***
С самого первого дня Ирвинг вел себя не так, как остальные. Уэллик делит людей всего на три категории. Всякий сброд, который не может быть интересен и годится разве на то, чтобы быть походя использованным, как одноразовые салфетки. И речь не столько о социальном положении, сколько о глупости, серости, примитивности. Вторая категория — те, кто чем-то полезен, но кого Тай легко способен обыграть. Очаровать, подчинить, взять в оборот. Умные, способные оценить, предоставить свои услуги, но при этом слабые, внушаемые, те, кто возомнил себя добренькими и отдадут последнее, лишь бы любоваться и дальше собой. Будь они повнимательнее и слушай советы Тайрелла, могли бы стать лучшей версией себя. Третьи, которых в природе единицы: у кого можно поучиться, кто способен повести к новым вершинам. Джоанна, Филипп Прайс. И Эллиот. Это люди сильные, железные, целеустремленные. Тайрелл хотел бы иметь такие же стальные нервы, такие же царские замашки. С ними невозможно расслабиться, потерять форму. Когда у Тая были тяжелые времена и он жаловался жене, что устал, болен, растерян, от нее можно было дождаться лишь «Меня это не касается» или «Исправь все, если хочешь жить со мной». И это будоражило лучше пощечины. Холод и безжалостность Джоанны были целебными, как плаванье в ледяной горной реке. — Соберись, тряпка, — говорил себе после этого Тайрелл. — Не будь слабаком. И становился сильнее, намного-намного сильнее. И совершал поистине невозможное. Когда он видел, что Джоанна смотрит на него с восторгом, его захлестывало ощущение силы, значимости, всемогущества. Тай сразу почувствовал, что Эллиот — из таких же людей. Даже в первый раз. Худенький, хрупкий, с этими безумными глазами, вроде бы, рядовой сотрудник компании «Allsafe», которая занималась кибербезопасностью корпорации Е, весь в черном, весь какой-то скрытный… Разве мог бы обычный человек выстрелить в него? Идти на пистолет без страха и сомнения, со словами: «Тебя не существует. Существую только я»?! Разве мог бы, едва оправившись от ранения, сказать: «Ничего. Ты сделал, что я велел» и шутить, чтобы разрядить обстановку? Рядом с ним казалось: остальных людей и впрямь не существует. Ему всегда было плевать, что скажут. Его не волновало, как принято поступать. Он не говорил, а раздавал указания. И мыслил масштабно — даже слишком, так, что Тай не всегда его мог понять. Люди укладывались в три категории. И только Ирвинг с первого дня не вписывался ни в одну. Приказывал, повышал голос — и заботливо обустраивал на новом месте, прикладывал лед к его вывихнутому пальцу — и насмехался со всеми этими словечками — «дружок-пирожок», «выкудахтать хочешь», «драгоценная конфетка». Ирвинг не теплый и не холодный, он как контрастный душ. И вот сейчас — что между ними? Отношения? Вражда? Дружба?***
Вчера Ирвинг выбесил Тайрелла разговором о комфортном утре. — У тебя есть то, что ты даешь себе с утра? То, что тебя заряжает? Полчаса или час только для себя? Это как проверить боеприпасы перед тем, как идти воевать. Тай понимал, о чем он говорит: об утренних ритуалах. В Нью-Йорке его день начинался практически одинаково: со стакана воды и пробежки по Манхэттену. Когда он возвращался домой, Джоанна обычно еще спала. Потом — упражнения с гантелями, для пресса, отжимания. Чтобы не терять времени, Тай слушал не музыку, а мотивационные спичи модных коучей или обдумывал цели на день. После контрастного душа, который он ненавидит, и приведения тела в идеальный порядок, он просматривал почту и новости, чтобы быть готовым ко всему. Вот и все начало дня. Кофе уже в офисе делала секретарша. Ирвинг тоже день за днем начинает утро одинаково. Чуть открыв глаза, по его словам, он пишет несколько страниц — обычно они получаются самыми спонтанными. Кофе, и впрямь вкусный, делает из зерен сам: правильный помол, идеальная прожарка, секреты приготовления. А упражнения у него странные: бегает по лесу, где ни шага ровного пространства, по замерзшей реке, проваливаясь ногами в холодную воду сквозь хрупкий лед, таскает бревна и огромные камни, подтягивается на крепкой ветке и даже лазит по каким-то там кленам. Возвратившись домой, после душа, фиксер — все знакомые топ-менеджеры пришли бы в ужас — готовит себе калорийный огромный завтрак и со смаком его поедает. — В старые добрые времена был один боец, — рассказывал, причмокивая, Ирвинг, — который решил сразиться с новым чемпионом. Этот чемпион… ну, у него было просто все для победы. Он был моложе, больше, быстрее, сильнее, — фиксер загибает пальцы. — Тренировался на новейших тренажерах. Знаешь, вся эта продуманная блестящая техника, которую вы все сейчас так любите, — она и каждый чих учтет, и скажет сама, что делать. А наш парень делал всё по-старинке. Тягал булыжники, таскал бревна, карабкался по скалам. И хотя все складывалось против него, он в конце концов победил. Он вложил всю свою жизнь в этот миг на ринге. — Ты это что мне сейчас, «Рокки» пересказывал?! — дошло до Тайрелла. — А просто назвать фильм нельзя было?! — Нельзя, — невозмутимо отозвался Ирвинг. — Смысл там, конечно, в другом. Но я о том, что никакие навороченные тренажеры и суперупражнения не пойдут впрок, если они затрагивают только тело. А не твои чувства, не твои желания. Мне свежий воздух, небо над головой, смена пейзажа греют сердце. И еще музыка — под настроение. Но, конечно, парк в Нью-Йорке ни в какое сравнение не идет со здешним лесом! Вот уж повезло! Тайрелл никак не реагировал на его восторги, но Ирвинг лез в душу: — Так как насчет тебя? Что тебе нравится? Тай несколько раз порывался рассказать об идеально сбалансированном спортивном комплексе, о пользе суперфудов по утрам, но Ирвинг перебивал его, даже погрозил пальцем: — Нет-нет, ты уходишь от ответа. Ты же понимаешь, о чем я? Об удовольствии. Правда в том, что никто и никогда не интересовался, чего Тайрелл хочет. Не в качестве долгосрочных перспектив или предпочтений в сфере искусства, а в самых примитивных вещах. Что для него приятно, вкусно, комфортно. И, конечно, все эти ирвинговские разговоры — безобразие и самопотакание. Тайрелл ведь не такой. Жизнь человека, который хочет достичь великих целей, должна быть подчинена слову «надо». Тай же сам это выбрал. Но почему где-то глубоко внутри глухо ворочается обида. И мелькает обрывок воспоминания о щенке, которого он ждал на день рождения в 7 лет, а получил красочный учебник английского языка. Тайрелл выпрямился, надменно усмехнулся. Пригладил волосы. Он знал, что выглядит сейчас блестяще. — Мне не нужна дополнительная мотивация, чтобы по утрам следить за собой, — язвительно отрезал он. Но Ирвинг вместо того, чтобы осечься, неприятно, понимающе усмехнулся.***
— Пора познакомиться с соседями, — заявляет Ирвинг. — Если мы хотим вписаться в этот мирок, стоит наладить с ними хорошие отношения. — Зачем светиться, если мы прячемся? — удивляется Тайрелл. — Человек, который ни с кем не общается, привлекает больше всего внимания. Вот пирог будет готов, и пойдем заводить знакомства. Тай закатывает глаза. — В технологиях я мало знаю, — замечает Ирвинг, — но я знаю практически все о том, как «хакнуть» человека. Личность. Как минимум — как расположить к себе. — Кто же этого не знает? — пожимает плечами блондин. — Мне, например, не нужны особые ухищрения, чтобы понравиться человеку. Достаточно быть интересным собеседником. Приятным внешне. Тебе, конечно, со всем этим посложнее… — Гм. Интересная идея! — жизнерадостно откликается фиксер. — А давай поспорим! Тот, кто расположит к себе больше соседей, получает приз. Ага. Например, выполнит желание победителя. — Чепуха. Как это можно измерить? — Трофеями! Значит так. Знакомиться идем вместе, чтобы все было честно. Дальше в течение недели можно общаться, когда и как получится, а цель — попросить на время любую вещь из хозяйства. У кого к концу недели больше трофеев — тот и выиграл. — Да запросто, — пожимает плечами Тайрелл.