подхватывает мальчика на руки и засовывает в машину. Взрыкивает мотор, и улица пуста – ни автомобиля, ни мальчика в желтом. – Тебя похитили? – на лице Аччана был шок и неверие, он даже слегка отодвинулся, будто непроизвольно пытаясь отстраниться от его слов. Имаи кивнул, уже жалея, что завел разговор. – Я ничего не помню, – сказал он, будто извиняясь за что-то. До сих пор этот эпизод из детства вызывал в нем только неловкость – за чужую тревогу, за чужое сочувствие. За свою беспомощность и неумение уберечь других от тревоги. – Меня вернули домой через три дня, и я не знаю, что со мной происходило. Аччан тяжело сглотнул так, будто его затошнило. Опустил ресницы, его лицо было искажено как от невыносимой боли. – Это… – Нет, – перебил его Имаи, внезапно поняв, о чем тот думает. Бросило в пот от ужаса. – Нет, нет. Ничего такого не было. Мне потом уже рассказали. Ну, когда я подрос и стал понимать. У какого-то человека сильно заболел ребенок. Я не знаю, это был мальчик или девочка. Но дети умирают очень редко, поэтому нужных органов на трансплантацию не было на всей Японии, а взрослые не подходили по размеру. А там счет шел на дни. Тогда этот человек дал взятку чиновнику Министерства здравоохранения, и тот нашел идеального донора – меня. У нас была стопроцентная совместимость… Имаи неловко усмехнулся – он до сих пор не воспринимал эту историю как собственную. – В общем, он хотел случайно сбить меня машиной, чтобы я умер, и уехать. Но почему-то в последний момент решил, что лучше привезет меня живым: там требовалась пересадка какого-то парного органа, в общем, меня не обязательно было убивать, чтобы спасти его ребенка. Он думал, что даст взятку врачу, и тот вырежет у меня что-то там и все обойдется. Но тот взял деньги и тут же донес. И меня вернули домой. – Что с ним стало? – быстро спросил Аччан. – С ребенком? Я не знаю… – Нет. С этим… С этим уродом, который тебя похитил. Имаи нахмурился, пытаясь вспомнить, и с удивлением понял, что просто не знает. – Я как-то… Никогда не интересовался. – Надеюсь, его отправили на разборку, – с яростью сказал Аччан. – Хотя такая сволочь могла и откупиться. Если он не жалел денег на взятки, мог и себя выкупить. Это прозвучало неожиданно кровожадно, но, пожалуй, Имаи мог понять такую сильную реакцию. – Я вообще узнал о том, что случилось, только лет через семь, – сказал он. – И тогда мне было ужасно интересно, что стало с тем ребенком. С которым у нас была стопроцентная совместимость. То есть… до этого я даже не знал, что такое бывает. А тут, оказывается, где-то существовал мой близнец. А вдруг он тогда выжил? Вдруг врачам удалось его спасти?.. Я несколько лет потом воображал себе, что он жив. Что мы случайно встретились, а он не просто гистологически совместим со мной, а еще и выглядит так же. Придумывал себе всякие истории, как мы становимся друзьями, как мы вдвоем... делаем всякие интересные вещи. Становимся супергероями. В общем, много всякого нафантазировал… Аччан смотрел на него с легким недоумением, и Имаи добавил, неожиданно смущаясь: – Тогда, помнишь? Когда оказалось, что у нас идеальная совместимость. – Когда все начали ржать, что так бывает только в романтических мелодрамах, – хмыкнул Аччан, кивая. – А Араки сказал, что я обязательно попаду в разборку, и у тебя будет идеальный донор. Имаи невольно фыркнул от такой злопамятности. – А я вот тогда подумал: а вдруг – это ты? – Я? Вот уж нет, – усмехнулся Аччан. – Мой отец никогда бы такого ради меня не сделал. – Я не в этом смысле… Понимаешь. Не то, что ты – тот самый ребенок, ради которого меня хотели убить. А то, что вдруг ты – это тот самый друг из моих фантазий? Тот самый – идеальный. Мой. Будто бы я предсказал тебя. В какой-то мере придумал тебя. И вот – ты взял и появился. Как по волшебству. Теперь Аччан смотрел на него с едва сдерживаемым смехом в глазах. – А, – сказал он, кивая. – Теперь я начинаю понимать кое-что в твоих закидонах и попытках прогнуть под себя реальность. Ты просто считаешь, что весь этот мир – плод твоего воображения. – Ну нет… – Только человек, воображающий себя хозяином мира, способен войти в забор и сильно удивиться, как это он не убрался с его пути. – Что? Ты про… Я был пьян… – И еще эти малиновые таблетки. Коктейль всемогущества. Имаи закрыл лицо руками, обессилено смеясь. – Ты тоже их принимал! – Но я-то не воображаю себя повелителем заборов! Аччан часто так делал: подсмеивался, подкусывал, провоцировал, и чем сильней Имаи смущался, тем ярче горели его глаза, тем темней становились губы. В какой-то момент Имаи обычно не выдерживал и пихал его в плечо, и тогда Аччан перехватывал его руку и тянул на себя. Прикосновение опаляло жаром, от Аччана несло невыносимым зноем: раскаленный ветер пустыни, иссушающий самум. У Имаи кружилась голова от горячки и внезапной острой жажды – он припадал ко рту Аччана, чтобы напиться, и тот стелился под ним, рассыпался мягким песком, как мгновенно укрощенная буря. Это все было видимостью: Аччана невозможно укротить. Нежный и яростный, покорный и требовательный – каждый раз он забирал себе какую-то частичку Имаи, консервировал в своем бережливом нутре, складывал к остальным образцам, подгонял стык в стык. Имаи иногда думал, что случись с ним любая неприятность, его копия, сохраненная в Аччане во время всех их соитий, откорретированная за время всей их совместной жизни, сможет выйти наружу и полноценно заменить Имаи. А, в свою очередь, его копия, отпечатавшаяся в Имаи, заменит Аччана. Такая самореплицирующаяся бесконечность вечного секса и любви. – Ведь изначально секс предназначался для воспроизводства жизни, – сказал он, снова кончив и едва отдышавшись. Взглянул искоса на Аччана, но тот только сонно моргал и пытался нахмуриться – переход, казавшийся Имаи вполне логичным, явно ускользал от его понимания. – Я к тому, что во время секса передается информация, – пояснил Имаи. – Один человек передает другому зашифрованный файл себя. У него, конечно, у файла этого, есть сроки годности, потому что он органический, но все-таки эта информация должна же где-то оставаться? Хотя бы частично. – Это что, – едва ворочая языком, выговорил Аччан, – Имаи Хисаши изобрел телегонию? – Да нет же! – Имаи невольно фыркнул, звучало и правда… – Нет. Я о другом. – О чем? – Бессмертие. Аччан повернул голову, теперь уже очень внимательно на него глядя. – Пока не знаю, как, – признался Имаи. – Но, серьезно, само существование секса направлено на это. На бессмертие. – На сохранение вида оно направлено. – В целом да, но в частности… – В частности, выживание отдельных особей никогда не было приоритетом. Это закон природы. – Плевал я на законы природы, – небрежно сказал Имаи, чувствуя, как беспокойный, растревоженный взгляд Аччана ощупывает его лицо. – Полно вещей, которые идут против законов природы. Мы каждый день нарушаем кучу законов. Мы сами их устанавливаем, уже давно. А тут… бессмертие ничем не противоречит. Наоборот, это же только в плюс: бессмертные существа смогут больше и качественней размножаться. Аччан резко выдохнул, закрывая глаза. – Ладно. Как придумаешь способ стать бессмертным, трахаясь, поделись. – Эй… – Имаи толкнул его плечом в плечо. – Вот смотри. Ты знаешь обо мне почти все. Ты представляешь, как и на что я могу среагировать. Знаешь мои вкусы, как у меня работают мысли… – Это вряд ли, – вставил Аччан, все так же на него не глядя, но Имаи отмахнулся. – Знаешь. Просто не выводишь в сознание, так никто не делает, это два параллельных мыслительных потока, рехнуться же можно. Но… внутри твоего мозга есть копия меня. Может быть, не совсем совершенная, но достаточно точная. – Достаточно – для чего? – с подозрением спросил Аччан. – Для воспроизведения. Если я, например, умру… – Ты собираешься умирать? – нервно перебил его Аччан, рывком приподнимаясь на локте и заглядывая в лицо. – Что случилось? – Ничего… – Имаи даже мысль потерял от неожиданности. – Я это… гипотетически. Если что-то, например, случится… – Например, что? Тебя опять похитят на органы? Вот цифровая копия Аччана в мозгу Имаи точно нуждалась в доработке. Такой бурной реакции он точно не предполагал. Для человека, который довольно часто обращается к теме смерти в творчестве, Аччан оказался чересчур чувствителен к ней в бытовом плане. – Это вряд ли, – примирительно сказал Имаи. – Мне после того случая так накрепко вдолбили, что с незнакомыми дядьками разговаривать нельзя, что я, вон, даже с Ани-саном целый год заговорить не мог. Аччан предсказуемо фыркнул, слегка расслабляясь. – Это он-то – незнакомый дядька? – Ну, тогда я его плохо еще знал. – Он старше всего на пять лет! И вообще – он же брат Юты. Не посторонний. – Ага, – протянул Имаи. – Я даже со своим отцом лет до девяти не разговаривал. Он же жил в Токио, я его почти не видел. Совершенно посторонний дядька. Приехал раз, стоит такой, смотрит прямо в глаза, и улыбка такая жуткая… Все говорят: это папа, иди с ним поздоровайся – а мне страшно! Язык к небу прилип. Откуда я знаю, что такое «папа»? Может, он монстр какой. – Серьезно? – Ага… Долго боялся. Потом только, когда он стал на выходные приезжать, понемногу привык… Аччан мягко хмыкнул, придвигаясь ближе, обнимая его, уложил голову на его грудь, ароматной макушкой прямо к губам. Имаи не удержался и поцеловал его в волосы – Аччан тихо вздохнул, наконец, расслабляясь. Почти сразу же засыпая. Но это все равно интересная мысль, подумал Имаи, даже не пытаясь бороться с подступающим сном. Новая жизнь из цифровой копии. Бесконечное самовоспроизведение. Что это – если не бессмертие?.. Он не успел ничего придумать. Собственно, Имаи понимал, что все его рассуждения чисто умозрительны – нужны специальные люди со специальными знаниями и соответствующими материальными возможностями, чтобы из голой идеи создать работающую модель. И пока для него теоретическое бессмертие было занятной игрушкой, которую он так и этак вертел в уме в свободные часы, Аччану страшащая его смерть взглянула прямо в глаза. В тот день все было как всегда: выступление, вечер за выпивкой в компании только своих, секс после. Имаи еще немного почитал перед сном, пока не отрубился в одиночестве – он знал, что Аччан, скорей всего, будет сидеть в гостиной до утра, выпивая или читая. Его слишком бередили концерты, а этот был сложным, эмоционально затратным, нужно было вернуть себе ровный фон. Почему Имаи проснулся через несколько часов, он не понял. Обычно он спал по десять-двенадцать часов, если не разбудят, но тут будто что-то подкинуло с кровати. Оказалось, что Аччану плохо. Он узнал, что его мать умирает, и ничего невозможно сделать, никак не помочь. Тогда Имаи очень отчетливо понял: вот тут. Именно здесь Аччан может сломаться навсегда. Самое уязвимое место, старый надлом, по которому шарахнуло со всей силы. И он не мог этого допустить. Он не мог потерять Аччана. Имаи никогда не думал о браке – зачем? Они не строили никаких планов, для которых потребовалось бы официальное оформление отношений. Не собирались покупать дом, заводить детей и делать другие подобные вещи. Они еще даже совершеннолетними не были, то есть, Имаи недавно исполнилось двадцать пять, он получил дополнительный модуль на запястье, демонстрирующий его рейтинг SKS, отпраздновал день рождения в компании и забыл об этом. Его жизнь никак не изменилась, хотя, сказать по правде, было приятно после особенно удачных лайвов наблюдать, как крутятся цифры. Растущий рейтинг был подтверждением того, что у него все получалось, все шло как надо. То, что в какой-то кошмарный момент может потребоваться применить его по прямому назначению, Имаи даже в голову не приходило... Они отправились в Фудзиоку в тот же день. Повезло, что концерт в «Звезде» был последним в туре, и дальше у них особых обязательств не оставалось – так, пара заявленных появлений на телепередачах, забронированное студийное время для работы над новым материалом… Это все удалось без труда отменить. Заявление в муниципалитете приняли в тот же день, пообещав приложить все усилия, чтобы зарегистрировать их как можно быстрее. И… Имаи чувствовал некоторое разочарование тем, как буднично все прошло. Он не считал себя особым романтиком, да и не та была ситуация, чтобы устраивать свадьбу. Но почему-то казалось, что у них все могло бы быть совсем иначе. Так, чтобы эта символическая бумажка о заключении брака стала настоящим сокровищем. Подтверждением их любви друг к другу. Того, что они, несмотря на все прогнозы, продержались вместе пять лет и собираются оставаться друг с другом до самого конца. А еще его раздражало то, что родителям пришлось рассказать вот так. Он не был наивным и подозревал, что они уже давно в курсе, но одно дело подозревать, а другое – внезапный вынужденный брак. Будто бы Имаи не уберегся и пришел в родительский дом на девятом месяце с мальчиком за руку: никто особо такому сюрпризу не рад, но что уж тут поделаешь… – Не стоит, наверное, говорить отцу, но… тебе лучше знать, – сказал Имаи сразу же, чтобы не затягивать. – Мы с Аччаном подали документы в муниципалитет. Мама медленно села на стул, не сводя с него глаз. – Это из-за… из-за того, что госпожа Сакураи болеет? Имаи кивнул. – Всегда можно развестись потом, – с сомнением сказала она, но Имаи покачал головой. – Вряд ли мы разведемся. На самом деле мне стоило предложить это раньше, сейчас не упустили бы столько времени. Мама помолчала, глядя на него со странным выражением лица. – Ты так вырос, – сказала она наконец. – Принимаешь такие решения. – Я уже давно принимаю самые разные решения… – Но все-таки. Женитьба. Ты уверен, что Атсуши Сакураи – именно тот человек? Имаи повертел в пальцах сигаретную пачку. Меньше всего он хотел вести такие разговоры с родителями. – Ну… да. В общем. Я его люблю. Мама вздохнула, отобрала у него пачку и достала из нее сигарету, неторопливо закурила, выдыхая дым длинной белой струйкой. Имаи смотрел на нее во все глаза: он и не подозревал, что она курит. Никогда не видал ее с сигаретой до этого. А тут. Так… – Мы всегда думали, что это… временное увлечение, – сказала она, наконец. – Как и твоя музыка. Подростковый бунт. – Постой, – перебил ее Имаи, – то есть, вы всегда знали? И отец? И… он – что? Что говорил? – Ну что – отец? Сначала он, конечно, был против. Очень сильно против. – Он никогда не говорил. Мама только усмехнулась, качая головой. – Когда узнал, что ты связался с младшим Сакураи… сначала опасался, что тот втянет тебя во что-то противозаконное. А потом понял, что это скорее ты на него влияешь, чем он на тебя. Так что… можно сказать, он даже немного гордился тем, что ты воспитываешь из хулигана полезного члена общества. А потом… Ну, ты ж его знаешь. Если делать вид, что чего-то не существует, то оно исчезнет. В этом весь твой отец. Когда ты бросил колледж, он сказал, что ты дольше пары месяцев не протянешь без денег. Когда узнал, что ты еще и Сакураи с собой увез… заявил, что ты вернешься домой максимум через три недели. Вроде как, еще один нахлебник на шее. Имаи невольно усмехнулся. Может быть, именно без Аччана он бы и не протянул и пришлось бы возвращаться обратно. Так что одно уравновесилось другим. – Он всегда считал, что ты пытаешься компенсировать ту историю, – негромко заметила мама, не глядя на него. – Какую историю? Она тяжело вздохнула. – Помнишь, у тебя был котенок? Когда ты был маленьким… Имаи даже на шаг отступил. Это было дико. Это было отвратительно. – Аччан – не животное, – сказал он через силу. – Конечно, нет, – мама затушила сигарету и все-таки посмотрела на него. – Но ты так вцепился в него. Самого несчастного, самого неблагополучного. Будто пытался себе что-то доказать. Что ты умеешь хорошо заботиться. Что можешь сделать его счастливым. – У меня так и не вышло, – заметил Имаи. Она вздохнула, кивая. – Не вини себя. Скорей всего, ни у кого бы не вышло. Очень хотелось возразить, но это все было… слишком личным. Слишком интимным. Слишком между ним и Аччаном, чтобы обсуждать с кем-то, даже с матерью. Может быть – тем более с матерью. – Он тебя не обижает? – спросила она неожиданно. Имаи озадаченно нахмурился. – Как он может меня обидеть? – Мы смотрим телевизор, – пояснила мама, – и Аччан выглядит… очень раскрепощенным на всех этих передачах и во время концертов. Я боюсь, что он может причинять тебе боль. – Ты думаешь, что он мне изменяет? – догадался, наконец, Имаи. Мама терпеливо вздохнула. – Нет, – Имаи мотнул головой. Было стыдно, но он должен был это сказать. – На самом деле… на самом деле это я ему изменял несколько раз. В самом начале. Когда он… тогда он разбил свой байк. Мама охнула и Имаи тяжело кивнул. – Больше – нет. Мне бы… возможно. Возможно, мне бы хотелось более… открытых отношений. Чтобы он хотя бы раз попробовал с кем-то еще. Чтобы… делал свой выбор более сознательно. А так получается, что он выбрал меня из единственного варианта. – Он ведь тебя любит? Имаи кивнул. – Любит. Потому что больше не знал никогда никого. И не хочет знать. – Раз вы поженитесь, это нормально. Раньше все так жили – один муж на всю жизнь, и не до любви было. Не противно с ним, не бьет смертным боем – и слава богу, уже, считай, повезло. Имаи даже усмехнулся от неловкости. – Он меня не бьет и не изменяет. Он… он замечательный. Мама посмотрела на него долгим взглядом. Ей явно было еще что сказать, но она не собиралась его расстраивать. А Имаи не стал настаивать. Его вообще нервировали все эти разговоры с родителями. Чем меньше они знали о его жизни и чувствах, тем ему было спокойней. Он бы и о свадьбе не сказал, если б не был уверен, что они все равно узнают от знакомых, работавших в муниципалитете деревни. Сама церемония прошла быстро и официально: они просто зашли в муниципалитет и подписали бумаги, а потом тут же, не отходя от стола мэра, Имаи перевел сотню пунктов со своего счета SKS на счет матери Аччана. К этому моменту уже все было готово, нужно было только подтверждение поступления на счет. Сразу же после регистрации они отправились в больницу, где госпожу Сакураи уже готовили к операции. Они стояли в коридоре отделения трансплантологии, Имаи обнимал Аччана со спины, пытаясь удержать в руках его дрожь, а тот прижимал его ладонь к груди, прямо напротив сердца. Имаи чувствовал кончиками пальцев его биение, и помнил, как оно сбилось с ритма в тот момент, когда врач вышел из операционной и сообщил новости… Похороны были традиционными и неожиданно многолюдными. Казалось, к маленькому храму стеклась вся Фудзиока: какие-то тетушки, какие-то насупленные старики торчали прямо во дворе храма, слушая заунывное пение священника. За оградой толпилась молодежь – в основном девицы с мокрыми глазами, вырядившиеся так, будто бы они пришли не на похороны, а в ночной клуб. Они все, конечно же, искали взглядом Аччана, но некоторые смотрели призывно и с сочувствием на Имаи. А Имаи стоял позади Аччана, сухой ветер бросал его волосы в лицо, и он, закрыв глаза, подставлял губы под щекочущие пряди. Им нельзя было обниматься на людях – никто, кроме мамы и брата Аччана, не знал, что они поженились. Они еще не обсудили это с менеджментом группы, они не поставили в известность лейбл – а были обязаны, потому что Аччану еще не исполнилось двадцати пяти. Такие ранние браки среди звезд никогда не поощрялись – они отпугивали фанатов. А Имаи стоял, сунув руки в карманы пальто, и думал, что снова допустил ошибку. Он должен был предвидеть такую ситуацию. Он знал, что мама Аччана болеет. Знал, что у нее была операция. Знал, что если что-то случится, ей будет нужна помощь. Знал – и ничего не сделал. Даже не подумал о том, чтобы вмешаться. Если бы они поженились в ноябре, сразу же, как только Имаи стал совершеннолетним… Этого могло бы не случиться. Аччан бы не стоял перед ним сейчас – тонкий и будто насильно выпрямленный, с иссушенным ветром лицом, с мертвым взглядом, спутанными неделю не чесанными волосами. Так больше нельзя, сказал он себе в очередной раз. Если я опять облажаюсь, это может стать фатальным.