*
Несмотря на снотворное, иногда Гэвину всё же снятся сны. Мясо на тарелке — нежно-розовое, мягкое, сочится кровью. По глупости можно было бы спутать с тунцом, но нет, теперь Гэвин прекрасно знает, что перед ним. Огоньки свечей за столом бросают на лицо Ричарда медовые отсветы-тени, хочется потянуться к нему и очертить их пальцами. Нож у него в руках такой острый, что взрезает мясо, будто мягкое масло — волокна расходятся сами собой; куски получаются тонкими и аккуратными. Ричард любовно подхватывает один из них и укладывает на тарелку, прямо пальцами смазывает его тёмной кровью, словно соусом. В окружении зелени и гранатовых зёрен блюдо выглядит как на картинке в ресторанном меню. Мясо кажется вкусным и свежим. Гэвину дурно. Или нет. Его мучают и тошнота, и голод. Во рту становится пресной слюна, холодеет между лопаток. — Ешь, — говорит Ричард, придвигая к нему тарелку. Руки не слушаются Гэвина. Он парализован силой чужого желания. Он просто сидит и смотрит на мясо перед собой — глазированное кровью, оно кажется аппетитным. Он не пытается бежать, потому что не хочет. То есть не может. Он запутался. Недоумение заполняет его целиком, словно мутная от тины вода. Глядя на ломящийся от мясных блюд стол, Гэвин чувствует отвращение и мрачное, сытое ликование. Глядя на Ричарда, он чувствует лишь тоску. Он жалок. Собственная привязанность костью встала ему поперёк горла. Как оказалось, самое пугающее — это не сам кошмар и не вероятность полностью потерять себя в нём. Это даже не травмы после. Это когда кошмар заканчивается, а ты начинаешь скучать по нему: разум требует дикости и ужаса, держать в тонусе может только лезвие ножа, упруго упирающееся в живот. И потому Гэвин не сопротивляется, когда Ричард, устав ждать, подходит ближе и сам подцепляет вилкой приготовленный для него кусок. — Ешь. Не слышно ни одного постороннего звука, углы комнат утопают в темноте. Эта столовая выглядит именно так, как Гэвин запомнил её — дорогая мебель, изящная посуда, картины на стене. Всё целое. Целые тарелки, плафоны на бра, оконные стёкла. Гэвин и Ричард. То, что происходило между ними с самого момента их знакомства. Гэвин никому не говорит об этом, отказывается признаваться даже себе, но ему иногда не хватает изящества и красоты, которые он привык ассоциировать с этим домом. Он невыносимо, до удушающих спазмов в горле скучает по чувству единения, которое делил с человеком, держащим на вилке сочащийся кровью кусок прямо у него перед лицом. Гэвин облизывает губы и открывает рот. Мясо пахнет свежим убоем. Сырая текстура скрипит на зубах и поначалу кажется непривычной, но разжёвывается на удивление легко. Железистый привкус пропитывает всю носоглотку. Не отводя взгляда от Ричарда, Гэвин сглатывает. — Да, вот так, — хвалит Ричард, а затем подаётся вперёд и нежно убирает большим пальцем пятнышко крови, оставшееся у Гэвина в уголке рта. — Вкусно? Ещё? Тот завороженно кивает. О прощении больше не может быть и речи. О притворстве — тоже. Это как будто причастие наоборот; зеркало, показывающее его истинную сущность. Проснувшись, Гэвин больше не чувствует ни испуга, ни тошноты. Его уже не бросает в пот. Сердце не колотится. Он даже не может назвать свой сон плохим. Он долго лежит в своей холодной, пустой кровати, глядя на ночь за окном, и совсем ни о чём не думает. Раму обрамляет неровная стена в следах от убитых жуков. Пол в спальне заставлен сумками. С улицы доносится шум, когда мимо проезжает такси или поздний автобус, и это непривычно. ФБР временно выселило Гэвина из дома в Вулф Трэп ради его же безопасности — кто-то сверху решил, что Потрошитель может вернуться, чтобы добить единственного выжившего свидетеля, а потому его обязательно надо защитить. Федералы отобрали у него пистолет, значок и даже телефон, выдав взамен новый. Новая квартира, новое расписание лекций, новый распорядок дня. Штатный психиатр выписал новый рецепт на лекарство. Ничего привычного. Ничего, что могло бы заставить мысли заткнуться. Время раздирать, а потом сшивать. Это больно. Это несправедливо и похоже на ломку. Ричард вскрыл его, наигрался всласть, а потом зашил снова — вот только, кажется, забыл что-то внутри. Ричард разворотил в нём всё, прямо как в собственном доме, а потом ушёл. Отнял у Гэвина и спокойствие, и зыбкую удовлетворённость жизнью — так легко, будто они никогда ему и не принадлежали. От этого не спрячешься в работе. Не закроешься ни в рутине, ни в мелких повседневных делах. Постоянно хочется обернуться, заговорить, позвать по имени — это всё равно что соседствовать с призраком. Когда человека, к которому ты так привык, с корнем выдирают из твоей жизни, то внезапно навалившаяся пустота оглушает. Слишком много плохих воспоминаний. Слишком много хороших. Это нездорово, необъяснимо, неправильно, но Гэвин хочет, чтобы Ричард был рядом. Он нуждается в нём самым странным образом из всех возможных. Единственное, что у него осталось после той памятной ночи — это синяки, порезы и ноющие рёбра, но и те скоро должны зажить. Кожа окончательно стянется, исчезнут все следы. С помощью Люси Гэвин наконец-то сможет отпустить всё это и забыть. Этот ужасный сон закончится. Мир снова станет целым. «Чёрта с два», — думает Гэвин и тянется за телефоном. Руки мелко дрожат. Собственный рассудок для него больше ничего не стоит. Несмотря на поздний час, Норт берёт трубку с третьего гудка. — Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня, — без предисловий говорит Гэвин. Кажется, впервые в жизни он настолько уверен в том, что поступает правильно.*
— В этом доме есть только растворимый кофе, — говорит Норт. — Будешь? Гэвин кивает. Кипит чайник. В раковине стоит пара грязных тарелок, на столе остались хлебные крошки и крупинки сахара. Жалюзи на окне открыты, и солнечный свет, проскальзывая между ними, расчерчивает стену яркими полосами. В квартире Норт удобство и бардак идут рука об руку. На зарядки, провода и папки с бумагами можно наткнуться всюду, даже в ванной. В спальне на неубранной кровати разложены какие-то фотографии, на столе призывно горят экранами сразу несколько ноутбуков. В прихожей горой лежат разномастные рюкзаки. Всё это выглядит как убежище человека, который приходит домой только чтобы поспать — ни о каком уюте не может быть и речи, это просто место для хранения вещей. Отчасти Гэвин завидует. Он не смог бы жить так. Беспорядок действует ему на нервы и взвинчивает тревогу до небес. Но Норт сказала, что его новую квартиру могут прослушивать, и вот он здесь. Прячется и убегает от своих работодателей, хотя ничего противозаконного ещё не случилось. — Есть хочешь? — Смотря что предложишь. — Ну, есть горелые тосты, а ещё тосты горелые. Гэвин подпирает голову рукой. — Окей. Мне и то, и другое, и сверху джем. В последнюю неделю ему кусок не лезет в горло. Лень готовить самому. Полки в холодильнике чистые и пустые — не хочется даже заходить в магазины и приносить что-то домой. Спасибо коллегам из Академии, которые время от времени впихивают в Гэвина какой-нибудь сэндвич. — Ну, как дела, как работа? — интересуется Норт с таким тактом, что аж передёргивает. Учтивость ей не к лицу. Больше не хочется притворяться. — Я задолжал тебе интервью, — говорит Гэвин. — Ты помогла нам с подражателем, а я ведь обещал. Пора рассчитаться. Норт пристально смотрит на него. — И ты готов говорить об этом сейчас? — Твоя аудитория ждёт статью про Потрошителя. — Моя аудитория может пойти нахуй. И вот оно — то, к чему Гэвин привык. Сдерживаемый гнев, напор, грубость — в этом намного больше искренности, чем в вежливых разговорах за жизнь. Зона комфорта для любого эмпата: ты получаешь именно то, что чувствуешь в человеке. Норт не будет церемониться с ним, а Гэвину как раз это и нужно. Ему необходим реалити-чек. — Но ты же хотела… — Перехочу. Я не собираюсь сидеть тут и смотреть, как ты будешь выворачивать себя наизнанку. Ты не готов. Надо подождать, слишком мало времени прошло. — И с чего ты это решила? — ядовито интересуется Гэвин, но Норт лишь вздыхает. — Ты позвонил мне в три ночи, мать твою. — Не спалось. — Расскажи об этом своему терапевту. Кстати, сначала хочу увидеть её официальное заключение о том, что тебе вообще можно давать интервью. — Да пошла ты, — Гэвин в раздражении хлопает ладонью по столу. — Мне не нужны терапевты. — Не все терапевты, нет. Только один конкретный. Злость отступает назад, как прилив. В одну секунду от неё было не продохнуть — и вот уже ничего нет, тишина, пусто. Вместе с ней уходят и все едкие комментарии, и возражения, и ругань. Гэвин безоружен. Ему нечем отбить. Он переводит взгляд на свои руки. — Слушай, — с нехарактерной для себя мягкостью говорит Норт, ставя перед ним чашку с кофе. — Это и правда пиздец. Но я не хочу, чтобы ты делал себе больно моими руками. Не хочу быть причастной. — Ты уже причастна. Она молчит. Делает большой и жадный глоток из своей кружки, потом обречённо кивает и достаёт сигареты из выдвижного ящика. — Тут можно курить? — интересуется Гэвин, кидая красноречивый взгляд на пожарную сигнализацию на потолке. — Я её сломала, как только въехала сюда. — Не боишься сгореть в один прекрасный день? — Не-а. Мне фиолетово. Гэвин смотрит на то, как она курит. Его тосты остывают на тарелке. Он не хочет есть. Через эмпатию ему передаётся от Норт странное, бьющееся, как от судорог, чувство — то ли сочувствие, то ли страх. У него горьковатый привкус и острые края, которые больно царапают. И Гэвин вдруг спрашивает: — Как ты справилась со всем после той истории про «Рай»? Усмешка. — Кто сказал тебе, что я справилась? — Норт стряхивает пепел в раковину. Губы сжимаются в тонкую линию. — Ладно, давай начистоту. Что тебе от меня нужно? Гэвин вдыхает. Он уже знает, что ей не понравится ответ. Всё, что он задумал, вдруг кажется ему таким запутанным. Слишком много деталей, и всё зависит от удачи. Одна крошечная ошибка — и Гэвин подставит под удар и себя, и Норт. Им обоим дышит в спину ФБР; они невиновны, им вроде бы доверяют, но нет никаких сомнений в том, что кто-то сверху присматривает за каждым их шагом. Если кто-нибудь догадается, им не поможет ни один адвокат. Даже если Гэвин соберёт свою мышеловку, то мышь может достать тесак и прикончить его, наплевав на сыр. — Ричард всё ещё читает твой блог. Я хочу как-то с ним связаться. На лице Норт нет особого воодушевления, но и удивления — тоже нет. — Зачем? — Понравилось рагу, которым он угощал меня перед побегом. Хочу попросить рецепт. — Гэвин. Кажется, это первый раз, когда она называет его по имени. Он молчит. Нет нужды объясняться или оправдываться — Норт умная, она уже поняла всё сама. Гэвин всё равно не смог бы придумать ни один аргумент в свою защиту, даже если бы захотел. Он прекрасно понимает, что творит дичь. Он продолжает её творить. Шоу должно продолжаться. Если у каждой истории есть свой конец, то он сделает всё, чтобы эта история закончилась по его правилам. — Ты осознаёшь последствия? — спрашивает Норт. — Нет. Сигарета обжигает ей пальцы, и она тихо матерится, вдавливая окурок в бортик раковины. Потом снова отпивает кофе из кружки, глядя куда-то перед собой. Гэвину до смерти интересно, о чём Норт думает. Раньше ему было плевать, ему хватало одного только эмоционального коннекта; он считал, что все люди одинаковые и не особо интересные. Нет смысла тратить время, потому что через эмпатию их и так можно понять от и до. Раньше Гэвину не особо хотелось сближаться с кем бы то ни было. Теперь же он едва может сдержать себя. Он скучает по близости. По пониманию, которое впаивается так глубоко, что даже на огромном расстоянии ощущаешь себя одним целым с другим человеком. Может быть, это созависимость, может быть, что-то ещё — когда круглые сутки тошно и ломает, точность формулировок перестаёт иметь значение. Норт постукивает пальцами по столешнице. — Я тут покопалась кое-где… Джонатан Фрост, помнишь? Третья жертва Потрошителя. Судья. Перед самой смертью он оправдал насильника, а потом абсолютно отвратительно высказался по этому поводу на званом ужине у какой-то Балтиморской шишки. Кто-то заснял его и выложил в инстаграм, оттуда всем разлетелось. Громкое было дело. Спустя неделю Потрошитель снял с него кожу и повесил над входом в юрфак. — Да, я… читал. — Ещё был Энтони Маретти. Главный врач больницы, издевался над своими подчинёнными, был груб к пациентам. Против него хотели подать коллективную жалобу, а потом он пропал. Останки нашли в реке спустя год. Стерн работал в приёмном покое скорой именно в его госпитале. — Ага. — Ванесса Браун, студентка. Шантажировала своих сокурсниц, вымогая деньги. Алан Сантьяго, бухгалтер. Бил жену. Диана Ли, продавец-консультант. Ничего такого, кроме нескольких жалоб от клиентов — была вспыльчивой дамочкой, могла лишнего наговорить. Гэвин слушает. Он не торопится перебивать. Разумеется, он знает всё это — после побега Ричарда он целыми днями торчал в архивах, по десятому кругу изучая досье на жертв и названивая прежним свидетелям. У Потрошителя был типаж. Даже удивительно, что никто не подумал об этом раньше. Все пытались сопоставить демографические данные и круг знакомств, но никто не докопался до психологических портретов самих жертв. Истинный мотив всё это время лежал прямо на поверхности. — Он убивал тех, кто был грубым. Наказывал. — Он превращал их в то, чем они и были на самом деле — свиньями на убой, — Гэвин устало потирает глаза. — Добирался туда, где закон был бессилен. А иногда просто брал и уничтожал тех, кто его бесил. Ты же не пытаешься оправдать его, да? Норт бросает на него выразительный взгляд. — Нет, разумеется. Просто хочу собрать эту мозаику до конца. — Нечего тут собирать. Он ёбнутый на голову психопат, чудовище — вот и всё. — И всё же ты рискуешь всем, чтобы снова поговорить с ним. Гэвин улыбается, и выходит очень криво. — Я тоже ёбнутый. Для тебя это новость? Норт устало качает головой. Она допивает кофе, ставит кружку в раковину. Потом открывает окно, чтобы немного проветрить — кухня пропиталась запахом табака. К своей чашке Гэвин так и не притронулся. Тосты с джемом безнадёжно остыли. У него нет аппетита — не хочется сладкого, хочется чего-то более сытного и существенного. Мяса. От одной только мысли об этом урчит в животе. Норт уходит и возвращается с дешёвым кнопочным телефоном в руках. — Вот, — говорит она, протягивая его Гэвину. — Тут точно нет жучков. — Не жалко расставаться? — Тебе нужнее. И у меня есть ещё. — Спасибо. Он знает, что симка зарегистрирована не на Норт и даже не на её знакомых. Скорее всего, у номера вообще нет никакой привязки к Мэриленду. И Гэвин не спрашивает, откуда у неё всё это. Норт не спрашивает, зачем он собирается пустить свою жизнь под откос. Никто из них не комментирует тонкие заигрывания с чертой закона, которые постоянно ведёт другой. Чёрт возьми, наверное, в какой-нибудь другой жизни они могли бы стать отличными друзьями — впрочем, Гэвину достаточно и того, что есть сейчас. Кто мог знать, что всё так обернётся, когда несколько месяцев назад Норт со скуки подсела к нему в баре?.. Сложилось бы всё иначе, если бы она просто встала и ушла? Если бы не написала ту статью? Если бы Гэвин не поехал на место преступления с Фаулером? — Если нас запалят… — Ты можешь сказать, что я заставил тебя. Ворвался в дом, угрожал пистолетом. Всё ФБР знает, что я нестабилен, тебе поверят. Норт хмурится, выдвигая себе стул и вынимая из кармана сумки диктофон. — Рид, знаешь что? Иди ты нахуй, — беззлобно говорит она, а потом запускает запись. Из пачки выскальзывает новая сигарета, щёлкает зажигалка. К удивлению Гэвина, Норт протягивает сигарету ему. — Ну что же, вперёд. Ты вычислил Потрошителя и ушёл живым. Мои читатели до ужаса жаждут узнать, как тебе удалось это сделать. Не томи нас. На дисплее сменяют друг друга секунды. За окном гудит промзона. Тонкая струйка дыма от сигареты тянется к самому потолку. Гэвин глубоко затягивается и начинает говорить.*
«...Потрошителю удалось уйти, однако агент Рид подчёркивает, что ФБР не собирается сдаваться. «Все силы Бюро переброшены на то, чтобы вычислить его местонахождение. Ричард Стерн хорош, но он не настолько хорош, чтобы скрываться вечно. Он уже попался мне однажды и попадётся снова». В настоящее время агент Рид временно отстранён от дела Потрошителя в связи с рекомендациями лечащего врача. Впрочем, он горит желанием поскорее вернуться к работе. В рядах агентов ФБР он уже стал кем-то вроде легенды — многие курсанты равняются на него и считают своим кумиром. Сам же Гэвин настаивает на том, что он вовсе не герой. Несмотря на блестящую раскрываемость и на редкость чувствительную эмпатию, личное дело агента оставляет желать лучшего. Пожалуй, руководству ФБР виднее, но мы с вами должны задать себе вопрос: кому мы скорее доверим свою безопасность — человеку в форме, который идеально делает всё по уставу, или же смельчаку, который в одиночку дал отпор серийному убийце?..» Гэвин ненавидит Норт за этот пассаж. Она, мерзко улыбаясь, приказывает ему заткнуться. Статья производит эффект разорвавшейся бомбы — за один только вечер количество просмотров переваливает за несколько тысяч. Местная газета покупает у Норт права на то, чтобы напечатать эту статью в пятничном выпуске. Утром понедельника Гэвин уже только и делает, что отбивается от кадетов, жаждущих заполучить его роспись хоть где-нибудь. Шумиха, разразившаяся после побега Ричарда, успела немного утихнуть, но теперь Гэвин снова супер-звезда. Все смотрят на него с глупым, опасливым обожанием. «Боже, — думает он. — Как же хочется перебить вас спящими». В обед Фаулер вызывает Гэвина к себе и с каменным от ярости лицом высказывает ему всё, что думает по поводу его несогласованного общения со всякими «ушлыми журналистками». Гэвин в ответ любезно напоминает, что именно благодаря «ушлым журналисткам» и их помощи они хоть как-то продвинулись в деле. Фаулер переламывает надвое карандаш и приказывает Гэвину вернуться на пары. Тот уходит. Ему уже абсолютно всё равно, уволят его или нет. Только к среде один из агентов случайно находит в статье ошибку: дата одного из убийств указана неверно. Потом один из криминалистов замечает, что ошибки есть и в количестве ножевых ранений на одной из упомянутых жертв. Гэвин лишь пожимает плечами — что поделать, видимо, Норт поторопилась выложить статью. Кто-то находит ещё одну ошибку. И ещё. Фаулер лично вызывает Норт к себе, и та показательно кается: да, ей просто хотелось поскорее опубликовать лакомый материал. Забыла проверить пару деталей, ну с кем не бывает. Честное слово, её читателям всё равно, пырнули ли ту жертву ножом тридцать или тридцать один раз. У неё вообще блог, а не официальное издание. Хотите точных новостей — смотрите федеральные каналы. К концу недели Перкинс пространно намекает Гэвину, что будет не против, если тот захочет уйти в длительный отпуск. Гэвин честно обещает подумать. Коллеги с кафедры, которые слышат этот разговор, смущённо отводят глаза. Статью обсуждают в столовой и в спортивном зале, в коридорах Академии и даже на кассах супермаркетов. Все судачат о том, где же может скрываться Потрошитель, как же закончится эта история, сможет ли ФБР всё-таки вычислить его. Всё это время Гэвин ждёт. Он читает лекции, проверяет курсовые и эссе, покорно ходит к Люси на сеансы дважды в неделю. Вечерами он возвращается в свою пустую квартиру и включает телевизор, чтобы чем-то распугать тишину. Он всё-таки заполняет холодильник продуктами, через силу заставляет себя есть три раза в день — и это идёт ему на пользу, вскоре становится немного лучше. Кадеты никогда не пропускают его пары даже по болезни. Коллеги делают комплименты — говорят, наконец-то появился румянец на лице и он снова похож на живого. Заживают и сходят коркой последние ссадины. Старый кнопочный телефон у Гэвина в кармане никогда не стоит на беззвучном. И всё же ему приходится выждать долгие две недели, прежде чем тот впервые начинает звонить. Суббота, вечер, большая стрелка часов уже подползает к одиннадцати. На фоне бормочет какой-то фильм, пока Гэвин упорно пытается делать вид, что читает монографию Кляйн. Сухие фразы и обилие психоаналитической терминологии, рассыпанной по страницам, заставляют его мозг фокусироваться лишь на книге — безопасный, позволительный досуг. Рядом стоит позабытая кружка с чаем. Тапочки опять остались где-то у кровати. Звонок прошивает Гэвина до самого позвоночника, будто удар током. Он хватает телефон, принимает вызов, плотно прижимает трубку к уху. — Алло? — Добрый вечер, Гэвин. Разумеется, Гэвин ждал звонка, но это никак не спасает его от чувства, будто он сорвался и падает в пропасть с головокружительной высоты. Сердце подбрасывает до самого горла, ветер свистит в ушах. Страшно и радостно. Мёртвая петля на американских горках тоски. — Долго же ты собирался. — Не хотел отвлекать тебя от дел. — Каких ещё, блядь, дел, — огрызается Гэвин. Ричард невозмутимо перебивает его: — Передавай мои благодарности Норт. И спасибо за возможность поговорить. Это ведь была твоя идея? — Общая. На очень популярном сайте, который наверняка читает Ричард Стерн, вышла статья, вот только там были мелкие ошибки — всегда в цифрах, незнающий человек и не заметил бы. Чтобы выловить их все, надо было хорошо знать дело Потрошителя и иметь шикарную память. Собрать их все воедино, выстроить в нужном порядке, и вот тогда… Тогда можно было бы сообразить, что все неверные цифры складываются в номер телефона. Гэвину повезло, что даже самые внимательные ребята из ФБР нашли лишь четыре ошибки из всех. Никто не понял, что происходит. Никто не раскусил их с Норт. Догадался только Ричард. Очередной дурацкий план, который сработал — должно быть, в прошлой жизни Гэвин умудрился сделать что-то очень-очень хорошее, раз ему до сих пор так сказочно везёт. — Извини, что ушёл, не попрощавшись. — Это твоя версия «Прости, Гэв, что сосался с тобой в коридоре, а потом вырубил тебя ударом об стену и свалил?» Да, звучит здорово. Дядюшка Фрейд подсказал бы, куда тебе надо пойти. — Ты ведь понимаешь, зачем я это сделал. — А то, — согласно кивает Гэвин, переводя дыхание. На фоне этого знакомого, привычного голоса в груди что-то начинает скручиваться в тугой дрожащий комок. Скручиваться и скулить, как пёс от удара ногой. — Но ты просто идиот, если думаешь, что я не пошёл бы с тобой, попроси ты меня об этом. В трубке разливается тишина. Гэвин откидывается на диванные подушки, запрокинув голову к потолку. Его будто прокрутили в центрифуге, выставив тысячу оборотов в минуту. Мысли несутся в такой же центрифуге, но с удвоенной скоростью — за эти пару секунд молчания Гэвин успевает передумать, разозлиться, согласиться со своим решением снова. Его шатает из стороны в сторону, прямо как раньше. Он не находит себе места. Тревога вьёт из него верёвки, привязанность ментоловым холодом обжигает нутро. Ему просто не хватает одного очень конкретного человека. Который радостно бы подставился под его эмпатию, делал ему комплименты, ставил бы его на паузу тогда, когда ему это необходимо. Который принимал бы его даже там, где сам Гэвин бессилен это сделать. Который не давал бы ему заскучать до конца дней. — Я не имел права просить тебя о таком после всего. — Может быть. Но я сам решил. — Ты пожалеешь. — Это уж точно. Уже жалею, если честно, но у тебя есть шанс немного утешить меня. Только не думай об этом в романтическом ключе, ладно? Ничего такого. Ты на редкость херово целуешься, мне просто интересно, как долго мы протянем вместе, не пытаясь снова друг друга убить. Вздох. Снова эта вспышка симпатии, которая тянется к нему в тишине. Уже лишь только от неё становится на толику спокойнее — Гэвин до смерти скучал по этому чувству, ради него он готов отдать всё на свете. — Я не уверен, что ты понимаешь, скольким тебе придётся пожертвовать. И как часто рисковать. Мне несложно скрываться одному, но для двоих это будет задача посложнее. — Только не говори мне, что это невыполнимо. — Выполнимо. Но опасно. Нам стоило бы убрать наши жизни друг у друга с пути. — Не дождёшься, — запальчиво говорит Гэвин. А потом добавляет: — Найду тебя. Внезапный приступ вдохновения придаёт ему сил. В голове всё упорядочивается, тревога больше не имеет власти над ним. Гэвин вдруг ясно видит перед собой цель и понимает, что ему нужно делать. Определённость даёт опору. Он будто бы нашёл решающую улику, разгадал загадку, напал на след. Ричард горячо, почти чувственно усмехается. — Найди. Пусть это никогда не прекращается. Взаимный обмен то ли любезностями, то ли клятвами — это как обещание, только лучше. Как похвала, только лучше. Гэвин не чувствовал такого азарта с той самой ночи, когда видел Ричарда в последний раз. — Кажется, придётся всё-таки взять отпуск. — Советую наведаться в Италию. Палаццо Капони — настоящее произведение искусства, стоит увидеть своими глазами. — Ну, раз ты настаиваешь… — Я буду ждать. Ричард вешает трубку, не попрощавшись. Это неважно. Их с Гэвином разделяет лишь написанное от руки заявление и один рейс длиною в пятнадцать часов. И Гэвин понятия не имеет, чем всё это закончится. Ему ещё никогда не приходилось срываться с места и бежать к кому-то на другой континент. Он ещё никогда не принимал решения так быстро. Никогда не жертвовал спокойствием и комфортом ради того, чтобы быть с человеком, объявленным в международный розыск. Этот человек чуть его не убил, и Гэвин и сам чуть не убил его. Пожалуй, это не тот тип отношений, о котором можно рассказывать родителям и друзьям. Обычные люди решили бы, что он сходит с ума. Но Гэвин никогда и не был обычным. Все типичные вещи для него равнозначны скуке. Всю свою жизнь он провёл сначала в головах у других людей, а потом глядя на мертвяков, и вот, судьба подарила ему того, кто сочетает в себе всё, что Гэвин так любит. Он выключает телевизор, откладывает в сторону книгу. Тишина квартиры больше не пугает его. Мыслями он уже в самолёте, и ни по работе, ни по кадетам, ни по дому в Вулф Трэп абсолютно не хочется скучать. Когда-то они были нужны Гэвину, но теперь нет. Их время прошло. Их действительно не жалко навсегда здесь оставить. Прежде чем встать и начать решать важные вопросы, Гэвин на секунду расслабляется и прикрывает глаза. Подушки упруго упираются в спину. Он представляет комфортное, ресурсное для себя место — хочется проверить гипотезу. Выравнивается дыхание, углубляется сердечный ритм. Пустота воцаряется перед глазами. Образы медленно всплывают на поверхность из самых глубин подсознания. Гэвин оглядывается вокруг, и его встречает холод мясного погреба: наточенные ножи, натёкшая на пол кровь, свисающие с крюков разномастные туши. Это уютно. Здесь он чувствует себя своим. Гэвин стряхивает видение, качает головой и идёт собирать вещи. Краем глаза он замечает в зеркале, что улыбается.