Время Евы, освещенной красной луной

В просторной комнате царила почти кромешная тьма. Маленькое пламя догорающей свечи едва было способно осветить две одиноко сидящие фигуры. Чернеющие стены пугали своей необъятной глубиной. Шин тщательно смачивает тонкую белую ткань заживляющим отваром из лечебных трав и бережно прикладывает к полностью израненной спине старшего. Раньше это зрелище пугало, но сейчас… Сейчас всё, что может сделать Шин Тсукинами — это смириться. То самое болезненное горестное смирение, которое заставляет кусать потрескавшиеся губы от бессилия. Кусать до выступающей жгучей крови, в надежде, что хотя бы на долю секунды эта острая боль заглушит тупую душевную. Это была не простая болезнь. Аристократично белая кожа старшего темнеет в местах ранений, словно трупные пятна, и отваливается кусками гнилой плоти. Они живые мертвецы, но всё же… Даже его, привыкшего ходить со смертью в ногу, будучи старыми друзьями, это пугает. Его, но не старшего брата. Карла не говорит во время перевязок ни единого слова. Он сидит с потрескавшимся от времени бокалом, полным отборной крови, и просто молчит. Жемчужные волосы, обычно перевязанные шелковой лентой, сейчас спадают густой копной, закрывая лицо Тсукинами от взволнованного брата. Он почти не пьёт — лишь изредка немного покачивает гранённый хрустальный бокал, когда-то бывший любимым в коллекции покойного отца, в котором плескается багряный нектар жизни. Жизни для мертвых. Хах, что за ирония… Шин почти не помнит своих родителей — он был слишком маленьким, когда их не стало. Поэтому его не особо волнуют две почти безликие в памяти высокие фигуры, которые он иногда видит на портретах в старом тронном зале. Единственный, кто был всегда рядом — любимый старший брат. Он каждый раз отчаянно пытается убедить в этом самого себя, но всегда тщетно — жемчужные локоны и янтарные глаза были не только у Карлы. Он знает… Парень делает судорожный вдох и вновь окунает обагрившуюся ткань в воду. Она тут же темнеет от чернеющей проклятой крови. Парень отрывает от чистой ткани новый кусок. У младшего до сих пор трясутся губы и бешено колотится сердце — это была она. Шин признал в рычащем оборотне сестру почти сразу. Не мог не признать. Он часто, будучи несмышлёным мальчишкой, сидел у старого портрета в дальнем тронном зале. Карла строго-настрого запрещал туда ходить, но несмотря на суровое табу от единственного родного человека маленький основатель тайком заглядывал в закрытую от посторонних глаз манящую комнату. Там, покрытый толстым слоем пыли, спрятанный за плотными шторами висел портрет. Большой, во всю стену, почти касаясь потолка уголком лепестка розы. Он висел в золотой резной рамке. Когда совсем ещё маленький Шин в первый раз случайно заглянул сюда и увидел картину, склонил голову в непонимании: если рамка такая красивая и блестящая, зачем прятать рисунок? Он ведь наверняка очень красивый. Такой по-детски наивный вопрос случайно заданный младшим во время обеда заставил глаза Карлы налиться багряной кровью. Это был первый раз в жизни, когда старший брат накричал на него. Почти ударил. Злые глаза и жестокие слова до ужаса напугали мальчика. До дрожащих коленок и трясущихся рук. Но, сидя в своей комнате и утирая краешком рубашки горячие слёзы обиды, малыш думал об одном — он должен снова пойти в ту комнату. В следующий раз он пришел туда на рассвете — когда старший крепко заснул. Он аккуратно отодвинул шторы и вновь взглянул на портрет. Там было пять человек. Мужчина, стоящий позади всех, пугал и одновременно завораживал своей властной фигурой. Он был статным, высоким, а его взгляд пронзал — даже нарисованный янтарь пугал своей таинственной глубиной. Левой рукой он опирался на резную стенку софы, а правой приобнимал за плечо рядом стоящую женщину. Она была очень хрупкой и миниатюрной — почти вдвое меньше самого мужчины. У неё были длинные заплетенные в толстую косу жемчужные волосы и яркие бирюзовые глаза. Она не улыбалась, но маленькому Шини казалось, что она добрая. Была доброй. Наверное… Малыш понял, что здесь нарисованы его родители. На портрете он признал и себя — на руках женщины был совсем маленький белый сверток: едва виднелся пушок светлых персиковых волос и махонькие янтарные глазки-бусинки. Но они были не одни. Ниже на небольшой софе перед ними сидел Карла. Старший брат был в коротеньких темных шортиках и полу расстёгнутой рубашке. Шелковый шарф валялся рядом, на подлокотнике — брат не любил их в детстве. Шини против воли улыбнулся: наверное, Карлу тогда здорово отругали. Волосы были завязаны в низкий хвостик, оставляя только несколько коротких прядей. На его лице была улыбка. Широкая-широкая. Такая, что было видно дёсны и тогда еще маленькие клычки. Старший брат никогда не улыбался так ему — Шин ни разу не видел эту улыбку вживую. Мальчик перевел взгляд. На диване он был не один. Его тогда еще совсем крохотная пухлая ручка сжимала такую же маленькую детскую ладошку. Рядом было… Пятно. Как будто кто-то пытался замазать часть картины. Стереть из памяти болезненное воспоминание прошлого. Малыш нашел в углу комнаты небольшую покоцанную деревянную табуретку и подвинул к картине. Он оттолкнулся от пола одной ногой и пыхтя залез на неё. Табуретка покачнулась, но малыш смог удержаться. Мальчик усердно начал скрести маленькими пальчиками черное пятно. Медленно, скорлупка за скорлупкой, краска потихоньку сходила. И через несколько дней кропотливой работы втайне от старшего брата малыш наконец смог увидеть, что было спрятано за слоем черной ваксы. На правой щеке и на юбке платья осталось немного краски, но мальчик всё равно с восторгом смотрел на нового героя уже знакомой картины. Там была девочка. Девочка, как две капли воды похожая на горячо любимого брата. Такие же длинные красивые волосы, которые отливали нежно-розовым на самых-самых кончиках, там, где виднелась ажурная золотая заколка. Такие же янтарные глаза, которыми Шини восхищается с самого раннего детства. И такая же улыбка. Яркая-яркая. Способная, кажется, осветить весь мир. Малыш не рискнул спросить у старшего — боялся снова увидеть те страшные чувства в обычно добрых теплых глазах. Боялся, но каждый день приходил в ту комнату, стоило брату уснуть. Он думал, она мертва. Встретить её сейчас… Дикий зверь с ненавистью смотрящий на тебя и скалящий острые клыки. Хрупкая маленькая девочка, бережно держащая Карлу за руку и смотрящая на него с любовью в нарисованных умелой кистью художника глазах… Его сердце готово буквально вырваться из груди от этих противоречивых чувств. Но он не может ничего сделать. Всё, что в его силах — продолжать заботиться о старшем брате, закусывая губу от осознания — с каждым разом восхищавший в детстве янтарь становится мутнее и теряет былой блеск. Он меняет ещё одну почерневшую от гнилой плоти тряпку на новую. В комнате всё также тихо. С последней тряпкой свеча гаснет, оставляя их в кромешной тьме.

***

Он просыпается первым. И смотрит. Долго и пристально, запоминая каждую черточку, будто заново узнавая уже давно знакомое. По подушке разметались такие непривычные взору иссиня-черные шелковые ленты волос. С ними обычно бледная молочная кожа спящей девушки кажется почти прозрачной, какой-то ненастоящей. Словно бы она стала куклой. Бездушной оболочкой. Но это не так. Прошлой ночью она была с ним настоящей. Чувственной, искренней, не сдерживающей крики удовольствия, когда их тела соприкасались, сгорая в бушующем пламени постыдной острой любви. Аято отпускает маленький смешок, который теряется в макушке девушки. Любовь. С самого своего раннего детства маленький вампир не слышал ничего отвратительнее. Мать с надменной ухмылкой, покачивая игристым вином в хрустальном резном бокале, говорила, что нет ничего более глупого и безрассудного, чем отдать кому-то в руки своё сердце. Отец не удостоил его даже взглядом, когда один из сыновей робко задал родителю волнующий детское сердце вопрос. Шу рассеянно пожал плечами и убежал к своему другу в деревню. Рейджи посмотрел на него, хмыкнул и вновь уткнулся в свою книгу, не забыв поправить сползающие с переносицы очки. Младших он не спрашивал — если не знает он, откуда знать им? Это то, что помнит принц из детства. Сейчас он смотрит на лежащую рядом девушку и понимает — действительно любит. Любит по-настоящему. И, он уверен, ничего правильнее он в своей жизни не чувствовал. Брюнетка, словно подслушав его мысли, сделала глубокий вдох и медленно открыла глаза. Они были совсем другими. Не такими, какими он привык их видеть: вместо ярчайшего сочного граната на него смотрела синева послезакатного неба. Это был не леденисто-лазурный старшего брата, а синий-синий — глубокий и насыщенный. Чувственный. Девушка сощурилась и моргнула пару раз, окончательно покидая мир грёз. Она смотрела и не могла поверить своим глазам — он наконец-то рядом. Уставший, такой же измотанный древним заклятием, но такой родной девичьему сердцу. Рубиновые волосы разметались по подушке, изумрудные глаза лениво обводили изгибы её тела, а жилистая холодная ладонь поглаживала плечо, едва касаясь белоснежной кожи. Юи пискнула и укрылась тканью с головой. Они оба были полностью нагие. Вчера они разделили ложе на двоих. Тогда, чувствуя горячее дыхание на своей коже, плавясь под уверенными прикосновениями музыкальных пальцев, она совсем не думала об этом. Но сейчас… Аято не обращал на это никакого внимания, но его бездумно сказанные слова каждый раз глубоко ранили хрупкое сердце. Каждый раз ощупывая свое тело в ванной, девушка пускала горькие слезы — оно противно возлюбленному. И прямо сейчас, когда он смотрит так… Неожиданно стало светло — пуховое убежище пропало. — Почему ты прячешься? — он говорил тихо и медленно — совсем не привычно для самого себя. Чувствовал, что её что-то тяготит. — Я… Моё тело… — девушка резко прикрыла рот ладонью. Зачарованная тихим баритоном любимого, она не заметила, как выпалила о своих тревогах. Девушка посмотрела на парня. Аято медленно крутил на пальце одну прядку её волос, задумчиво смотря на чернеющие ленты. А потом сделал то, что заставило сердце девушки на мгновение замереть, а щёки покрыться алеющим румянцем. Он поднес прядку к губам и трепетно поцеловал. Аккуратно, медленно вдыхая знакомый запах цветочных масел, которые горничные особняка в детстве приносили им каждое утро. После он отстранился и посмотрел прямо ей в глаза: — Я не знаю, что делать. Как делать. С самого детства я получал всё, что хотел. Всё кроме заботы матери, одобрения отца и любви родных братьев. Но сейчас… Я… Мне плохо, когда тебя нет рядом. Прости меня, я не думал о том, что говорю. Я не могу обещать, что стану тем, кто тебе нужен, но… Я хочу быть… Быть с тобой. — с каждым словом его голос становился все тише, а дыхание медленней. В конце он едва шептал нежные слова извинение в макушку девушки. Юи отстранилась и снова посмотрела в изумрудные глаза, отчаянно ища хоть каплю насмешки и лжи. Но их не было. Глаза возлюбленного были кристально честны — на дне давно знакомой зелени пестрели серьезность и вина, заставляющая сглатывать противную желчь, застрявшую комом в горле. — Я тоже… Тоже хочу быть с тобой. Аято вновь укрыл их одеялом, отгораживая от остального мира. Им двоим нужно время.

***

Кохэку судорожно перебирала в библиотеке одну книгу за другой. Руки всё ещё болели, но основательница не обращала на это никакого внимания. Она должна найти эту вещь. Держава вампиров. Обычный атрибут власти, если бы не одно «но» — именно эта вещь имела иное содержание. Её прародитель, тот самый могущественный король, хитростью подчинивший себе целую расу, сразу после становления правителем подумал о будущем наследии, именно поэтому спрятал в державу вещицу, способную пробудить силу ему подобного. Флакон с собственной кровью. Тсукинами закусила губу. Знает ли Карл Хайнц об этом? Её отец доверял ему, как никому другому. Но с другой стороны её пра-пра-пра дедушка строго-настрого повелел — передавать эту тайну только прямому наследнику престола. Даже Карла не знал об этом. Отец говорил только ей. И всё же… Она продолжила свои поиски, не замечая одни очень любопытные глазки. — А что вы делаете? — улыбка на лице Райто была такой с самого детства — хитрой и немного корыстной. Жестокая мать научила — хочешь чего-то, отдай что-то взамен. А что может быть ценнее знаний? Эту простую истину он усвоил даже без поучений второго старшего брата. Основательница не дрогнула. Пожалуй, Райто единственный из малышей, кто является реальной угрозой их нахождению здесь. Ведь уже в этом возрасте Корделия… Кохэку не хочет думать об этой мерзости. Её старшая сестра с дьявольской улыбкой совратила собственное горячо любимое дитя. Горячо любимое… Как можно оглаживать совсем детское тело, слушать тихие стоны, произнесенные по-мальчишечьи тонким голосом, и испытывать сладострастное наслаждение?! Она разочаровалась в сестре. В тот день она приехала в поместье, поиграть со своими любимыми племянниками. Но Аято и Канато заболели и лишь один из тройняшек, за здоровьем которого всегда следили тщательней остальных, избежал этой участи — поведал дворецкий. Воодушевленная уделить все свое время младшему племяннику, она бросилась на его поиски. Долго искать не пришлось, она очень скоро услышала его голос в одной из детской. Он лежал на кровати совсем нагой. Его по-детски округлые щеки были окрашены розовым румянцем, пухленький животик немного подрагивал, а из глаз лились крохотные капельки слёз. Она сидела рядом. Статная, изящная, в прекрасном ночном одеянии она напоминала живое воплощение греха и разврата, сверкающего изумрудными глазами. Она гладила его. Её длинные музыкальные пальцы поглаживали круглые детские коленочки, а хищные глаза следили за каждым рваным вздохом. За всем, что было рядом. Тсукинами уверенна — она видела её в тот день. Видела и продолжила с ещё большим упорством нарушать все законы морали, избавляясь от своего злейшего врага — скуки. Основательница передернула головой, отгоняя мерзкие воспоминания и переводя взгляд на терпеливо ожидающего её племянника. Она испытала разочарование в ней — не в нем. Она и не жалела его — лишь искренне сочувствовала мальчику, родившемуся в обители порока. — Ничего особенного, мой господин. Я хотела найти книгу, которую мы с господином Рейджи хотели прочитать после ужина. Не хотите присоединиться? Мальчик лишь ещё раз обвел стопку раскрытых перед ним книг, тщетно силясь увидеть название на корешках, и разочарованно выдохнул. Широко улыбнувшись на прощание, он скрылся, оставляя после себя лишь запах дорогих духов. Её духов. Тсукинами продолжала поиски, закусив губу.