Развенчанные боги

— Упс, опять, — хмыкает Ирвинг. — Та-а-ай! Постарайся думать за себя и за меня. Я в таком положении не могу проконтролировать. — Не заметил угол стола, извини, — бормочет Тайрелл, стараясь продолжать движение. — Знаешь, как сложно?! — Знаю. Думать, куда вести Ирвинга и одновременно не спотыкаться самому, на самом деле непросто. Тай внезапно хихикает. — Я не в обиде, но на будущее: если пару раз «стратил», доверие подопечного резко снижается, — поясняет Ирвинг. — Человек начинает фантазировать, куда ставить ноги, сжимается, ему мерещатся препятствия на каждом шагу — и вам обоим становится трудно. На глазах фиксера — черная непроницаемая повязка. Тай ведет его за руку, довольно быстро, а Ирвинг легко, без видимой тревоги двигается. Правда, Тайреллу не все удается учитывать, но он старается. Собственно, это Ирвинг придумал такое странное занятие, чтобы развивать доверие между ними. Но Тай не хотел пробовать первым. Вести ему больше нравится, чем быть ведомым. Или точнее так: вести кажется более безопасно, чем доверяться чужой руке. Кое-как они прокладывают маршрут между столами и стульями. Тайрелл не рискует выходить на улицу. — Пришли! — объявляет Тай, и снимает с Ирвинга повязку. Тот одобрительно улыбается, щурится на свету. — Готов? — после небольшого перерыва спрашивает фиксер. Тай кивает. Все это напоминает беззаботную игру. Еще недавно он бы противился бесполезному занятию, но сейчас ему приятно думать, что Ирвинг тратит на него время. И что они сближаются. Тайрелл думает, что в детстве ему редко выпадала возможность поиграть. А не в одиночестве — тем более. Повязка погружает Тайрелла в темноту. Он с принужденным смешком делает шаг вперед, шарит руками в воздухе, но Ирвинга нигде нет. Тай почему-то не заговаривает с ним, а просто замирает, испытывая тревогу. В темноте кажется, что он один в совершенно пустом здании. Стены куда-то отодвинулись. Тайрелл не знает, что делать. — Все в порядке, — слышит он шепот Ирвинга. — Я здесь. Вот рука, держись. Идти в темноте — не то же самое, что вести. Совершенно искривляется ощущение пространства. Ровный пол под ногами почему-то прогибается и качается. Тай напрочь забывает, какая мебель в комнате и где именно она стоит. Ему опять кажется, что он в пустоте, только теплая рука Ирвинга ведет, а вторая иногда придерживает за плечи. Они ходят настолько аккуратно, что ничего не задевают. — Ступенька, осторожнее, — говорит Ирвинг. — Чуть выше ногу. Вот молодец. И еще одна. Стоп. Постой секунду, я все устрою. Сейчас будет сюрприз. Ничего не бойся. Просто держись за меня. Ага. Шаг вперед. Тихо, тихо… Нет, ты не падаешь. Ты летишь. Сюрприз, от которого выпрыгивает сердце. Пол под ногами пружинит и сопротивляется. Тая что-то отталкивает, он хочет опуститься на неподвижную поверхность, но под ногами все колеблется. Опоры внизу нет. Опора — только теплые сильные руки, в которые Тайрелл вцепляется, как только может. Иначе он куда-то провалится, вылетит, рухнет. Он пытается подогнуть ноги, сесть, но Ирвинг удерживает его прямо и смеется. Батут! Вот что это такое, понимает Тай наконец. И когда понимает, становится спокойнее и даже радостнее. Он уже осознанно отталкивается, держась, но не так судорожно, за руки Ирвинга. — Разве не весело? — слышит он голос фиксера. — Давай, давай, ищи равновесие. Нееет, не дергай меня вниз. Выравнивайся. Вот так-то лучше. Можем прыгнуть выше? Да? Готов? Отлично! В какой-то момент они оба начинают смеяться. Ирвинг помогает Таю попасть на устойчивую ступеньку, бережно сводит вниз и развязывает глаза. Фиксер выглядит весьма довольным. — Ты слишком доверяешь зрению, — говорит он. — А главного глазами не увидать, как говорил один Лис. Нет, в самом деле: современный мир держится на картинке. Человек давится дрянным кофе, размещает у чашки пару ярких несъедобных макарунов — и вот оно: фото в инстаграме «Мое прекрасное утро». Тьфу. А я говорю: не стоит столько думать о том, как выглядишь. Лучше хоть немного сил перебросить на заботу о том, как себя чувствуешь! Тайрелл, у которого после повязки еще слегка плывет комната перед глазами, не спорит. Когда он потерял работу в корпорации, казалось: лишился будущего. Всего, что имеет смысл. Но за эти месяцы с Ирвингом он задумался о том, как многого был лишен, пока сидел в кожаном офисном кресле. Так много есть, оказывается, простых радостей! — Ты вот сосредоточен на том, чтобы нравиться людям, — не спрашивает, а утверждает Ирвинг. — Ага. Ну да, ну да. Да это очевидно, можешь ничего не говорить. Но — знаешь, когда я тобой по-настоящему заинтересовался, Тайрелл? Не тогда, когда ты, в дорогущем костюме, отдавал мне ключи от кадиллака Escalade. И не тогда, когда мы сбежали, и ты строил мне глазки. Нет. Когда ты рубил дрова. Ты стал таким настоящим. Мышцы играли, мощный замах… чувствовалась сила, энергия… глаза горели. Ты был прекрасен в тот миг, конфеточка. Ты ведь не так представляешь свое идеальное состояние? Но со стороны… прекрасны самые простые вещи. И их невозможно подстроить заранее. Вот и сейчас у тебя такая хорошая улыбка… теплая…  — Если бы ты знал меня, настоящего, я бы тебе разонравился, — Тай пытается пошутить, но звучит неожиданно горько — Не дождешься, — усмехается Ирвинг. — Ну с чего ты это взял? Я отлично тебя уже знаю. И мне, кроме тебя, больше никто не нужен, представляешь?! Вот такой я старый извращенец. Вечером он предлагает заняться еще кое-чем с завязанными глазами. Тайрелл думает о постельных забавах, но речь об… одежде. Пока Тай в повязке, Ирвинг прикладывает к его голой коже разные образцы тканей, а также рубашки, футболки (все закуплено в Канзас-сити), пока он не выберет, что приятнее всего на ощупь. Вначале затея кажется провальной. Но затем, к своему удивлению, Тайрелл находит плотный, но очень нежный материал, который ему нравится. Фирма-производитель — не пафосная, а цены вполне скромные. Но это можно носить. Тайрелл с фиксером изучают сайт магазина, и сходятся на целом перечне покупок: голубые и белые рубашки, футболки, пуловеры, всякие джинсовые вещички. — Я вовсе не призываю тебя к аскетизму, — говорит Ирвинг, явно любуясь тем, как Тай придирчиво рассматривает себя в зеркало, — Нет ничего плохого в любви к фуа-гра, раз это вкусно. Сколько бы блюдо ни стоило. Но если человек честен, он также оценит какие-нибудь приготовленные с душой блины из дешевой закусочной. Тайрелл ловит себя на том, что и без дорогих, неуместных здесь костюмов начинает чувствовать себя уверенно. Перед сном, уже в постели, он вдруг вспоминает разговор о настоящем Тае, который рубит дрова. — Ирвинг, а какие пароли у меня? — Что? — Помнишь, у нас было пари на соседей… А что ты думаешь обо мне? Только правду! — Гм, ты серьезно решил вести этот разговор перед сном? — недовольно уточняет Ирвинг. — Я должен знать. — Хорошо, только будет немножко неприятно, — фиксер говорит точь-в-точь как врач с маленьким пациентом. — Не потому что я думаю плохо. Во-первых, рассуждать о своих «фишках» всегда непросто. — А во-вторых? — нетерпеливо спрашивает Тай. — А во-вторых, иногда это связано с незаслуженной болью, которую мы пережили в детстве. — Ладно. Так что это? — все еще оживленно переспрашивает Тайрелл. — Соревнование, как у соседки? — Гм, не думаю. Все, что ты делаешь, нужно, чтобы избежать стыда. Все, чтобы не чувствовать себя недостаточно ценным. Тай ощущает этот ответ почти на физическом уровне — как удар. Как удар под дых. Теперь он понимает, что Ирвинг имел в виду под «немножко». Вместо того чтобы оправдываться или возмущаться, он поворачивается спиной к фиксеру и сквозь зубы произносит: — Я спать. Спокойной ночи. — Но это как бы… временный пароль, — слышит он упрямый голос Ирвинга. — Настоящий ты придумаешь… настоящие желания почувствуешь, когда избавишься от груза прошлого. И после паузы тихое: — Спокойной ночи, зайчонок.