***
Маленький мальчик бежал изо всех сил, то и дело спотыкаясь и падая на землю. Крупные слезы застилали рубиновые глазки, заставляя малыша каждый раз жмуриться и смаргивать солёные капли. Почему? Почему она ненавидит его?! Разве он плохой ребенок? Он же очень любит её. Так сильно, как никого другого. Малыш сжимает влажной ладошкой спрятанный в карман штанишек серебряный нож и бежит дальше. Каждый раз он мечтает: сейчас в тишине комнаты, окутанной сумраком, тихонько скрипнет дубовая дверь, чуткий слух маленького вампирчика уловит безмятежные, легкие шаги, а спустя мгновение на кровати рядом с ним появится тень. Она аккуратно, плавно опустится рядышком; жемчужные волосы, переливающиеся серебром, не собранные привычной золотой заколкой с красным бархатом, рассыплются по всей подушке, отражая редкие лучи рассветного солнца, проглядывающие сквозь плотные бархатные шторы. Женщина приобнимет хрупкой ладонью сына, поглаживая поясницу малыша совсем, как когда он был еще крохой. Будет медленно пропускать сквозь длинные музыкальные пальцы кудряшки жемчужных волос и петь в вихрастую макушку. Петь нежную колыбельную на древнем языке, смысла которой не помнит уже ни один живой. Но это будет и не нужно - мамин голос будет самим смыслом этой тихой глубокой песни. Когда глаза его будут слипаться, она оставит на его макушке поцелуй — нежный-нежный, любящий, едва касаясь алыми губами молочной кожи на лбу. А после тихо уйдёт, чтобы на закате разбудить его самой доброй и любящей улыбкой, которую только может подарить любимому дитя родная мать. Мальчик повертел головой в разные стороны — такого не будет. Он никогда не почувствует прикосновение маминых рук. Она его не любит. Ho... Но есть руки, которые дарят ему ласку и любовь. Они немного больше тех, которыми его держали в самом младенчестве, когда он был совсем махоньким. Волосы, собранные в высокий тугой хвост, не жемчужные, а ярко-бардовые, почти как у старших братьев. А глаза совсем не рубиновые — ярко-изумрудные. Как травка, на которой они сидели в саду, пока он, пыхтя и хмурясь, пытался сплести венок из роз. Белых роз, которые однажды мечтал подарить самому близкому и родному человеку. Она его любит. Она мягко целует его перед сном, придерживая мешающую прядь волос. Она, наклонившись близко-близко, поёт ему добрые колыбельные — они другие, и голос вовсе не похож на мамин. Но когда он слышит его, кошмары отступают, и он с сонной улыбкой провожает уходящий из его комнаты силуэт. Он вытирает кулачком мокрые дорожки на уже порозовевших щечках и бежит в библиотеку, чтобы вновь почувствовать объятия единственного человека, дарящего ему тепло.***
Она смотрела, как этот ребенок убегает из сада. Она ненавидела его — он был напоминанием. Напоминанием её порочности. Всей той липкой чернеющей грязи, что стелется бесконечно длинной тенью её белого лживо невинного платья. Того самого, чьи края он так бережно целовал. Она помнит тот день, словно это было вчера, хотя прошли годы. Десятки лет... Она с самого утра сидела у будуара, готовясь к вечеру. Тогда это была светлая просторная комната. Она не любила роскошь, но заботливый старший брат был непреклонен: и кровать, и будуар были сделаны из лучшего белого дерева, обитого сочным вишневым бархатом, переливающимся серебром в редких лучах ночного светила. Она не часто выходила из своей комнаты - старшие жены брата были хозяйками дома. Беатрис не обращала на неё внимания, но одного пронзительного взгляда двух изумрудов от надменной второй жены хватало, чтобы у совсем юной Кристы задрожали колени. И всё же она знала - она единственная, кому он дарит свою любовь! Иначе и быть не могло! Разве могла принцесса демонов быть достойной любви?! Никогда! Она отложила хрустальную баночку с кремом, с тихим звоном закрыв золотую крышку. Мягкой белой пуховкой женщина зачерпнула пудру, с волнением похлопывая влажные румяные щеки. Ах, прекрасный бал! Там будет великое множество лиц. И демоны, и вампиры, и прародители. Весь мир по ту сторону луны. Золотые кители и черные пиджаки, шелковые носовые платки и ажурные оборки бархатных платьев. Они все будут сверкать в свете отблесков алмазной люстры. Но она даже не обратит на них внимание. Не обратит, потому что там будет он. Её дражайший брат. Он всегда отличался от других. И даже сейчас. Черный вельветовый фрак с высоким стоячим воротником, чьи углы острыми стрелами очерчивают его стройный силуэт, бархатная бордовая мантия, повязанная на манер шарфа, прикрывала левое плечо, белоснежное, накрахмаленное жабо, скрывающее от голодных взглядов развратных девиц разворот белоснежной мужской шеи. И длинные-длинные волосы, жемчужным водопадом спадающие на широкие плечи мужчины. Такие же, как у нее. Криста видела краем глаза в щель, как служанка готовила правителя к выходу. Как стальные зубчики гребня в руках смертной пропускали сквозь себя тонкие серебристые пряди её драгоценного брата. Ох, как же она завидовала ей в тот момент! Как хотела сама взять расчёску в руки, ласкать нежные волосы повелителя и смотреть на полные ужаса стеклянные глаза обескровленной девушки, чье хладное тело лежало бы у ее ног. Ох, она была им очарована. Но сейчас он с ней. Он так нежно сжимает пальцами именно её талию, так ласково кружится в медленном тягучем танце именно с ней. И позже её он проводит, подставив локоть, до покоев. Девушка была уверена, что правитель вскоре покинет её ради гостей. Криста тихо задрожала, когда поняла, что брат зашёл в комнату вслед за ней. Он подошёл к ней осторожно, словно боясь спугнуть. Пальцы его правой руки быстро мазнули линию по её спине, от кольца на безымянном пальце по спине пошли мурашки. Он быстрым движением снял резинку с её волос. Криста взволнованно обернулась. Её волосы взмыли в воздух игривыми лентами. Карл Хайнц поймал одну и томно поцеловал, не отрывая свой взор от трепещущего девичьего личика. Черные лямки платья под умелыми мужскими руками сползли с плеч, оголяя девственно чистую кожу... Поцелуи, которые дарил ей дражайший брат, были полны любви, она уверена. На секунду лицо женщины исказила злобная гримаса, которая тут же сменилась растерянностью. Где её сын? Где её малыш? Он же должен был прийти к ней. Так почему она одна в этой каменной клетке?! Женщина ударила в железную дверь кулаками, срывающимся голос словно в бреду тараторя имя сына. Её руки были разбиты, а кровь, стекавшая с пальцев, оставляла грязные бордовые разводы на некогда белоснежном платье, но она не обращала на это никакого внимания. Стоящий рядом на железной подставке золотой шар, покачнувшись, упал, расколовшись на две части. На каменный пол выкатилась маленькая бардовая бутылочка, на которую Криста даже не взглянула. Он не придет... Женщина скатилась по двери, прижавшись к ней спиной, смотря пустыми глазами в единственное окно. Там... Хорошо?***
Юи, еле ступая от волнения, прошла по саду Субару. Это место нравилось ей, когда она была там в своём времени, окружённая шелестом дивных цветов и молчаливым присутствием младшего из братьев. Сейчас оно заставляло её ежиться. Сначала там было тихо, почти также, как на кладбище вампиров, а после послышались громкие прерывистые крики. Истошные вопли словно принадлежали смертельно раненному животному, а не живому человеку. Комори нервно ускорила шаг: она догадывалась, кто мог так надрывно звать младшего из братьев. Она зашла тихо, со входа для слуг на кухне, рядом со столовой, и поспешила найти основательницу. Без неё рядом в этом доме было почти физически тяжело. В их комнате девушки не оказалось, и брюнетка поспешила проверить библиотеку. Несколько пролётов лестницы, один этаж, и она стоит около массивной дубовой двери. Комори сделала два шага и тут же пошатнулась, в последний момент ухватившись за ручку двери, едва не рухнув на пол. В груди остро кольнуло. Ещё раз. Еще и ещё. Всё перед глазами расплывалось, а собственное тело вмиг будто стало ватным и не способным стоять. Девушка, опираясь плечом на стену, еле дошла до кресла, стоящего недалеко от окна, и тут же ноги её подкосились На несколько минут она замерла, не в силах пошевелить и пальцем — все тело её пронзила острая боль. Такая, что сделать лишний вздох было подобно тысяче иголок, вонзившихся в сердце. Это было знакомое чувство. Прямо как то, что она чувствовала от пробуждения Корделии. Не может быть… Несмотря на боль девушка вновь бросилась на поиски старшей.***
Аято вместе с братьями побежали в сад ловить мышей. На завтрак их сопровождала только старшая гувернантка. На его вопросы о сестре, она лишь снисходительно улыбалась и напоминала, что юным господам пора спешить: еда была уже готова и подана в столовую. Хоть в этот раз трапеза будет проходить без господина и старших госпожей, они должны следовать расписанию. Она почему-то не была противна ему, а потому он не стал ей грубить. Просто, нахмурившись и смиренно вздохнув, взял братьев под руки и пошёл в столовую. Остальные братья уже ждали их там. Рейджи, положив обеденную салфетку на колени и выпрямив спину, тихо сидел, пристально смотря на старшего. Шу, как обычно, был полон энергии с самого утра и, Аято уверен, как только закончится завтрак, тот снова убежит из дома. Иногда он завидовал ему. Старший мог спокойно гулять и, даже когда не делал уроки и не учился фехтованию, его мать, старшая жена отца, просто закрывала на это глаза. Его никогда не наказывали. Старший сын Корделии перевёл взгляд на третьего брата. Он был необычно для себя воодушевлен: подрагивающими ручками сжимал маленький золотой ключик на шее. Третий принц вздохнул - младший сегодня пойдёт к матери. Она была больной: её Аято ненавидел едва ли не больше, чем свою собственную мать — она была сумасшедшей. Кричала на единственного сына, а потом сладким, нежным голосом звала его к себе. И Субару шёл к ней. Потому что эта карга была у него единственной. У него самого были Райто и Канато. У Шу был Рейджи. А у младшего больше совсем никого не было. Он проследил за взглядом юного принца в окне и тут же отвернулся: смотреть на эту чёртову башню у него не было сил. Им не нужна была пища, но их отец упорно настаивал на общих завтраках, обедах и ужинах. Он не понимал его. Он говорил быть им семьей, но при этом не любил ни одну из своих жён. Ни Беатрис, которую ведя под локоть по винтовой позолоченной лестнице, после кружил в танце, ни его собственную мать, про чьи встречи с родным младшим братом спрашивал у слуг, ни эту сумасшедшую, бьющуюся в истериках в своём заточении каждый день. Он вообще не понимает, что значит эта любовь. Пока он, лениво ковыряясь вилкой в овощах, размышлял об этом, подперев кулаком щёку, остальные его братья уже расправились с едой и, очевидно, ждали только его. Шу нетерпеливо покачивал ногами, требовательно смотря на него. Субару для это был слишком скромным: лишь в нетерпении кусал нижнюю губу, цепляя нежную кожу клычками. Рейджи только недовольно молчал. Его братья единственные, кому кажется было всё равно. Он отложил столовые приборы и встал из-за стола, и тут же старший и младший исчезли в проходе. Рейджи вслух поблагодарил за пищу и тоже направился в свой кабинет. Его самого братья потащили в сад: он успел заметить только, как пышная юбка сверкнула в проёме библиотеки, прежде, чем взор окружили багряные розы.