*
Обнажённый мужчина аккуратно взрезан от лобка до ключиц, и сквозь запекшуюся на ране кровь виднеются пурпурные мышцы, прослойка жира, переломанные арки ребёр. Он подвешен над столом так, что на двух скатертях лежат только голова и плечи, ноги же почти комично торчат в разные стороны — левая выше правой. Пустой взгляд, вывернутая шея. В брюшной полости не хватает некоторых органов. Лески, удерживающие тело на весу, почти не бросаются в глаза, если смотреть на них из дверей склада; Гэвину поначалу показалось, что мёртвый мужчина просто парил над столом, а потом со всего маху упал вниз головой, частично застыв в воздухе. С кем не бывает. Несмотря на опасную близость выпотрошенного трупа, на скатерти нет ни одного пятна крови, только накрахмаленная белизна. Позади красуются свиная голова и плетёная корзина с фруктами, на переднем плане — омар на блюде. Между ними виднеются артишоки и спаржа. В воздухе чёрными росчерками то и дело проскальзывают мухи; садятся на лицо жертвы, заползая прямо в рот и вскрытую грудную клетку. Гэвин подаётся вперёд, разглядывая тело. — Не хватает части кишечника. — Да, а ещё печени и сердца. — Их нашли? — Потрошитель всегда забирает часть добычи с собой, мистер Рид. Вам ли не знать. — Но обычно он забирает что-то одно, что-то маленькое — трофей, от которого проще избавиться, если возникнет необходимость. Тащить за собой столько требухи — это риск, — он медленно обходит стол по кругу. — Даже интересно, что заставило его отойти от привычной схемы на этот раз. Солнце падает сквозь окна склада белыми стрелами, придавая всей сцене сходство с музейной инсталляцией. Нити лески, удерживающие труп в воздухе, бриллиантовым блеском переливаются на свету. В здании много судмедэкспертов и фотографов, всюду какое-то движение, каждую минуту на камерах щёлкают вспышки. В полумраке они кажутся такими яркими, что хочется закрыть глаза, отвернуться, не смотреть. Гэвину хочется не смотреть на это ещё и по другой причине. Едва переступив порог, он вдруг почувствовал порыв, какую-то удушающую тягу, одновременно похожую на волнение и ужас. Что-то бестелесное и жуткое настойчиво проталкивается к нему из глубин склада. Шёпот, судорога, касание ветра у лица — само место преступления пытается заговорить с ним. Каждая деталь вдруг становится важной, каждый запах ловит на крючок и утягивает за собой в поток ассоциаций. В ушах стоит электрический гул, как от трансформаторной будки. Гэвин ощущает себя так, будто стоит на краю бездонной пропасти; один шаг — и он рухнет в мясорубку чужого опыта, потеряет в нём себя. Один шаг — и это безумие станет ему домом. — Рид? Рид!.. Голова просто раскалывается. — Да, я… В порядке, — он сглатывает вязкую слюну, отступая от стола на шаг. Рядом с Фаулером стоит женщина в гражданском — должно быть, один из агентов. Начищенные ботинки, волосы собраны в хвост, на руках блестят латексные перчатки. — Франс Снейдерс, — без предисловий говорит она. — Имя жертвы? — уточняет Фаулер. — Имя художника. Потрошитель воссоздал одну из его картин, — агент переводит насмешливый взгляд на Гэвина. — Видимо, пытался показать нам, что его «натюрморты» ближе к фламандским живописцам, а не художкам для детей. Тот лишь кривится. — Это Гэвин Рид, — говорит ей Фаулер, жестом указывая на Гэвина, будто на особо интересный выставочный объект. — Рид, агент Тина Чен. Кто-нибудь связывался с владельцем склада, пока меня не было? Пока они разговаривают, Гэвин гуглит картину, чтобы сравнить её с местом преступления. Сходство неоспоримо, разве что вместо кабаньей головы взяли свиную, а вместо косули взрезан и выпотрошен человек. Те же объекты, такое же расположение на столе... Потрошитель любовно воспроизвёл всё вплоть до мельчайших деталей — совпадают даже складки на скатерти. — Ну что, — усмехается Тина, скрещивая на груди руки. — Теперь это достаточно интересно для тебя? Разумеется, это подколка, но чтобы хоть как-то задеть Гэвина, нужна артиллерия потяжелее. Он слишком заёбан, чтобы состязаться в остроумии с каждым встречным агентом. Многолетний опыт взаимодействия с ублюдками из ФБР помог ему нарастить доспех толщиной с бетонную стену. Впрочем, если подобные тычки — это тест, то Гэвин уже знает некоторые ответы. — Не-а, вообще ни разу, — честно говорит он. — Человек, который сделал это… просто пытался впечатлить нас. Или шокировать, один хрен. Но здесь ничего нового: мы и так знали, что Потрошитель зациклен на деталях до перфекционизма. Очень специфическая черта, кстати, из-за которой он когда-нибудь и попадётся. — Ты так в этом уверен… — Конечно. Всем свойственно ошибаться, даже таким задротам. И серьёзно, отсылки к картинам? — Гэвин морщится, потирая виски. — Объёмом культурного багажа он с нами уже померялся — что там на очереди, размер хуёв? — Рид, — строго одёргивает его Фаулер, но Тина смеётся. Гэвин отворачивается от трупа. — Сэр, почему я вообще здесь? Формально я больше не из ФБР, у меня наверняка даже нет допуска к делам подобного рода. И вы сами знаете, есть причины, по которым я перестал работать как консультант. Фаулер смотрит на него испытующе, пристально, и в этом нет ни капли дружелюбия. Такое выражение лица появляется у людей, у которых в голове только что сложился план. Такие улыбки обычно не сулят ничего хорошего. — Вы здесь, потому что все мы отчасти удивлены, что Потрошитель подвесил над столом не вас, мистер Рид. Что позволяет сделать вывод: либо вы следующий в очереди и это только вопрос времени, либо… вы можете быть нам очень полезны. — Потрошитель не станет убивать снова так скоро. И он не нападает на тех, кто публично высказывается о нём, это совсем не в его духе, просто… — Гэвин чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Боль трепыхается в голове, будто пойманная в силки птица; всё вокруг пропиталось запахом начинающей тухнуть крови, сам воздух будто загустел. — Простите, я на секунду. Он разворачивается и быстро уходит, ничего не слыша, даже не слушая, окликают ли его вслед. Склад распахивает свои двери и выпускает Гэвина на волю, выталкивая прочь из своего тёмного нутра. На улице светло и жарко, не спасает даже тень. Нет ветра, и потому никак не удаётся продышаться от удушающей вони, густо пропитавшей носоглотку. И это путает, злит, сбивает с толку, потому что огромная часть той злости, которую прямо сейчас ощущает Гэвин, принадлежит вовсе не ему. Чьи-то эмоции настойчиво прорастают в нём. Они душат и мучают, обступают его собственную личность со всех сторон — будто тиски, будто липнущая к мокрому телу рубашка. Видение захватывает его целиком. Рассудительная жестокость, бесконечная внутренняя пустота, напоминающая о холодильных камерах в моргах — Гэвин чувствует их как свои. Руки трясутся от желания настигнуть и освежевать очередную добычу. Перед глазами всё плывёт, окружающие предметы перетекают друг в друга так, словно сделаны из воды. — С вами всё хорошо? — интересуется незнакомый голос. Гэвин вздрагивает. Он ненавидит смотреть людям в глаза, а потому смотрит на чужой костюм. Прямо у него перед лицом — гладкий хлопок такого насыщенного синего цвета, что на нём уместно смотрелся бы Млечный путь. Идеально скроенный пиджак, кипенно-белая рубашка — Гэвин нисколько не сомневается в том, что этот ансамбль стоит дороже его годового жалования. Как и пижонский ремень. Как и ботинки. — Мистер?.. — А, да, — он потирает лоб, надеясь стряхнуть с себя оцепенение. — Спасибо, я в норме. Лучше всех. — Как скажете, — мужчина хмыкает. — Потому что выглядело, признаться, как начало панической атаки. — Ой, да завалите. Вы что, психиатр? Незнакомец улыбается. Гэвин позволяет себе украдкой взглянуть на чужое лицо и невольно замирает. Его трудно в этом винить — посреди взмыленных полицейских и агентов ФБР этот человек выделяется, будто единственная цветная страница в скучном учебнике. В нём чувствуются спокойствие и сила, которым невозможно противиться. Проходящие мимо люди то и дело оборачиваются на него. — Вы угадали, — он протягивает руку. — Доктор Ричард Стерн. Гэвин упрямо не подаёт руки в ответ. — Гэвин Рид. Подыскиваете себе новых пациентов прямо на месте преступления, док? — Нет, ну что вы, это неэтично. Просто по просьбе отдела бихевиористики время от времени сотрудничаю с ФБР. Хорошее дополнение к практике. — Могу представить. Слушать про сексуальные дисфункции и измены женатиков — пиздец как скучно, то ли дело выпотрошенные мужики в артишоках. — Пытаетесь обесценить мою работу или моих клиентов? — Это вы у нас психиатр, вы мне скажите. — Смотрю, вы уже познакомились, — холодно говорит подошедший Фаулер. — Доктор Стерн, это специальный агент Рид, я хочу привлечь к делу Потрошителя вас обоих. — Специальный агент? — переспрашивает Гэвин. Фаулер на него даже не смотрит. — Поздравляю с повышением. Жду у себя на столе два психологических портрета к четвергу. Или можете составить один общий, если сработаетесь. В пятницу соберемся и обсудим. Доктор, вы уже закончили здесь? Стерн коротко кивает. — Спасибо, агент Фаулер. — Отлично. Рид, если надо, можете вернуться, Чен вас сопроводит. — Да я уже, типа, насмотрелся. — Как скажете. Тогда ждите все материалы на рабочую почту в течение дня. И ради всего святого, впредь не болтайте с кем попало о серийных убийцах. Если больше нет вопросов, прошу меня извинить, — Фаулер кивает в сторону толпы у оградительных лент. — Надо сделать официальное заявление, репортёры толпятся с самого утра. Гэвин смотрит ему вслед, пытаясь избавиться от чувства, будто его только что призвали к ноге, как собаку. Злость сворачивается под рёбрами в тугой клубок. Должно быть, это унизительно — когда тобой можно помыкать, словно вещью; когда у тебя нет полномочий, чтобы возразить чужому приказу. Когда ты настолько устал, что даже не пытался это сделать. — Вас подвезти? — деликатно интересуется Ричард Стерн. Гэвин дёргается, переводя на него хмурый взгляд. Он уже забыл о том, что стоит здесь не один. Он слишком привык быть один. К тому, что другие люди рядом с ним не задерживаются. Ричард улыбается ему, и это выглядит профессионально, отрепетированно: мягко, но без обещания мягкости, доверительно, но безо всяких на то оснований. Чёртовы психотерапевты, думает Гэвин. Чёртовы уловки, помогающие установить раппорт. Если хирурги перед работой надевают халат и перчатки, то психиатры — такую вот улыбку, которая ввинчивается в тебя, будто шило. В детстве мама учила Гэвина не садиться в машины к незнакомцам, но потом он стал работать на ФБР. Незнакомцы — это все, кого он видит вокруг день за днём. Он приехал на место преступления с Фаулером, и теперь у него нет выбора, если цель — засветло добраться до дома. Гэвин вздыхает. — Да. Было бы супер. После вас, доктор. Со спины костюм Ричарда смотрится так же хорошо, как и спереди.*
— Чесапикский Потрошитель, — многозначительно произносит Ричард. И замолкает. Гэвин скучающе глазеет в окно. Вдоль трассы мелькают деревья и оградительные столбы, на скорости всё сливается в единое цветовое пятно, но так даже лучше: глазу не за что зацепиться, мыслям — тоже. Расчёсанная до крови эмпатия наконец-то перестаёт ныть. Двадцать минут тишины, растянувшиеся от места преступления до текущего момента, казались даром свыше. Но у любых даров есть свой срок годности. — И? — отзывается Гэвин. — Мне любопытно узнать ваше мнение по его делу. — Вы слышали Фаулера, в ближайшие недели мы с вами и так будем обсасывать эту тему со всех сторон. Что, не можете дотерпеть до пятницы? — То будет официальная встреча, хотелось бы поговорить с вами открыто. — Поговорить открыто, — издевательским эхом повторяет Гэвин. — С психотерапевтом. Ставлю десятку, вы и так уже увидели во мне больше, чем я готов был показать. Ричард позволяет себе смешок — едва различимый, просто резкий выдох. — Многие люди, когда узнают о моей профессии, действительно становятся более… осторожными. Их преследует убеждение, что с самого момента нашего знакомства я каждую секунду анализирую их слова и поступки. Гэвин вскидывает бровь. — А разве это не так? Он отлипает взглядом от окна и поворачивается к Ричарду всем телом. Тот снова улыбается — уголок губ слегка приподнят, однако, в глазах нет ни капли веселья. Но это ожидаемо, Гэвину тоже совсем не весело — скорее наоборот. В этой дорогой, вылизанной до хирургической чистоты машине он чувствует себя как в аппарате МРТ: сложный механизм удерживает на месте, чтобы доктор смог посмотреть на содержимое его головы. Обитая кожей и деревом приборная панель притупляет иллюзию лишь отчасти. — Да, пожалуй, некоторые мои профессиональные умения уже стали личностными чертами. Но должен вас заверить: оценка чужого разума с моей стороны не несёт в себе никакой угрозы. Я как инженер, который может оценить красоту сложного механизма. — Ой, ну и пиздёж. Повисает краткая пауза. Ричард отвлекается от дороги всего на миг, бросая в сторону Гэвина пустой взгляд. — Простите? — Пиздёж, говорю. Психика — это не какой-то там механизм, она сложнее и гибче. Если в машине случится поломка, она тут же перестанет работать, психика же... приспособится. Люди могут годами выдерживать травмы и манипуляции, терять себя по кускам, и никто вокруг даже не будет подозревать о том, что происходит. Вот же чудо, а? — он фыркает, пожимая плечом. — Думаю, ваши собеседники боятся как раз этого: слишком близко подпустить к себе того, кто может без их ведома разобрать разум по частям. Взгляд Ричарда становится пристальным, но в нём появляется толика теплоты. Настоящей, не наигранной. Гэвин не смог бы пропустить её, даже если бы захотел: многие вещи в людях он даже не видит, а чувствует. — Заметьте, не я это озвучил. Так вот в чём причина? Считаете, я могу разобрать по частям ваш разум, Гэвин? — Думаю, можете. Уверен, что можете. Иначе бы вы не разъезжали на такой дорогущей тачке. Колитесь: КБТ, логотерапия?.. — Психоанализ. — Ух, классика. Хотя вам как раз подходит. — Вы очень осведомлены о терапевтических направлениях. — Да нет, я так, пробежался по верхам. Трудно учить профайлингу, не зарывшись в теоретическую психологию по уши. К тому же, я на своём веку повидал немало психиатров. Сами понимаете: ФБР, все дела, собирают самые сливки у себя под боком. Та ещё школа профессора Икс для одарённых подростков. Машина останавливается на светофоре у железнодорожного переезда. Солнце нещадно светит в лобовое стекло, будто лампа в допросной, но в салоне прохладно. Работает кондиционер, удобные сидения поддерживают спину так, что возникает искушение просто откинуться на них, закрыть глаза и уснуть, но Гэвин никак не может расслабиться. Только не сейчас — что-то в Ричарде Стерне заставляет его интуицию голосить во всю мощь. Может, это защитные механизмы психики запускаются в ответ на угрозу вмешательства. Психотерапевты порой действуют на Гэвина так — хочется отстраниться, оскалиться, обратить собственную эмпатию в оружие и напасть в ответ. Может, дело в чём-то другом. Для успешного психоаналитика с богатой клиентурой Ричард выглядит слишком молодо. На его руках и скулах невольно хочется задерживать взгляд. Пиджак скроен так, что сидит на плечах и талии идеально — словно вторая кожа, даже лучше. Гэвину немного стыдно: как мало, оказывается, нужно, чтобы привлечь его внимание и подогреть интерес. — Говоря про одарённость… Позволите мне личный вопрос? — Ну валяйте. — Не буду скрывать, я наслышан про ваш... талант, Гэвин. Вы весьма известная личность в наших кругах. Почти все, кто занимается профайлингом, так или иначе слышали про ваш уникальный дар. Гэвин хмурится, поджимая губы. — Это не вопрос. — Пока нет, — Ричард безо всякого стеснения разглядывает его лицо. — Вы ведь раньше были полевым агентом. Чуть ли не самым успешным за всю историю ФБР. Кажется, только у вас была стопроцентная раскрываемость — за три года вы поймали каждого, чьё дело ложилось к вам на стол. — Слушайте, я не знаю, как вы представляете себе то, что я делаю, но… — Гэвин переводит дыхание, сжимая кулаки. Чёртов светофор никак не загорается зелёным. Двери машины заблокированы, и со всех сторон — только лес; от этого разговора не сбежать. — Это не магия и не суперсила. У меня в башке не появляется имя убийцы или номер его социальной страховки, я просто, ну… Иногда понимаю, как он мыслит. Иногда меня осеняет, и я подмечаю какие-то факты, которые потом собираются в целостную картину. — Но несмотря на всё это, вы решили уйти. — Я не решил. Меня отстранили. Хотите узнать, за что? — Пожалуй, нет, — Ричард медленно вбирает нижнюю губу в рот, будто раздумывая. — Мне интересно другое. Как думаете, вы сможете поймать Потрошителя? Гэвин отворачивается к окну. Он всё равно чувствует на себе чужой взгляд — тяжёлый и дразнящий, пробирающий до самого нутра. Волоски на предплечьях встают дыбом. Ричард не прикасается к нему, но этого и не нужно. Всё подразумевается. — Потрошитель — всего лишь человек. С чего бы ему быть исключением. — Он давно водит ФБР за нос. — Знаю. Но чем дольше он на свободе, тем больше вероятность, что он уверует в собственную неуязвимость и совершит ошибку. — Пока что все его убийства были тщательно продуманны. — Да, но… Он играется с нами. Притворяется, будто хоть чем-то отличается от всех, кто убивает просто ради забавы. Я думаю, это... грустно. Тишина. Мимо машины пролетает птица. На переезде наконец-то загорается нужный свет, но Ричард не сразу трогается с места. — Грустно? — почти ошеломлённо переспрашивает он. — Когда ты по ту сторону закона, ты всегда один. Потрошитель — ёбнутый на голову психопат, и всё же он человек искусства. В каждом из его зверств есть своя тонкость. Только представьте: такой интеллект, такая тяга к эстетике… и рядом нет никого, с кем бы он мог этим поделиться. Никого, кто полностью понимал бы его замысел. И Гэвин… вдруг чувствует это. Буквально за миг атмосфера в машине меняется до неузнаваемости. Он не в состоянии объяснить, но в одну секунду всё кажется застывшим, мёртвым, напичканным взрывчаткой, а в другую — искристым и стремительным. Воздушный поток чужой симпатии вдруг сносит Гэвина с ног, заполняет его лёгкие веселящим газом. Сердце спотыкается, сбиваясь с ритма. — Вы удивительный человек, Гэвин Рид, — говорит ему Ричард. Слова обволакивают душу, будто мёд. Машина снова несётся по шоссе на полной скорости, но Ричард смотрит вовсе не на дорогу. — Бросьте. Не надо умасливать меня, это неэтично. — Но вы же не мой клиент. Мы с вами коллеги. Надеюсь, когда-нибудь сможем стать друзьями. — Вы не настолько интересны, — качает головой Гэвин. В отражении на приборной панели он видит, как Ричард невесомо улыбается ему в ответ. — Возможно. Но это пока.*
После каждого визита на место преступления психика Гэвина даёт трещину, сквозь которую в голову просачиваются кошмары. Той ночью ему снится, что он подвешен над столом вниз головой. Он беспомощен, он полностью в чужой власти. Кровь капает из его распоротого живота. Тело горит в агонии, но Гэвин едва ли замечает боль; он слишком занят — готовится к тому, чтобы умереть. Лески, удерживающие его на весу, с силой впиваются в тело. Голову мутит от невероятной легкости. Это чувство полёта, чувство высвобождения, и всё внутри поёт от предвкушения. Видение меняется. Сказка заканчивается. Теперь Гэвин видит себя со стороны — голого, жалкого, беззащитного. Он опутан лесками, будто муха паутиной. Чудовищная рана на теле влажно блестит, кровь стекает с неё прямо по лицу, красным перемазывая рот и щёки. Это красиво. Таков замысел. Гэвин улыбается, ощущая в руке успокаивающую тяжесть ножа. Впереди ещё много работы, но всего на минуту он может позволить себе это — просто остановиться и посмотреть, любуясь своим творением. На этот раз его охота — это не месть, это послание. Предупреждение для человека, который возомнил, будто понимает его лучше всех. Но это ещё и приманка. Гэвину интересно: он хочет вытащить этого смельчака на свет, чтобы посмотреть, каков он в деле. Ничто так не будоражит кровь, как вызов. Никто так не пьянит, как гонка или игра в кошки-мышки. Только тот, кто окажется умнее, сможет уйти отсюда живым. Жертва дёргается, сотрясаясь в своих путах. Гэвин облизывает губы, глядя на тёмную лужу крови на столе. Он уже собирается подойти ближе, выпотрошить добычу и закончить начатое, но вдруг слышит треск ветки у себя за спиной. Тьма, вылепленная в форме человека, притягивает его в объятие и закрывает глаза ладонями. От неё пахнет прохладой и озоном, как после грозы. Гэвин ничего не видит, не слышит, он задыхается. Чужие губы влажно прикасаются к его щеке. Он открывает рот, чтобы закричать, и... просыпается. Никаких тьмы и крови, только его пустая спальня вокруг. В Вулф Трэп по утрам так тихо, что слышно щебетание птиц и лай соседских собак. Пружины кровати скрипят, когда Гэвин поворачивается на бок и обнимает колени, пытаясь унять дрожь. Пижамная майка пропитана потом так, что впору её выжимать.