***
Когда они ушли из «ловушки», первым импульсом было, конечно, уехать за границу. Но в аэропорту, уже в очереди у касс, Ирвинг вдруг заметил «друзей китайцев», которые парочками расхаживали в разных частях зала. Он понятия не имел, «свои» ли они, то есть Темной армии, или обычные туристы, и все это случайное совпадение. Но здраво оценил, что обычные посетители аэропорта не станут тревожно замирать и что-то высматривать, бесцельно двигаясь туда-сюда. — Лучше перестраховаться, чем на том свете жалеть, что не сделал этого, — заявил он тогда все еще ошалевшему от пережитого Таю, и вскоре машина с ними уже мчалась вдаль от аэропорта. Лучший способ спрятаться — на видном месте. Ирвинг решает: безопаснее всего залечь на дно в какой-то глухомани, в провинции. Вблизи от ферм, церквей, одноэтажных домов. Тревога подсказывает отъехать как можно дальше в глубинку. И вот уже несколько дней они мчатся, останавливаясь на ночлег в не очень комфортных мотелях. Серые или розовые длиннющие однотонные здания сливаются в памяти в единое нечто. Кажется, для Тайрелла это вдруг становится непереносимым, и фиксер этого не понимает.***
— Что ты так приуныл? — пытается подбодрить его Ирвинг. — Представь, что это роуд муви. Романтика дорог. Большое приключение. Почти что автостопом по стране. Тайрелл молча смотрит в упор с такой укоризной, что любой порядочный человек захлебнулся бы чувством вины. Но вот беда: Ирвинг никогда не был порядочным. Они в небольшой комнате с двумя стандартными кроватями и тумбами, телевизором, парой стульев, круглым столиком, микроволновкой. Допотопный кондиционер указывает на приличный возраст заведения. Голые стены — без картин или зеркал — окрашены в белый и красный цвет. На крошечном окне — смешные алые шторки. Ирвинга все более-менее устраивает. Он намеревается послушать аудиокнигу перед сном. — Черт, здесь все прокурено… Сколько швали валялось на этих простынях… наверняка никто их не отстирал, как следует, — красивые губы Тайрелла брезгливо кривятся. — Нет даже кофеварки, еще хуже, чем в прошлом мотеле. Ты предлагаешь мне пить кофе из автомата со вкусом бумажного стаканчика?! — Ну будет, будет, — примирительно отвечает Ирвинг. — Потерпи немного. Обещаю: это наша последняя остановка. Завтра будем ночевать уже в милом домишке. И вкусный кофе гарантирую. У меня есть собственный рецепт. А сегодня уж попей просто водички. — Из-под крана?! — повышает голос Тайрелл. — Как сам видишь, я купил Fiji и эту твою… кокосовую воду. Все на столе. — Вот именно! На столе, а не в холодильнике. Здесь даже нет холодильника! — Тайрелл валится на кровать. — В душе почти не работает смеситель. И любому современному человеку, не отставшему на полстолетия, нужны нормальные средства по уходу за телом вместо дешевого геля. Хотя бы лосьон для очистки кожи. — Ага, и скраб с миндалем, и афтешейв без спирта, как у Патрика Бэйтмена, — хмыкает Ирвинг. Тайрелл смотрит недоумевающе. — Ты «Американского психопата» не смотрел? Ладно, проехали. Все будет, все тебе непременно будет. Ирвинг отказывается понимать, почему Тайрелл так раздражен. Ведь он более-менее смирно провел месяцы в убогой лесной хижине, когда работал на Темную армию. Фиксер решает оставить его в покое и, надев наушники, погружается в загадочный мир детектива.***
По дороге Тайрелл впадает в уныние. Поглядывая на довольного Ирвинга в наушниках, Тай думает, что тоже мог бы вынести любые условия обитания, как всякий настоящий мужчина. Вот только было бы ради чего… Без цели все остальное теряет смысл, распадается. Тогда, в хижине, жизнь крутилась вокруг двух точек: Эллиот и сын. Посмотреть на новорожденного, подумать перед сном об Алдерсоне. Увидеть поскорее сына. Увидеть поскорее Эллиота. Все остальное неважно. Но сейчас иначе. Эллиот далеко, и встреча с ним с высокой вероятностью означает смерть. И — кажется, Тайрелл никогда не был нужен ему по-настоящему. С тех пор как Тай оказался в ловушке, он не сделал совсем ничего, чтобы его спасти. Тайрелл еще не знает, хочет ли он забыть о той реальности или опять к ней вернуться. Эллиот наверняка продолжает действовать без него. Если попытки победить Темную армию провалятся, он не бог. Если увенчаются успехом, он может погибнуть или попасть в тюрьму. Тай вспоминает выразительные глаза Эллиота, его странный голос — и не может понять, злиться он на него или жаждет увидеть. Наверное, все же Тайрелл уже больше ничего не хочет. Жена Джоанна всегда знала, что делать дальше. Было бы достаточно ее холодного насмешливого взгляда, и Тай вскочил бы и начал действовать. Она ставила перед ним невозможные планки, которые он пытался взять, чуть не сворачивая шею. Но она верила в то, что он на это способен. Давала шанс все исправить — ради нее и ребенка. И вот сына тоже нет. Сын, скорее всего, останется в Дании. Не очень-то Тайрелл впечатлен заверениями Ирвинга. Тем более сам не был до конца откровенен, не рассказал о разговоре с экс-тестем, который недавно прилетал в Нью-Йорк. — Вовсе не к тебе, а за жареными каштанами на Рождество, — пренебрежительно сказал он тогда Тайреллу. И это еще самое безболезненное из всего, что Олафсон наговорил. Тай не мог рассказать Ирвингу об этой встрече не потому, что ему было что скрывать. А потому что вспоминать запредельно, невыносимо. И то, что, по словам Олафсона, как отец никогда не увидит уже на этом свете Джоанну, так и Уэллику не даст увидать малыша. И то, что влияния на датские судебные органы этого мерзкого старика, который корчил из себя аристократа в n-ном поколении, достаточно, чтобы они безоговорочно отдали ему опеку над ребенком. И то, что сколько бы Тай не тешил себя мыслями о мести, у тестя больше денег, и это решает все. Все эти страшные слова можно было как-то вспомнить, выговорить, пережить. Самые жуткие, которые Тайрелл постоянно вызывает в памяти, словно навязчиво расцарапывая рану, он даже не пытается осмыслить, оценить. Он просто слышит их снова и снова: — Ты боишься, что недостаточно хорош. Этот страх движет всем, что ты делаешь — твоим наглым, импульсивным поведением. Позволь прояснить раз и навсегда. Ты недостаточно хорош. Это не твоя вина, Тайрелл. Ты просто родился ничтожеством. После этих слов Тай бросился на него, ни о чем не думая, мечтая задушить голыми руками, но получил пощечину и очнулся. Люди в зале оглядывались, а он не мог отвести глаз, перестать затравленно зыркать на свидетелей своего позора. Не мог перестать зачем-то застегивать пальто Hugo Boss, охорашиваться, приглаживать волосы, будто показывая, что он солидный человек и ничего такого с ним просто не может случиться. Но всем этим посторонним было наплевать. И Тайрелл стоял среди них, — всем чужой, осмеянный, униженный, одинокий. С тех пор Таю хочется умереть. Он говорит себе, что это желание связано с потерей сына. Тоска проходила лишь два раза: когда Эллиот обратил на него внимание и послал на задание, и когда Тайрелл был уверен, что вот-вот Ирвинг его убьет. Достань сейчас фиксер шприц или пистолет — должно быть, жажда жизни опять вернется. Но без этого Тайрелла будто засасывает в бездонную пропасть. Слова всплывают из памяти, словно удары — со свистом, с оттяжкой. «Родился ничтожеством». Почему он не может справиться? Почему кажется, что это что-то большее, чем оскорбление от вздорного старика? За словами — темная дыра. Пустота. Ничто. Кто он?! Тайрелл постоянно внушает себе, что другие не добивались столь многого, как он, что жизнь большинства людей примитивна и отвратительна, он перебирает в голове свои заслуги, как скупец — золотые монеты. Он старается держаться уверенно, даже вызывающе, выглядеть одним из тех, кому с рожденья по праву принадлежит власть. Но так было всегда: стоило ошибиться и выслушать разнос начальства, пролить на себя кофе в публичном месте, увидеть неодобрение и насмешку в глазах Джоанны — и доказательства уже недостаточны, уверенность спадает, как маска, он ощущает себя шпионом, которого вот-вот разоблачат. И дело даже не в жгучем стыде несовершенства. Ошибки он научился исправлять. Каждый раз, когда доказательства теряются и маска спадает, кажется: все эти люди вокруг достойны любви. Кроме него. Даже те, кого он презирает. Даже те, кто мизинца его не стоят, если здраво судить. Но они почему-то любимы и живут какой-то неведомой ему полноценной жизнью. И только он изо всех сил старается скрыть, что он — никто. Пустое место. Ничтожество. Пародия на остальных людей. И вот теперь вся эта череда жалких одинаковых мотелей — для ничтожеств, которые лучше бы никогда не рождались на свет. Почему он здесь? Зачем он нужен Ирвингу? Что с ним будет теперь? Ирвинг присаживается рядом, слегка наклоняется, берет руку Тайрелла, крепко сжимает запястье. Тай раздражается, когда кто-либо позволяет себе так бесцеремонно с ним обращаться. Но прежде чем вырваться, слышит мягкий вкрадчивый голос: — Дело ведь не в кофе и не в геле, да? Давай, расскажи-ка все дядюшке Ирвингу.