***
Инициатором поездки на родину Тайрелла стал, конечно, Ирвинг. Идея пришла в голову, когда Арвиду был еще годик, и Таю удавалось довольно долго прикрываться тем, что поездка тяжела для ребенка. Поэтому вначале на ферму послали рождественскую открытку и фотографии Арвида. Тайрелл надеялся, что его отец давно не жил по старому адресу. Встречаться с человеком, которого мама приучила ненавидеть, было странно и даже страшно. Кроме того, оставались причины обижаться на то, как мало Свен проявлял заботы, когда Тай был маленьким. Может, он давно вычеркнул из жизни блудного сына? Но хитрый Ирвинг уже тайком прощупал вопрос. Старик никуда не делся. Одиноко доживал дни на обветшалой ферме, тихо спивался и рассказывал в баре всем желающим о том, какой фантастический у него вырос сын — большая шишка в Америке. С фото приходится побороться. Тайрелла при мысли об отце внезапно накрывает приступ нарциссизма. Он дрожащими пальцами прокручивает снимки ребенка на планшете, стараясь выбрать самые красивые. Идеальные. — Думаешь, Арвид недостаточно хорош? — спрашивает напрямик Ирвинг. — Нет, конечно, — отмахивается Тай. — Но отцу может показаться, что здесь он похож на девчонку. Вот это? Нет, были получше… А этот кадр надо удалить — смотри, все лицо в прыщах. — Это говоришь не ты, — Ирвинг забирает у него планшет. — Мы же не оцениваем сына, правда? Что тебя тревожит? — Что со мной? — спрашивает Тай, закрывая руками лицо. — Сам не знаю, чего хочу! Никогда больше не видеть отца или чтобы он был и гордился внуком? — Мы пошлем абсолютно любые снимки, — решает Ирвинг. — И если внук ему не понравится, значит, он старый козел, и ни тебе, ни Арвиду не нужен. Таюшка, тебя больше не могут отвергнуть. Это не они, это ты решаешь, кому позволять быть рядом. Ты больше не ребенок — взрослый мужчина. И у вас с сыном всегда буду я. Тайрелл смотрит измученно, но с надеждой. Среди снимков, которые они выбирают для Свена, отца Тая, — Арвид с пятном зеленки на носу, и очаровательный растрепа спросонок, и праздничный, в костюмчике супермена, и со смешной гримаской, и красиво позирующий, и обиженно надувший губы, и высунувший язык, и в восторге прижимающий к груди кулачки… Ирвинг думает, что на месте Свена каждый снимок внезапно обретенного внука держал бы на сердце и просматривал без конца.***
— Деда, ты что — Санта Клаус? — восторженно лепечет трехлетний Арвид, прижимаясь к седому мужчине с небольшой пушистой бородкой. Красный нос, который связан не с морозом, а с крепкой выпивкой, тоже в наличии. Поездка на Рождество для Арвида, наверное, как иллюстрация новогодней сказки. Ирвингу же кажется, что здесь они с малышом — единственные живые люди, а Тайрелл и Свен превратились в истуканов. Тай едва не плачет от напряжения. Как-то отец его примет? А Свен, как оказалось, порядком похож на сына, только упрощенная, заматерелая и слегка проспиртованная версия. — Свен, какая у вас ферма живописная! — пытается вернуть к жизни обоих Ирвинг. — Как со старинных картин. Еще держите овец? Много? Ага. Не ягнились еще? Да вы что! Арвид, дедушка покажет тебе ягнят. Для него это сейчас круче Диснея! Без ума от зверюшек. — В тебя пошел, — отмирает Тайрелл, кивая на отца. — Да что тут… — растерянно оглядывается тот. — У нас все просто… не по-городскому… не так, как вы привыкли… Куда уж нам… Кажется, он даже пятится от важных гостей. — Пап? — Тай вдруг делает шаг навстречу, и Свен его обнимает совсем по-отцовски, неожиданно прослезившись: — Я ведь думал, не увижу тебя никогда. Сдался я вам, старый пень. Так и помру в одиночестве… Я ведь как? Сижу у окна вечерами, даже свет не включаю. Чтобы не видеть, что я один… Я хотел тебя хоть перед смертью повидать! Так хотел, сынок! Ты ж моя кровь… Ирвинг утаскивает Арвида лепить снеговика, чтобы не мешать воссоединению отца и сына. Таких похожих. Так давно разделенных.***
Арвид плотно угнездился у деда на руках. Как же, для малыша это не старик, а волшебник, живущий в снегах, повелевающий овцами, ягнятами и немецкими овчарками, накормивший соленой карамелью, подаривший невероятной длины и реалистичности железную дорогу. Санта Клаус, что ж. А голубоглазый Арвид с русым пушком волос дополняет сходство деда и внука с персонажами рождественской открытки. Ирвинг раньше терпеть не мог таких вот картинных сладких пупсов. Но правда, тогда он не подозревал, что пупсы не сидят весь день, как паиньки, а, исчезнув из объектива, отправляются активно шкодить, душераздирающе орут, если что не по ним, упрямятся, дуются, размазывают кашу по столу, а потом в разгромленной комнате счастливо засыпают, посасывая палец. Теперь Ирвинг смотрит на таких ангелочков с подозрением и симпатией. Глядя на Тайрелла, Ирвинг в первый раз понимает выражение «глаза сияют». Нет, они не светятся в темноте, но такое ощущение, будто голубые радужки подсвечены изнутри. И это не тот маниакально-радостный блеск, который раньше Ирвинг замечал у Тая. «Зайчонок» так улыбается, что выглядит сейчас не намного старше Арвида. Но это правильно. Ведь они приехали сюда в поисках его потерянного детства. — Сладости едят по субботам, — объясняет Свен внуку. — Если каждый день конфеты лопать, здоровья не будет. — Откуда эта шведская традиция? — интересуется Ирвинг. — И почему не в воскресенье, например? На столе — большое блюдо с овечьим сыром и орешками, соленые грибы, горка парующего вареного картофеля, свинина с брусничным вареньем и «холмиком» жареного лука, маринованная сельдь. Взрослые пьют глег, и Тайрелл охотно объясняет Ирвингу отличия этого горячего алкогольного напитка с миндальными хлопьями от глинтвейна. — Собачки тоже к нам хотят! — решает Арвид. — Пусть себе, — качает головой Свен. — Они двор охраняют. — А наш Нельс с нами живет! — гордо замечает малыш. — Твой щенок? — Папин, — Арвид улыбается, а за ним и взрослые. — Ретривер. Это мне на день рожденья Ирвинг подарил, — объясняет Тайрелл и прыскает со смеху. — Вот зверюга! Старик смотрит недоумевающе. — Обещал-то он мне не собаку, а часы Rolex, — Тай и сейчас выглядит обиженным. — Золоченые, с сапфировым стеклом. — Оно так идет к твоим голубым глазам, — мечтательно добавляет Ирвинг. — Часы стоимостью в мои гонорары за книгу и еще кое-какие сбережения. — Заранее, садист, сказал, я ждал-ждал, а он мне — огромную коробку, в которой что-то фыркает и повизгивает. — Но ты же сам мечтал о ретривере! — возмущается Ирвинг. — В детстве, — хмурится Тай. — Это было в детстве. — Да, как же, как же. Он очень хотел, мать покойная не позволила, — вздыхает Свен. — Ты еще ошейник купил тогда за карманные деньги, такой… светло-синий… — Ты помнишь?! — потрясенно спрашивает Тайрелл. Ирвинг думает, что с возвращением в жизнь Тая отца его детство перестало быть ледяным призраком, а стало реальным прошлым с радостями и обильными невзгодами. Бедный мальчик рос, даже не веря, что его вообще замечают родители. А отцу не хватало хоть немного мужества изменить ситуацию и хоть немного слов, чтобы показать любовь. — Как же ты злился тогда! — улыбается Ирвинг. — Чуть полдома не разнес! — Еще бы! — Тай не особо смущается. — Ты же сказал, что вернешь Нельса, если мне он так не нравится. И только тогда я получу чертовы часы. Ирвинг, ты садист, ставишь на мне эксперименты! Это ж надо додуматься! Ирвинг усмехается. Да, тогда ему остро захотелось проверить, что перевесит — детская мечта или пафосное престижное украшение. — А потом я попробовал забрать у тебя щенка, — вспоминает Ирвинг, — а ты вцепился в него мертвой хваткой. — Потому что Нельс самый лучший в мире! — поясняет Арвид. — Если бы я не видел его, — хмыкает Тай. — Но он уже дрожал у меня на руках, пыхтел и смотрел в глаза. А шерсть тогда была как желтый пух у цыпленка! — И потом он лизнул папочку! — ликует Арвид. — И Тайрелл променял Rolex, стоящий целое состояние, на двухмесячного щенка, — гордо говорит Ирвинг. — Ну… твари божьи, они подороже будут человеческих побрякушек, — поднимает указательный палец уже захмелевший Свен. — Это по-нашему. Да Тай и в детстве обожал все, что на четырех лапах передвигается… все за овечками смотрел, лечить их пытался… Думал, ветеринаром станет! — И вы помните, что сделал этот пес первым делом?! — с притворным возмущением оборачивается Тай к семье. — Еще бы! Описал твою трендовую бирюзовую сорочку! — вспоминает Ирвинг, и все хохочут. — Ты зачем-то сунул щенка за пазуху, будто я стану его отнимать силой. — Просто он был таким приятным на ощупь комком меха! Не верится, как Нельс вымахал с тех пор! Ирвинг прекрасно помнит тот день. Когда темное пятно расплылось по дорогой сорочке и он, не удержавшись, прыснул со смеху, Тайрелл даже не стал истерить, а лишь махнул рукой и разулыбался вместе с ним. И Ирвинг поверил тогда в него окончательно: для человека, способного посмеяться над собой, нет возврата к прошлому. — А под подушкой в тот же день я обнаружил еще и часы, — завершает историю Тай. — Оказывается, этот вредный человек купил мне два подарка.***
После застолья Ирвинг выходит из дома — подышать морозным воздухом, посмотреть на бескрайние заснеженные пространства вокруг фермы. Серый снег вдали сливается с черным небосводом. Ирвинг отходит подальше. Сзади слышится скрип снега. Темная грузная фигура надвигается, дышит алкогольными испарениями. — А теперь расскажи-ка, пока никого нет, — бормочет Свен, — что ты делаешь рядом с моим сыном, американский пидарас?! Гореть тебе в аду! Ирвинг напрягается. Свен ниже его, но шире в плечах. Годы берут свое. Пьяная попытка наехать выглядит жалко и беспомощно. Ирвинг хватает его за грудки, подтягивает поближе и говорит довольно угрожающе: — Вытаскиваю его из всякого дерьма, отец. А вот где ты был все это время?! Старик тут же виновато обмякает. — Не по-божески все это… у него же жена была, вроде… — А пить по-божески? — уже примирительно спрашивает Ирвинг. — Все мы не без греха, Свен. Ничего, мужчины тебе на ферме пригодятся. Дом подремонтировать надо, как в следующий раз приедем. Рабочих наймем и сами не будем сидеть без дела. Трактор поможем купить. А вот будешь бузить… по религиозным убеждениям… внука больше не увидишь. Понятно? Свен молчит. Ирвинг возвращается в дом и обнаруживает там взъерошенного Тайрелла: — Отец напился, — бормочет он. Снаружи доносится праздничная шведская песня, которую выводит охрипший старческий голос. — Ну и что? Он же не буйный. Арвида давай укладывай. — Лучше бы мы не приезжали, — Тайрелла мелко колотит. — Может, переехать в отель? — Эй, ты чего? — спрашивает Ирвинг и заглядывает в такие выразительные голубые глаза. Сейчас они излучают стыд. — Это же не ты напился, а Свен. Ты за него не отвечаешь, — ласково уговаривает Ирвинг. — Вот если Арвид вырастет пьяницей, тут наша ответственность. Не грусти! Теперь у малыша есть дед. Любящий. Довольно хороший. Все люди не идеальны, что ты! — он видит, что Тай, которого больше всего волновала реакция Ирвинга, успокаивается и по-доброму подкалывает: — Конечно, кроме тебя! Когда немного протрезвевший на морозе Свен возвращается, Тайрелла с Арвидом в столовой уже нет. — Такие времена… Все меняется… — едва разборчиво бормочет старик. — Я попробую объяснить Богу, что вы вроде как хорошие парни…***
Арвид играет деревяной лошадкой, которую смастерил для него дед, и разными ветками. А трое мужчин, словно соревнуясь, рубят дрова. Блестят топоры. На снег падают поленья. Свен кряжистый, еще полный сил. Тайрелл играет мускулами. Ирвинг уверен, что тоже выглядит неплохо со стороны. Общее простое дело, физическая работа как-то объединяет. Заснеженные деревья отбрасывают на белые поля синие тени. — Ирвинг, отдохни! — говорит Тайрелл. — Что? — Хватит. Иди в дом. Хочешь, пойдем вместе? — Что случилось? — удивляется Ирвинг. — Ты мне не нравишься. — Я, конечно, не красавчик, но чтобы так… — Ирвинг поднимает брови, демонстрируя удивление. — Ты вдруг побледнел и сильно! — Тай оборачивается к отцу — У него больное сердце. Лучше не шутить с этим. Ирвинг недовольно крякает. С тех пор, как Тайрелл стал относится к нему как к собственности, он стал излишне тревожным. Но неужели не так давно сострадание «лакричной конфетки» казалось чем-то из области фантастики?***
Пока Ирвинг предается воспоминаниям о той самой первой, зимней, поездке в Швецию и просто бредет за Тайреллом, тот успевает насобирать прилично грибов. — Ho davvero bisogno di te, min stilige, — серьезно говорит Ирвинг. — Vi är tillsammans, — почти машинально отвечает Тай, опять охотясь на несколько лисичек, выросших у пня. — Зачем ты учишь шведский? — Jag älskar dig, — говорит Ирвинг. — И хочу знать, что творится в твоей головушке. На родном языке понять человека легче! — Giusto! — кивает Тайрелл и шпарит на итальнском: — Sono d'accordo. Он знает не больше десятка фраз. Но Ирвингу все равно приятно. Из осеннего леса не хочется уходить. Хотел бы Ирвинг, чтобы его собственные родители были живы. Он бы познакомил с ними Тая и Арвида. О том, что ему нужна именно такая семья, уж как-то смог бы объяснить. Другое дело — что он делал не так давно в Темной армии. Ни добрая мама, ни набожный папа не поняли бы. Наверное, за убитых людей рано или поздно судьба заставит ответить. Что ж, Ирвинг готов. Только бы это не коснулась Тая и Арвида. Но пока еще — поживем. Понаслаждаемся. Гавайские боги — добрые.