Развенчанные боги

В комнате пахнет жасмином. — Любой китаец тебе скажет, что все эти молочные улуны… — Ирвинг щелкает пальцами, пытаясь подыскать слово, — фастфуд. Фальшивка для европейцев. Чай с ароматизатором не может быть благородным напитком. Тай наблюдает, как он наливает ему и себе янтарную жидкость в сосуды, размером не больше наперстков. Вначале в относительно высокие и узкие, а затем накрывает сверху широкими и низкими, резко переворачивает. Руки фиксера, кажется, живут отдельно, ловко управляются, пока сам он беззаботно болтает: — И дорогие сорта чая из бутонов, когда в чайнике раскрываются белые цветы, — делают только ради шоу. Жасмин дает абсолютно не нужную горечь. Когда все правильно, как в чае, который мы завариваем, сушеные цветки просто хранят вместе с ним несколько месяцев, а затем выбрасывают. Тай глотает сладковато-терпкий напиток. Сейчас он может сосредоточиться только на мотках джутовых веревок возле кровати. Джоанна часто просила зафиксировать себя, но это не было целью, лишь практичным способом удержать тело в неподвижности, когда на него капают разогретым воском или наносят удары флогером. Бить себя Тайрелл бы не позволил. Но дать себя просто связать? Звучит, вроде, не страшно, но все же не по себе — непривычно. — Тайрелл, — немного повышая голос, привлекая его внимание, говорит Ирвинг, — у тебя будет всего одна задача: следить за ощущениями. Хочу, чтобы ты понимал: веревка — это немного больно. Но для мужчины весьма терпимо. Не стоит сразу пугаться. Тебе понадобится время, чтобы привыкнуть. Но если боль станет другой: сильнее, острее, какой-то участок тела резко онемеет, обо всем, обо всех переменах ты должен тут же сказать. Это понятно? — Да, — говорит Тай, начиная жалеть, что дал согласие. — Не волнуйся, я мастер опытный. Но ты должен понимать, как важно говорить все. На случай, если не будет сил объясняться, выбери стоп-слово. — Ты же ничего не будешь со мной делать? — подозрительно смотрит Тайрелл. — Ничего, — успокаивает Ирвинг. — Стоп-слово? — Красный. — Ага. Когда скажешь, я непременно остановлюсь. Решаешь ты. Посмотри: вот ножницы, если понадобится — быстро разрежем верёвки. Ты в безопасности. Но это не лучший выход. Если хочешь на самом деле прочувствовать шибари, не поддавайся искушению сбежать. Прежде чем сказать стоп-слово, поделись со мной, что происходит. Если, конечно, сможешь говорить. И тогда, возможно, мы продержимся дольше. Даже ненужную боль можно снять, не выходя из обвязки. Это понятно? — Да. Ирвинг берет в руки веревку и похлопывает по постели: — Снимай футболку и брюки. Сюда. Тайрелл нехотя выполняет. — Сядь как можно удобнее. Руки за спину, — командует Ирвинг. Достаточно фиксеру перестать усмехаться и размахивать руками, как в нем появляется что-то пугающее. Собранность. Жесткость. Недоступность. Ирвинг складывает его руки за спиной: ладонью одной — к внутренней поверхности другой. Распрямляет скрюченные пальцы. Грубая веревка начинает оплетать предплечья Тая. Фиксер, кажется, подтягивает петельку, ловко завязывает узлы, сразу понятно: они какие-то заковыристые. Но Тайреллу не видно. Зато он отлично ощущает жесткие узлы и витки. То, что выглядело пушистыми волокнами на жгуте, оказалось колючим и раздражающим для непривычной кожи. — Это обвязка готэ, сегодня все будет просто и практично, — говорит фиксер. — У тебя красивое сильное тело. Веревка должна это показать, как достойная рама правильно подает картину. Ирвинг стоит не сзади, а сбоку, посматривая в глаза Тая: контролирует и узлы, и его состояние. — Есть фигуры, где надо подчеркнуть хрупкость, гибкость, — продолжает он, забрасывая веревку наискосок, чуть пониже плеча Тайрелла. — Есть — где прямоту линий и мускулы. И, заметь, я даже не разделяю по принципу: мужское/женское. Вариантов куда больше. В тебе вот есть что-то античное. И я хочу это подчеркнуть без всяких орнаментов и оригинальничанья. Ирвинг комментирует уверенно, как скульптор, который размечает камень, и его комплименты приятны. Тайрелл любит, когда его разглядывают. Веревка опоясывает грудь, скользит уже с другого плеча на спину. Там, на спине, она сплетается в огромные узлы. Все повторяется снова и снова. Тело невольно выгибается, если руки крепко соединены сзади. Тай начинает ощущать беспокойство и неловкость от того, что приходится сидеть навытяжку. Заканчивая с узлами за спиной, фиксер естественным жестом прижимает Тая, как бы обнимает его, заглядывая через плечо на «поле деятельности». — Нет, — останавливает фиксер. — Не напрягайся и не пытайся сдвинуть веревку: будет ожог. Скажи, если нужна пауза или что-то смущает. Тай заверяет, что все нормально. Ирвинг пристально смотрит в глаза. Кладет руки на плечи, медленно разминает его мышцы. — Все хорошо, — говорит он полушепотом. — Ты обязательно расслабишься, конфетка. — Что за дурацкое прозвище? — фыркает Тай. — Прекрати! — Первое, что когда-то давно, в детстве, мне попалось из Швеции — лакричные конфеты, — усмехается Ирвинг, продолжая вязать узлы на спине, вдоль позвоночника. — Приторно, едко, с горчинкой, со вкусом аниса. В общем, на любителя. Но ни забыть, не перебить этот вкус ничем нельзя. И если уж однажды распробуешь… — он улыбается и ворошит волосы Тая. — Это навеки. Так что не прозвище, а комплимент, терпи и не зазнавайся. — Я — американец, — морщится Тайрелл. Он не позволит называть себя прозвищем, но решает отложить разговор на потом. Не очень-то хочется злить человека, который тебя связывает. На предплечьях ощущается, как веревка давит. Кожа под ней слегка зудит. Снова витки внахлест — по груди, плечам, спине. Наконец со связыванием рук покончено. — Встаем, — произносит Ирвинг и придерживает Тая, который, поднимаясь с кровати со связанными руками, пошатывается. — Все хорошо? Немного привык? Связывание — это ритуал. На Востоке все, как я люблю: любой процесс важнее результата. И для ритуала нужна правильная музыка. Тай ожидает, что он включит сейчас японскую традиционную музыку. Но первым делом тот закрывает глаза Тайрелла черной непроницаемой повязкой. — Зачем? — тревожно спрашивает Тай. — Чтобы ты слушал музыку и свое тело. Темнота все обостряет: веревочные давящие объятия, колючие поцелуи узлов, напряжение от принужденного положения рук. Меньше всего Тайрелл ждет, что Ирвинг включит электронную музыку. Но тот делает именно это, вполне в духе любителя ретро: Вангелис, «La petite fille de la mer». — Знаешь, что сказал этот человек? Музыка — словно свидетель существования мира с момента создания, — тихий голос Ирвинга в темноте тоже совсем другой. Бархатный, завораживающий, заползающий в душу. Фиксер говорит медленно, при этом очень четко, ритмично проговаривая согласные. Словно дает установку гипнотизер. Вначале мелодию опознает ум — Тай неплохо разбирается в музыке. Затем она кажется сладенько-романтичной, через пару минут — детской. А дальше — пронзительно-печальной. Ирвинг связывает его ноги: веревка много раз оббегает вокруг бедер, потом также — вокруг лодыжек. Руки фиксера двигаются ритмично, размеренно. С завязанными глазами сложно понять, что происходит, но по прикосновениям Ирвинга Тайрелл догадывается, что по веревке между ногами поднимаются петли и узлы. И теперь его стопы обвязаны ажурно, словно оплетены паутиной. Узоры, кажется, ромбы, постепенно дойдут аж до бедер. Тайрелл в темноте и неподвижности ощущает странное. Кажется, пол прогибается и шатается. Тая все время кренит, он, наверное, упал бы, но Ирвинг придерживает. Мир растворился во тьме. От него остались только веревка и теплые руки на теле. Веревка, руки и музыка. Тай вдруг понимает, что если он не выдержит, если скажет «стоп-слово», виной тому станет мелодия — простенькая электронная, но почему-то космическая. Ну что за выбор! Тоже мне, назад, в семидесятые! Вряд ли такое сработает на других. Или Ирвинг знает, как прикоснуться к сердцу именно Тая? Звуки скачут по душе, словно ледяные градины. Медленно затихая, резонируя. Медленно рассказывая историю без слов — об одиночестве, об ушедшем времени, о почти незамеченной потере. Улетевшие в небо разноцветные воздушные шарики. Ледяное серое море и опустевший пляж. Лесной сумрак, сквозь который пробивается свет. Осенние деревья, мокнущие под дождем. Призрачная ностальгическая музыка, в которой есть место и уходящему вдаль горизонту, и бесприютной ночи, и протянутой навстречу руке… застывшей, пока ты не двинешься навстречу… застывшей в воздухе, во времени, во Вселенной. Солнечные блики на кирпичной стене дома, в котором ты вырос… и от которого отрекся… Тай начинает от волнения глубже дышать. — Я помогу тебе опуститься на кровать, — все тем же гипнотическим полушепотом говорит Ирвинг. — Ляг на бок. Придерживая за плечи и перехватывая торс, он помогает устроиться на постели. Опускаться в темноту, обмякать на чужие руки — тяжело, тревожно. Тайрелл вздрагивает, когда его начинают поглаживать по волосам. Пробирает мелкая дрожь. — Все уже закончилось, — тихо говорит Ирвинг. — Теперь ты просто лежишь, отдыхаешь. — Веревка мешает, — жалуется Тай. Его тело почти онемело, а оцепеневшие, сжатые насильно мышцы будто дрожат изнутри. И кожа стала чувствительней, чем обычно. — Забудь о веревке. Слушай себя. Чувствуй мои руки. Ирвинг ласкает его, поглаживает то ладонями, то шершавыми подушечками пальцев. Тайрелл с завязанными глазами не может предсказать, где окажутся эти властные руки в следующий раз. Ладони одновременно скользят по груди и спине. Пальцы всей длиной поглаживают горло. Подушечки медленно обводят контуры веревок. Рука обходит тело, едва касаясь, щекотно задевая волоски. Кожу поглаживают, похлопывают, легонько пощипывают. Ладонь тяжело ложится на низ живота, по верху трусов-боксеров, вызывая прилив жара. Кажется, от прикосновений остается след: мышцы внутри начинают вибрировать сильнее. Тайрелл не знает, приятно или нет, он теряется в ощущениях, но уже вовлечен в них, будто зачарован. Заявить о том, что не устраивает, расспросить, потребовать, нарушить молчание кажется почти невозможным. Тай словно впадает в транс. — Чувствуешь, как ты беспомощен и уязвим? — слышит он тихий голос и дергается в страхе. Инстинктивно, без всякой цели тело начинает извиваться. Тайрелл осознает очевидное, но почему-то до сих пор не смущавшее: он не может пошевелить рукой, ногой, встать, сделать хоть что-то самостоятельно. Слова, договоренности — ничто. Вдруг Ирвинг захочет его отхлестать, как просила когда-то Джоанна? Кто его остановит?! Тай может лишь слабо дергаться, словно парализованный, заставляя веревки впиваться в тело. — Тшш, все в порядке, мой мальчик, все в порядке, — слышит он теплый голос Ирвинга. — Ты не один. Я с тобой. Ты в безопасности. Не напрягайся так, Тай, — делаешь себе больно. Я знаю, как тебе сейчас тревожно, мой хороший. Но беспомощность — важный опыт. Приговаривая, фиксер поглаживает судорожно дергающегося Тайрелла. Тай чувствует, что потерял контроль даже над телом, оно само пытается вырваться из силков, как загнанное животное. — Слушай мой голос. Слушай музыку. Не сопротивляйся, зайчонок. Ты сможешь расслабиться, я уверен. Смирись. Просто прими. Ладонь Ирвинга ложится на живот Тайрелла и начинает массировать, слегка вминая. Вторая рука придерживает его за спину. Он массирует все сильнее и интенсивнее. Толчки и глубокие поглаживания вынуждают мышцы пресса разом расслабиться, словно вдруг отключили защиту. Рука фиксера движется снова — так, будто месит тесто, будто входит куда-то внутрь. В животе теплеет. И странным образом все, что было до этой минуты, меркнет: пусть вервевки ограничивали и давили, сейчас ощущение беспомощности затапливает каждую клеточку тела, поглощает разум, пропитывает слабостью и теплом. Слезы наворачиваются на глаза, спрятанные под повязкой. — Доверься мне, Тай, — шепчет Ирвинг. — Я не сделаю больно. Фиксер прикрывает его теплым одеялом прямо поверх витков веревки и узлов. Его рука под одеялом все еще поглаживает голый живот. Тайрелла охватывает истома, уносит куда-то, втягивает в вихрь образов, которые не сдерживает разум. Растекшееся, обмякшее тело по контуру сдерживает давление веревки. И это не кажется противоречием. Наоборот, все встречается в одном человеке, все одинаково правильно — жесткость и покорное расслабление, боль и наслаждение, память детства и взрослое возбуждение. Мелкая внутренняя вибрация напоминает предвкушение оргазма. — Связывая тело, связываешь душу, — говорит Ирвинг удовлетворенно, убирая руку. Но Тайрелл сейчас, к собственному удивлению, не может пережить разрыв контакта. — Не уходи, пожалуйста… не убирай… — бессвязно бормочет он. — Дай руку… Но Ирвинг снимает с него повязку, а сам встает с кровати, выключает музыку. Сердце заходится от мысли, что сейчас он уйдет. С детства Тай не ощущал такой острой потребности в другом человеке. — Тайрелл, тебе важно, что я сейчас думаю, чувствую? — громко, с металлом в голосе спрашивает Ирвинг. — Что собираюсь сделать? Что происходит? Что-то не так?! Ирвинг сердится?! Но почему?! — Конечно, важно, — говорит Тай. И это первые внятные слова после обвязки. Его губы кривятся и подрагивают. — Запомни это чувство, пожалуйста, — ласково произносит Ирвинг. — И ты для меня очень важен. Мы вместе. Давай проверим нашу связь. Полежи чуть-чуть, а потом позови меня мысленно. Тайрелл выжидает минуту, а затем произносит в уме: «Ирвинг». Фиксер, который всматривался в выражение его лица, в тот же момент проводит рукой по волосам Тая. Кажется, он любуется. Ладонь зависает в воздухе, рядом с лицом, и Тайрелл нетерпеливо дергается, пытаясь прижаться щекой. — Доверяешь мне? — Да, — искренне шепчет Тай, сглатывая. Сейчас возможен только такой ответ. — Хорошо, — выдыхает Ирвинг и обнимает его. Расслабление отдает эйфорией. — Для первого раза хватит, чтобы мышцам не навредить, — через время решает фиксер и начинает развязать узлы. Тай разочарован: уже все?! — Сейчас будет не очень приятно, но быстро пройдет. Я об этом позабочусь. Онемевшее тело, освобождаясь от веревок, сразу мстит волной жара и покалываний. Ирвинг быстро снимает обвязку с ног, и Тайрелл садится. Колени ноют. Фиксер разматывает ему руки. Мышцы Тая подергиваются в судорогах. Неожиданно начинает трясти, причем на физическом уровне, без переживаний. Ирвинг растирает его, шепчет что-то ласковое, укутывает в одеяло и прижимает, лицом к себе, крепко удерживая, пока не пройдет «отходняк». Тай кладет голову ему на плечо. Сейчас совершенно не важно, как это выглядит. Минут через 20 от неприятных ощущений не остается и следа. Остается затопившее ощущение близости, которое только усиливается, когда они вдвоем оказываются в ванной. Хотя вначале Ирвинг собирался только растереть в горячей воде мышцы Тая. Ощущение вновь усиливается, когда они вдвоем оказываются в кровати, теперь уже голые и чертовски возбужденные. И когда происходит то, что между ними уже происходило, на этот раз Тайрелл все еще чувствует себя так, будто он связан и зависит от Ирвинга. Засыпая после секса, Тай вспоминает «Доверяешь мне?», и уже не может дать однозначного ответа. Но в его жизнь точно вошло что-то новое. С ароматом жасмина. С музыкой Вангелиса. С ледяными градинами, стучащими прямо в душу.