— Мы никого не ждем.
Последний из соседей, Джек, меньше всего похож на человека, к которому можно ходить в гости. Его растрепанные волосы, кажется, невозможно собрать в прическу в принципе. Хищно ухмыляющееся раскрасневшееся лицо не обещает ничего хорошего. Даже если бы первые его слова были приветствием, а не выразительным: «Какого хрена?!».
Ирвинг медленно, подчеркнуто спокойно повторяет, зачем они пришли, глядя прямо в слегка косящие глаза соседа. Фиксер невольно наклоняет голову, прижимая подбородок ближе к груди, и его взгляд становится холодным и собранным. Он настроен отступать.
Но тут во двор выбегают две совсем мелкие девчушки и начинают дергать отца за куртку:
— Папа, пирог! Хочу пирог.
Взгляд отца смягчается. Ирвинг достает пригоршню конфет (вчера у Пита он разузнал, что тут живут маленькие дети) и вручает не малышкам, а их папе, всячески подчеркивая, что признает главенство хозяина. Из двери выглядывает милая улыбчивая женщина:
— Джек, кого ты там на улице маринуешь? Приглашай людей в дом. Это же новые соседи. Проходите, очень приятно!
Джек отступает с дороги, негромко ворча при этом:
— А чего их черти принесли?! Мы их что, блядь, звали?!
Ирвинг убеждает, что их цель — лишь передать пирог, представиться и бежать по своим делам, но хозяйка настойчиво уговаривает, а Тайрелл уже уверенно шагает за ней в дом.
Фиксеру не нравится ситуация. И не Джек, а то, как Тай распускает перышки перед милой блондинкой. Это не вчерашний сосед: миндальничать не станет. Но Тайрелл на удивление не чувствителен ни к типам людей, ни к опасности. Он может нарываться до последнего. Если Джек начнет нападать на Тая, Ирвинг не сможет остаться в стороне. А если дело дойдет до драки… Как бы после такого знакомства не пришлось уезжать.
— Какой у вас очаровательный домик, выше всяких похвал, — снисходительно улыбается Тайрелл. — И хозяйка ему под стать.
В комнате, между тем, небольшой бедлам: детишки, кажется, строили посреди нее шалаш из всего, что было под рукой: стульев, зонтиков, скатерти, одеяла.
Хозяйка готовит кофе.
— Ну так что? — разводит руками Джек. — Мы себе живем и живем.
И бесцеремонно добавляет:
— Ни с кем знаться не хотим. Никому не мешаем. В друзья не навязываемся. В займ не даем. Не лезьте и вы к нам — вот и будем славными соседями.
— Ага. Нормально. Нас устраивает, — кивает Ирвинг, думая, как бы продлить разговор. — О, «Большой брат»? Тоже смотрите?
На экране как раз идет шоу.
— Что — нравится следить за гадюшником или сами мечтаете туда попасть? — интересуется Джек.
Он не присаживается, в отличие от гостей, стоит в центре комнаты, опершись рукой о спинку кресла и покачиваясь с пяток на носки.
— Нравится наблюдать, как люди лгут друг другу, — серьезно отвечает Ирвинг.
— Весь мир — гребаная стая брехунов, — кивает Джек. — И Вы не лучше, мистер.
— Не лучше, — прищуривается Ирвинг. — И Вы тоже, — говорит он вкрадчиво.
Джек улыбается, пожимает плечами.
— Если одному удается надуть всех, это брехня. А если все сговариваются врать об одном, это уже социальный договор, — рассуждает он. — На том все и строится.
— А тебе что нравится в «Большом брате», Тай? — спрашивает Ирвинг, тревожно наблюдая как жена Джека улыбается и краснеет, пока швед что-то ей говорит вполголоса.
Тайрелл оглядывается и пытается сосредоточиться на вопросе.
— Воля к победе, — отвечает он наконец. — Все же пришли побеждать, но тех, кто отсеется, видно с самого начала.
Джек с интересом хмыкает. Хозяйка, несколько смущенная, тут же уходит из комнаты, подзывая детей.
— Знаете, как у обезьян, павианов, обстоят дела со властью? — увлекается разговором на любимую тему Тайрелл. — Там все буквально: чем выше положение в иерархии, тем выше на скале или дереве спит обезьяна. И что интересно: детеныши боятся лезть туда, куда не полагается родителям. Так положение переходит по наследству. Но если один из них осмеливается пробраться наверх, никто не против. Ни вожак, ни стая. Маленький павиан занимает то место в стае, на которое хватает сил претендовать.
— Похоже на людей, — замечает Джек.
— Так и есть, — соглашается Тай. — Власть принадлежит тем, кто может её взять.
— Вот поэтому самые большие мудаки и правят нами, — Джек хлопает ладонью по столу. — Может, угостимся чем-то погорячее кофе?
Гости усиленно отказываются к разочарованию хозяина.
— Редко встретишь, чтобы люди так хорошо дополняли друг друга, как вы с женой, — переводит на другую тему Ирвинг. — Давно вы вместе?
— Лет семь будет, — неуверенно отвечает сосед. — А с чего взяли, что дополняем?
— Так. Показалось. Вы, похоже, человек действия. А Ваша жена — эмоциональная, искренняя, что редкость в наши дни. Когда все вокруг искусственное и фальшивое.
— Нууу… есть такое. Она настоящая. Знаете, как я ее люблю?! — он сжимает кулак и трясет в воздухе. — Пусть кто только посмотрит лишний раз, зашибу. И девочки вот в нее пошли. Дочи у меня. Видали? Две. Я ради них… да я ради них на все…
— Вы везучий человек, Джек! — тепло щурится Ирвинг. Он думает, что ему проще всего общаться с этим не очень приятным, на первый взгляд, соседом.
— Вы, ребята, тоже неплохо смотритесь вместе, — усмехается Джек.
— Мы братья, — фыркает Тай.
— Ну да, — Джек скалится на все 32 зуба, нагло на них уставившись.
За кофе Тайрелл небрежно просит у соседки солонку до завтра. Та, взглянув на мужа, соглашается.
Уже перед выходом Ирвинг спрашивает у Джека пассатижи.
— И зачем? — уточняет тот неожиданно хмуро.
— Ремонт делать.
— Это понятно, не дурак. С чего бы одному то дай, другому это? На бездельников вы не похожи. Спорим, у такого мистера, как Вы, — кивает он на Ирвинга, — винтики и те лежат по размеру.
Ирвинг издает низкий смешок. Бывают случаи, когда срабатывает только правда:
— Ага. У нас пари — кто лучше в людях разбирается, — он разводит руки, показывая, что ему нечего скрывать. — Кому удастся на новом месте занять на денек у всех соседей какую-то вещицу. Тайрелл выигрывает благодаря вашей солонке.
— Во как! — усмехается хозяин. — Делать вам не фиг. Ок. Сравняю счет. Только за инструментами не пойду, магнит с холодильника сгодится?
Тай, наблюдая за всем этим, почти хохочет.
***
Ирвинг и Тайрелл, конечно, не узнают, что после их ухода Джек скажет жене:
— Вроде, нормальные. Жаль, что педрилы.
— Ну, с чего ты взял?
— Ты видала, какими глазами старший смотрел на младшего?! Братья они, да, конечно. Не гони пургу.
***
— Подведем итоги, не дожидаясь конца недели? — интересуется вечером Тайрелл. — Ничья?
— Ага. Поздравляю! Два победителя, — Ирвинг специально смешно оттопыривает нижнюю губу, чтобы разрядить обстановку. — Я ждал другого результата. Ладно, надо признать: твой подход к людям тоже работает. Что ж, не придется загадывать желания.
Ирвинг не хочет обесценить пари, раз Тай так старался. Но сейчас его мысли заняты совершенно другим:
— Со мной тут связался кое-кто из Темной армии. Есть вопросы. Ты никому не писал, пока мы тут? Не брал мой ноут?
— Не понимаю, о чем ты, — говорит Тай, светло улыбаясь. — Ты сам забрал у меня гаджеты.
— Тайрелл, ты ничего не хочешь мне сказать? — Ирвинг всматривается.
— Нет, — отрезает швед. — Лучше поговорим о желаниях.
— Ты понимаешь, какими могут быть последствия?
— Я сказал: ничего не было, — уже кричит Тай, и тут же переходит почти на шепот: — Знаешь, одно твоё желание, Ирвинг, я точно могу угадать.
Он подходит вплотную, так же уверенно и откровенно, как обольщал соседок. Фиксер хмыкает и смотрит на него сверху вниз, почти безразлично.
Но Тайрелл, конечно, способен распознать, что это безразличие — кажущееся. Он охватывает голову Ирвинга ладонями и всасывается в его губы. Блондин целует так, будто хочет вжаться в другого человека, будто от этого соприкосновения губ зависит жизнь.
Ирвинг прекрасно понимает, что Тай хочет отвлечь от разговора об Эллиоте. И это практически подтверждает подозрения.
Но… Сколько можно ходить вокруг да около. Ирвинг не святой и не заботливый папаша. Ирвингу нужен Тай.
Когда Тайрелл прижимается к нему сейчас, разгоряченный, растрепанный, отчаянный, фиксер хочет его так сильно и тяжело, как не хотел никого уже полжизни. Едва отвечая на поцелуй, Ирвинг даже не поднимает рук. Но внутренне соглашается с происходящим.
Тайрелл сам отрывается и отводит его голову, всматривается. Должно быть, Ирвинг выглядит слишком спокойным, глаза не пьяны от чувств и не затуманены. Он хмуро смотрит на блондина. Наверное, тот ожидал другой реакции. Лицо Тая искажается то ли страстью, то ли ненавистью, то ли отчаяньем, и он опять срывается в поцелуй, в маленькую любовную атаку.
Целуется Тайрелл умело. Так, будто это отрепетировано с десятками статистов, выверено и оформлено, как произведение искусства, как шоу. Его язык во рту Ирвинга то нежно трепещет, то жалит. Тайрелл целуется прекрасно, и именно потому фиксер решает на будущее избегать с ним страстных лобзаний. Ирвинг даже представляет, как записывает это на ладони на память.
Избегать: ведь в том, что швед делает умело, давно нет души.
В этом весь Тайрелл: привычная колея — и лед в глазах, образ гладкий, как пластик, надменное ожидание аплодисментов. И тут же, только сбей сценарий — за трещиной во льду, за полубезумными, потерянными взглядами, находится другой Тай — искренний, глубокий, страдающий.
Ирвинг хочет заполучить настоящего — и никак иначе. На меньшее он не согласен.
Тай резко,
продуманно опускает обе руки, не прерывая поцелуя. С таким настроем отпускают руль мчащей машины. Так Тайрелл проверяет, будет ли партнер сам обнимать, удерживать, просить руками и губами продолжения.
Все это холодно и чертовски цинично, как на вкус фиксера. Но Ирвинг также чувствует, как загнанно бьется сердце Тая, как он жмется, как смертельно боится, что оттолкнут. Если обольщение не сработает, придется утонуть в ощущении поражения: отступить, отодвинутся, проглотить отказ, посмотреть в глаза человека, которому ты не нужен. И потому за поддельной страстью — искренний трепет.
Фиксер считывает это и обнимает его, стискивает в объятьях, тоже почти зло. Но по сценарию: как жертва обольщения. И Тай расслабляется.
Так уж он устроен, Тайрелл Уэллик: за слоем фальши — слой прозрачно-болезненной искренности, а под ней снова ложь, и снова что-то живое, настоящее… И этим он заводит фиксера больше, чем все, кого тот знал до него.
Как бы кровожадно ни звучало, Ирвинг сейчас сжал бы этого красавчика так, что сломал бы ребра, словно прутья клетки, чтобы увидеть сердце. Живое теплое сердце Тайрелла.
